355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Маслов » Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» » Текст книги (страница 3)
Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 21:31

Текст книги "Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»"


Автор книги: Алексей Маслов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Во-вторых, когда за ним посылают с величайшим уважением, с соблюдением всех необходимых ритуалов, он должен согласиться, хотя его советы и не воплощаются в жизнь. Но он должен покинуть пост, когда вежливость не соблюдается тщательнейшим образом.

В-третьих, когда он более не способен есть ни утром, ни вечером и столь ослабел от голода, что не может выйти за ворота, – Лишь тогда он может принять милость от правителя, который, прослышав о его несчастьях, снизошёл до него, сказав: «Так как я потерпел неудачу, не сумев воплотить в жизнь, то, чему вы учили, и потерпел другую неудачу, не послушав ваши советы, я буду испытывать огромный стыд, если сей муж умрёт на моей земле». Но причина такого согласия лишь в том, чтобы спастись от голодной смерти» (20, 14).

Итак, Мэн-цзы допускает, что советы мудреца могут и не воплощаться в жизнь, – намного важнее соблюдение правильных ритуалов и вежливости. Да и сам правитель, оказывается, поддерживает странствующих ши зачастую лишь потому, что не хочет испытать позор за гибель сих достойных мужей на территории своего царства.

Сам Мэн-цзы как-то отказался прийти ко двору, сославшись на то, что «страдает от простуды и не может выйти на ветер».

Не сложно понять, почему идеал ши перемещается не в область сиюминутного, зависящего от вежливости, ритуала или каприза правителя, а в сферу мистического правления. В отличие от конфуцианцев, которые считали, что решение всех бед состоит в возвращении к чистоте уложений древности и четким нравственным критериям, ряд «достойных мужей» видел выход отнюдь не в этом. Мы будем вслед за рядом западных исследователей называть этих людей, исповедовавших идеи «Дао дэ цзина», лаоистами, а о самом содержании этого термина поговорим позже. Для них нет большой разницы между древним и современным, старое – отнюдь не идеальное, и традиционные ценности – далеко не образец. Лаоисты говорят об идеале внутреннего, описывают не столько государственный строй, сколько метафизическую композицию жизни, которая в равной степени могла осуществляться и в древности, и в современности.

Эти люди придерживались традиции возвышенного отшельничества, во многом непривычного для нас. Это – отнюдь не пустынножительство, не полное уединение, скажем, высоко в горах с соблюдением полной аскезы. Это – умение ускользать от людей, живя при этом среди них. С другой стороны, отшельничество не обязательно должно превращаться в вечные странствия и скитания, ибо Лао-цзы считает, что, «не выходя за ворота, можно познать весь мир».

Отшельничество (и минь) лаоистов имеет вид абсолютно чистого и самоценного одиночества, позволяющего опознать себя на горизонте метафизической реальности, а вот у мудрецов ши в эпоху Хань оно обретает политический и во многом нравственный характер, превращаясь в обязательную часть ритуального поведения. Правителю было престижно иметь таких отшельников у себя при дворе, хотя большой функциональной нагрузки они не несли и представляли собой часть сложного игрового ритуала на подмостках имперской метаформы. Для самих же мудрецов было выгодно поднять свой статус ритуальным и вежливым отказом от официальных постов.

Как ни странно, в Ханьскую эпоху сама культура предписывала им не превращаться в служивых людей, в то время как во времена Лао-цзы это был вопрос исключительно личностной рефлексии. Нет ничего странного в том, что мужи, некогда беззаветно следовавшие идее мистической воплощенности государства и не видевшие себя в структуре реального администрирования, становились в эту эпоху старательными и далеко не бесталанными чиновниками, полностью интегрированными в государственную машину. В этом – ещё одна причина того, что даосизм, изначально будучи эзотерическим учением, безболезненно и незаметно утрачивает своё глубинное измерение, превращаясь, с одной стороны, в политическую доктрину с ритуально мистериальным подтекстом, а с другой стороны – ангажируется приверженцами оккультизма, «вечной жизни», упрощаясь до конкретных методик.

Изначальный же идеал жизни ши лежал в постижении космической обусловленности человеческой жизни через простоту собственного существования, а отсюда – и предельную чистоту и искренность сознания. Но эта ликующая простота, эта неприкрашенная тонкость, постепенно превращающаяся в особую стилистику жизни ши, как ни странно, заслоняла собой мистический идеал традиции.

Их существование обретает вид изящного искусства: «Искусство, которое основано на искусстве, что основано на искусстве», как выразился эстет XIII в. Цянь Сиюань.

Здесь на первый план выходил особый нравственный посыл интроспекции, когда человек постоянно сверял себя с самим же собой, – но только древним, ушедшим и в то же время бесконечно возвращающимся внутри единого тела традиции.

Их стилистика жизни – гармония вечного ухода со службы, чтобы все время служить правителю. Но правителю не земному, а небесному, идеальному и отстранённому, «тому, кого народ не знает» и «кто свершает дела вне деяния». Его среда – это шум сосен, уединённая беседка, глухое ворчание водопада вдалеке, неумолчный стрекот цикад летом и молчаливые снега зимой. Он смотрит на горные пики взглядом мудреца, который уже смотрел на них столетия назад, он взирает на водопад как на нечто текущее, непостоянное и в то же время извечно остающееся здесь.

Эта даосская символика текучести – не случайно Дао постоянно ассоциируется с водным потоком – есть выразитель вечного в непостоянном, всегда остающегося в том, что ускользает, уходит. Это и водная гладь, которая принимает в себя все ручейки и реки, сохраняя при этом могущество покоя, питая других, пополняется сама, вечно изменяется и остаётся той же (§ 32). Это и восхищение «сладкими росами», которые выпадают, «когда сочетаются Небо и Земля» (§ 32).

Великий дар Дао – это жизнь, данная безвозмездно. Именно это и дает возможность тонкого, полноценного и внутренне абсолютно свободного существования в этом мире, вечно обращаясь к миру запредельному, пустотному, к изначальному истоку всех вещей.

Идеал ши, вечно ценимый в обществе, всё же оказался невостребованным этим обществом. И в этом заключался весь ужас их существования. Тонкая грань между неизмеримой глубиной мистического и требованиями практического в культуре, попытка преодолеть границу между искренним служением идеалу древности и конкретному правителю не удалась. Рецепт того удивительно мощного сплава мистического и практического, который был достигнут в «Дао дэ цзине», оказался утрачен, а даосские изыскания переместились в область чистого оккультизма и «бесед с духами».

В эпоху Борющихся царств социальный престиж ши достигает своего апогея. Нет, они не становятся главенствующим классом общества и не правят делами в государстве – они концентрируют в себе мудрость. Они как бы монополизируют в себе знание о сокровенном, внутреннем, им приписывается «тайное» правление Поднебесной.

Кстати, это и стало одной из причин того, что, преисполненные высоким чувством своей вселенской гармонизирующей миссии, они записали те тексты, которые им, с одной стороны, не принадлежали, а с другой – существовали только в устной форме. Но их авторы – действительно высокие мисты, великие посвящённые, были зачастую неграмотны, да и не видели необходимости в грамоте и иных «приукрашенных знаниях», отличных от естественного пульса природы.

Поэтому ши видят свою миссию в том, чтобы записать и донести до правителя (а точнее, то того правителя, который ещё не пришёл, до его идеала) эти наставления из мира иной реальности.

К пределу самоопустошающейся пустоты

Да возможно ли это? Может ли абсолютная пустота к тому ещё опустошаться и достигать «предела» пустотности? То, что в начале кажется абсурдным, оказывается впоследствии для читателя «Дао дэ цзина» не только вполне допустимым, но в некотором смысле изящным и остроумным мироосмыслением даосизма, обладающим абсолютной непротиворечивостью и целостностью. Большинство конкретных понятий объяснено в комментариях к тексту «Дао дэ цзина», здесь же остановимся на кардинально важной и в то же время трудновоспринимаемой вещи. Она заключена в том, что Лао-цзы рисует перед нами некий антимир, в котором царствуют антизначение, антиритуал, где на смену общепринятому мудрецу приходит антимудрец, который при этом ещё пребывает в недеянии (увэй) и самозабытии (ванво). Всё, что обычному человеку кажется ценным – золото, пища, знатность, успех, власть, почитание, слава, знание, – оказывается либо фальшью, либо наигрышем, либо ловушкой замутнённого сознания. Одним словом, всё то, что ценит Лао-цзы, оказывается «противоположным вещам», или, проще говоря – скрытым от взоров, да и вообще от органов чувств, обращённым внутрь и развивающимся вспять: от силы – к ослаблению, от наполненного – к пустотному, от старости – к младенчеству, от формы – к бесформенному, от вещи – к её символу.

