Текст книги "«Если», 2003 № 02"

Автор книги: Алексей Калугин

Соавторы: Далия Трускиновская,Дмитрий Володихин,Владимир Михайлов,Павел (Песах) Амнуэль,Борис Руденко,Игорь Черный,Александр Тюрин,Дмитрий Караваев,Евгений Харитонов,Сергей Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Его? – повторила Элис.

– Нужно ли называть имя?

– Где вы? – спросила Элис, помедлив.

– Могу быть у вас минуты через три.

– Приходите, – сказала Элис. Лицо Мэг исчезло, но в воздухе ощущалось движение. Кто-то был в комнате, невидимый, ожидавший, когда она ляжет в постель и закроет глаза. Она этого не сделает.

Когда раздался звонок в дверь, Элис обнаружила, что все еще стоит с телефонной трубкой в руке и прислушивается к тихим шорохам, перемещавшимся по комнате.

Бестер прошел в гостиную, освещенную, как сцена во время спектакля.

– Вы сказали, что я боюсь его, – сказала Элис. – Кого?

– Вы не можете его не бояться. Ведь это он убил Сола и Фреда.

– Господи, – сказала Элис. – Что для него Сол? Что Фред? Что я или вы, и еще миллион человек?.. Погодите! Откуда вы знаете о… Не понимаю.

– Мы со старшим инспектором шли в разных направлениях, – Брюс поморщился, неловко двинув рукой. – Дискеты у вас, верно?

– Господи, какие еще дискеты?

– Я так и думал, – кивнул Брюс. – Видимо, Сол рассредоточил информацию по всем компьютерам сети, собрать будет сложно…

– Что вы знаете об этом?

– Вы разрешите мне присесть, мисс Бакли… Элис?

– Конечно, Брюс. Вот сюда, и, пожалуйста, говорите.

Бестер с опаской опустился в большое тяжелое кожаное кресло с огромными боковинами и нависавшей над головой спинкой. Брюс подумал, что сейчас утонет и не сможет продолжать разговор, но кресло удобно обняло его, расположило в себе так, чтобы он успокоился и почувствовал себя, как дома, не только в этой комнате, но и во всем огромном мире. Даже плечо болеть перестало.

– Я бы выпил кофе, – услышал Брюс свой голос.

– У меня нет кофе, – улыбнулась Элис. – Я приготовлю чай, Брюс, а вы говорите, из кухни прекрасно слышно каждое слово, произнесенное в этом кресле.

– Понимаете, Элис, – заговорил Бестер, – полиция подошла к этому, как к обычным убийствам – возможно, специфическим, поскольку дело происходило в медицинском центре, но все-таки как к явлениям криминальным. Старший инспектор Дайсон – умница, можете мне поверить, но ваши слова о симбиозе разумов он всерьез не принял. А я исходил из того, что речь шла о научном явлении, о событиях естественного порядка, спрашивать за которые с конкретного человека бессмысленно. Я прав?

Брюс задал вопрос, чтобы по реакции Элис принять решение – продолжать ли свои рассуждения или завершить их, не развивая.

– Говорите, – отозвалась она из кухни.

– Сол рисковал изначально, – помолчав, чтобы собраться с мыслями, продолжал Брюс. – Но вам он об этом вряд ли сказал, иначе вы не согласились бы участвовать. Вы бы поняли, что опасны опыты вовсе не для вас, а для Сола – и только для него одного.

– Почему вы так решили?

– Смотрите: человечество подобно единому организму, который живет в симбиозе с многочисленными разумными расами во Вселенной. Обмен информацией, идеями, проектами происходит, когда человек спит. Спят все, и потому каждый, во-первых, играет роль своеобразной живой клетки существа, живущего одновременно на сотнях, а может, тысячах планет. А во-вторых, каждый из нас находится под влиянием общего, скажем так, биополя, и потому не может сделать ничего, нарушающего жизнедеятельность организма как целого и, тем более, грозящего его существованию. Это все понятно и однозначно вытекает из самого факта существования симбиосапиенса.

– Кого? – переспросила Элис, входя в гостиную. Чай был разлит по чашкам, она поставила на поднос еще и плоскую бутылочку коньяка, положила на блюдо несколько сухих печений.

