355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Маслов » Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» » Текст книги (страница 15)
Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 21:31

Текст книги "Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»"


Автор книги: Алексей Маслов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Фраза (6) испокон веков вызывала немало споров. По одной из версий, мудрец более обращает внимание на то, чтобы накормить людей, нежели на внешние развлечения. По другим версиям, понятие «желудка» или «живота» (фу) соотносится с понятием «внутреннего», в частности внутреннего успокоения, умиротворения, а «взор» или «глаз» (му) – «внешнего», поэтому фраза может трактоваться как «мудрец заботится о внутреннем, а не о внешнем».

Сентенция (7), как считают современные даосы, несомненно, относится к практике самовоспитания – мудрец отбрасывает «это», чтобы достичь «того» (§ 38, 72).

В маваньдуйском варианте фразы первые сентенции переставлены местами:

Пять цветов слепят глаза человека.

Редкие вещи влекут человека к свершению зла!

Скачка на лошадях и охота делают необузданным его сердце.

Пять тонов музыки притупляют его слух.

Пять вкусовых ощущений язвят его рот.

§ 13

Этот отрывок, равно как и комментарии к нему, представляет собой раннюю доктрину натурализма. В данном случае она характеризуется абсолютным параллелизмом человеческого и небесного, вечного и преходящего, материального и несубстанционального, например уподобление «тела» и «несчастья». Человек не должен ценить себя, позволять славе, почестям или позору завладеть собой. Цель его – уподобление, достижение «единотелесности» со всей Поднебесной.

И обретения, и утраты у обычных людей вызывают страх за своё положение, что вытекает из крайне субъективного отношения к происходящему, виной чему – переоценка собственного «я», слишком серьёзное отношение к самому себе. Понятие «тело» (шэнь) выступает здесь, во-первых, как субъективно-личностное «я» и, во-вторых, как физически-телесное начало в противоположность духовно-психическому «сердцу». Таким образом, понятию «тела» наиболее точным образом отвечает европейский термин «персона», «личность».

Преодоление собственных страстей, желаний, амбиций позволяет человеку избавиться от личностной мелочности, осознав себя как единую часть многоликой Поднебесной. В «Дао дэ цзине», равно как и в комментариях Ван Би, под термином «шэнь» также неоднократно подразумевается «жизнь», материальное присутствие человека в этом мире. А поэтому фразу (8-12) можно переводить так: «Что значит: «Ценить свою жизнь – то же самое, что ценить величайшие несчастья? Причина, по которой я сталкиваюсь с величайшими несчастьями, заключена в том, что я обладаю жизнью. Если бы я не обладал жизнью, откуда же взяться несчастьям?» Таким образом, речь может идти именно о мистическом преодолении своего физического существования.

Возможно, что параграф составлен из цитат последователей разных школ учения натурализма, по которому Поднебесную, как мистический и космический организм, следует ценить больше, чем свою жизнь, и доверять больше, чем самому себе. В частности, фраза (1) принадлежит традиции Ян Чжу и тех ши, которые уклонялись от почестей и приглашений на высокие должности. Она представляет собой, вероятно, распространённую в то время поговорку, взятую в качестве исходной точки рассуждений, в то время как всё дальнейшее – своеобразный комментарий к ней последователей направления Лао-цзы.

Перевод этого отрывка крайне затруднителен, и он звучит по-разному как у переводчиков, так и у китайских комментаторов. Автор полагает, что неважно, позора или удачи достигает человек, – в любом случае это вредит его природе. Здесь есть и намёк на абсолютное равнодушие, «негуманность» мудреца, который черпает эту «никаковость» в самом Дао (§ 5). Поэтому слишком высоко ценить самого себя – означает отделяться от природной естественности, и это будет являться «величайшим несчастьем».

Понятие «тела» (шэнь) в даосской трактовке имеет очень широкое семантическое поле. Это не только физический облик, но и совокупность психо-духовных свойств человека. По сути дела – это личность, «низшее эго», и именно в этом значении использует понятие «тело» Ван Би.

