Текст книги "Все к лучшему (СИ)"

Автор книги: Александр Ступников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Я не знал.

– А откуда вы? – обычный вопрос туриста незнакомцу.

– Из России.

Я не говорил, что из Беларуси. Почти никто не знал, что это и где. И в глазах читалось замешательство, а это неправильно с моей стороны.

– Вы не похожи на русского, я их видел, – сказал он. – Они напряженные или наоборот, шумные.

– Разные, – ушел я от разговора. – А вы откуда?

– Из Франции. Но все равно, русские – особенные. Небо, – он поднял руку, – благословляет Россию. Богоизбранный народ.

«Сумасшедший, – подумал я. – Надо было ехать в Лаос?».

– Зайдите в хостель, на входе служащий вам подскажет, где посольство. Он знает.

Француз пробежал вовнутрь, спрашивая с порога. Я видел, как он обратился к дежурному, и затем они вместе стали рассматривать карту центра города. Двери здесь были сквозные, скользящие и закрывались только на ночь. А небольшой холл, предбанник хостеля, почти всегда был пустой. На его стульях у стены я заметил, выходя, лежащие без присмотра женские сумочки. Их бросили девочки, пришедшие убирать номера и коридоры на трех этажах здания. Подумал еще, не увидев даже дежурного: «Во дает Лаос. Мне в этой стране точно понравится».

Я отвернулся и, докуривая, стал смотреть по сторонам дальше, уже определившись примерно, где направление на центр. Неожиданно, чуть не задев, француз прошел за спиной и, не оглядываясь, так же быстро, как и раньше, рысцой рванул дальше. Одну руку он держал у груди, как-то неестественно.

«Странно, – подумалось тогда. – Западник после дружественного разговора никогда не пройдет мимо, не бросив пару слов типа «Пока» или «Спасибо за совет», попрощается. Ну да ладно…».

Еще через минуту ко мне обратился дежурный.

– А где ваш знакомый?

– Какой? – удивился я. – Первый час в городе.

– Тот, кудрявый, – показал лаосец.

– Не знаю. А что случилось?

– Похоже, он у девочек сумку украл, пропала на стуле после него…

Парень был расстроен, и девушка уборщица неловко улыбалась нам и себе. Они там, в Лаосе, многие улыбаются просто так. Особенно подальше от центра, где шастают туристы и шакалят пацаны на своих «тук-туках»,из местной мафии моторикш.

Никогда не знаешь, о кого споткнешься по дороге. Но никого и не встретишь, если сидеть дома, ковыряясь…

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

(БЕЛАРУСЬ, 2007)

Он позвонил мне и выплеснул, что ему все надоело.

Позвонил из далекой страны. Посетовал на то, что потерял работу, а новую найти трудно. На близлежащих инквизиторов из государственных контор и далекостоящих умников – от политики. На рост цен и «минус» в банке.

– У вас-то хоть не стреляют, – оптимистично закончил он.

– Нет. Но мы живем в другом конце света.

– Один человек мне сказал, что надо верить в лучшее.

– Лучшее – это ты сам, – ответил я и почему-то подумал: «От чего зависит бараноспособность страны?».

ИДЕАЛЬНАЯ ПАРА

(БЕЛАРУСЬ, 2007)

Они казались идеальной парой. Успешные в делах, прагматичные, в курсе новостей, моды и распальцованных туристических поездок.

– Везет же… – говорили о них знакомые.

По местным масштабам, он слыл далеко не бедным бизнесменом. Она от скуки вела что-то вроде культурного салона и распоряжалась фитнес-центром.

В свою новую загородную виллу они пригласили меня по поводу домашнего концерта выписанного российского барда. Прогнав сквозь строй гостей к фуршетному столу, хозяева, блистая между, где-то растворились, но вскоре начался концерт.

Я сел с краю на случай «выйти покурить». В элитных домах сегодня не курят: берегут кожу и легкие, чтобы дышать полной грудью. Вокруг было стерильно, правильно и почти торжественно, как в больнице на Рождество.