– Симбиосапиенс – совокупность разумов, существующих в симбиозе друг с другом, – пояснил Брюс. – Так я его назвал. Честно говоря, мне не кажется, что в целом это существо разумно. Каждая из цивилизаций, входящих в систему, состоит из разумных индивидуумов вроде нас с вами, но система в целом может и не обладать совокупным разумом. Во всяком случае, я не увидел в его действиях ничего, кроме простого инстинкта самосохранения. Звериный инстинкт.

– Сол называл его симбиозавром и очень его боялся, – сказала Элис. Она поставила поднос на стол, а чашку Брюса – на маленький столик, который выдвинула из правого подлокотника кресла, будто в самолете.

– Конечно, боялся, – сказал Брюс. – Сол не спал, у него был синдром Альпера, он выпал из системы и к тому же был биологом, мог судить о симбиосапиенсе как бы со стороны. Похоже, на Земле только он один и мог. Есть, конечно, и другие люди, которые не спят – их немного, насколько я сумел выяснить, не больше нескольких десятков на все шестимиллиардное человечество. Все эти люди умрут достаточно быстро, потому что долго прожить без сна невозможно. Система не отпускает. Как и в человеческом организме – если какая-то клетка перестает участвовать в обмене веществ, она умирает, верно?

– Или засыпает, – сказала Элис. – То есть возвращается в систему.

– Да, – согласился Брюс. – Но в данном случае это не проходит. Никто из тех, кто страдает синдромом Альпера, не догадывается о существовании системы разумов. А Сол знал. Только он. Единственный за много тысячелетий. И, насколько я понимаю, намерен был написать статью. Чтобы знали все.

– Да, – сказала Элис. – Ну и что? Почему бы людям не знать, что они – часть целого? Почему не знать, что без нас разум Вселенной развиваться не сможет? Почему не знать, что и мы не можем эволюционировать, если прервется контакт?

– Элис, вы же философ; вы не понимаете или не хотите понять?

– Хочу. Но не понимаю.

– Да потому что, если каждая клетка будет знать, как она на самом деле функционирует, то функции ее неизбежно изменятся! Люди разумны. Шесть миллиардов клеток симбиосапиенса, выполнявших еще вчера вполне определенную функцию, а завтра… Отрицательная обратная связь, понимаете? Один из симбионтов, без которых организм не в состоянии развиваться, начинает реагировать непредсказуемо. Это, как раковая опухоль. Что делает врач, обнаружив пораженный раком орган? Вырезает его, пока не возникли метастазы. Но сначала пытается этот орган лечить. Или удалить его часть. Отдельную клетку. Решить проблему на ранней стадии. Все это так естественно и прозрачно! Вы прекрасно понимаете, я уверен в этом!

– Я понимаю, – спокойно отозвалась Элис. – Пейте, Брюс. И печенье берите.

Бестер сделал глоток, чай оказался невкусным, должно быть, Элис использовала травяные добавки, которые он не любил. Быстро допив отвар, Брюс поставил чашку на столик и сказал:

– То есть вы стреляли в Сола, находясь в полном сознании, вы это хотите сказать?

– В полном сознании – вряд ли. Это было кошмарное ощущение… В тот ужасный день я вдруг почувствовала, что должна наказать…

– Вы проснулись? У вас должны были измениться мозговые ритмы!

– Я проснулась, но и спала тоже, и видела сон. Это был сон о том, как я проснулась и увидела человека, сидевшего ко мне спиной. Во сне мы были вместе – я, Сол и то, что над нами, то, что руководит всеми нашими поступками, нашими решениями, нашим будущим…

– Бог? – хмыкнул Брюс. Ему было хорошо. Тепло разлилось по всему телу и плескалось в нем, как в бутыли, достигая горла, а выше не поднималось, голове стало холодно, будто порыв ветра пригладил волосы, и Бестер еще глубже вжался в кресло, теплая спинка защищала голову от мороза.

– Бог? – повторила Элис. – Наверное, понятие о Боге так и возникло из наших снов, когда сливаешься… Сейчас я не о том, это другая тема, мы иногда обсуждали ее с Солом, без Алекса и Фреда, боялись разрушить очарование… А тогда я проснулась во сне, и Сол сказал мне: «Иди».

– Сол?