После всего вышесказанного нетрудно понять, почему истинный даосизм воспринимался с большим трудом и обычно превращался в более доступные пониманию методы обретения бессмертия или тонул в многочисленных ритуалах, в то время как на самом деле – это состояние сознания или, если быть более точным, просветлённого сознания.

Итак, всё, что присутствует в мире, да и сам мир форм порождается неким вездесущим началом, именуемым Дао. Впрочем, название большого значения не имеет, так как Дао все равно нельзя выразить с помощью слов, ощутить органами чувств или как-то объяснить. Оно «безымянно», то есть на самом деле никак не называется. Стоит лишь как-то обозначить его, – и оно тотчас утрачивается, так как сознание привязывается к какому-то термину вместо того, чтобы вообще освободиться от слов и знаков. Для выражения смысла Дао был даже создан особый метаязык, «антислово», разговор о котором ещё пойдёт ниже.

Одно из свойств Дао – его всераскинутость, оно распространяется и «влево и вправо», и за каждым предметом, каждым явлением таится то начало, которое определяет существование мира. Правда, увидеть его нельзя, оно доступно лишь в момент просветления. Обычный же человек, даже зная о Дао, «не узнаёт его», – «встречаясь с ним, не увидим его лица». Итак, Дао извечно сокрыто, ускользающе, но в то же время реально присутствует в мире. И не только присутствует, но и определяет его, являясь таким образом, тёмным двойником действительности. Эта «спрятанность» Дао позволила обозначать его как «сюань» – «тёмное», «сокрытое», «потаённое», «сокровенное». Сокровенность противостоит внешней, видимой форме вещей, в том числе человеку и его чувствам. Например, на место добродетели приходит «сокровенная Благость», на место знания приходит «сокровенное знание», на место обыденной правильности суждений приходит «сокровенная мудрость». Таким образом, где присутствует «сокровенность» – там есть и Дао. Но отсюда же и другой вывод – ничто «истинное» увидеть невозможно: оно сокрыто и сокровенно, потаённо за внешними формами вещей, самоотстранено от мира. Значит, и способ проникновения в него должен быть не обычный (скажем, усердное продумывание и усвоение информации), а трансцендентальный (непосредственное прочувствование или озарение).

Дао порождает вещи также не явленно, а скрыто. Для неискушенного взора всё происходит вполне привычно: ребёнок рождается от матери, дерево – из семени, дом строится из глины и кирпичей. Но существует и «истинное», невидимое рождение. Не случайно Дао неоднократно в «Дао дэ цзине» сравнивается с женским началом («сокровенная самка», «лоно»), или с аллюзиями женского начала, например, «лощина», «долина». Сам акт рождения, таким образом, приобретает мистически-потаённый характер, так как за ним стоит одно из первопроявлений Дао. Этим, в частности, объясняются эзотерические мотивы эротизма в «Дао дэ цзине». Отголоском их стали многочисленные даосские оргии и досконально разработанные сексуальные методики, ведущие к взаимодополнению женского начала инь и мужского ян и достижению «внутреннего света», как учили даосы.

Дао противоположно вещам не только по принципу «явленное – скрытое». Если все вещи имеют форму, то Дао – туманно, расплывчато, тёмно. При этом в нём есть самое главное: оно содержит «семя» или потенциальный зародыш всего мира (§ 21). По древней китайской натурфилософской концепции, в мире сначала властвовал Хаос, который сопоставим с понятием Беспредельного (уцзи) и Прежденебесного (Сяньтянь), то есть когда не существовало даже такого основополагающего начала, как Небо. Дао же присутствовало всегда, при этом бесконечно порождая само себя и тая в себе некое динамическое начало для того, чтобы дать рождение всему миру. Это – момент предельной пустоты или небытия, столь высоко ценимого даосами. Если во внешнем, видимом мире вещи присутствуют в своей проявленной или актуальной форме, то в Пустоте они находятся в форме предрождения или виртуальной (предполагаемой) форме. Ситуация парадоксальна, но вполне осмысляема: в Пустоте ещё ничего не существует (ибо это – Пустота, Великое ничто), и в то же время допускается существование всего чего угодно. Это некое потенциальное пространство (§ 11). Естественно, что в таком универсальном виде Пустота ценится больше, нежели мир форм, вещей, мир Посленебесного (Хоутянь), то есть когда уже возникло Небо. Возвращение к Дао – это возвращение к Пустоте, когда многочисленные вещи не мешают соединиться с ним.