– Надоел ты мне, ничтожество, – неожиданно кто-то сдавленно выплюнул у меня за спиной.

– Молчи, тварь.

Я рефлекторно посмотрел в сторону, не оглядывась.

Позади, не шевелясь, рука в руке, идеально глядя вперед в едином порыве, сидели хозяева.

Мне не повезло.

Один человек сказал, что у него все «в шоколаде»: и дела, и новая машина, и молодая ногастая подруга.

– Как хочешь, – ответил я, когда он повторил это снова. И подумал: «Видно, не сладко».

ДОЖИТЬ ДО РАССВЕТА

(РОССИЯ, 2007)

Она казалась спокойной, умеренно болтливой, но умелой. Палец в рот не клади.

«Рукодельница», – мысленно прозвал я ее поначалу, разворачивая свой фронт работ, пока она аккуратно раскладывала инструмент. Слегка пахло коньяком с проседью лимонно-сахарного аромата.

«Крановщик», – наверное, думала она.

Или мне так хотелось. Но, засыпая, как подкошенный, я был согласен и на «дальнобойщик».

Не тут-то было. Началась безжалостная пытка бессоницей. Это уже никуда не шло. Но заходило за все рамки. Инициатива была полностью в ее руках. И мне ничего не оставалось, как искать свет в конце тоннеля. Хотя было ни капельки не жаль.

«Регулировщица», – отчаянно подумал я, соображая, где же наконец выход. Но вокруг был только вход.

Один человек мне сказал, что любовь – это война.

– Открой «второй фронт», – ответил я и подумал: «Чтобы был выбор, кому сдаться…».

МУЖСКОЕ РУКОПОЖАТИЕ

(ВЬЕТНАМ, 2007)

Трекинг по джунглям острова в Тонкинском заливе заканчивался, когда мы наконец вышли к первому жилью. У одинокого дома, в стороне от деревни, где-то внизу, сидел молодой вьетнамец и раскуривал традиционную трубку. Такие трубки довольно часто курят и днем, и вечером. Обычно они представляют собой деревянную палку, полую внутри. С одной стороны она закрыта, и там есть вода. В небольшое отверстие на трубке забивается табак (или что еще покруче), поджигается и затем делается, как правило, один глубокий вдох – «пых». И все. Иногда, но редко, используется металлическая труба, но стандартного диаметра.

Так вот, вьетнамец, одиноко сидящий на окраине джунглей, прикурил свою трубку, и я вместе с парнем из Голландии и китайцем из Малайзии остановились посмотреть и заодно вновь отдышаться. Я снял на видео, как мужчина прикуривает и делает свой «пых», а затем прошел рядом, у него за спиной, чтобы доснять процесс с другой точки. Иногда они забивают второй «косяк».

В этот момент парень, улыбаясь, неожиданно протянул руку, взял меня… снизу за яйца и потрёс легонько пару раз. Ошалев, я по инерции прошел дальше и увидел квадратные глаза голландца. Буквально открыв рот, он смотрел и на сидящего со своей трубкой приветливого вьетнамца, и на меня.

Вскоре, помахав друг другу рукой, мы пошли по тропке вниз, к людям.

– Что это было? – спросил голландец. Я пожал плечами: – Не знаю. Подержался, но отпустил же.

Разъяснил все более опытный китаец, который в Куала-Лумпур разводит бойцовских рыбок, плюет на все на свете, кроме природы, и немало своего времени проводит у родственников в Индонезии.

– Это нормально, – объяснил он. – На Калимантане и на островах Юго-Восточной Азии так, беря аккуратно за яйца, мужчины издревле приветствуют друг друга, выказывают свое уважение. С чужаками – это честь. Он вас зауважал с первого взгляда…

А если бы я так же, не смолчал по-хамски, а ответил ему взаимностью двумя руками?

Мужчины общий язык всегда найдут. Особенно в джунглях…

УТРО ТУМАННОЕ

(ЛАОС, 2007)

Автобус на Лаос тормознул рано-рано утром, прямо у великого Меконга. Широкого, мутного и медленного, как и вся окружающая жизнь. А куда спешить? Солнце все равно взойдет. А потом, под вечер, скроется. Еще в полумраке сначала появляются будистские монахи, по несколько человек, в своих оранжевых тогах. Они, молодые, стройные и одухотворенные, бредут вдоль улиц, и выходящие из домов женщины, простоволосые, как дождь, кладут им рис и что-то еще поесть. Чтобы жить. Пока еще здесь. О завтрашнем дне они не думают. И не боятся. Им нечего терять – ничего нет. И нечего ждать – ничего не надо.

Водитель просигналил и подогнал авто прямо к пограничному мосту. Таиланд отпускает легко. Лаос встречает очередью в разные окошки: оплата визы, потом паспорт, затем таможня. Но никто ничего не спрашивает. Просто система пропуска занудная. Так положено.

За турникетом уже толпятся таксисты и водители моторикш, «тук-туков». Мы – их честный заработок, ожидаемый в засаде с ночи. Жирные гуси, богатые и глупые, в перьях, греющих душу валют. В ней, родимой, наше спокойствие и уверенность. А в чем же еще? Потому каждый цепко держит свой рюкзачок или сумку. От чужих рук. В этом мире все хотят быть спокойными. Потому и придумали транквилизаторы.

Простой и дешевый, раздолбанный, как и его кормчий, автобус везет меня в столицу – Вьентьян. Тянет по сельского вида улочкам, опять вдоль Меконга, и вдруг останавливается – центр. У маленького круга– клумбы с непомерным национальным флагом фасадит колониального стиля, видно, дорогая гостиница, и далее – хостели. Подряд. Одноместных номеров нет – платишь за комнату, а не кровать. Вдвойне приятней. Бросаю рюкзак и, замешкавшись, чтобы оглядеться по сторонам, выхожу к столикам на веранде.

– Вам помочь? – спрашивает мужчина лет сорока, похожий на европейца. Оказалось, что турок. В Лаосе все непохожие на местных – европейцы. Так проще жить.

– Уже не надо. А вы здесь давно?

– Два месяца.

– Садитесь, угощу кофе.

В Лаосе самый вкусный и щедрый кофе в Юго-Восточной Азии. Его дают в кувшине, почти на три чашки. И рядом – сгущенное молоко. Вместо сливок и сахара одновременно. Столики на улицу не ставят, может, один или два: и места нет на узком тротуаре, и дожди сыпят, и машина обрызгать может. Мы сели за свободный. Они почти все свободные. Как буддисты.

Турок оказался из Норвегии. Еще дома, в своих анталиях, он был лабухом, играл в ресторане. Потом всей группой перебрались в Германию и играли уже там. Было весело: наркотики, девочки, этническая музыка и деньги. Достаточные для жизни. Он женился на немке, но через пару лет они расстались.

– Я хотел жить, а она жить не хотела, – загадочно пояснил он, и я не стал расспрашивать.

Женщина, она мутнее Меконга. Зачем совать голову?

Потом турок переехал в Норвегию и снова женился. Чтобы вновь расстаться. Оказывается, по его словам, многие молодые норвежки не хотят выходить замуж. Им только нужен ребенок: и для самоутверждения, и, главным образом, для получения приличного социального пособия вместе с оплачиваемым государством самостоятельным жильем. Подальше от родителей.

– Им и без мужа хорошо, – убеждал он меня, горячась. – Сделал ребенка – и свободен, чтоб не маячил перед глазами по утрам. Скажи спасибо за норвежское гражданство.

«Надо рассказать дома, – подумал я. – А то девки за иностранцами гоняются, а здесь, если правда, парням раздолье. Идеальный вариант поисковиков лучшей жизни. Для оставленных дома завистливых соседей. Турок получает пособие, но на одного. Как музыкант, постарев, работу у скандинавов найти не может и потому подолгу живет в Таиланде. Вполне прилично. Лучше, чем в Норвегии. Но когда каждые полгода истекает туристическая виза, он должен выехать и въехать снова. Лаос – рядом. Однако сразу в Таиланд почему-то уже не пускают. Но никуда не денутся. У него там новая жена и даже ребенок, хотя в Норвегию он их перевозить не хочет. Самому некуда. А приехав все вместе, если устроятся и получат оплачиваемое жилье, то оглядевшись, она его выгонит».