– Это был его голос. Он сидел ко мне спиной, но голос был его. Он сказал «иди», и я поднялась, я хотела поцеловать его в затылок, мне почему-то показалось, что это затылок ребенка, Сол будто стал маленьким мальчиком, и я любила его, как мать, и должна была наказать, потому что… Я знала, что Сол провинился передо мной, стал чужим, я хотела его вернуть и не смогла… Сол не услышал моих шагов, я выстрелила, когда он почувствовал неладное и начал оборачиваться. Я любила его в тот момент больше, чем прежде.

– И убили… – пробормотал Брюс.

– Я не видела крови, не смотрела… Я хотела сказать, что проснулась во сне и сейчас опять засну, потому что сон мне не нравится… Легла на кушетку и сразу попала в другой сон, и мне сказали, что теперь все будет хорошо. А может, это я сама себе сказала? Знаете, Брюс, я так и не научилась отличать собственные сны от наведенных, Сол тоже часто сомневался в интерпретациях…

– Вы убили его, – заключил Брюс.

– Да, – кивнула Элис. – Я его убила.

– Вы не отвечали за свои действия, – убежденно сказал Бестер. – Вы спали.

– Господи, это было ужасное пробуждение! Во сне я могла смещать любовь и смерть, наказание и прощение, но наяву… Кровь на полу, и этот полицейский… Дайсон. Он пытался понять, что я от него скрываю. А я не могла вымолвить ни слова. Он не поверил бы. Я была, как ледяной сфинкс, потому что оба чувства убили друг друга: любовь к Солу и ощущение того, что я все сделала правильно. Я думала, что сон мой еще продолжается. Я проснулась в другом сне, рядом сидел Фред, и мне нужно было сделать что-то еще. Что?

– Погодите, Элис, – в холодной своей голове Брюс ощутил укол горячей иглы, и тепло поднялось до самых ушей, создавая громкий шелест, мешавший слышать и думать. Иначе он бы уже догадался. Это так очевидно…

– Погодите, Элис, – повторил Бестер. – Вы хотите сказать, что ваш брат…

– Фред знал все, что знал Сол, они вместе должны были писать работу, и когда Сола не стало…

– Вы убили Фреда? – поразился Брюс. – Невозможно! Мэг Флоберстон…

– Милый мальчик, – грустно произнесла Элис. – Я любила Фреда почти так же сильно, как Сола. Я проснулась в другом сне, где Сола уже не было, но Фред мог повторить то, чего не должен был делать Сол.

– Д-да, я понимаю, – сказал Брюс, пытаясь обеими руками удержать в голове теплоту, начавшую литься из ушей. – Инстинкт самосохранения симбиосапиенса. Убрать Туберта, потом Бакли, затем Волкова… Послушайте, Элис, но Алекс жив и здоров, и до него вам не добраться!

– А зачем? – спросила Элис. – Алекс не выйдет из тюрьмы, улик против него достаточно. Вы думаете, он станет на суде излагать теорию симбиоза разумов во Вселенной? Даже если станет, все решат, что он уводит правосудие с пути истинного.

– Черт! – воскликнул Брюс, сжимая ладонями виски. – Что, во имя Бога, вы подсыпали мне в чай?

Он приподнялся, пытаясь выбраться из кресла, превратившегося в ловушку, но тепло в голове обратилось в жар, все внутри пылало, Брюс был уверен, что и одежда на нем тоже воспламенилась, сейчас огонь перекинется на кресло, начнется пожар, и Элис, не знающая, в каком из своих снов она сейчас пребывает, ничего не сможет сделать, и они сгорят оба, а пожарные обнаружат на пепелище два обугленных тела – мужское и женское – и подумают, что это любовники лишили себя жизни, чтобы быть вместе…

Господи, как жарко!

* * *

Элис выпила свое обычное снотворное – таблетку вабена, – подумала и проглотила еще половинку: сегодня был трудный день, она слишком возбуждена, ей обязательно нужно заснуть, и тогда он узнает, что все в порядке, больные клетки отсечены напрочь – Сол и Фред, и Алекс, и этот Бестер, слишком умный и догадливый. Она одна теперь – та, кто знает…

Когда позвонил старший инспектор Дайсон, Элис спала глубоким сном.