Дао «пустотно, но использованием не исчерпать его» (§ 4). Рождение всех вещей, совершение поступков, управление государством, достижение долголетия – всё это использование Дао. Однако нельзя исчерпать Пустоту, и таким образом, «никаковость» Дао позволяет ему быть бесконечно могущественным и в то же время неприметным.

Мир рождается из этой единой предформы Дао, причём возникает посредством «деления на два». Чтобы не утратить это изначальное зародышевое единство, вещи возникают одновременно со своей противоположностью, например, как только возникает чёрное, – возникает и белое, вместе с женским возникает и мужское, вместе с добром возникает и зло, с красотой – уродство. Даосы называли это «парным рождением» (шуаншэн), и его смысл прекрасно показан уже в § 2 «Дао дэ цзина». Рождение уродства, фальши, глупости, поддельной мудрости нельзя рассматривать со знаком «-», равно как и красоту, искренность, мудрость – со знаком «+».

Вещи лишь «поверяют» или дополняют друг друга, как считали даосы. Кстати, и «—» и «+» подчинены этому закону «парного рождения», следует лишь понимать, что истинное Дао, которое порождает все эти феномены, многократно и неизмеримо превосходит всяческие оценки. Оно даже «не гуманно», «не справедливо» (§ 5), оно просто «пустотно», и этим сказано всё.

Рождение вещей – «мириад вещей», как называли это даосы, включая сюда и вещи, и поступки, и явления, и мысли, и характеры, и вообще всё, что есть в «этом» мире, – идёт как постепенная, но при этом непреложная, необходимая и осмысленная утрата единства: одно рождает два, два – три и т. д. Принято считать, что Дао порождает инь и ян, инь и ян – Небо, Землю, человека и т. д. Правда, в «Дао дэ цзине» инь и ян не занимают столь важного места, как они стали занимать в китайской философии в более позднее время. В трактате гораздо чаще фигурируют их аналоги: самка – самец, покой – движение, бытие – небытие. Но здесь, в свете «парного рождения», это не столь важно, «одно» рождает именно некие абстрактные «два».

Вещи пребывают в процессе постоянных трансформаций или изменений (хуа), они непрестанно переходят одно в другое, меняют своё внутреннее состояние, колеблются между жизнью и смертью. Изменения происходят ежемгновенно, и уловить их нет никакой возможности, более того – одна трансформация начинается раньше, чем закончится другая, поэтому даосы вели речь об «изменениях в изменениях» (хуахуа). В процессе изменений одни вещи сополагаются с другими, образуя полифоническое разнообразие мира. Но, как мы уже знаем, Дао противоположно вещам, поэтому его качество – «постоянство» (чан). Оно трансформируется само в себя или «единится с естественностью» (цзыжань).

Поэтому постижение «постоянства» и есть слияние с Дао, а просветлённый человек (мин), который является истинным мудрецом-даосом, – это тот, кто постиг постоянство, обрёл покой и достиг предельной пустотности, незамутнённости сознания.

Дао даёт толчок к рождению вещей, оно как бы заводит некую «сокровенную пружину» (сюаньцзи – это один из синонимов Дао), благодаря которой вещи затем развиваются сами собой. Дао «вскармливает» и «воспитывает» вещи – даёт им изначальный импульс. И в то же время оно позволяет им развиваться самим по себе в состоянии естественности, то есть предоставляя им высшую степень свободы. Само же Дао – мерило этой абсолютной свободы, оно «вскармливает вещи, но не властвует над ними». Именно так и поступает истинный мудрец в отношении как вещей, так и дюдей, а истинный император – в отношении своих подданных. Дао как бы предопределяет русло развития вещей, они же следуют естественному ходу саморазвития благодаря изначальному толчку. Это подобно тому, как река может в зависимости от ландшафта менять русло, образуя массу ответвлений и ручьёв, однако направление течения не изменит никогда. Таким образом, в даосизме причудливо сополагаются два начала, главенствование одного из которых было предметом извечных споров западных философов – судьба и свобода саморазвития. Концепция Дао сняла этот спор, так его и не начав. Возвращение к Дао – это возвращение к судьбе (§ 16), а следовательно, и понимание своего мистического предопределения в мире, чем и отличается даос (§ 51).

Продолжим тему противоположности пустоты Дао видимому миру. Если вещи разнообразны и непохожи, то Дао едино и тождественно самому себе, проще говоря, внутренне непротиворечиво. Непротиворечивость происходит не из того, что Дао развивается по какому-то одному закону или «придерживается» какой-то одной концепции. Наоборот, благодаря своей пустотности оно приемлет всё что угодно, дополняя одну противоположность другой. И сводит это всё в один «Великий образ», который и постигает мудрец. Именно Дао «классифицирует» (лэй) все вещи, рождает мозаичность и яркость мира. Это легло в основу важнейшей эстетической концепции Китая.

Раз мир – прообраз Дао, то этот мир символичен. С одной стороны, он абсолютно реален и каждая вещь существует в действительности. С другой стороны, за этим миром стоит ещё более реальный, более ценный, более существенный мир. Но этот мир пустотен, потаён, невидим и с обыденной точки зрения иллюзорен. А вот в перевернутом мире даосизма всё наоборот: если видимый мир реален, то невидимый – иллюзорен. Причём опять-таки, следуя «парному рождению», иллюзорность – реальность каждого мира существуют параллельно и одновременно. Это мир фантазма, где сон – реальность, а реальность – сон. Реальный сон не случайно стал расхожей темой даосских притч. Знаменитая история гласит, что однажды Чжуан-цзы приснилось, что он – бабочка, которая беззаботно порхает меж цветов. А когда даос проснулся, он не мог решить: то ли Чжуан-цзы снилось, что он бабочка, то ли бабочке снится, что она Чжуан-цзы. И хотя, как заключает легенда, между Чжуан-цзы и бабочкой, «несомненно, есть разница», сам мир сливается в единый иллюзорно-реальный поток. Таким он и представлен в «Дао дэ цзине».

Дао «рассыпано» в мириадах вещей, им же созданных и «классифицированных». Лишь через мозаичность мира и его символическую сущность можно понять Дао. Дао же представляет собой начало и предел развития всякой формы, хотя само оно никак не оформлено. Это – некая сверхформа или, как сказано в «Дао дэ цзине», «форма, не имеющая форм». Именно через видимый мир можно подойти к Великому образу этих многочисленных форм. Характерно, что этот момент оставил глубокий след в китайском традиционном сознании. Например, в литературе сложилось особое направление энциклопедий, именуемых «классификационными книгами» (лэйшу). В них можно было встретить введения «обо всём», собранные без какой-нибудь видимой системы. Но благодаря мозаичности описания мира количество переходило в качество и за всем этим многообразием проглядывала некая изначальная целостность Дао. Не случайно его называли Великим Единым (да и) или просто Единым. Столь же бессистемно украшались китайские дома, декорировались улицы, устраивались праздникк, создавались ритуальные костюмы – игра красок, набор несочетаемых материалов и сюжетов. Многие иностранцы до сих пор поражаются фантастическому разнообразию и яркости красок китайских улиц. Но это подспудно должно напоминать китайскому сознанию, что за яркостью кроется «тёмно-сокровенное» начало, а разнообразие лишь указывает на свою оборотную сторону в антимире, то есть на абсолютное единство. Не случайно даосы считали, что многообразие цветов, звуков, вкусовых ощущений лишь вредит человеку, равно как и избыток чувств (§ 12).

Мир распадается на два состояния – «внутреннее» и «внешнее», причём внутреннее начало более ценно, чем внешнее, так как именно оно позволяет непосредственно видеть Дао. Мир обычно представляется нам развивающимся по пути увеличения форм, усиления разнообразия, то есть идущим от внутренне-сокрытого к внешне-явленному. Но напомним, что для даоса мир дан отражённым в зеркале и, таким образом, развивающимся от внешнего к внутреннему. Поэтому ключевым параграфом «Дао дэ цзина» считается § 40: «Обращение вспять – это движение Дао. Ослабление – это использование Дао». Мир дан в ускользающем, вечно избегающем виде, равно как и истинный мудрец, который «скрывает» себя от мира.

От многообразия мир идёт к Единству в Дао, от форм – к бесформенному состоянию, от бытия и наличия – к небытию и пустоте, от изменений – к постоянству. Человек, который способен развиваться вместе с Дао в неком «противодвижении», скрывать и ослаблять себя, зовётся мудрецом или совершенномудрым (шэньжэнь). Он обретает постоянство и таким образом становится бессмертным, так как единится с вечным Дао. Из этого постулата вышла сложная теория бессмертия в даосизме, даже заслонившая его философскую сторону оккультизмом.

Если человеко-мудрец достигает изначальной точки развёртывания мира, то есть становится тождественным с Дао и неотличимым от него, то такой человек пребывает в состоянии недеяния (увэй). Он лишь следует естественному ходу вещей, тому первоимпульсу, который они получили от миросозидающего начала. Любое действие означает вмешательство в этот естественный ход событий, нарушение гармоничной целостности мира. Отсюда и основной укор даосов правителям: они слишком много вмешиваются в людские дела и пытаются управлять с помощью ими же выдуманных законов вместо того, чтобы позволить вещам развиваться естественным образом. То, что ценится обычными людьми – смелые поступки, желание изменить мир, – оказывается, ведёт к нарушению гармоничного саморазвития мира. Таким образом, скрывая себя, мудрец следует от деяния к недеянию. Он находится в некой цепи самоутрат, или, как говорили сами даосы, в состоянии «извечной самопотери». Мудрец растворён в Дао и отсутствует как отдельная индивидуалистическая личность – идеал личности на Западе. Он един с миром, с людьми, с природным началом Космоса, с Дао. А поскольку он абсолютно идентичен Дао, он и не заметен для обычных людей.

В своём самосокрытии и противодвижении мудрец доходит до логического предела этого процесса – он уподобляется младенцу. Младенец уподоблен Пустоте – ведь это человек в потенции. Он чист от окультуривающего начала мира, незамутнён сознанием и пребывает в нерасчленённом душевном состоянии. Его сознание ещё не начало метаться во внутреннем противоборстве, обнаружив неравенство между идеальным «Я», то есть тем, что человек думает о себе, и реальным «Я». Невозможность разрешить эту обычную человеческую проблему ведёт к нервным заболеваниям, а человек тонет в решении мелочных проблем, которые почему-то называет житейскими, хотя от истинной, «внутренней» жизни он как раз и оторван. Мудрец-младенец возвращается к абсолютному единству с миром. Более того, он даже способен преодолеть этот логический предел обратного развития – мудрец становится «нерождённым ребёнком» и, таким образом, находится лишь в преддверии мира. А преддверие мира – это и есть Пустота.

Уподобление младенцу как символ духовного перевоплощения человека часто встречается и в христианстве, например, апокрифическое Евангелие от Фомы содержит явную тематическую параллель с «Дао дэ цзином»: «Иисус увидел младенцев, которые сосали молоко. Он сказал ученикам своим: «Эти младенцы, которые сосут молоко, подобны тем, которые входят в царствие… Когда вы сделаете двоих одним и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной, а женщина не была женщиной, когда вы сделаете глаза вместо глаза, и руку вместо руки, и ногу вместо ноги, образ вместо образа, – тогда вы войдёте в царствие».

Момент ощущения или внутреннего осмысления «преддверия» весьма существенен для мудреца. Для него важна не цель (для него нет целей – он следует Дао и тем самым может достигнуть всего, даже не думая об этом), но ощущение свободы творческого начала внутри самого себя. «Добившись успеха – отступай», – учит «Дао дэ цзин» (§ 9). Окончание действия означает окостенение, смерть, завершение саморазвития, а преддверие символизирует бесконечность выбора вариантов и огромную потенциальную энергию самого человека – он способен на всё, равно как и Пустота способна породить любую форму.

Люди ценят культуру, знания, умных и благородных людей. А вот Лао-цзы и здесь вводит нормы антимира или «внутреннего» мира: «Устрани учения – и не будет более забот. Устрани мудрецов и отвергни мудрость – и выгода народу возрастёт стократно» (§ 19). Мудрость и знания – это привнесение разрушительного человеческого начала в единство мира, замена универсального высшего Знания индивидуальными навыками.

Истинная мудрость – это интуитивное, спонтанное проникновение в потоки Дао. А знание даосов отлично от «книжного» знания конфуцианцев, сама же культура и её облагораживающее воздействие могут явиться разрушительными для государства, народа и его духовного потенциала, привести к утрате целостного видения мира и Космоса.

Положительными началами даосизм считает вещи, которые обыденное сознание считает негативными и наоборот. Обычно в китайской философии, инь и ян формально равны, и взаимодополняющи, и тем не менее активное мужское начало ян ставится часто на первое место. В даосизме в силу того, что Дао сопоставляется с женским негативным началом и из-за того, что в нём царствуют законы антимира, женское превальирует над мужским, податливое, например, вода – над крепким, слабое – над сильным, мягкое и гибкое – над жёстким, покой – над движением, пассивное – над активным, сокрытое – над явленным. Не случайно мудрец пассивен, самоотстранён от мира, находится в состоянии покоя и пустотности сознания, незамечаем другими людьми, всегда ставит себя позади их. Могучее государство для того, чтобы подчинить себе малое государство, не идёт войной на него, а уподобляясь лощине (начало инь), бесконфликтно присоединяет его.

Хотя мудрец и сокрыт от глаз людей, тем не менее своей духовной мощью он влияет на мир и даже способен регулировать дела государства. Дао напитывает его Благой силой, священным витальным началом, высшим духовным могуществом (Дэ), переводимым обычно как Благость. Она и позволяет ему стоять выше людей или, вернее говоря, вне людей и вне мира, быть отстранённым от него. Такова плата за духовную силу и истинную, не вредящую людям мудрость, – одиночество и неприметность. Символичное наполнение жизни мудреца – это переживание полноты своих духовных свойств, своей целостности, и этот мотив – видение единства мира через его мозаичность – отразился и в китайской живописи.

Дао обладает высшим умением, так как оно способно создать всё, качественно. «оформить» даже пустоту, не прилагая никаких усилий и не ошибаясь. Но поскольку мудрец не отличим по своим свойствам от Дао, то он также – высший Мастер. Парадокс в том, что он может ничему не учиться, – его мастерство всеобще уже потому, что это мастерство «от Дао». Несомненно, это противоречит общепринятым канонам о пользе, смысле и путях образования.

Что бы ни делал мудрец, он всегда транслирует через себя духовную мощь, «напитывая» ею мир. Он может ничего и не делать (вообще, его состояние – это извечное недеяние), но уже одним своим присутствием он осеняет души людей. Дело здесь даже не в том, чем он занимается, а в том, что он вкладывает в это. Например, в Китае было множество отменных каллиграфов, но лишь единицы считались истинными мастерами. Их каллиграфия стоила неимоверно дорого и висела на самых почётных местах в домах знати. И всё лишь потому, что иероглиф не просто красиво и канонически написан, а из-за того, что он написан духовно целостным человеком и передаёт это качество. Ещё один пример: мастера и ученики многих школ китайских боевых искусств ушу делали одни и те же комплексы, выполняя их практически одинаково. И различие между мастером и учеником на высших этапах проходило не по тому критерию – как делает, но по тому – кто делает, какой духовный импульс он вкладывает в выполнение действий. Не случайно говорили: «Мастер проявляется лишь в одном движении», «Истинный каллиграф виден лишь по одной черте».

Мир для мудреца представляет собой поле для творчества, правда, творчества своеобразного. Для человека западной традиции акт творчества может состояться лишь в тот момент, когда творение автора увидела публика: зрители оценили картину художника, читатели прочли стихотворение поэта. Для даоса творчество имеет обратный знак – оно скрыто и совершается не для почитателей или хулителей, но ради реализации Дао, выражения его в какой-то символической форме. Даос, «достигая цели, не кичится этим», в принципе, цель для него не существенна, важно само действие, доведённое до своего предела, то есть до противодействия или недеяния.

Он не действует, но лишь откликается, и здесь авторы «Дао дэ цзина» утверждают приоритет «естественного закона» или «естественности» (цзыжань), ибо лишь он один воистину царит в мире. Даже Дао подчинено этому закону – «Дао естественно» или «Дао сополагает себя с естественным законом» (§ 25). Строй самого языка «Дао дэ цзина» как бы подчинён осознанию этого следования. Таково понятие «ин» (следовать, чутко откликаться), например, «мудрец следует, но не действует». Позже оно стало коррелироваться с буддийским понятием «хэту» или «хэтупхалы», которое обозначало условия, предопределяющие судьбу человека, соответствие следствий причинам или, проще говоря, его карму.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю