Текст книги "Клан – моё государство."

Автор книги: Алексей Китлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

ЧАСТЬ 2
Глава 1

«Не бойся в тайге зверя, бойся зверя о двух ногах»,– так наставлял Сашку дед Кузьма, ветхий старец, живший через огород и отошедший по дряхлости от дел, но в свои девяносто с лишним лет проявлявший чудеса сноровки и силы. Санька был прописан в его дворе почти ежедневно, в силу обстоятельств быта и труда родителей, не имевших времени на его воспитание. Вообще, в маленьких приисковых поселках воспитывало и давало ума-разума всё общество, при этом накладывая определённую ответственность на каждого.

Иногда Саньке казалось, что он – якут, иногда он видел себя китайцем, хотя точно знал своё происхождение, но этот, впитываемый с рождения, пласт культуры всех народностей, проживавших в посёлке, и его природная любознательность и одаренность почти ко всему (в устном виде он владел всеми языками тех, кто жил рядом) раздваивала его, и, порой, он ловил себя на мысли, что в разные моменты думает то на татарском, то на польском, то на китайском. Дед Кузьма проживал в посёлке с момента его основания, в середине тридцатых лично поставив первый дом. Помотавшись по миру в поисках старательского фарта не один десяток лет, он осел в этой глубинке навсегда, на фронт не попал по причине непризывного возраста, но лиха за годы войны хлебнул, как все, досыта, перемолотив своими огромными ручищами не одну тысячу кубов породы. Так и не обзавёлся семьёй, связь с родными потерял ещё в революцию, которую он называл иудиной, и, окончательно обрусев, доживал свой век на полном братском пансионе за свои заслуги: воспитывал таких, как Сашка, пацанов, учил их тому, что знал сам и умел, иногда помогая мужикам советами, а иногда и сам уходил с ними в тайгу проводником, зная в округе каждый пень, каждую горку, но делал это всё реже и реже, ревматизм гнул его всё чаще. Однако он выпрямлялся снова и весной, когда ручьи за косогором ревели, наполняя реку мутной талой водой, в его глазах появлялись искорки странствий и удачи, которая ему так и не улыбнулась в его долгой и тяжёлой жизни таёжника и труженика. Кто он был изначально, никто не знал и не интересовался. Главное, что здесь ценили в человеке, была жизнь. Происхождение и национальность были не важны, а жизнь деда Кузьмы была славной, даже отец Сашки, человек немолодой, под шестьдесят лет (Сашка был поздним в семье), обращался к деду не иначе, как Дед Кузьма, что было высшим проявлением уважения, хотя сам был давно дедом. И только в речи деда Кузьмы проскальзывали порой оттенки инородности, в интонации, невидимой нити построения слов и ещё в чём-то совсем неуловимом, хотя черты лица были славянские. Отсутствие седины говорило о недюжинном характере этого человека, что ещё больше подчеркивалось потрясающей окладистой бородой и синими, васильковыми глазами. Сашка мечтал о такой бороде, но ещё больше он мечтал иметь такие руки, они у деда были огромными. Казалось, что это и не руки вовсе, а мощные жернова; длинные пальцы, костистые узлы фаланг были столь велики, что Сашка плакал порой втихаря забившись куда подалее, а чаще всего на чердак, и глядя на свои маленькие пухлые детские ручонки. Он мечтал, стирая со щёк слёзы. Мечтал быть крепким, как Георгий-кузнец, иметь ручищи и бороду, как дед Кузьма, уметь стрелять, как дядя Володя, навскид без промаха, и ещё хотел многое из того, что умели окружавшие его мужики. Это была гордая мечта познания всего, он плакал оттого, что ещё слишком мал, и всё это будет нескоро, но, постепенно приобщаясь ко всему, постигал незаметно для себя окружающую его реальность и, сам, не ведая того, становился таким, как мечтал. Его двигала природа, заложившая в него то великое таинство жажды познания, которое, саморазвиваясь в нём неистово, как лавина, и, в то же время, не спеша, как тихий, лопухами падающий снег, жило в нём постоянно, не давая ему забыть хоть что-то из виденного или мельком услышанного. Память, память была величайшим, данным ему, даром. Память на звуки, запахи, цвет; память на дни, числа. Даже спустя много лет он помнил имена, услышанные в два-три года от роду. Это был его конек, его звезда, а при пытливости ко всему, это был кладезь, огромный, как вселенная, без начала и конца.