Дайсон стоял перед дверью и смотрел на ярко освещенные окна. Он хотел избавить Элис от вызова в суд и приехал, чтобы уточнить некоторые обстоятельства. Старший инспектор перешел улицу и поискал глазами машину Элис на стоянке. Что-то бросилось ему в глаза, когда он подъезжал сюда несколько минут назад. Что?

Вот. Огромный оранжевый «крайслер» с вмятиной на заднем бампере. Машина Брюса.

О любом другом мужчине Дайсон подумал бы: сговорились, встретились, и так им не терпелось, что даже свет не погасили. Если Брюс у Элис, то занимаются они определенно не сексом – наверняка Бестер пристал к мисс Бакли с вопросами, которые у него накопились за этот долгий и неприятный день. И если они не открывают…

«Я идиот», – мрачно подумал Дайсон, переложив по-новому в уме элементы мозаики – те же самые элементы, ни одного нового.

Ему нужно было войти, и он не стал больше звонить в дверь, попробовал отпереть ее отмычкой. Получилось легко – Дайсон так и Предполагал, обычный французский замок.

Он вошел в ярко освещенную гостиную и сразу увидел Элис – она спала, свернувшись калачиком на диване. А где Брюс?

Дайсон обошел кресло и вздрогнул – на него смотрели безумные глаза Бестера. Старший инспектор взял Брюса за руку – пульс учащенный, ударов двести, не меньше, и ладонь горячая, а лоб вообще раскаленный…

Вытащив из кармана телефон, Дайсон связался с патрульной машиной (пусть сами вызывают медиков, не станет он терять время еще и на это).

– Брюс, – позвал он, закончив разговор. – Ты слышишь меня?

– Ред, – проговорил Бестер. – Хорошо, что вы… С нами все кончено…

– Глупости, – буркнул Дайсон. – Сейчас приедут врачи…

– Врачи! – Брюс неожиданно расхохотался страшным, прерывистым, кашляющим смехом. – С нами все кончено… Я не знаю, что он мне подсыпал в чай…

– Он? – насторожился Дайсон. – Кто? Здесь был кто-нибудь, кроме вас и Элис?

– Вы не понимаете… – бормотал Брюс. – Вы думаете, сестра Мэг… Бедная, она ничего не… Никто ничего… Элис… тоже не виновата… Он убивает только раковые клетки… Зачем… если…

Рука Брюса упала, глаза закатились, дыхание прервалось, голова свесилась набок.

– Черт, – сказал Дайсон.

Он был растерян. Впервые в жизни Дайсон был не просто растерян – он понятия не имел, как представить это дело, хотя все теперь знал, со смертью Брюса у него и выбора не оставалось между двумя версиями. Он знал, что произошло, но знал также: если описать в рапорте последовательность событий так, как он их теперь понимал, с карьерой будет покончено. И это сейчас, когда все так удачно складывалось…

Господи, подумал Дайсон, о чем я? Брюс умер.

Он закрыл Бестеру глаза, и в комнате стало темнее – неужели взгляд Брюса освещал ее самые дальние закоулки? Нет, просто на улице – на противоположной стороне – погасла яркая реклама, бывают же такие совпадения…

Надо кончать с этим делом. Сейчас приедет полиция, и нужно успеть.

Дайсон обошел кресло, чтобы не видеть мертвого Брюса, гостиная выглядела мирно, обычная комната, днем он был здесь и сейчас пришел опять, чтобы поговорить с хозяйкой. Правда, вопросы теперь придется задавать другие.

– Проснитесь! – сказал Дайсон, тронув Элис за плечо. – Проснитесь, надо поговорить.

– Господи, – пробормотала Элис, открывая глаза, – впервые за много дней я так хорошо спала. Это вы, старший инспектор?.. Канал переключился. С нами покончено.

«Брюс, – подумал Дайсон, – Брюс, умирая, сказал то же самое».

– Понятно, – пробормотал он. – Никто больше не будет видеть снов.

– Почему же? Сны останутся, куда им деться? Сны – из нашего подсознания. Все, как написано в учебниках… Больше не будет озарений. Пришедших во сне решений. Доказательств теорем. И мудрых мыслей, явившихся наяву, не станет тоже, потому что подготовлены эти мысли были снами.