– Мы им всем нужны, пока даем…

– И хорошо,– ляпнул я, не подумав, расслабленный. – Было бы что.

Наверное, в молодости он был симпатичным и веселым парнем. Пока не женился со скуки.

Я поддерживаю его, сочувствуя, заказываю кофе по-новой и предлагаю чего-нибудь поесть. О Лаосе он почти ничего не знает. Оно ему и не надо – голову забивать. Через дорогу в своей лавочке сидят пожилые торговцы, машут рукой.

– Давай к нам.

Скорее всего, что-то будут всучивать, но радостно, ненавязчиво, для развлечения.

Машин мало, в основном мопеды – народный транспорт. По улице, как и по другую сторону реки, в Таиланде, идут такие же оранжевые монахи. С зонтиками. Опять молодые, стройные и просветленные. Они здороваются, наклонив голову, и улыбаются. Они ничего не хотят от жизни и от меня, падающего вверх мимо. Как капли тяжелого, но теплого ливня. Густого и затихающего. Летящего в небо, о землю. Я хочу к ним, белозубым. Нам, похоже, есть о чем переброситься друг с другом.

Ни о чем. И этого достаточно…

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК

(БЕЛАРУСЬ, 2007)

Высокопоставленный чиновник от идеологии посоветовал по-дружески:

– Если хоть одна статья здесь с твоим именем появится, то тебя сразу же вышлют из страны.

– Как это?

– А тебе просто повезло, что интервью годичной давности наверху не заметили. Как узнают, сразу вышлют.

– За что? За то, что много лет назад я здесь хорошо делал свою работу? Может, еще с 1913 годом сравнишь?

– Странный ты человек. Мы живем в реальном мире. А ты все еще в своем серебряном веке. И никак не меняешься…

В соседних кабинетах сидели дубы, которые делали липу. Мимикрировали под работу.

Я вышел на улицу и поймал себя на том, что внимательно присматриваюсь к лицам прохожих. Они, в ответ, тормозя, так же внимательно почему-то смотрели на меня. Мужчины проверяли ширинки, а женщины одергивали платья или прижимали сумочки.

«Что за мудаки», – подумал я.

«Ну и мудак», – подумали они.

Мне стало смешно. И им тоже. Мужчины закивали головой, здороваясь, а женщины стали заглядывать в глаза. И вокруг появилось много симпатичных лиц. Каждый живет в своем веке, только одни в кабинетном каменном, а другие, выходит, в серебряном. И я пошел домой читать Арсения Тарковского и собрата своего по крови Аль Маари.

– Какие у вас удивительно тонкие пальцы! – восхитился палач. – Так и хочется сломать…

СВОЕ ЛИЦО

(КИТАЙ, 2007)

– Закуришь? – предложила бабушка, вытягивая новую цигарку.

– У меня свои.

– Молодец, – улыбнулась она.

– Сколько вам лет?

– 82, – и вдруг показала на бородку. – Что это?

– Да так… – смутился я.

– Мне нравится, – похвалила бабушка и смачно сплюнула.

В Китае часто громко плюют. Я было пару раз шарахнулся, но потом привык. Понял, что это беззлобно. Но так и не понял, слыша за спиной характерный звук «втягивания» в гланды, почему.

– Пора, – показала бабушка и взяла подругу за руку.

Так они и пошли.

Красивые, как их поколение, которому досталось от века и которое уважают. Поэтому в Китае умеют уважать себя. И боятся потерять лицо.

Без своего лица ты – чужое зеркало в рамке.

Один человек мне сказал, что ему наплевать на все.

– И мне наплевать, – ответил я и подумал: «Сплюнь три раза».

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

(КИТАЙ, 2007)

Золотые рыбки были медлительны и красивы. Да и не рыбки они были, а рыбины. Откормленные, ленивые и нервные на каждое движение извне. Прямо как челядь. Косяком, сбившись в стаю, они дергались под зеленой водой замкнутого дзенского пруда в пекинском парке, реагируя на каждую тень.

