Текст книги "Дело огня (СИ)"
Автор книги: Александр Ян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Ну, не я, а господин фукутё, – тихо признался Ямадзаки. – Но об этом – никому.
Он вздохнул и добавил:
– Ты сам виноват. Зачем сказал Хидзикате, что мальчишка к нему неровно дышит?
– А что, не надо было? – удивился Сайто.
– Не надо, – убежденно сказал Ямадзаки. – Хидзиката теперь места себе не находит, все придумывает что-то, лишь бы с ним наедине не оставаться.
Сайто засмеялся.
– Только не говори, что он боится за свой зад.
– Он не хочет, чтоб разговоры пошли. Ему это без надобности. – Ямадзаки поерзал. – И зачем только люди этим занимаются, я не понимаю!
– Да по-разному, – пожал плечами Сайто. – Купцы, например, если по торговым делам надолго в другой город едут, а на девок или временную жену тратиться жаль – берут молодого слугу. Жена ревновать не станет, забеременеть парень не может, и в деле подспорье, и в постели тепло. Или где женщин просто нет – монахи, к примеру, солдаты на гарнизонной службе… в тюрьме опять же… – Сайто поймал себя на том, что сжимает кулак и расслабил руку, Ямадзаки не заметил. – Есть и такие, кто просто ненавидит женщин. Сдается мне, наш Миура из этих, и вся затея фукутё – пустая трата времени.
Ямадзаки раскрыл глаза шире винных чашечек.
– Женщин? За что?
Сайто пожал плечами.
– Была бы ненависть, а чем ее оправдать – всегда сыщется при желании. И слабые-де они, и трусливые, и лживые, и глупые, и местечко у них рыбой воняет…
– А задницы что, сандалом пахнут? – изумился Ямадзаки. Сайто покачал головой. Ямадзаки не понимал. Да и сам он понимал с трудом, хотя и слышал все эти резоны о низости и лживости женщин, так сказать, из первых уст. «Подросток без старшего любовника – все равно что женщина без мужа… Отдавать свою жизнь во имя другого человека – вот основной принцип мужеложства». Но конечном счете все свелось к тому, что ты – сын простого асигару, а он – хатамото, поэтому задницу подставляешь именно ты. В случае чего ведь можно попросту пустить слух, что тебя уже имели, и тебе останется только убить себя от позора.
Как удобно быть негодяем в этом мире – жертва сама избавляет тебя от хлопот. Господин хатамото, видать, настолько привык к такому положению дел, что и помыслить не мог самозащите, когда Сайто выхватил меч. Так и помер с изумленным лицом…
Похоже, голову Миуры начинили тем же навозом, что и голову покойного, но Сайто не собирался уточнять. К мужеложцам он относился в общем равнодушно – работая охранником, каких только причуд не насмотришься. Приставать к нему скоро перестали – едва из щуплого подростка он вытянулся в долговязого костлявого детину, как желающие отдавать во имя его жизнь (или чтобы он отдавал – поди разбери этих любителей вакасюдо) тут же куда-то все испарились. В сумеречном мире, из которого его вырвал Кондо, все было грязнее и честнее: красивый мальчик считался такой же законной добычей, как и трактирная девка, если не мог себя защитить. Там не прикрывались писаниями Ихара и Ямамото: юные прелести покупали или брали силой, грубо и без затей. Сначала мальчики плакали, потом либо вешались, либо привыкали извлекать выгоду из своего положения и начинали вести себя как те же девки: лгали, льстили, заставляли ревновать и стравливали любовников… Слабый пускает в ход свое единственное оружие, хитрость. Каждый выживает как может, не стоит его за это осуждать. К слабым просто нельзя поворачиваться спиной, вот и все.
– Дело не в том, что как пахнет, я же сказал. Они хотят мужчин, женщины тоже хотят мужчин, вот и придумывают и те, и те, как уязвить друг друга поядовитей.
– Ага, – Ямадзки покивал. Простое объяснение его устроило. – А как ты догадался, что он влюблен в фукутё? Его ведь обхаживает Адати, да и Такэда слюнки пускает… По правде говоря, я думал, что он фукутё ненавидит.
– Да нет, он бесится, что Хидзиката его в упор не замечает. А что касается Адати, подумай сам: если не смотреть, что у него рожа как доской сплющена, то телосложением он здорово похож на нашего фукутё, и зовут его – Тосиро.
Сайто снова фыркнул. Обескураженность Хидзикаты смешила его. Это же надо выдумать – послать Ямадзаки с парнем в агэ-я, чтобы наставить его там на путь истинный. И для прикрытия велел взять Тодо и Сайто – якобы желающего отпраздновать свое выздоровление.
Сайто подбросил на ладони связку монет, принесенную Ямадзаки.
– Ладно. Я и в самом деле не прочь выпить.
* * *
– На мне была надета кольчуга, – улыбнулся господин дайнагон Аоки. – Вот почему я остался жив. Не все придворные, знаешь ли, изнеженные трусы.
Асахина низко поклонился. Объяснение не удовлетворило его – своими глазами он видел, как Окита ударил дайнагона, и знал, что кольчуга от таких ударов не спасает.
Но другого объяснения, он понимал это, не будет. Равно как и ответа на вопрос «что вы делали той ночью в святилище». Дайнагон снизошел до ответа – это само по себе небольшое чудо. Большего нельзя не то что требовать – даже просить.
– Ну, оставим в стороне мою скромную персону, – дайнагон взмахнул веером. – Поговорим лучше о тебе. Господин Сакума убит, господин Кацура пропал, Тёсю императорским эдиктом провозгласили мятежным ханом и сёгун намерен послать туда войска, домой вернуться ты не можешь. Я предлагаю тебе служить в моей охране.
Асахина поклонился в пол. Кланяться господину Аоки было одновременно тяжело и легко. Легко – потому что какая-то сила давила на плечи в его присутствии. Тяжело – потому что в груди словно бунтовало что-то против этой силы.
– С вашего позволения, – сказал он, – сей человек желал бы все же отправиться в Тёсю. Там будет война, и покинуть в беде друзей для меня невозможно…
– Неправда, – господин Аоки склонил голову набок. – Тебе вовсе не хочется в Тёсю. Ты очень недоволен тем, что твои соратники учинили в городе. Ты не уверен в том, что готов разделить их цели.
– Все это так, – Тэнкэн не поднимал глаз, слишком много мог дайнагон прочесть по ним. – Но сейчас им угрожает война с четырех сторон, и мой долг – быть там.
– Долг? – в жаркой комнате стало отчего-то холоднее. – Какой долг? Ты нарушил свой долг перед отцом, когда покинул дом. Нарушил долг перед господином, покинув хан. Долг перед государем состоит в том, чтобы защищать его, а Тёсю теперь – враг императора. Какой долг может связывать тебя с Тёсю?
Тэнкэн сжал кулаки.
– Господин Кацура – мой благодетель, – тихо сказал он. – Господин Сакума был моим благодетелем, а Каваками убил его. Я должен найти Каваками и отомстить за смерть господина Сакумы. Должен найти господина Кацуру и охранять его жизнь…
– Чушь, – отмахнулся веером дайнагон Аоки. – Кацура – рыцарь возрождения, Сакума – чиновник сёгуната, долг к ним не может быть равным. Ты запутался, Тэнкэн. Каковы твои подлинные желания?
Асахина сглотнул.
– Я хочу научиться делать машины, – сказал он. – Чтобы варвары не могли сломить нас, как они сломили Китай. Если для этого нужно поехать к варварам, я поеду к варварам. Если нужно будет сойти в ад – я сойду в ад.
– Похвальная решимость, – господин дайнагон улыбнулся. – А язык ты изучаешь, чтобы говорить с демонами?
Асахина покраснел.
– «Знай врага, знай себя – и ты победишь в ста случаях из ста», так писал великий Сомбу.
– Дай мне книгу, по которой ты изучаешь язык, – господин дайнагон протянул руку, и Асахина не смог противиться.
Аоки повертел учебник в руках, раскрыл ближе к концу, прочел вслух – и Асахина поразился: самые языколомные места он произносил не хуже варвара из Иокогамы:
When the stars at set of sun
Watch you from on high
When the morning has begun
Think the Lord is nigh.
All you do and all you say,
He can see and hear:
When you work and when you play,
Think the Lord is near.[64]64
Когда звезды на закатеСмотрят на тебя с высоты,Когда началось утро —Думай, что Бог рядом.Все, что ты делаешь и все, что говоришь,Он видит и слышит.Когда ты работаешь или играешьДумай, что Господь рядом.
[Закрыть]
Дайнагон посмотрел на Асахину поверх страниц и спросил:
– Ты понимаешь, о чем это?
– Надеюсь, что да, господин, хотя мои познания весьма жалки. Это о том, как человек днем и ночью с детства должен думать, что его господин близко. Признаться, я был удивлен, что варвары знакомы с учением Конфуция…
Асахине пришлось прерваться, потому что господин Аоки залился смехом.
– Здесь неверный перевод, – дайнагон постучал по закрытой книге. – Слово «лорд» надо переводить не как «господин», а как «Бог». Что ты знаешь об учении христиан, Тэнкэн?
Все, что Тэнкэн знал о христианстве, можно было записать четырьмя знаками на ногте большого пальца.
– Оно отвратительно, – неуверенно начал он. – Оно развращает умы людей и толкает их к смуте… – тут пришлось умолкнуть, потому что получалась чушь: он сам, Тэнкэн, по доброй воле примкнувший к явным смутьянам, кого-то будет порицать за побуждение к смуте? Не смешно ли?
– Чушь, – снова сказал дайнагон, и опять вымел из воздуха нелепость веером. – Дело вовсе не в этом. Дело в том, что христиане отвергают всех других богов, кроме своего. Их Бог дал им страшную силу, они распространились по всему лику земли, как чума. Но за это они предают ему свои сердца, и он их пожирает, а они едят его плоть. Ты думаешь, что они научат тебя строить машины? Возможно. Но твое сердце уже не будет больше сердцем японца, не будет истинным сердцем, которым только японцы и могут обладать. В него проникнет демон, которому они поклоняются. Вот в чем главное зло. Тебе не нужно ехать учиться к варварам. Они уничтожат твое сердце. Сожги это.
Книга шлепнулась перед Асахиной на татами.
– При всем моем уважении к вам, – тихо сказал Тэнкэн, – я не могу. Это подарок господина Сакума. Последний подарок. Я не могу так поступить.
– А ведь я тоже твой благодетель, – мягко сказал господин Аоки. – Я далее тебе кров и пищу, предлагаю службу. Даже одежда на тебе – из моего дома…
– Если вы потребуете оставить все ваше у вас, я уйду нагим, – спокойно ответил Асахина. – К сожалению, я не смогу вернуть вам пищу, но обещаю оставить то, во что она превратилась.
Смех господина дайнагона вновь раскатился переливами, похожими на звуки водяной цитры.
– Не нужно уходить, Тэнкэн. И книгу не надо жечь – я проверял тебя. Мне нравится твоя верность.
– Позвольте заметить, что вашему покорному слуге не нравится этот способ проверки.
– Твоя смелость мне нравится тоже. Поживи пока здесь, подлечи ногу, отдохни, развлекись. Молодым людям нужно иногда развлекаться. А кстати, нынче вечером мои люди отправляются веселиться к Янаги. Не желаешь ли составить им компанию?
– Благодарю покорнейше, нет.
– Ну а я настаиваю, – бросил господин Аоки. – Ато! Ато, подойди сюда.
Ато, ждавший за порогом, отодвинул фусума и поклонился.
– Возьми Тэнкэна с собой, – тон господина дайнагона был самый непринужденный. Тон человека, не представляющего, что ему могут отказать. – Юноше нужно развеяться.
* * *
Кэйноскэ прежде никогда не хотелось нарушить статью устава, которая запрещает поединки по личным мотивам. Ту, что запрещает покидать ополчение – хотелось, а эту нет. Пока не оказалось, что эти мерзавцы Ямадзаки, Сайто и Тодо привели его в веселый дом, чтобы подсунуть под него женщину.
Еле вырвался Кэйноскэ от размалеванной шлюхи, сказавшись, что живот разболелся до невозможности, и если он сейчас же не доберется до отхожего места, то ему сделается плохо прямо в этой комнате. Надо сказать, не очень-то и соврал: отвратительная почти до рвоты была шлюха – толстозадая, писклявая, вертлявая. И как только Ямадзаки пришло в голову, что он польстится на такую? Как господину Хидзикате пришло в голову, что он хоть на кого-то здесь может польститься?
Он ожидал какого-то подвоха, когда Хидзиката сказал «это приказ». Сначала думал, что господин фукутё сам соизволит втайне прийти сюда, скрыв лицо под глубокой шляпой. Потом, когда выпили уже довольно много, а Хидзиката все не появлялся, Кэйноскэ подумал другое – что фукутё намекнул за кем-то из троих проследить, и старался внимательно слушать разговоры. Но троица собутыльников не говорила ни о политике, ни о делах отрядных, а все больше о своей жизни и юношеских годах, девки подливали, хихикали и играли – одна на барабанчике, вторая на сямисэне, третья на кото, а четвертая, самая разодетая, танцевала. Именно она после танца подсела к Кэйноскэ, разговоры принимали все более непристойный оборот, и наконец выяснилось, что Кэйноскэ грубо провели. Под насмешливые и похабные напутствия ему пришлось проследовать за размалеванной тварью через внутренний садик в дальние комнаты, откуда насилу удалось вырваться.
Сначала он хотел вызвать всех троих, но, пока спускался, сообразил, что они не согласятся, потому что – устав. Но можно было попросту выругать их как следует, или нет, еще лучше – сохранив достоинство, молча уйти…
Но чтобы уйти молча, нужно взять меч и надеть сандалии, а меч стойке у входа. Чтобы до него добраться, следовало пройти мимо комнаты, где оставшиеся трое продолжали пировать с девками.
– Спорим, что у нее ничего не выйдет? – услышал он голос Сайто. – Ты напрасно отправил с ним Хацугику. С ним надо было отпустить вот эту, как тебя…
– Химавари, господин, – пролепетала девушка. Кэйноскэ узнал ее голосок – она играла на барабанчике и пела.
– Химавари так Химавари, – миролюбиво согласился подвыпивший Сайто. – Она щупленькая, как мальчишка, может, ему бы и понравилась.
– Госпожа Хацугику – лучшая ойран, – бойко возразила девица, игравшая на сямисэне. – И самая опытная.
– Я подумал – раз ее прозвание «Первая хризантема», пусть и у Миуры она будет первой, – оправдывающимся тоном проговорил Ямадзаки. Все засмеялись. Кэйноскэ стиснул кулаки и осторожно прошел мимо двери.
Тут-то удача снова скорчила ему рожу: хозяин заведения скрючился за конторкой, нипочем не желая уходить. При нем не хотелось брать меч со стойки и сандалии с полки, так что Кэйноскэ отступил назад, в тень. Но слушать пьяные шуточки на свой счет тоже было противно, и юноша отошел еще дальше, к дверям, расписанным соснами и журавлями.
За этими закрытыми дверями тоже веселилась компания. Кэйноскэ вслушался в разговор – молодой голос явно заканчивал какую-то историю, но обладатель его сидел далеко от дверей, и юноша не мог расслышать его внятно.
– Так стало быть, – сказал другой, грубоватый голос старшего мужчины, – тебя в дом господина направил не кто иной, как сам Абэ-но Сэймэй. А ты еще говоришь, что боги тебя ненавидят. Ярэ-ярэ! Стыдись, Тэнкэн!
У Кэйноскэ от затылка к лопаткам прокатился холод. Тэнкэн? Головорез Тэнкэн, которого искали в Эдо и Киото – он здесь? Или это просто совпадение? Юноша развернулся к фусума лицом, ища в них щель, чтобы осмотреть комнату.
– Не называйте этого имени, – произнес молодой голос. – Мало ли кто услышит.
– Брось, тут все свои, и даже девушки нас не выдадут. Они знают, что у меня с предателями разговор короткий, правда, О-Кири?
– Да вы как скажете, Ато-сэнсэй, – девица захихикала, потом тихо взвизгнула: видно, ее ущипнули.
– Все-таки осторожнее надо, – сказала другая девица. – Кто знает, что за гости в соседних комнатах. Сюда заходят и сторонники сёгуна.
– Пусть заходят, – бросил кто-то третий. – Мы их тут встретим.
Болтай-болтай, злорадно подумал Кэйноскэ. Посмотрим, что ты запоешь, когда сюда наведаются наши, не оставляя мечей на стойке.
– Тише, тише, господа, – примирительно сказала девица. – Вы ведь пришли веселиться, а не драться, так будем же веселиться. Пусть О-Кири станцует нам, а я сыграю. Зачем же вы наливаете себе сами, молодой господин? Давайте я…
– Пустое, – отозвался тот, кого называли Тэнкэном.
Кэйноске, не найдя щели в сёдзи, продрал тихонько бумагу ногтем, и смог наконец заглянуть внутрь.
Названный господином Ато сидел к нему спиной, и юноша видел только широкие плечи да длинные волосы, забранные «хвостом» по моде рыцарей возрождения. Другой сидел боком, и его одутловатое лицо было хорошо видно в свете масляного фонаря с изображением цветущих ирисов. На вид ему было слегка за тридцать, и мешки под глазами обличали в нем пьяницу, а искривленный угол рта – человека жестокого. Но это не мог быть Тэнкэн – известный головорез приходился Миуре ровесником. Судя по всему, именно он пил сейчас.
Допив, Тэнкэн опустил руку, рукав косодэ не скрывал больше лица, и Кэйноскэ сжал губы: да это же нахлебник, проникший в дом его отца под именем Ёрумия Такэси! Вот оно что! Нет, не зря Кэйноскэ сразу почуял крысу, едва увидев его смазливенькую мордашку. Наверняка подлец готовил убийство отца, и лишь лихорадка помешала ему осуществить свои намерения. Он был в сговоре с Каваками, вот что! Кэйноскэ едва сдерживал участившееся дыхание. Не время пестовать обиду на товарищей – нужно сказать им, что один из убийц Сакума Сёдзана здесь!
Но почти одновременно с этой мыслью пришла другая: если Тэнкэна схватят и казнят или, что вероятнее, убьют при попытке к бегству, то получится, что за отца отомстил не Кэйноскэ, что погубил он свою жизнь, вступив в Синсэнгуми, совершенно зря. Нет, Тэнкэна непременно нужно убить своей рукой, и никак иначе.
Кэйноскэ собрался и приказал себе думать трезво. Торопиться некуда: негодяи пришли сюда хорошо провести время и повеселиться, они задержатся по меньшей мере до часа Крысы, а то и до рассвета, и наверняка заберутся в постели со своими девками, а значит – разойдутся по комнатам, где их легко будет взять по одному…
– Миура-ха-ан! – раздалось вдруг в коридоре, ведущем к садику и дальним покоям. – Миура-ха-ан!
Ах, чтоб тебя! Человек, которого называли господином Ато, резко встал и шагнул к двери. Кэйноскэ некуда было деваться в узком проходе, и он, отпрянув от щели в сёдзи, повалился на пол, притворяясь пьяным.
– Кто здесь? – Ато высунул голову в коридор. Фонарь с ирисами теперь подсвечивал его снизу, и в этом свете подбородок казался особенно тяжелым, а впадины глаз – особенно черными. Кэйноскэ не шевелился.
– Эй, пьянь, – окликнул его Ато. – Вспомни, где твои приятели да ступай к ним поживее.
– Вот вы где, Миура-хан! – в коридор выплыла, покачивая пышным бантом на животе, Хацугику. – Ох, до чего же вам плохо! Мыслимое ли дело, пить столько в вашем-то возрасте?
Кэйноскэ был почти рад ее появлению: с лица Ато исчезла подозрительность. Он ступил чуть вперед, откровенно рассматривая Хацугику, одобрительно улыбнулся, когда она склонилась над юношей и кимоно обтянуло ее пухлый зад… Кэйноскэ притворился совсем пьяным и дал себя поднять, цепляясь за шею девицы.
– Идемте, идемте, Миура-хан, – приговаривала девица. Ато с усмешкой отступил в комнату и задвинул фусума.
Пришлось вновь идти за ней в дальние покои, притворяясь пьяным. Кэйноскэ не смущался и не беспокоился больше: враг был здесь, оставалось только еще немного попритворяться упившимся в лежку, пусть девка заскучает и отстанет.
Ямадзаки, видимо, хорошо ей заплатил, и она постаралась деньги свои отработать: тискала и мяла его корешок, да так, словно масло хотела оттуда выжать. Кэйноскэ переполняло отвращение. И за это вот другие мужчины готовы платить золотом, разоряя семьи и торговые дома? Тьфу. Он продолжал лежать, и в конце концов девица отступилась.
Когда же она уйдет? – думал Кэйноскэ. Нужно ведь и ей спать, или хотя бы облегчиться…
Кто-то тихо поскребся в сёдзи. Хацугику споро подобралась к двери.
– Кто там?
– Аои, – отозвались оттуда. Хацугику приоткрыла дверь и выскользнула на энгаву.
– Ну, как у тебя? – спросила она?
– Он уснул, – по голосу Кэйноскэ узнал девицу, сидевшую с Тэнкэном, и весь подобрался.
– Так быстро? – удивилась Хацугику.
– Сама удивляюсь. Вроде и пил немного, и держался хорошо… странные вещи только рассказывал…
– Какие? – полюбопытствовала Хацугику.
– Про богов. Про Идзанами[65]65
Идзанами и Идзанаги – боги японского пантеона, они же родоначальники человечества. Согласно легенде, Идзанами умерла, родив бога огня Кацугути. Идзанаги спустился за ней в царство мертвых, но, испугавшись ужасного вида умершей супруги, бежал. Оскорбленная Идзанами в отместку сделала людей смертными.
[Закрыть].
– Что про Идзанами?
По голосу Аои Кэйноскэ понял, что девица улыбается.
– Говорил, что когда был еще ребенком, хотел спуститься в подземное царство, убить богов грома, спасти Идзанами и жениться на ней.
– Намайда, – Хацугику фыркнула. – Что за день сегодня! Мне мужеложец достался, тебе сумасшедший.
– Он не сумасшедший, он просто… устал очень, – Аои вздохнула. – Сказал, ничего не хочет, только спать. А жаль, такой хорошенький. Он даже красивей, чем Дайити.
– Не может быть! Ты видела, как Дайити танцует куртизанку в «Луне первой встречи»? Он так играет куртизанку, что даже я бы ее захотела. Вот что я тебе скажу: мой сегодняшний, мужеложец такой красавчик, что луна бы постыдилась – но и он не красивей Дайити.
– Не поверю, пока не увижу.
– Ну, посмотри – только осторожней, не разбуди его.
Кэйноскэ быстро сглотнул и начал сонно сопеть. Он с детства научился притворяться спящим: не сглатывать и шумно дышать.
Сквозь веки он различил, как над ним опускается светильник.
– Да, он и вправду хорошенький, – шепотом согласилась Аои. – Но мой все равно красивей.
– Ну, ты меня раззадорила, – Хацугику поднялась. – Покажи мне своего!
Кэйноскэ вздохнул с облегчением, рассчитывая, что девицы наконец уйдут – но не тут-то было: оказывается, Тэнкэн лежал прямо в соседней комнате, и Аои всего лишь сдвинула сёдзи.
Теперь обе девки склонились над Тэнкэном.
– Хм, трудно сказать, кто из них красивей, – прошептала через некоторое время Хацугику. – Давай положим их рядом и рассмотрим получше.
Послышался звук футона, сдвигаемого по полу вместе с лежащим на нем телом. Кэйноскэ чуть напрягся: казалось, сама судьба помогает в его мести. Плотная ткань футона коснулась его руки, он услышал близкое тяжелое дыхание и смрад перегара. Тэнкэн, в отличие от него, был и вправду мертвецки пьян.
Некоторое время девицы молчали, внимательно рассматривая «пленников».
– У твоего подбородок тяжеловат, – сказала наконец Хацугику.
– А у твоего на полпути сдался и раздумал расти дальше, – парировала Аои.
– Зато у моего красивая челочка. А твой обкорнался как я не знаю кто.
– Волосы не считаются. Мы же спорим о лице. А волосы он обрезал, потому что они обгорели на пожаре.
– Ага, и брови у него обгорели. И уши торчком.
– Торчащие ушки – признак хорошего любовника.
– Да-да, вижу я, как хорош твой любовник. Пьян как бревно.
– Ну, он хоть протрезвеет к утру. А твой так и останется мужеложцем. И Дайити твой, кстати, тоже мужеложец.
– Дайити делает это с мужчинами только ради денег. Влюблен он в О-Цуру из Гиона, я точно знаю.
– А ты видела его без грима? У него прыщи!
– Прыщи проходят!
– А волосы отрастают! И брови!
– А еще он худой, и глаза у него впалые.
– Зато какие красивые! Вот честное слово, если бы ты видела его, когда он не спит, ты бы сразу признала, что он красивей.
Хацугику, видимо, хотела что-то возразить, но решила не затевать ссору.
– Давай признаем их равными, – сказала она. – И все равно Дайити красивей обоих.
Кэйноскэ почему-то ощутил обиду. Когда его сравнили с самым юным и многообещающим оннагата Столицы, обидно не было: он и не собирался состязаться в красоте с актерами. Но сравнение с Тэнкэном, да еще и признание того, что Тэнкэн ему равен, отчего-то задело.
– Эх, что нам толку теперь с этой красоты, – вздохнула Аои. – Разве только вот так рядком положить и любоваться.
– По мне, так оставить бы их вдвоем, – желчно сказала Хацугику. – Маслица вот разве что принести. Чтобы утром хоть один ушел довольным.
Девица Аои прыснула, а Кэйноскэ было совсем не смешно. Он вновь ощутил, как кровь приливает к лицу. И не только к лицу. Воображение нарисовало картину: он делает это с Тэнкэном – и, выхватив нож, вонзает врагу в живот… Сердце бешено забилось, подскочив к самому горлу, а разрядка была такой бурной и острой, что Кэйноскэ не смог сдержать стона.
– Ох, как бы не проснулся, – Хацугику быстро понизила голос. – Шутки шутками, а мне заплатили за то, чтобы отвратить его от мужиков. Если кто придет на шум и увидит здесь второго парня – мы же оправдаться не сможем. Давай, понесли его обратно.
Снова зашелестел футон, влекомый по полу. Потом с тихим стуком сдвинулась перегородка.
– Я попробую поспать, – сказала Аои.
– Спокойной ночи. Я прогуляюсь в отхожее место, да, пожалуй, тоже вздремну до утра.
Оставшись один, Кэйноскэ рывком сел, растирая грудь. Такого с ним прежде никогда не случалось. Он никогда не хотел мужчину как мужчина, никогда не соединял в мыслях любовь и убийство, и самое главное – никогда не ощущал влечения к тому, кого ненавидел.
А Тэнкэна он продолжал ненавидеть. Даже сильней, чем час назад. До судороги, до помутнения в глазах.
Он встал, вышел на энгаву, чуть раздвинул двери соседней комнаты и заглянул внутрь. Тэнкэн и девица лежали, сдвинув изголовья, но не соприкасаясь телами. Прислушавшись, Кэйноскэ понял, что Аои спит. В соседней комнате кто-то занимался своей девицей: он сопел, она ритмично охала. Из-за этих звуков Кэйноскэ чуть не пропустил на дорожке шаги возвращающейся Хацугику.
Он бесшумно раздвинул сёдзи и шагнул в комнату. Тут же сообразил, что Хацугику может войти сюда в поисках – и, пройдя комнату насквозь, вышел в задний коридор, темный и затхлый.
– Да куда же он делся? – проворчала Хацугику, заглянув в соседнюю комнату. – Аои! Эй, Аои!
Но девушка спала.
– Ну и пес с ним, – в сердцах проворчала Хацугику, задвигая сёдзи.
* * *
Асахина Тэнкэн пьянел быстро, напивался до встречи с Рёмой часто – топил в сакэ живущую в груди тоску – но привычки к пьянству не приобрел: главным образом оттого, что не водилось денег и выпить вволю получалось только когда угощали…
Тоска, встретившись с Рёмой, испугалась и забилась куда-то глубоко, в самый мрачный уголок сердца. И носу оттуда не казала. Асахина полным трезвенником не стал, конечно (Рёма и сам-то был не дурак опрокинуть кувшинчик-другой, и для друзей не жалел) – но теперь он пил не мрачно и до бесчувствия, а просто чтоб стало хорошо и весело.
А вот теперь тоска вернулась, и Асахина от безнадеги надрался, как надирался прежде в Эдо, в компании Ёсиды Тосимаро, ныне гниющего в безымянной могиле на храмовом кладбище для нищих и казненных преступников. И компания, в которой он надрался сейчас, была куда хуже той, эдоской. По правде говоря, пришедшие развлекать их «торговки водой», были единственными, с кем Тэнкэн не стыдился находиться рядом.
Разных негодяев он повидал за свою короткую жизнь. Просто даже удивительно, сколько всякой мрази встретилось за два года, что прожил он вне дома. Но если бы осенила его хоть раз дикая мысль расставить эту мразь по ранжиру, расписать по табели, как расписаны самураи или девицы в веселых кварталах, то место в самом низу заняли бы простые бесхитростные бандиты, которые всего-то и делают, что режут людям глотки в темных переулках – вроде вот этого господина Сида. А вот господину Ато нашлось бы место ближе к верхней ступени. Где-то рядом с чиновниками, разглагольствующими о долге и человечности перед тем, как росчерком кисти обречь на голодную смерть целые деревни. Рядом с купцами, отдающими золото в храм, чтоб покрыть статую Будды и запирающими амбары, пока цены на рис не взлетят до небес, а люди не будут готовы закладывать одежду и продавать дочерей. Со священниками, принимающими это золото. С самураями, что тонкой кистью пишут на веере стихи о луне, а потом походя проверяют остроту меча на подметальщике-эта…
А вот господин Аоки поставил бы Тэнкэна в затруднение. Потому что самого его юноша ни в чем упрекнуть не мог бы – но в то, что ему служат такие, как Ато и Сида, а сам дайнагон невинен, как овечка, при всей своей юности Асахина бы уже не поверил.
Ато в первый же день рассказал, что храм Сэймэя и весь квартал он со своими людьми разрушил, чтобы уберечь городской особняк господина Аоки. Так, на всякий случай. И даже не понял, почему округлились глаза собеседника: для него люди, мешающие дайнагону, переставали существовать раньше, чем умирали их тела. Они могли вообще не умирать, а убраться, как сделали жители соседних домов. Ато не видел разницы.
Разговор с дайнагоном расставил все по своим местам. С этими людьми нечего делать вместе, с ними нельзя даже находиться рядом – но дайнагон обещал переправить его в Тёсю, а потом не терпящим возражений тоном велел идти и веселиться.
Тэнкэн пошел и напился.
Сквозь пьяную дремоту он чувствовал, как его куда-то волокут, но опасность еще не билась в ребра изнутри – от женщин Тэнкэн не ждал ничего худого, во всяком случае, от этих.
Опасность проклюнулась и расправила крылышки, когда погас светильник. Просыпайся! – кричало что-то живущее внутри, как раз там, где шея переходит в голову. Просыпайся, если не хочешь, чтоб голова и шея оказались в разводе!
Асахина проснулся. Рядом, слева, кто-то был. Аои была рядом справа, юноша чувствовал близость ее тонкого, птичьего тельца – поэтому он без колебаний протянул влево руку, схватил то, что оказалось воротником косодэ и резко рванул на себя, одновременно вскидывая голову. Тэнкэн не любил этот удар, потом очень болела голова, – но ничего тверже собственного лба поблизости не было.
Удар пришелся в зубы, и противник принял его молча, без крика. Так же молча ответил. Вскрикнула Аои, проснувшись – а двое юношей (по челке, которую один раз удалось ухватить пальцами, Тэнкэн понял, что перед ним ровесник) в полном молчании катались по полу, вцепившись друг другу в горло.
Неизвестно, кто бы одержал победу в драке, но тут Аои разбудила Ато и Сиду, и те, вдвоем навалившись, придушили и скрутили нападавшего поясами.
– Кто это? – спросил Ато. – Зачем он напал?
– Не знаю, – удивленный Асахина ощупал лицо пойманного, но черты ему ничего не говорили.
– Здесь беседовать неудобно, – в голосе Ато слышалась улыбка. – Тэнкэн, дай свое хаори. Аои, оставайся с ним. Жди. И помни: ты ничего не видела, ничего не слышала. Ясно?
– Да, господин, – девица дрожала как листик на ветру. Асахина хотел ее подбодрить, но слов не нашел – только пожал тоненькую руку.
План Ато был ясен – вынести нежданного ночного гостя через переднюю дверь, в открытую, на глазах у сторожа, выдав его за крепко выпившего Асахину. Со сторожем сложностей не предвиделось: за комнаты и девиц они заплатили вперед. Сам же Асахина должен был покинуть агэя некоторое время спустя, когда за девицами из дома Ибараки пришлют сопровождающего.
Снова мир сомкнулся над головой поверхностью стоялого пруда.
Пруд тих. Как он сияет на горячем солнце! Пойдем в лес, где можно посидеть в тени.
* * *
Из Синсэнгуми дезертируют по разным причинам. Одни – нарушив устав и не желая делать сэппуку: поймают – так что ж, за все один ответ. Другие – из-за ссоры с товарищем или страсти к женщине. Третьи – от разочарования. Кто-то приходил в отряд, думая поживиться вымогательством у торговцев, а оказалось, за такие дела даже не к сэппуку приговаривают, а просто голову рубят. Кто-то, наоборот, думал, что у нас тут каждый цветок – сакура, каждый парень – образцовый самурай, а у нас тут… обыкновенные люди, как все. По-разному бывает, думал Сайто, слушая Хацугику.
Что же все-таки не дает успокоиться, сказав себе «Парень разобиделся и дезертировал»?