– То есть, – сделал вывод Дайсон, – не будет новых открытий, изобретений, идей… Неужели все, что придумали люди за тысячи лет, было лишь результатом снов?

– Не снов, – поправила Элис, – а общей работы разумов-симбионтов.

– Может быть, – в голову Дайсона пришла неожиданная мысль, – и заповеди Моисей получил тоже от…

– Во сне, безусловно, – кивнула Элис. – Моисей был замечательным реципиентом. В истории человечества немного было людей, которые не только получали информацию, но и запоминали ее, умели использовать.

– Пророки, – кивнул Дайсон.

– Пророки, – согласилась Элис. – Пророки всегда плохо кончали, вам это известно? Он не мог допустить, чтобы люди знали…

– Почему? – воскликнул Дайсон. – Ну знали бы мы о том, что существуем не сами по себе, а в симбиозе с Мировым, разумом! Мы называли его Богом. Назвали бы как-то иначе.

– Это же понятно! – воскликнула Элис. – Человечество было клеткой единого организма. Клетка не должна знать, что она часть целого. Представьте: ваша печень вдруг понимает, что она всего лишь орган для переработки крови, и что без сердца, желудка и там… не знаю… прямой кишки она ничто. И ей захочется стать самостоятельной, она же считает себя разумной, она развивается, у нее такие идеи…

– Печень – это звучит гордо, – пробормотал Дайсон.

– Что? – не поняла Элис.

– Да так… Читал когда-то. Продолжайте. Кажется, я начинаю понимать. Конечно, мне бы не понравилось, если бы моя печень вдруг возомнила о себе и решила жить по-своему, перестав заниматься тем, чем ей положено от природы.

– Вот видите…

– Хорошо, допустим. Но вот вопрос, на который у меня нет ответа. Почему он убивал? Если мог переключить канал и отсечь заболевший орган? Простая операция, и он здоров…

– Господи… – пробормотала Элис. – Откуда мне знать… Может, сначала он решил лечить химиотерапией? Убить только отдельные Клетки… людей… А потом понял, что поздно… Метастазы… Не остановить. Скоро все будут знать то, что… Сол ведь этого хотел. И я тоже. И Фред… Брюс умер, но вы уже знаете… Так что – все клетки одну за одной? Если возникает угроза метастазов, орган отсекают полностью, верно?

За окном раздался приглушенный звук полицейской сирены, а в кармане у Дайсона заверещал телефон.

– Мало времени, – сказал старший инспектор. – Минуты три, не больше.

– Телефон…

– Черт с ним. Некогда. Говорите.

– Но вы и сами поняли!

– Кое-что. Слушайте. Сол Туберт – он выпал из системы, когда заполучил синдром Альпера, так? В некотором роде стал пророком, потому что, когда находился в летаргическом сне, запомнил все – или многое – из того, что передавалось ему в мозг этим…

– Симбиозавром, – подсказала Элис.

– Симбио… Неважно. Туберт понял суть человеческой природы. А когда перестал спать, то и от зависимости избавился, верно?

Он запнулся. Мысль, пришедшая в голову, показалась Дайсону кощунственной, ужасной, но – абсолютно логичной.

– Послушайте, Элис, – возбужденно сказал он, – получается, что никакой свободы воли у человечества никогда не было?!

– Нет, конечно, – Элис посмотрела Дайсону в глаза, увидела плескавшийся в зрачках ужас и, протянув руку, коснулась кончиками пальцев его ладони. – У человека никогда не было полной свободы воли, у общества и тем более всего человечества – подавно. Мы всегда делали то, что нужно было для развития симбиозавра. Мы были его частью.

– Но… История наша… Войны, убийства, перевороты, подлость, измены…

– Все это было необходимо.

– Не нам!

– Конечно. Разве вашей печени нужно болеть?

– А разве организму нужно, чтобы болела его печень?

– То, что называем болезнью мы, может не быть ею на уровне целого.

– Черт возьми, Элис, я бы действительно поубивал все клетки, которые узнали о своем истинном предназначении!

– Он так и делал всегда.

За дверью послышался топот ног, раздался уверенный долгий звонок, и кто-то крикнул: «Старший инспектор, откройте!»