Им было сытно и хорошо.

И старик напротив, перебирая два шарика, похожих на грецкие орехи, смотрел мимо меня на них и в никуда. Он смотрел в себя.

С одной стороны парил над водой деревянными настилами летний домик императора. Тесный и совсем не помпезный. А с другой, чуть выше, вытянула спину каменная резная беседка, отставив в небо горбатый мостик у поющего о своем и всеобщем рукотворного водопада.

И здесь, далеко от всего наносного, присев к старику, отстраненно и близко, я вдруг понял то, что не мог объяснить себе много лет. И просматривал снова, и переговаривал. И шел дальше, чтобы вдруг возвращаться. И опять не находил выхода. Его нет из прошлого. А просто не надо было спрашивать. И потом пытаться объяснить.

Ничего не произошло тогда, случившись. Кроме одного: если ты счастлив, нельзя хотеть большего, чем то, что уже есть.

– Ты меня ждала?

И молчание было мне ответом…

КИТАЙСКИЙ ПОЗИТИВ

(КИТАЙ, 2007)

– Такая х…ня, – четко сказал маленький мальчик рядом, глядя в окно.

Его мама одобрительно кивнула головой.

Пассажирский автобус шел по трехрядному проспекту провинциального китайского города Чанджа, провинция Юнань.

Просторные улицы, велосипедные дорожки, вечно праздничная толпа. В салоне висели плоские экраны с трансляцией цветных телепередач. Но без звука.

Китаянка обняла малыша и показала пальцем на меня.

– Такая х…ня, – повторил мальчик.

Им было радостно. Мне – тоже.

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

(КИТАЙ, 2007)

Наконец я увидел этот Запретный город…

Краснеющий от потуг величия в самом центре Пекина, за высокой стеной и каналами императорских парков. И узкоглазые его улочки, и холодные храмы, и горбатые мостики. Миниатюрно-изящные, как ступни китайских невест, с детства привыкших к намертво перетянутым, для красоты, ножкам.

500 лет здесь нередко почти безвылазно сидели, как в тюрьме, великие богдыханы. Но правили Поднебесной. И каждый их шаг – во имя. И все происходившее – только в окружении жен и наложниц, срывающих свое либидо друг на друге. Длинными ногтями в их крохотных комнатках. И евнухов, срывающих свое либидо на воинах. И воинов, срывающих свое либидо на крестьянах. И крестьян, срывающих свое либидо на женах.

Так населением и поддаными произрастают династии.

А последователи сиятельных богдыханов во всех странах точно так же прячутся в своих запретных городах. За решетками и стенами. За спецмашинами и махровыми, как челядь, дорожками. За видеокамерами и оцеплениями. Ни присесть, ни пукнуть. И каждый шаг – во имя. И все только в окружении царственно приближенных, срывающих свое либидо на соподчиненных. И соподчиненные, срывающие свое либидо на беззащитных. И беззащитные, срывающие свое либидо друг на друге. И живущие с кем и как хотят. Но мечтающие хотя бы разок взглянуть или, еще лучше, приползти туда, в этот город, обмирая.

Тюрьма – это то, чего всегда не хватает свободным.

Запретный город. Подкрашенный под золото камень и зеленая от тоски бронза.

Потолки под небом да стражники по бокам.

И все-таки, куда ему, маленькому, до того, такого же, который во мне.

КАК СТАТЬ ИМПЕРАТОРОМ

(КИТАЙ, 2007)

– А почему вы не хотите сфотографироваться в одежде императора? Все хотят,– утверждающе спросил меня фотограф-китаец, который с двумя своими коллегами потоком «шлепал» снимки у Запретного города, что за площадью Тяньаньмынь в Пекине.

Спросил и прищурился.

В их гардеробе можно было увековечиться в трех видах: в желтом императорском облачении с шапкой, в виде генерала средних веков с мечом или солдата-маоиста времен перманентной борьбы с врагами.

Я с тоской посмотрел на провинциальных китайцев из глубинки, человек пятнадцать которых толпились в императорских одеждах, ожидая своей очереди на фотосессию, и еще на одного, забитого, с генеральским якобы мечом во весь его рост.

Все задрипанные сельские коммунары, слегка испуганные невиданным потертым гламуром и ценами, единогласно хотели хоть на минутку увековечиться именно в императорской хламиде. Я почему-то вспомнил рекламу химчистки под названием «Престиж» и обычные частные такси с надписью «VIP». Короче, весь этот джентльменский набор для наполнения личности полноценным, но недорогим самореспектом.

И решительно взял солдатскую форму.

– Снимок хороший, – сказала уже дома жена. – Но неужели там не было генеральской формы? Мне кажется, тебе бы это лучше подошло.

И я почувствовал себя императором.

ГЕНДЕРНОЕ

(ИЗРАИЛЬ, 2008)

Один человек мне сказал, что мужчин не интересует глубокий внутренний мир женщины. И потому за фигурой и ножками они не видят своего счастья.

– А вы пробовали рассказывать плотоядным о душе? – спросил я и подумал подло: «На свете счастья нет. Но, к счастью, есть минет».

ВЕРА И БЕЗВЕРИЕ

(ИЗРАИЛЬ, 2008)

Этот малоизвестный православный храм московской патриархии открыли в городе Шфарам, где живут израильские арабы. Подальше от евреев, если говорить правду. А иначе вообще зачем говорить?

Сюда приезжают русские репатрианты из Назарета и всего севера страны. Настоятель прихода против съемки не возражал, но попросил не снимать лица прихожан.

– Не все хотят, чтобы их увидели соседи.

– В смысле? – переспросил я. – А что здесь, секта или что-то запрещенное?

– Нет, – объяснил батюшка. – Но боятся. Они сами себя боятся…

– Ладно, – согласился я, хотя и не понял.

И зачем тогда надо было уезжать из России?

Камеру мне все-таки чуть не ломанули с подачи какой-то истерички в черной монашеской робе. Типа, чужак проник.

– Мы не верблюды, чтобы нас снимали, – брызнула она свободой своей воли.

И я сплюнул в сторону.

А недалеко, на берегу Тивериадского озера, живет отец Иринарх, хороший товарищ, мимо которого я редко проезжал, не навестив. Тепло с ним и легко. Никогда не спорили, не возникало причин. Сам он грек, хорошо говорящий по-русски. Бывший пулеметчик греческой армии.

Его храм заметен издалека своими малиновыми куполами, и русские паломники любят бывать здесь: есть и выход к озеру, и уютная тень, и даже гламурные павлины, орущие благим матом.

Иринарх сам воссоздал храм. А расписали его художники, которых он нашел на Родине. Недорого взяли. Из уважения. У греков еще такие понятия, оказывается, есть.

Однажды он позвонил и, напомнив о моей просьбе, сказал, что будет крестить русскую девушку-репатриантку. Но она при встрече испугалась оказаться в кадре.

– Хочу стать христианкой, но чтоб об этом никто не узнал.

Мне казалось, что люди, обретая Веру, любую, становятся свободными внутри, нащупывают почву под ногами и небо над головой. Но на практике это происходит нечасто. Многие не себя ищут. И не Бога в себе. Они бегут от одиночества к новым, как думают, людям и другому, как им кажется, миру. Но сами те же. Просто пытаются надеть иную одежду. Помывшись. Опять же, батюшка вместо психотерапевта.

А жизнь, казалось, омытая Верой, так и остается смиренно двуличной или агрессивной, как осиновый кол из того самого дерева, на котором… Но главное, она остается по-прежнему «как бы».

Самоутверждение Верой изначально попахивает серой и дымом костров. Как и должности. И то, и другое – от мира сего.

Ущербного, как психология ефрейтора, мечтающего победно повеситься на генеральских лампасах.

Один человек мне сказал, что власть от Бога, и все ее хотят.

– Мечта импотентов, – ответил я и подумал: «Если власть от Бога, то трудно не стать атеистом…».