В версиях Окады и Сунь Куана отсутствует часть фразы (4): «подчинены страху».

Фу И и Бошу (13–16):

Поэтому тот, кто ценит Поднебесную больше, чем себя,

встретит поддержку Поднебесной.

Тому же, кто любит Поднебесную больше, чем себя,

может быть доверена Поднебесная.

§ 14

Классический параграф, показывающий потенциальную неуловимость Дао. Оно присутствует не столько в пестроте вещей, сколько в их заурядности – обыденной мелочности и редкости. Отсюда происходит важнейший принцип традиционной китайской эстетики – мудрое любование простотой вещей, их ускользаемостью в потоке перемен: капля росы на листке, готовая вспорхнуть птица, стремительный поток горных вод. В этой не-данности и преходящей природе вещей и вырисовывается понимание Единого Дао, которое распростёрто во все стороны настолько, что даже превосходит Небо и Землю, – не источает света, как Небо, и не окутано мраком как Земля. Поэтому смысл Дао коренится именно в отсутствии не только субстанциональной формы, но даже и предформы – образа и сущности.

Кажется, что последние четыре строки – вставка из какого-то другого параграфа, хотя она ничуть не противоречит общему смыслу отрывка. Здесь звучит мотив «золотого века» древности, когда мудрецы и правители следовали Дао, и поэтому изначальная древностьесть своеобразное зеркало, метафизическая глубина истории вообще, вглядываясь в которую, видят не события или конкретных людей, но проявления саморазвёртывания Дао. В этом смысл столь пристально-осторожного отношения китайцев к своей истории.

В параграфе видно и другое: Дао – это не «путь чего-либо», но абсолютная внефеноменальная сущность, превосходящая всякую конкретику, что отличает даосизм от других философских течений Китая. Следовать древним уложениям – это значит следовать Дао, а «принцип» (ли), который в конфуцианстве обозначал следование ритуальным нормам поведения в каждый момент жизни, у Лao-цзы превращается лишь в один из атрибутов Дао.

Примечательно, что осмысление характера Дао формировалось из древних представлений о духах. Например, сентенция (1–4) представляет собой древний мистериальный отрывок, посвященный описанию духов.

Порой лишь кажется, что нам удалось уловить суть Дао, что путём размышлений, медитации мы достигли предела нашего бытия, но зачастую – это не более чем иллюзия. Дао – «заурядное и мельчайшее» – вечно ускользает от нас. Реально достигнув его, мы можем даже не заметить этого.

Здесь особо подчёркивается относительность определения Дао словами, взятыми из нашего обыденного опыта. У него три весьма относительных и одновременно абсолютно неразделимых определения: «заурядное», «редкое», «мельчайшее» (1–4), которые комментатор сводит к абсолютному отсутствию. Подчёркивается не величие Дао, не его неохватность и грандиозность, но малость, неприметность, расплывчатая туманность.

Последняя фраза (18–19) говорит о неком «принципе» или «записи» (цзи) Дао. Современные китайские комментаторы склонны понимать это именно как «глубочайший и основной принцип», однако, возможно, во времена написания трактата ему приписывался другой смысл: «запись», «заметка», имеющий сложное космогоническое значение. Как утверждает трактат «Хунфань» («Великий принцип»), существует пять типов «записей» или представителей (агентов) Неба: записи года, месяца, дня, положения звезд и сезонов. По сути, они и определяют космогоническое положение вещи в пространстве Дао.

Бошу (1):

Глядим на него и не видим. Зовём это утончённомельчайшим.

Бошу (16–17):

Придерживайся Дао современности, дабы контролировать дела сегодняшние.

§ 15

«Истинный человек» – даос, хотя и обладает чудесными свойствами, но абсолютно адекватен тому, кто не достиг определённой степени внутреннего развития. Он просто незаметен и неотличим в сфере обыденности, хотя и управляет ею. Важнейшая черта такого человека – отстранённость от мира, неприметность и пустотность. Пред нами – особая осторожность к самому акту жизни, трепетность и осмотрительность.