– Боюсь, Элис, – пробормотал Дайсон, поднимаясь, – нам не удастся продолжить разговор. Последний вопрос. Скажите только «да» или «нет». Теперь, когда канал переключен, – на кого? Кто стал печенкой этого…

– Мы думали с Солом… – сказала Элис. – Так, теоретически. Первое, что приходит в голову, – медведи. Достаточно умные животные. И со сном у них все в порядке.

– Медведи… Только медведей нам в городе недоставало.

Он пошел в прихожую – телефон в кармане уже не верещал – распахнул дверь, и в квартиру ввалились два дюжих парамедика с немым вопросом на лицах: где?

– В гостиной, – сказал Дайсон. – Но, боюсь, уже поздно.

– Мертв, – констатировал парамедик, опустив руку Бестера, бессильно упавшую на колени. – Запах изо рта специфический. Утверждать не буду, не мое это дело, но, похоже, какой-то раствор цианида.

– Мне вызвать бригаду? – спросил у Дайсона вошедший в гостиную патрульный.

– Действуйте по инструкции, – сказал старший инспектор. – Здесь важный свидетель, и, с вашего позволения, я заберу ее для допроса.

Патрульный увидел съежившуюся в углу дивана Элис и переспросил:

– Свидетель?

– Да, – твердо сказал Дайсон. – Парень покончил с собой у нее на глазах. Собственно, практически и на моих тоже. Я прибыл, когда он еще был жив.

– Это же…

– Верно, Брюс Бестер из вычислительного центра. Вы с ним знакомы?

– Видел пару раз. Полагаете, самоубийство?

– На мой взгляд – несомненно. Колдуэлл скажет точнее.

– Хорошо, – принял решение патрульный. – Забирайте свидетельницу, старший инспектор. В конце концов, это ваше дело.

– Отлично, – Дайсон едва удержался от того, чтобы похлопать коллегу по плечу. – Мисс Бакли, вы поедете со мной.

Он помог Элис подняться (похоже, у нее дрожали колени) и, поддерживая под локоть, повел к выходу. В тесной прихожей они почти касались друг друга, и Дайсон неожиданно ощутил, какие сильные токи могут исходить от женского тела. Он не думал о том, что Элис красива, и вовсе ее не хотел (или так ему казалось), но находиться в полуметре от нее почему-то было трудно. Ньютоновская сила притяжения двух тел.

Они вышли на улицу, и странное ощущение исчезло.

– Мы едем… – начала Элис, когда Дайсон распахнул перед ней дверцу своей машины.

– Ко мне, – закончил старший инспектор. – Во-первых, мы не закончили разговор, а во-вторых, я не хочу спускать с вас глаз.

Он подумал, что фраза прозвучала двусмысленно, но, похоже, Элис не обратила на это внимания.

* * *

Через четверть часа Элис сидела, поджав ноги, на диване в гостиной Дайсона, туфли она сбросила в прихожей, шторы на окнах старший инспектор задернул, включил настольную лампу, свет будто растекся по комнате, не поднимаясь даже до уровня лиц, и казалось, что все сказанное сказано наполовину, а все происходящее не заканчивается, потому что темное пространство срезает события по верхам, оставляя только глубину, то, что необходимо понять.

– Вы сказали там, что я…

– Свидетельница, – перебил Дайсон.

– Я дала Брюсу яд.

– Вы этого хотели?

– Нет! Но я… не могла иначе.

– Ваших отпечатков на чашке не найдут, – сказал Дайсон. – Только Брюса. Чем вы докажете, что отравили Бестера?

– Зачем… почему вы это сделали?

Дайсон отошел в темноту, чтобы собрать рассыпавшуюся мозаику мыслей, почему-то при свете мысли рассеивались, а может, близость Элис мешала сосредоточиться?

– Вы знаете, – сказал он, – почему-то именно в последние часы мне стало легко принимать нестандартные решения. Такие, которые я бы принял, не будучи офицером полиции. Почему?

– Боюсь, что только теперь мы сможем принимать решения – такие, какие хотим. Каждый из нас.

– Боитесь?

– Конечно. А вы – нет?

– Нет, – отрезал Дайсон. – Я никогда не боялся принимать решения. А теперь по крайней мере буду знать, что решаю сам за себя и ничья воля надо мной не довлеет.

– Наступит хаос… – пробормотала Элис.

– Почему? – напряженно спросил Дайсон. Он тоже думал об этом, предполагал, что знает ответ, но хотел услышать мнение Элис. Впрочем, хотел он на самом деле другого: отвлечь ее от размышлений о том, сколько человек она убила. Что бы ни внушало ей подсознание, но мысль о том, что любовника, и брата, и молодого программиста убила именно она, все равно не даст ей покоя, превратит весь мир в тюремную камеру. Можно свалить все на симбиозавра, сверхразум, на что угодно, но от себя не спрячешься – в глубине души все равно понимаешь, что даже хорошо придуманная история не может быть истиной, какой бы правдивой она ни казалась.

– Почему? – повторил Дайсон.

– Потому, – сказала Элис, – что все внушенное нам на протяжении тысячелетий… заповеди Моисея… проповеди Христа… суры Корана… поучения Будды… Заратустры… Конфуция…

– Все это осталось, – подхватил Дайсон. – Все осталось, не так ли? Это уже в нас и никуда не денется. Почему – хаос?

– Вы не понимаете? Мы всегда себя разрушали. И лишь потому что существовал симбиоз, потому что мы нужны были ему, потому что он удерживал нас от распада, заставлял, навязывал решения, которые мы бы никогда не принимали по своей воле, – только поэтому мы такие, какие есть, а иначе мы бы не поднялись выше питекантропов, и если бы он не был с нами каждую ночь…

Элис никак не могла закончить фразу, и Дайсон сделал это за нее.

– Не было бы прогресса, – сказал он. – Ньютон не написал бы своих законов, Эйнштейн не придумал бы теорию относительности, Кришна, Конфуций, Будда не создали бы философские системы…

– Да, – кивнула Элис. – Вы правильно поняли. Свобода воли предполагает свободу от любых мнений, кроме своего. Мы не были свободны, когда были симбионтами. А теперь освободились. Вы уже воспользовались своей свободой, верно?

– Отвезя вас к себе, а не в камеру? – уточнил Дайсон. – Не убежден, что не поступил бы точно так же и при иных обстоятельствах.

– Вам хочется так думать, Ред. Вам хочется быть таким, какой вы Сейчас, а вчера вы были другим, и я это хорошо помню. И еще… Стать полностью свободными в выборе нам сразу не удастся. Слишком все сложно и взаимосвязано. Хаос, конечно, наступит, но – не в один день.

– Не думаю, что хаос вообще неизбежен, Элис. Человечество успело неплохо организоваться, как система, и если даже исчезнет направляющий фактор…

– Скажите, – Элис протянула в его сторону руку, но не вполне правильно определила в полумраке направление, и палец ее указал в пустое пространство между книжным стеллажом и картиной, на которой, если бы в гостиной горел верхний свет, можно было увидеть мрачную морду босховского чудища, – скажите, Ред, что будет с Алексом? Вы его выпустите? Теперь вы знаете, что он ни при чем.

– Конечно, доктор Волков завтра выйдет на свободу, – уверенно Заявил Дайсон. – Я ошибся, обвиняя этого человека.

– И Мэг вы тоже ни в чем больше не обвиняете?

– Нет, – сказал Дайсон, чуть помедлив.

– Меня вы, похоже, записали в свидетели. Так кого же вы обвините в этих…

– Никого, – твердо сказал Дайсон. – Признаюсь в своей неспособности распутать убийство в запертой комнате. А смерть вашего брата и бедняги Брюса буду проводить, как самоубийства.

– И вам поверят?

– Разумеется, – пожал плечами Дайсон. – Почти половина дел в нашей полиции – да в любой полиции мира! – остается нераскрытой. Недостаток улик. Отсутствие свидетельских показаний.

– У вас будут неприятности.

– Вас это очень беспокоит, Элис? – усмехнулся Дайсон. Конечно, неприятности будут. Небрежно проведенное расследование. Косвенные улики против каждого из фигурантов и по сути – ни одного надежного доказательства. А признания ничего не стоят.

Дайсон вышел из тени, будто из глубины низкой пещеры, свет настольной лампы резал глаза, и он повернул абажур, заслонился от мира, от прошлого и от будущего заслонился тоже – хотел совершить нечто, что изменит его представления о жизни, те представления, которые он сам же и складывал на протяжении многих лет, а теперь пожелал разрушить одним движением. Всего одно движение – и жизнь заново.

Это называется свободой?

Дайсон наклонился и поцеловал Элис в губы. Она ответила, целоваться было неудобно, ей пришлось подняться на ноги, они стояли посреди комнаты, а вокруг менялся мир – что-то навсегда исчезало в прошлом, что-то проглядывало из будущего, вещи приобретали иное значение, а воздух насыщался иным запахом.

– Если мы будем спать вместе, – сказал Дайсон, когда поцелуй прервался, как на самом интересном месте заканчивается фильм или сказка Шехерезады, – то пусть он попробует с нами справиться.

– Его нет, – пробормотала Элис. – Господи, Ред, ты совсем… Ты все-таки поверил?

– Не уверен, – честно признался Дайсон. – Но почему-то действительно почувствовал себя свободным. Я… Понимаешь, я могу поступить нелогично. Просто мне так хочется. Пусть теперь медведи познают и меняют мир. Мне плевать, потому что…

Он поднял взгляд, ему показалось, что тени на стене стали похожи на фигуры поднявшихся на задние лапы хищников.

– Потому что… – повторила Элис.

Дайсон зажмурил на мгновение глаза – тени исчезли, стена была обыкновенной, а картину, которая ему раньше так нравилась, он снимет – и немедленно.

– Потому, – сказал Дайсон, – что у меня есть ты.

– Ты сошел с ума… Самый большой проступок для полицейского – влюбиться в женщину, обвиняемую в убийствах. Сразу в трех.

– Прекрати, – потребовал он.

Она прекратила, и еще несколько минут тишина в гостиной нарушалась только дыханием двух людей, ставших свободными. А может, им лишь казалось, что для них наступила свобода? Не та, что какой-то классик, имя которого Дайсон забыл, называл осознанной необходимостью, а та, что всплывает, как неосознанное поначалу желание, а потом расправляет крылья, и взлетает над суетностью, и парит бесконтрольно, и нет в мире такого, чего нельзя было бы сделать…

* * *

Дайсон проснулся, когда за окном завыла сирена полицейской машины. Он подумал, что приехали за ним, мысль была мимолетной и утонула в подсознании прежде, чем звук удалился в ночь и растаял, как сахар в горячем и душистом летнем чае.

Он приподнялся на локте. Элис спала, лицо ее было спокойно, Дайсону показалось, что она улыбается во сне, но ей наверняка ничего не снилось. Никому теперь ничего и никогда сниться не будет. Ему, во всяком случае, сон не явился: закрыв глаза, он погрузился в черноту, а потом проснулся, разбуженный сиреной.

Мир без снов.

Не будет Эйнштейнов. Господи, какая потеря! Может, и Диккенсов с Шекспирами не будет тоже? И ладно, лично он не любил ни того, ни другого и жил нормально. Можно обойтись Стаутом и Кингом, а если и у них фантазия иссякнет, то ведь и это можно пережить. Ради того, чтобы быть свободным, можно пережить все.

Теперь, если Элис права – точнее, если прав был ее бывший дружок Сол Туберт, – человечество начнет наконец жить правильно. Своей человеческой жизнью.

Дайсон опустил ноги на холодный пол, хотелось пить, и, завернувшись в простыню, он прошел на кухню и достал из холодильника пиво. Захотелось курить, и, прежде чем откупорить банку, Дайсон выкурил сигарету, а окурок бросил на пол.

Какая-то мысль влилась в него вместе с ледяным напитком. Что-то о человеческой натуре – и о том, что не надо бы завтра отпускать Алекса, а наоборот, хорошенько его вытрясти, и он, конечно, скажет, что вытворял с сознанием спавшей реципиентки. И старшая сестра Флоберстон тоже хорошая штучка, она и Волковым играла как хотела, и с этим тюфяком Фредом расправилась, когда решила, что ей не нужны свидетели. А смерть Брюса… Элис все еще была не в себе, разве она отвечала за свои поступки?

Дело это, если довести до конца, могло бы стать вершиной его карьеры. Все ясно, мозаика собрана, и убийца должен ответить по закону. Так он поступал всегда, но тогда он был не свободен.

Теперь его освободили?