Глава 2

Он стоял у куста жимолости, срывая ягоды обеими руками, пересыпая их из ладони в ладонь, дул, очищая от листьев, и отправлял в рот. Вязкая горечь обволакивала глотку, слюна не успевала скапливаться, когда очередная горсть была собрана. Желание утолить голод, приглушить нестерпимую боль, подталкивало его. В проём кустов вышел медведь, отзимовав, выбив пробку, он харчился на ягоднике. Увидев зверя, парень, не останавливая сбора ягод левой рукой, правой машинально дослал патрон в ствол винчестера, чуть скосив взгляд на непрошеного гостя. Медведь, нимало не сомневаясь в своём праве на данную территорию, сел, рявкнув больше для острастки, чем из желания напугать, замахал своими лапищами, не выпуская, правда, когтей.

"Что, мохнатый,– отправляя очередную партию ягод в рот, сказал вслух парень (их разделяло метра четыре),– нажрался, теперь тебе поиграть хочется. Иди, заломи пару осин или лучше корень какой свороти, глядишь, к зиме берлогу себе сладишь, нет у меня прыти с тобой резвиться".

Мишка утробно хлюпнул, чихнул и исчез за кустами, указывая ход своего движения их колыханием.

Ещё ранней весной, получив напутствия, Сашка отбыл из родного дома в тайгу. Ему, как самому смышленому и крепкому среди сверстников в "клане", достался этот забытый Богом и людьми, тихий, глухой и далёкий предгорный участок. В "клане" не существовало отбора, не было и состязательности в праве на выбор, не брался в учёт и возраст, не шли в счёт заслуги родственников. С малолетства шастая по тайге, сначала недалече, потом забредая всё дальше и дальше, пасынки "клана" росли, набираясь сил, опыта, присутствуя в поисках и разработках, переправах, выполняли работу гонцов, переносчиков мелких грузов. Ответственное дело давали понемногу, неспешно приучая к порядку и дисциплине. Смотрели, как ты выполняешь порученное, советовались между собой, потом звали и говорили: "Ты уже совсем мужик стал. Пора и тебе общему большому делу пользу давать. Потянешь?' "Да,"– отвечал новобранец и получал свою долю в деле и соответствующую порученному ответственность. В неполные одиннадцать лет Сашка получил в руки карту-километровку и право на этот кусок территории. Было это зимой, в январе. Место, данное ему "кланом", находилось в двухстах с гаком верстах от посёлка. Его не обследовали ранее и не обживали. В округе на сотни километров не было ни души. Охотники обходили его по причине удаленности и отсутствия крупных рек как основной дороги в этих местах. Оленеводы миновали его по причине сильной лесистости. Но главное было в том, что это был горный район. И вот теперь Сашка обходил свои владения. Никто не имел права покуситься на его добро. За всё он обязан был брать налоги. Будь то охота или рыбная ловля, даже сквозной проезд на технике облагался налогом, данью. Выпилка леса, сбор ягод и грибов, шишки – всё теперь было в его компетенции и подлежало учету. Но, поскольку нетронутая тайга была у чёрта на куличках, брать было не с кого.

Разведка. Разведка и учёт ресурсов – вот какая задача ему предстояла. Он корпел днём и ночью, кормясь с куста (пошла ягода), иногда разнообразя свой рацион рыбой, пойманной в мелких ручьях, травами и прочим тем, что давала природа. Но этого было мало. Организм рос, требовал ещё и ещё, а времени не хватало, стояли июньские белые ночи, дорог был каждый час. Полуголодный, он перемещался зигзагом, исследуя окружающий его мир, выставляя знаки, отметки, наспех мыл приглянувшуюся породу с бортов террас, осматривал щетки перекатов, копал шурфы. Эта работа была сейчас главной. Место, доставшееся ему, было непроходным. Через него не пролегали маршруты. С востока его прикрывал хребет Сунтар-Хаята, до ближайшей крупной реки было почти пятьдесят километров, а от неё до моря – почти тысяча. Глухой угол. Предгорье. Множество мелких, еле приметных ручьев стекало с них, образуя где-то ниже крупные, слагая в конечном итоге большие, материнские реки. Все они были частью внутреннего водосбора, ибо воды их уходили в море Лаптевых. Водораздельная гряда, делившая на Охотское направление стока и внутреннее, была южнее материнской реки в сорока километрах, от него – почти в ста. Облазив местность, отданную ему на попечение (а имела она вид усеченного треугольника со срезанной вершиной, направленной в горы, где была ничейная земля), он принялся оформлять два угловых приюта, тщательно выбрав стоянки, пометил стволы сосен под спил для строительства зимой небольших заимок. К августу, порядком отощав, он прекратил эту часть работы. Собрал в уютном местечке шалаш, стал отъедаться, промышляя недалеко от этой временной базы. На стланиковую шишку был неурожай, но ягод и грибов было много. В этой глуши Сашка был не один. Плутон был его спутником. Кобель дикой лесной породы, не умевший ни лаять, ни выть, сопровождал его в этом походе. Более надёжного друга сыскать было нельзя. Он крутился в округе, давя зайцев и рябчиков, два-три раза в сутки появлялся на короткое время, как бы осведомляясь о здоровье, и снова исчезал. Он жил в тайге своей жизнью, почти в полной свободе, задираясь с местными медведями и разгоняя с насиженных мест волков, своих извечных соперников; но всё же был невидимой нитью связан с Сашкой намертво. В один из дней он пришёл и лёг у самых Сашкиных ног, положив голову на лапы, предоставив ему время обдумать и собраться.

Где-то рядом были люди, он их почуял и теперь ждал, какое Сашка примет решение. Подхватив старинный, но с переделанным стволом винчестер Сашка сказал ему: "Плутон, веди". Пёс встал, потянулся, выгибая спину, перебрал лапами, зевнул, встрепенул шкурой, как после купания, и взял курс на запад. До границы Сашкиной территории было около десяти километров. Неподалёку в пределах земли "клана" роилась группа людей. Стояло три палатки, горел костёр, веселье набирало размах. Участок, где происходило пиршество, принадлежал Михаилу. Весной они вместе уходили из посёлка. В пути Михаил обсказывал ему обо всём, он, как и Сашка, был в "клане" с рождения, опытный таежный мужик. Доведя Сашку до границы, он сказал: "Вот, Александр, здесь теперь твоя земля берёт начало. Осваивай. Если что, я до августа у себя. В первых числах уйду. Жёнка рожать будет. Год урожайный должен быть. По первым морозам вертайся на мои заимки. Особо не шали. Сам знаешь. Зима встанет, приду подмогну, коль что наметишь. Давай,– пожал руку и добавил:– хозяйствуй". На том и расстались.

Михаил отсутствовал, уже ушёл в посёлок к своей жене-первородке, сейчас же входил в силу закон общей ответственности. Несоблюдение оного каралось неминуемо. Невмешательство грозило Сашке потерей места и новым долгим периодом ожидания, до поры, когда снова заслужит доверие. Этого он допустить не мог. Зайдя с подветренной стороны, он залёг в кустах. Плутон развалился рядом, вылизывая своим огромным языком подушечки лап, готовясь к любым действиям, которые от него потребуются.

Охотники прибыли вертолётом. Районные тузы вывалились в лес отдохнуть, попить водочки, порыбачить, пострелять, ну и за всем этим, как водится, поболтать. Большинство в болотных сапогах и костюмных брюках; сверху – кто в свитерах, кто в жилетках, один даже при галстуке; штормовки и дождевики почти у всех.

"Утром высадились",– отметил для себя Сашка. Двоих он знал. Секретаря райкома, тот приезжал в посёлок весной, объезжал все населенные пункты в связи со своим назначением на этот пост. И районного начальника "Союзохоты". Всего же было двенадцать человек. Три собаки были привязаны к стволам деревьев, один пёс бегал по расположению лагеря, метя территорию. Карабины и дробовики частью висели на сучьях, частью стояли, прислоненные к деревьям. Бутылки с водкой и вином лежали в небольшом ручье, остальные – на покрывале, между банками, тарелками. Вокруг импровизированного стола стояли, сидели, лежали "жирные коты"; шла трапеза, предшествовавшая, как обычно, тому, что у них называлось "охотой".

Сашка вышел из кустов и направился к костру, бросив Плутону: "Тихо, рядом". Бегавший без привязи белый в рыжую подпалину пёс преградил им дорогу, гавкнув, оскалил пасть в рыке, шерсть встала на загривке дыбом. Привязанные собаки подняли истерический лай, дергались, подпрыгивая на привязи. Не обращая на вставшего в стойку пса внимания, Сашка продолжал идти в лоб, Плутон мирно брёл рядом. Не доходя метра полтора до лайки, Сашка хлестнул ивовым прутиком ощерившегося кобеля по носу, тот взвизгнул и отскочил в сторону, освобождая проход к костру. Плутон даже не проводил его взглядом. Ему, конечно же, хотелось схватиться, непременно надрать уши этому выскочке, но команда, полученная им, была законом и заставляла его вести себя в рамках приличия. У костра Сашка присел и, достав беломорину, прикурил от головешки, придерживая одной рукой винчестер за ствол, чтобы не забился землёй. Сашкино появление было неожиданным, один из стоявших мужиков съязвил:

– Он из лесу вышел, был сильный мороз.

Ухмыльнувшись, Сашка подошёл ближе и спросил:

– Кто старший по должности?

– Допустим, я старший,– полулежавший секретарь райкома обернулся к нему,– а ты, чей пацан, будешь?

– Чей – вас не касается. Разрешение на проведение мероприятия есть?– задал Сашка вопрос, добавив в голос серьёзные нотки.

– Не понял!?– секретарь стал вставать.

– Ты смотри, какой прыткий!– один из мужиков сделал шаг в Сашкину сторону.

– Не надо двигаться,– Сашка приподнял дуло винчестера. Плутон, выдвинувшись вперёд, щёлкнул челюстями, прижал уши.

– Что-то я не пойму, ты вообще, откуда здесь взялся?– партийный босс направился к нему, но, не доходя метра четыре, остановился.

– Известно откуда. Оттуда же, откуда и вы все. Мать родила,– спокойно сказал Саня.

– Смотри, какой малец. Палец в рот не клади,– подходя, промолвил мужчина в меховой безрукавке, более других одетый по лесному.– Отдыхайте, товарищи,– обратился он к присутствовавшим,– я всё улажу. – И, обернувшись к Сашке, предложил:– Давай отойдём?

Они отошли к руслу реки. Там, присев на корточки, мужик спросил:

– Что, в чужой огород влезли?

– Безусловно,– прищурившись, ответил Сашка.

– Какова плата?

– Налог немалый.

– Может, скинешь чуток. Люди большие, сам видишь, начальство. Да ещё гости из столицы.

– Мне разницы нет, кто. Плата всем одна, кто б ты ни был, хоть сам Господь.

– Ясно,– мужик достал из заднего кармана бумажник,– тогда исчисляй.

– Десятка – ствол. Дичь по тарифу. Но без утайки. Рядом буду, проверю. Штраф за отсутствие разрешения – пятьдесят с человека. За каждые сутки присутствия по пять с брата. Рубка – пятнадцать с макушки. Костёр – двадцать пять. Гильзы, бутылки, банки, бумагу – в отрытую яму. Кострище залить. Всё.

– Сохатый полтораста?– доставая деньги, осведомился мужик.

– Да,– Сашка тоже присел,– медведь двести.

– Ягоды, грибы?

– Это занесено в сумму суточного присутствия,– пояснил Саня.

– Держи,– мужик протянул отсчитанные деньги,– тысяча сто девяносто.

Сашка взял деньги, пересчитал, сунул в наружный карман рубахи и, вставая, сказал:

– Желательно без поджогов и покойников.

– Кому ж в гроб-то охота,– мужик улыбнулся.

– Водка счёта не знает.

– Это верно. Учтём.

– Тогда бывайте.

– Перекуси? Чайку попей. Сейчас поспеет,– предложил мужик,– гость – он всегда гость.

– Спасибо, не откажусь,– согласно кивнул Сашка.

Они вместе подошли к застолью. Там вовсю обсуждалось Сашкино неожиданное появление. Мужик представил его.

– Знакомьтесь. Хозяин здешних мест.

– Я, Владислав Егорович, вообще ничего понять не могу. Объясните,– секретарь нервно отставил стакан с водкой.

– Андрей Сергеевич, тут всё просто. Вы человек в наших краях новый, к тому же не местный. Есть у нас особенность своя. Я прокурором здесь без малого пятнадцать лет тружусь, немного сжился с населением. Притёрся. Стал бы ерепениться – давно бы перевели куда подалее. Вам тоже придётся в этом свою ступеньку занять. Закон страны имеет действие в посёлке, ну ещё на прииске, правда, частично. За их пределами закон другой. И, поверьте мне, более суровый и жёсткий, но в то же время справедливый, таежный.

– В нашей стране, Владислав Егорыч, закон для всех один. Мне неясно, как вы, прокурор района, можете говорить мне об обратном,– удивлённо сказал секретарь.

– Хотите, стало быть, откровенно?– прокурор присел.

– Да. Желательно. Без вызова, так сказать, в парткомитет,– при этих словах все вдруг смолкли.

Прокурор взял тряпку, пошёл, снял с костра кипящий чайник, вернулся.

– Возьми кружку,– обращаясь к Сашке, сказал он,– заварка в пачке. Сахар в коробке. Ешь, не стесняйся,– и, повернувшись к начальнику "Союзохоты", спросил:– Степаныч, какой у тебя плановый принос?

– Без малого пять миллионов,– ответил тот.

– А сколько без ущерба природе мог бы давать?

– Грубо считать, до ста.

– Значит, в двадцать раз,– констатировал прокурор.

– Тут как посмотреть. Ты, Егорович, меня в эти дела не мешай. Не надо,– и отвернулся, давая понять, что из разговора выходит.

– Так вот, Андрей Сергеевич. Вы говорите – закон. Да есть у страны и народа закон. Кто писал – неведомо. Здесь свой, неписаный. Но чётко исполняемый, не в пример основному. Вот Степановичу можно сто миллионов вроде, а он в двадцать раз меньше даёт. И никто больше не даст на его месте. Снимай его, увольняй, делать больше ни он, ни тот, кто на его место придёт, не сможет. Лимит. Из Москвы указ спустят, больше, мол, надо – срать он хотел. Извините за грубое слово.

– Почему?– секретарь весь покраснел.

– По закону мы с вами должны предстать перед судом. Имеем незарегистрированное оружие. Раз. Использовали вертолёт в личных корыстных целях. Два. У нас нет лицензии на отстрел. Три. И всё это влечёт за собой ответственность сразу по девяти статьям уголовного кодекса. Я спрашиваю у вас: мы будем судимы? И отвечаю: нет. Это и есть наш советский закон.

– Ну, ты хватил,– секретарь засмеялся. Его поддержал кое-кто из присутствовавших.

– Да нет. Вы, значит, считаете, что нам можно? Закон над нами не властен? Ибо мы и есть власть. Других можно судить, а на нас это не распространяется?

– Ладно. Я понял, куда вы клоните,– секретарь поднял стакан и выпил. – Ну, это ясно. Но этот, взявшийся ниоткуда, до ближайшего посёлка триста километров, да ещё с оружием, причём?

– Да нет. Называть его можно как угодно. Но он не пацан. Он мужик. Строго соблюдающий закон. Не наш, сраный, который мы сами топчем, пытаясь заставить выполнять других, а таежный закон. Вот этот закон, в отличие от нашего, не только исполняется, жаль, что негласно, но и не делает разницы ни для кого. Будь ты кем угодно, а нарушил – плати. И мужичок сей не кто иной, как стражник. По крайней мере, в данном регионе. Мы нарушили, он пришёл и сказал, что надо уплатить. И я уплатил. Тех, кто нарушает, наказывают. Тех, кто, нарушив, не платит что ждёт?– прокурор обратился к Сашке.

– Кожаная удавка, крепкий сук,– хлебая горячий чай вприкуску с сахаром, ответил Сашка.

– Что может сделать пацан с допотопным винчестером против дюжины мужиков?– выразил сомнение секретарь.

– Зря вы так,– прокурор встал.– Коля, вон там, метрах в ста, пень. Сходи, поставь спичечный коробок. Нет. Положи,– и, глянув на Сашку, спросил:– Или поставить?

– Пусть лежит,– пожимая плечами, сказал Сашка, давая понять, что ему всё равно.

– Он – винтик,– продолжил прокурор,– но железный. Его трогать – себе дороже. Его защищает закон. Жёстко. Он, исполняя и следя за соблюдением, имеет право убить. Но в случае крайнем. И, поверьте мне, что накладок не будет. Положил?– обернулся он к подошедшему Николаю.

– Ага. Только не видно. Сливается.

– Кому надо – увидит. Есть желающие состязаться?– прокурор осмотрел присутствующих.

– А какие условия?– встрепенулся один мужик.

– Каждый выстрел по сто. Банк – попавшему,– прожевав, назвал Сашка условия состязания.

– А если двое или трое попадут?– не унимался мужик.

– Оставшиеся повторяют до попадания,– добавил прокурор.

– Деньги вносить до выстрела. Кредитов не предлагать,– выставил условия мужик, съязвивший при Сашкином появлении.

Наступила суета. Все заходили туда-сюда. Выбирали место, откуда стрелять, осматривали оружие. Решили бить с бугорка у ручья. Желающих было семеро, Сашка – восьмой. Все скинулись по сотне в котелок. Сашка вытащил из-за пазухи плоскую коробочку из-под индийского чая, извлёк оттуда платочек и, развернув, вынул два листа по пятьдесят рублей и положил в общую кассу.

– А он ещё и с деньгами,– усатый мужик протирал очки,– однако.

– Слепой, слепой, а деньги видит,– подколол его кто-то.

Из семерых только двое попали в пень. Остальные засадили в молоко. Все уставились на Сашку, его выстрел был последним. Он вышел к черте. Снял с плеча свой винчестер, на котором отсутствовало прицельное устройство и мушка, легко вскинув, выстрелил, совсем не целясь. После этого подошёл к котелку и забрал деньги. Попадание было явным. Коробок слетел с пенька, разметав спички. Также аккуратно Сашка сложил выигранные деньги, завернул их в платочек и, уместив в коробочку, спрятал её за пазухой.

– Как такого обидеть?– произнёс прокурор обращаясь ко всем.

– И всё-таки есть вопросы,– секретарь внимательно смотрел на Сашку.

– Ему не задавайте,– предупредил прокурор.– Он вам не ответит. Ему язык распускать не положено. Табу.

– Хорошо. Тогда к вам,– согласился секретарь.– Кто стоит за всем этим? И второй. Кто на этом обогащается? То, что имеет этот, как вы его назвали "стражник", явно.

– За всем этим общество. Конкретных имён назвать не могу. Не знаю. Знаю, что все живут этим негласным законом. Но никто не обогащается. Вырученные средства просто перераспределяются согласно потребности. Часть идёт старикам-пенсионерам, одиноким. Что-то вроде общественного фонда. Часть – на детей, в многодетные семьи. Но собранная плата не оседает ни в чьём личном кармане. А он тоже имеет свой заработок, скорее всего в виде процентов от сбора. Даром работать, кто будет?

– Вот вы говорите о детях. Да он сам ещё ребёнок,– секретарь опять пристально вгляделся в Сашку,– ему не более двенадцати-тринадцати лет.

– С виду, да. Но раз он тут руководит, значит, ему вручены такие полномочия, а возраст не в счёт. Коль уж он в тайге сам, один, стало быть, ему общество доверило, и он не пропадёт. Так сказать, обучен.

– Отец и мать-то у него есть?– спросил секретарь.

– Есть, наверное. Как и у всех. Причём, неважно, кто его родители. Скорее всего, простые люди, не имеющие отношения к его решению стать стражником. Он тут в одном лице и рыбинспектор, и охотинспектор, и судья, и прокурор, и исполнитель. Причём, ответственность на нём огромная, за всё. Тут так: коль ты получил полномочия в чём-то, то и спрос с тебя соответственный. Спросят если, что, невзирая на возраст. А то, что молодой, верно. Но это: и честь, и уважение, и обязанность превеликая. Видать, заслуг и честности в нём усмотрели впору и уверены, что не подведёт.

– Тайга. Вокруг ни души. Мало ли что. Ребёнок ведь. Вдруг простуда, аппендикс в конце концов. Нет, что-то вы, ей-богу, не договариваете?– секретарь не желал верить в происходящее.

– Сам?– спросил прокурор у Сашки.

– Сам,– кивнул Сашка,– но с собакой.

– Аппендикс как?

– Вырезали. Давно уж. Года четыре назад.

– Заработок большой?

– Четыре со сбора.

– Четыре чего?

– Процента,– Сашка усмехнулся.

– Так ведь места глухие. Мы тут и то случайно. С кого брать?– прокурор обвёл рукой окрестности.

– Верно, не с кого брать. Пока вы вот и попались только. Травы собираю, сушу. Ещё отстрел лицензионный. Но это только в зиму.

– И зимой сам?

– Нет. Зимой одному нельзя. Промывочный сезон закончится, мужики освободятся, в тайгу попрут на промысел, вон по линии "Союзохоты", и ко мне здесь кого-то прикрепят. Может, пару человек. Свою долю им отдам, они сдадут, деньги мне возвратят.

– Как же школа?

– Что ж, школа тоже нужна. Как без неё,– доставая папироску, ответил Сашка.

– Куришь давно?

– Полгода.

– Вот это худо. Хотя…,– прокурор прервался.

Белый с рыжими пятнами пёс, настойчиво ходя кругами, донимал Плутона, издали задирая его. Прокурор посмотрел на Плутона.

– Кобель у тебя необычный. Что за порода?

– Лесной. Молчун,– Сашка подозвал его ближе, тот нехотя, лениво подошёл, лёг рядом.

– Медленный он какой-то. Старый, что ль?

– Нет. Молодой. Три года ему. Это он с виду рохля. Маскируется. А ну я ему разрешу, что скажете, когда он ваших вмиг удавит?

– Ну, это ты хватил!– заявил начальник районной "Союзохоты".– Это чистопородные лайки. Любая из них лося сутками держать может.

– Дерьмо это, а не лайки,– бросил ему Сашка.– Вот вы кто по национальности?

– Русский.

– А мать, отец ваши?

– Тоже русские.

– Что, из одной деревни родители?– не отставал от него Сашка.

– Да нет. Мать – из-под Пскова. Отец – с Тамбовщины. При чём здесь это?

– Во-во. А говорите – русский. Какой же вы русский, коль мать псковская, а батяня ваш тамбовский. Сдаётся мне, что вы не чисты в крови своей, а в собачьей – знаток,– Сашка подкурил погасшую папиросу.

– Во, лупцанул!– пустился хохотать секретарь.

– Я не в обиду вам говорю. Сначала в своей родословной разберитесь, потом уж собак хвалите. Что-то больно много в русские записалось. Настоящие корни свои, знать, забыли.

– Погодь, погодь. Как это корней не помню?– с обидой произнёс начальник районной "Союзохоты",– я до десятого колена и по матери, и по отцу всех знаю.

– Если бы вы сказали, что вы славянского рода-племени, вопрос исчерпан. Но сдаётся мне, что такого рода-племени, от которого пошло название русские, не было. Были вятичи, поляне, древляне, дреговичи, радимичи. Рось, племя такое было, так они и ныне есть живы, частью в Закарпатской области, частью в Румынии, частью в Венгрии, также в Югославии. Кто вас в русские записал я, правда, не ведаю, но сдаётся мне, что я прав,– Сашка сплюнул.

– Молодец. Рубит, что надо,– похвалил секретарь Сашку,– нет, действительно, название народа нашего собирательно. Хотя мы больше подходим под наименование славян. А русские, как общность, сложились на рубеже 17-18 веков, причём в довольно небольшом ареале обитания. В древности так называли себя не все – жившие в Киеве при Олеге люди. Потом, когда основательно окрепло Московско-Владимирское княжество, то и они стали называть себя так. Я исторический заканчивал, вопросами этими вплотную занимался. Верно говорит. Коль такое знаешь, уверен – не пропадёшь в тайге. Звать-то тебя как?

– Мать кличет, а вам ни к чему. Человек,– отговорился Сашка,– да и не изменит это ничего.

– Андрей Сергеевич, тут дело не в родне. Речь о собаках,– полез в спор начальник районной "Союзохоты".– Ты обоснуй, почему они не чистопородные, докажи?

– Что доказывать. Кобель ваш бело-рыжий от Ленки, сучка Игната Климовича, в Усть-Мае живёт. Так?

– Точно. У него брал,– кивнул тот.

– А папашка у него чей, один Бог ведает. Прорва ещё та. Одно слово – сучка. То, что умна она, спору нет. Но не всегда у умной матери умные дети. Ленка же, хоть Климович и задирает ей хвост, не чистая. Мать её с немецкой овчаркой случали, в вольере, без посторонних. Ленка одна и вышла в мать статью и умом. Остальной помёт гнилой. Да и Ленка не принесла ни одной умной псины, вот разговоров о её уме много.

– Так, стало быть, ты Усть-Майский,– спросил прокурор.

– Зачем. Не был ни разу,– ответил Сашка.

– Тогда о родословной этой Ленки откуда знаешь?– прокурор хотел-таки дознаться, из какого Саня посёлка.

– Так ведь вся тайга о ней знает, потому что язык хозяина – что помело,– уклонился Сашка.

– Твой, стало быть, умён ибо ты так хочешь. Не похож ли ты на того болтуна?– язвительно произнёс начальник районной 'Союзохоты'.

– Пса я своего не хвалил. Не надо напирать. Не было о нём разговора. Тем более о его родне. А ум его при нём. Принеси из ручья бутылку водки,– сказал Сашка Плутону.

– Не смеши, парень, народ,– промолвил усатый мужик,– не полезет он в ручей.

Плутон встал и, лизнув Саньку в ухо, замер.

– Нет, умерь гордыню,– произнёс Сашка и подтолкнул Плутона. Тот побрёл к ручью. Все притихли, наблюдая, что же будет. Бело-рыжий кобель, чуть выждав, побежал вслед, настигнул Плутона уже у ручья; успев набрать скорость, он попытался сбить Плутона сзади, но в момент удара Плутон лёг вдруг ничком. Нападавший бело-рыжий кобель споткнулся и полетел в воду, где раза два кувыркнулся.

– Во даёт!– восхитился усатый мужик.

– Ничего. Сейчас вылезет, увидим, чья возьмёт,– начальник районной "Союзохоты" привстал, чтобы лучше видеть.

Но бело-рыжий, выскочив из воды метрах в пяти ниже Плутона, так как снесло течением, отряхнулся и побежал к палаткам, где и улёгся. Плутон вошёл в ручей, закусил горлышко бутылки зубами и принёс к сидящим, встал подле Сани, не выпуская её.

– Поставь на стол,– приказал Сашка, и бутылка стала на постеленное покрывало донышком.– Иди. Свободен,– Саня потрепал его по загривку,– гуляй.

Плутон преобразился. Он пошёл спиралью, перемечая территорию, всё по пути обнюхивая и вскоре исчез в кустах.

– Это специально так обучили. Для циркового показа. И медведя на мотоцикле ездить можно надёргать,– упрямствовал начальник районной "Союзохоты".

– Я не дрессировщик. Вы тоже не директор цирка. Собака – необходимость в тайге. Держать же подле себя невесть что, слишком дорогая цена. Думайте, что хотите,– ответил Саня.

– А что он у тебя ещё может?– спросил, заинтересовавшись, секретарь.

– Всё. Его с соски выкармливали. Учили реагировать на человеческий голос. Он, может, чего-то и не умеет, ведь лапы – не руки-ноги, но понимает всё, если правильно говорить,– Сашка поднялся,– ну, бывайте. Спасибо за чай. Удачи в охоте. Пойду. Дел много.

Мужики вразнобой попрощались.