Автор трактата вновь отказывается от определения сущности Дао и передаёт его облик путём сравнений («будто», «словно»), где фигурируют многозначные термины: долина – символ всераскинутости Дао, необработанное’дерево – образ изначальной «доформной» простоты, мутная вода – вековая туманная муть Дао, из которой выявляются формы. Перед нами – сверхчеловек китайской традиции, не имеющий при этом собственного лица и несущий на себе лишь лик Дао.

Примечательно, что в тексте Ван Би в строке (1) использован иероглиф «муж» (или), в то время как в более древнем мавандуйском варианте – «Дао». Можно предположить, что ко II в. понятие «мужа-ши» и «мужа, следующего Дао» стали во многом взаимозаменяемыми, что представляло собой моральную реализацию нравственного идеала традиции Китая.

Последняя фраза (17–18) – своеобразная квинтэссенция смысла даосского самосокрытия. В большинстве переводов её завершение звучало так: «Он способен умереть и возродиться вновь», что на самом деле не вполне соответствует древнему тексту. Понятие бессмертия у ранних мистиков базировалось отнюдь не на стремлении к вечной жизни как бесконечному существованию в физическом теле, но на приобщении к Дао, которое осознавалось как исключительно духовное соитие. Человек не столько продлевал свою жизнь, сколько «сокрывал» её, низводил до мельчайшего, до небытия, и тогда сама полнота жизни становилась равной не многообразию её проявлений, но тождественности с Единым, с Дао. Поэтому просветлённому даосу, не стремящемуся к избытку жизни и уменьшившему её проявления до предела, нет необходимости возрождаться вновь, ибо это будет равносильно отходу от Единого Дао.

Развёрнутый перевод фразы таков: «Лишь потому, что он не стремится к избытку, он может умереть, не испытывая необходимости воплощаться вновь».

Бошу и Фу И (1):

В древности, искушённый в Дао…

Бошу Б и Фу И (18):

он способен сокрыться, не воплощаясь.

§ 16

Продвижение по ступеням восхождения к Дао идёт от понимания смысла мировых трансформаций к обретению того, что избавлено от них, то есть к пребыванию в состоянии постоянства и покоя. Вещи разнятся (в даосской традиции, «классифицируются») лишь по своей внешней форме, а по внутренней сути единятся в общем «гкорне» – Дао. Дао и предопределяет судьбу вещей и человека (§ 51), поэтому возвращение к своему истоку равносильно познанию собственной судьбы, пониманию миссии мудреца в этом мире. Мудреца отличает особая ясность ума, проистекающая из того, что он черпает своё знание (для обычных людей – антимудрость) из трансцендентного опыта Дао. Такое состояние сознания, обретшего полный покой и постоянство, и считалось просветлённостью (мин). Зло и коварство – отнюдь не природные свойства человека, они появляются лишь тогда, когда индивид утрачивает связь с Дао. Изначально же он чист и «никакое», пустотен, равно как и его праматерь – Дао.

Постоянство, уравнивающее мудреца со своим истоком, придает ему характер целостной, всеобъемлющей неизменчивости. Эта неизменчивость не противоречит концепции гибкости, лабильности, податливости, проповедуемой натурфилософами. Пустота может трансформироваться только в пустоту, и поэтому «самоопустошающаяся пустота» представлялась для даосов пределом неизменчивости (чан). В то же время она символизирует собой некую беспристрастность пространства и души, в которой нет места какому-либо желанию или чувству (§ 5). Это – белый лист бумаги, готовый к написанию любого иероглифа, который, разделив пространство бумаги на «чёрное» и «белое», «пустое» и «наполненное», тем не менее не повлияет на само качество бумаги.

Также и беспристрастный мудрец или истинный правитель готов к приёму любых форм – «письмён культуры» или «узора» (§ 19), т. е. становится всеобъемлющим. Естественно, что такой человек и становится государем – будь то властителем страны или душ других людей. Мысль о том, что государь единится с Небом» и глаголет от его имени, повлияла на формирование идеи харизматического правителя-мудреца, осеменяющего народ небесной Благостью. Даосы же пошли ещё дальше, заявляя, что правитель своими корнями уходит в предельную, невообразимую пустоту Дао и поэтому сам становится трансцендентным существом. Пустота и покой являют собой характеристики одного и того же высшего состояния сознания, в котором отсутствует движение и всякая вещь. Обретая Дао, человек, по сути, возвращается к своим изначальным свойствам, к своей структуре, неотличимой ничем от структуры Космоса, – это и есть древнейшее понятие «судьбы» или «жизненности» (мин) (7–8). «Возвращение к судьбе» или «возвращение к своей природе» к XII в. выросло в сложную концепцию самовоспитания, основанную на комплексе медитативных и дыхательных техник, которую развивали представители школы неоконфуцианцев.

Идея взаимоследования небесного и земного, сакрального и профанного (14–15) широко проповедовалась ранними даосами. «Возвращение к судьбе» (7) понимается как достижение изначальных свойств человека, которые ничем не отличаются от свойств самого Дао. Это не только то, что предписано человеку, но и мистерия развёртывания самого Дао, заключённая в человеке. Поэтому «возвращение к судьбе» превращается в достижение Дао, в обретение вечности, а значит, и «постоянства» (8).

У Цзин Лунби и Фу И между строками (6–7) стоит:

Умиротворение зовётся возвращением к судьбе.

§ 17

Истинный правитель должен править «простыми средствами» у т. е. используя естественные пружины развития общества и не изобретая того, что противоречило бы его внутренним посылам. Правитель-мудрец незаметен, так как правит, по сути, не он, но Дао, властитель же абсолютным образом интегрирован в Дао. Иерархия правителей, данная в «Дао дэ цзине», представляет собой своеобразную последовательность «отклонения» от Дао, утраты его смысла. Даже те правители, которых любят, не являются истинными мудрецами, так как завоёвывают любовь через активные деяния, вмешательство в жизнь людей. Народ же должен считать, что всё происходит «само собой». В тексте используется термин «цзыжань» – «естественность», «спонтанность», который является характеристикой влияния Дао на мир и символом полной гармонии, свободы самопроявлений любой вещи. Схожее понятие мы встречаем, в частности, у великого мистика Э. Сведенборга (XVIII в.), который говорил о «Ipsum esse», что дословно переводится как «сама суть». В свою очередь, это представляет собой абсолютное соответствие термину «цзыжань» («цзы» – сам, «жань» – суть, таковость).

Ключевая фраза параграфа (7–8) касается понятия «синь» – «вера», «искренностьи фразу можно перевести так: «Там, где недостаточно веры, появляется безверие». Процесс сакральной передачи некого сверхзнания между высшим и низшим, например Небом и человеком, мастером и учеником, происходит лишь благодаря полной искренности в помыслах и абсолютной содоверительности, когда оба сливаются воедино, образуя «единое тело». Для того, кто не искренен и не чист сердцем, закрыт путь к истинной мудрости, и Небо не говорит с ним.

§ 18

«Гуманность», «долг», «сыновья почтительность» – основные категории конфуцианской философии, призванные регулировать отношения в обществе и поддерживать гармонию между правителем и подданными, отцом и детьми. Но не противоестественно ли это – регулировать отношения через наигранно-придуманные приятия? Словесная игра отвергалась даосами, направляя человека внутрь его сознания, его истинных чувств. Все эти категории – лишь отражение негативных тенденций общества, лихорадочно стремящегося

восстановить гармонию «золотого века». Следуя даосской концепции, внешние формы мира противоположны внутренней сути, как чёрное противоположно белому, но одновременно они и дополняют друг друга. Поэтому проповедь высоконравственных конфуцианских категорий расценивалась как грозный знак смуты в обществе, а призывы к преданным чиновникам» – как признание в его безысходной коррумпированности. Шестью категориями родственников, на которых базировалась китайская семья, считались отец и сын, старшие и младшие братья, муж и жена.

§ 19

Мотив антизнания – важнейшая тема даосов, которые проповедовали ложность любого «канонического» знания, почерпнутого лишь из книг, без преемствования духовного внеписьменного опыта древних первоучителей. Такие ложные учения и их носители лишь дисгармонизируют вселенную, выводят её из состояния упорядоченности, в которой она изначально пребывает благодаря Благой силе Дао.

Часть этого параграфа (1–5) явно полемична и направлена против конфуцианцев, а точнее, против их понимания культуры, которое лаоисты рассматривали как противоестественное вмешательство человека в природный закон, а Ван Би называл «излишним приукрашателъством». Для конфуцианцев «благородный муж» как бы облагораживал и приукрашал мир, культивируя слово и письменный текст. Таким образом, «вэнь» было мерой человека культурного в человеке природном, способом его самоопознания в мире «необлагороженного и дикого». Для этого и служили многочисленные морально-нравственные категории, сводимые к гармонии вселенского ритуала и тщательности жизненного церемониала, которым должен был следовать человек именно как существо не столько природное, сколько социальное. Даосы же считали, что «вэнь» нарушает природную целостность человека, пестует внешнюю форму, «красивость» в ущерб внутреннему постижению сути вещей и соединению с универсальным разумом Дао. Поэтому JIao-цзы учит «красоте без прикраспрезирая «узор культуры». Внешняя простота его учения не отвлекает последователей на изучение внешних форм, но сразу указывает на нечто более глубокое и серьёзное, что таится за расписной ширмой мудрых рассуждений о гуманности, хитроумии и выгоде. Одновременно преодоление желаний, связанное с упрощением мира, не должно сопровождаться насильственным изменением сознания. Желания постепенно сами изживаются, когда душа мудреца становится тождественной с «телом» Дао.

До сих пор китайское понятие «культура» (вэньхуа) дословно переводится как «внесение изменений в узор мира» или «приукрашение». Даосам же это казалось нарушением естественности мира.

§ 20

Даосизм, очищая сознание человека, переворачивает смысл многих морально-нравственных категорий, столь ценимых «государственными мужами». Оказывается, что в своей абсолютной форме они почти не различаются и присутствуют лишь как пара оппозиций в сознании человека (§ 2), в то время как в потоке Дао разница между хорошим и плохим отсутствует. Обычные люди воспринимали просветлённого даоса как глупца или безумца, не понимающего моральных установок общества. Даос же сравнивает себя с новорожденным, или, точнее, с ещё нерождённым, неулыбавшимся ребёнком, в сознании которого отсутствуют какие-либо мысли и желания.

Возвращение в состояние новорождённого, а затем само порождение в виде нового, «истинногочеловека, столь ценимое в даосизме, берёт свои истоки в ранних ритуалах инициации как качественном перерождении человека. Примечательно, что иероглифы «замутнённость» (дунь) и «погружённость во тьму» (хунь) образуют имя Хуньдуня – одного из персонажей даосской традиции, персонифицированного создателя мира. Его сущность – пустота, отсутствие постоянной формы (он изображался в виде то человека, то собакообразного существа и т. п.). По существу, «хуньдунь» – лишь ритмизированный набор звуков, не связанных ни с формой, ни с содержанием. Все черты архаического Хуньдуня, символизировавшего изначальный Хаос, перешли и на понятие Дао.

Здесь символика безграничности и всераспростёртости слита с самоумалением, когда мельчайшее (человек) оказывается самым великим и неохватным, равным Дао.

Отрывок (5-22), носящий явный поэтический характер и полный образов древней мифо-поэтики, не только несколько выбивается из общего контекста параграфа, но контрастирует и с языком всего текста. В нём виден ярко выраженный личностный характер, мощная экспрессия, и это позволило некоторым исследователям [51; 50] предположить, что этот фрагмент нелаоистского характера, возможно, пришёл из фольклорных песен или из другого трактата того времени – «Чжу-цзы». Непосредственно в текст трактата он, вероятно, вошёл из аграфы и включён сюда, поскольку точно передаёт идеал безыскусного мудреца, отстранённого от этого мира.

В Бошу между (4) и (5) стоит:

Простые люди умеют различать.

Лишь я один не вижу разницы.

§ 21

Благость (Дэ) выступает как сокрытая и благодатная мощь, через которую Дао управляет вещами и напитывает их. Именно эта Благость и воспринимается, явственно ощущается людьми. Само же Дао не только не субстанционально, но абсолютно размыто даже в сознании мудреца. Именно эта неопределённость и позволяет Дао предшествовать любой конкретике мира. «Семя» (цзин) понимается не только как исток или протоначало всех вещей, обладающее силой истинности, но и как некое вещество, осеменяющее мир Благостью. С этим связано и нехарактерное именование Дао «отцом мириад созданий», так как семя связано с мужским началом ян. В других же местах Дао – это исключительно женское порождающее начало (§ 2, 6). В отличие от Великого образа, коим является само Дао (§ 35), обычные образы можно понять и измерить, а вещи, которые являются внешними проявлениями образов, можно также классифицировать и распознать через органы чувств.

Но откуда известна автору суть Дао, которое, судя по его же рассуждениям, не познаётся через внешние символы, то есть вещи? И здесь автор тонко подчёркивает важнейшую мысль своего учения: Дао постигается лишь через абсолютное слияние, отождествление мудреца с этим Началом.

Бошу (7):

С наших дней до древности…

Перестановка слов в этой фразе не случайна – у Ван Би стоит: «С древности и до сегодняшних дней». В маваньдуйском варианте, равно как и в школе ХуанЛао, даосизм понимался как современное учение, призванное осмыслить дела древности.

Бошу (9):

Откуда я знаю, что начало вещей таково?

§ 22

Параграф показывает, что ещё до создания трактата существовали некие логии – речения древних мудрецов, по своему содержанию схожие с ранней даосской мыслью. От принципа «непротивоборства», «ускользания» и отталкивается автор «Дао дэ цзина». Податливость, извечная мягкость, лёгкое, почти незаметное со прикосновение с миром и выделяют мудреца из среды обычных людей. Эта податливость косвенно напоминает принцип действия лука, не случайно этот образ встречается и в § 77.

Следование Дао начинается в тот момент, когда исчезает конфронтация с миром и возникает содоверительность между природой и человеком. «Истинный человек» избегает мира как вязкого болота желаний и деяний и не показывает себя. Таким образом, он не заметен для противников и может не беспокоиться за свою жизнь.

В нём отсутствует мелочность желаний – агрессивность или амбициозность. Его чувства сведены в одну точку – Единое и выступают как предельная концентрация духа сверхчеловека. Поэтому даосский мудрец, избегая столкновений с миром, может понять его целостность и внутреннюю подоплёку всего сущего.

В строке (8) использован иероглиф «uiu», который здесь переведён как «принцип». В древности под «ши» понимали бирки для гадания, раскладывая которые, предсказывали судьбу. Таким образом предполагалось символическое единство простой деревянной или костяной бирки и глубины космической судьбы. Таким образом, можно сказать, что «Мудрец объемлет Единое, используя его в качестве инструмента для предсказаний судьбы Поднебесной».

Первый пассаж (1–6), очевидно, представляет собой набор фольклорных высказываний, вероятно, внесённых в качестве примеров мистической диалектики в даосскую аграфу. Сами эти фразы приписывались древним мудрецам (15). Остальная часть текста – лаоистский комментарий на эти высказывания, начинающийся со вводной фразы (7–8) и построенный по парному принципу: фраза (9) соотносится с фразой (1), фраза (10) – с фразой (2) и т. д.

Бошу А (2):

Сгибаемся – и обретаем стабильность.

Бошу Б и Фу И (2):

Сгибаемся – и обретаем правоту (чжэн).

Бошу (8):

делая его самцом Поднебесной.

§ 23

Истинный человек живёт в отсутствии вербальной активности (1), что позволяет такому человеку, не проявляя себя, продлить свою жизнь (3–4). Это называлось искусством «самосбереженияд, переросшего позже в сложную систему психопрактики. Даосы утверждали приоритет Дао над Небом и Землёй, то есть над теми началами, которые в архаической традиции считались творцами всего видимого мира и мира духов. Но оказывается: всё, что порождено Небом, даже такие стихии, как ветер и дождь, далеко не вечны. Значит, на вечность обречено лишь то, что создано «безымянным» началом – Дао, которое не проявляет себя даже в словах, что и подчёркивает первая фраза параграфа. Единственный путь человека к бессмертию своих мыслей и свершений – это следование Дао, которое «делегирует» ему свою вечность. В этот момент пропадает граница между человеком, следующим Дао, и самим Дао – они обретают полное единство.

Это ключевая мысль даосизма. Дао нельзя уподобить божественному началу мира, которое глаголет через особо избранных людей, как это проповедует христианство; но возникает абсолютное соположение, мистическое перетекание «Дао-человека», который так и именовался – «даоши». Благодаря обретению полной тождественности с Дао, человек не просто совершал «благодатные поступки» и следовал ритуалу, как это предписывало конфуцианство, но сам воплощал эманацию Дао в реальной жизни – Благость. Поэтому даос не должен был «уметь» совершать какие-то поступки или делать дела, ведь он сам представлял собой предельную концентрацию «высшего мастерства», порождённого к жизни единством с Дао. У Лао-цзы это названо Благостью или Благодатью, а с XIII–XIV вв. такое высшее мастерство, сверхумение, сакральные возможности стали называть ёмким словом «гунфу», перекочевавшим позднее из мистико-оккультных учений в боевые искусства ушу.

Но неизбежным итогом единения с Дао является самоутрата, самопотеря в потоке вселенских изменений. Отрешение от мира невозможно без отрешения от самого себя, и момент недеяния всегда равнозначен тому, что у даосов именовалось «ван во» – самозабытием. Мотив утраты постоянно звучит в «Дао дэ цзине» едва ли не как важнейший способ достижения единства с Дао. Через несколько веков столь парадоксальный способ многим показался хотя в целом и приемлемым, но весьма трудным, и ему на смену пришли методики гимнастико-медитативных и дыхательных упражнений типа даоинь и цигун. Здесь же перед нами – чистая игра ума без всяких вспомогательных средств, Что нужно для этого? Всего лишь чистота сердца, искренность, абсолютное доверие к метафизической глубине природы, называемой Дао. Автор вновь повторяет фразу из § 17.

Бошу (12):

фраза отсутствует.

Бошу (13–14):

Тождественный с Благостью – ценится Дао.

Тождественный с утратой – утрачивается Дао.

§ 24

Передвижение на цыпочках, возможно, связано с конфуцианскими ритуалами, а большие шаги – с древними ритуальными танцами. Суть даосизма в том, что он проповедует внутренний ритуал, литургию души, никак не проявляющуюся во внешних церемониях. Тот же, кто проявляет себя и отводит своим словам и поступкам роль окончательной истины, на самом деле неискренен. Согласно «Дао дэ цзину», внешняя правота и приукрашенность оборачиваются в душе фальшью и уродством и, наоборот, по принципу взаимоуравновешивающихся противоположностей (§ 47). Истинный даос хотя и пребывает в «вещном» мире, не захвачен желаниями. Он как бы отражает их от себя, подобно зеркалу, и остаётся незатронутым внешним миром. Поэтому человек, который обрёл Дао, автоматически становится свободен от возвращения к дурным привычкам (10). Смысл фразы (3–4) раскрывается в § 22.

Бошу (2):

фраза отсутствует.

Бошу (3–4):

Настаивающему на своих взглядах не стать знаменитым.

Излишне смотрящему на себя не стать просветлённым.

Бошу (10):

Поэтому даже тот, кто имеет желания,

не позволит им остаться [в себе].

§ 25

Хаос (1) в даосской традиции выступает как некое положительное, порождающее начало, которое содержит в себе семена всех вещей мира. Момент, когда ещё не возникло даже Небо, именовался «Лрежденебесным» и считался исходным состоянием мира, куда стремится своим сознанием истинный даос, так как лишь там присутствует полная пустотность. Порождая все изменения мира, переход одного явления в другое, Дао само по себе остаётся неизменчивым, и нет той вещи, которой оно могло бы уподобиться. Его символ – одиночество, а раз мудрец тождественен Дао (§ 23), то и его путь – отшельничество в толпе людей или уход в горы. Одиночество – удел мудрости, так как возвышенная мудрость часто принимается за безумие, и великие даосы, например Чжуан-цзы и Гэ Хун, говорили о том, что люди принимают их за безумных и не способны понять их. Дословно определение, применяемое к Дао, – «одиноко стоящее» (ду ли), говорит об абсолютной отдельности Дао, его несмешиваемости с другими вещами.

Нельзя не только понять, логически уяснить Дао, но даже хоть как-то обозначить его. Любой знак будет либо ложью, либо символом, ничего не говорящим о том, что скрывается за ним. Лао-цзы вновь указывает нам на то, что «дао» – это лишь ничего не значащий иероглиф, и даже громкое слово «Великое» даётся ему с трудом. Великое в просветлённом разуме даоса ассоциируется с понятием «быстротечности», ускользания, непостоянства, а поэтому и мудрец – это человек, который вечно проходит мимо, не оставляя следов. В этом и есть отстранённость или отдалённость Дао, его глубинность, не измеримая обычными человеческими понятиями.

Для даоса «Великое» – это то, что способно «возвратиться вспятьто есть вновь вернуться к состоянию Прежденебесного Хаоса. Человек отнюдь не центральная фигура мироздания, а один из четырёх великих, иерархически восходящий к Дао через некое «следование» или уподобление. Лишь Дао свободно от этого следования, так как оно самодостаточно и замыкается на самом себе, воплощая изначальную естественность и обеспечивая её для других вещей. Некоторые переводчики так трактовали последнюю фразу (21): «Дао следует естественности». Но это явный нонсенс, ибо из этого следует, что естественность стоит над Дао и представляет собой высшую сущность.

Во фрагменте (18–21) иероглиф «фа» переведён как «следоватьхотя это ни в коей мере не отражает глубинного смысла взаимоследования в теории лаоистов. Термин «фа» может быть переведён как «закон», «модель», «метод», «стандарт» и выражает прежде всего соответствие какому-нибудь канону. Понятие «фа» нередко применялось для описания социального порядка как «закон», «предписание», в том числе и «уголовное законодательство», но «Дао дэ цзин», выражая параллелизм социального и природного, делает «закон» (а в данном случае – «взаимоследование») понятием надсоциальным и космическим, превращая его в «естественный закон». Именно так осознавали понятие «закона» или «следования канону» не только лаоисты, но и последователи течения Хуан-Лао [58, 48–49, 62]. Поэтому более точным термином может являться «брать себе за образец»: «Человек берёт себе за образец Землю… Дао берёт себе за образец естественность». Правда, последняя фраза может смутить строгого критика: если Дао берёт себе что-то за образец (в данном случае – естественность, естественный закон), значит, есть нечто стоящееад Дао? На самом деле скрытый смысл фразы таков: «Дао следует естественному закону, который заключён в нём самом», или просто: «Дао берёт за образец само-естественность».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю