Текст книги "Дело огня (СИ)"
Автор книги: Александр Ян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Александр Ян
Дело огня
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Две повести времен Бакумацу[1]1
Бакумацу – последние 16 лет правления сёгунов Токугава (1853–1869)
[Закрыть]
1. Повесть о хромой лисе
Цветок сливы,
даже когда он один,
все же цветок сливы.
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира Синсэнгуми[2]2
Синсэнгуми – особый отряд по поддержанию порядка в Киото в 1864–1868 гг. Название означает «Новое отборное ополчение». Первоначально отряд назывался «Росигуми» – «Ополчение странствующих рыцарей» – но из-за неблаговидного поведение прежнего руководства это название было запятнано, и отряд переименовали.
[Закрыть]
Киото, 1-й год эры Гэндзи (1864), конец пятого месяца
Долгими зимними вечерами хорошо собираться всей семьей – или тем, что семью заменяет – вокруг очага-ирори[3]3
Ирори – открытый очаг в центре японского деревенского дома.
[Закрыть], пить подогретое сакэ и рассказывать истории о лисах-оборотнях, длинноносых тэнгу[4]4
Тэнгу, досл. «небесный пес» – адаптированный японской культурой персонаж китайского фольклора, носатый лесной дух, владеющий магией огня.
[Закрыть] и бродячих мертвецах. Но день был еще слишком молод, чтобы считаться вечером, жара стояла такая, что сама мысль об ирори вызывала ужас, а людям, собравшимся в кружок над картой Столицы, уж никак не подобало рассказывать о ком-то страшные истории. Потому что уже несколько месяцев как к обычному набору ночных пугал добавилась новая разновидность – «мибу-ро»[5]5
Мибу-ро – сокращение от «Мибу-росигуми» (по месту расквартирования, району Киото Мибу). Игра слов: «ро» как прочтение слова «волк» и «ро» как «волна» в слове «ронин» содержат одинаковый фонетик.
[Закрыть]. И были Волки Мибу куда страшнее рокуро-куби[6]6
Рокуро-куби – чудовище. Днем имеет облик обычного человека, а ночью голова покидает тело и летает в поисках добычи. Если украсть тело, голова не может найти его и какое-то время спустя умирает.
[Закрыть], тэнгу или покойников, потому что этих покойников еще поди найди, а вот людей в накидках цвета асаги с белым узором «горная стежка» – точь в точь с гравюр о Сорока семи ронинах[7]7
Сорок семь ронинов, они же Ронины из Ако – 47 самураев, которые после казни своего господина Асано Наганори не стали совершать ритуальное самоубийство вослед господину, а избрали участь ронинов с тем, чтобы отомстить чиновнику сёгуната Кире Кодзукэноскэ. Их осуждали и презирали, пока год спустя они не ворвались в дом Киры и не убили его, после чего сдались властям и по приговору суда покончили с собой. В японской культуре они стали символом преданного служения, поэтому Синсэнгуми изготовили свою форменную одежду, взяв ронинов из Ако за образец.
[Закрыть] – встретить было куда как просто. А уж встретив, особенно ночью, очень трудно разойтись.
Правда, сейчас страшные волки из Мибу не имели при себе ни накидок, ни оружия и занимались чем-то на первый взгляд несерьезным – расставляли по карте Столицы фишки для игры в го.
Сидящий на энгаве[8]8
Энгава – галерея, огибающая с двух или трех сторон японский дом.
[Закрыть] юноша едва ли старше двадцати лет, которому не нашлось места у карты, достал из-за пазухи темно-рыжий комок меха размером в две ладони и положил рядом с собой на теплые доски. Мех зашевелился, в нем обнаружились розовый нос и черные круглые глаза. Рядом на доски легла толстая рыжая морковка длиною со зверька. Из шерсти показались лапки с розовыми пальчиками, грызун уцепился за угощение – и захрустел. Юноша улыбнулся – повадки диковинной твари, привезенной откуда-то из-за моря, его забавляли.
Крепко сбитый парняга в спущенном до пояса кимоно с омерзением отвернулся от карты и растянулся у самого выхода на энгаву. Выглядел он как притащенный для допроса бандит, а на самом деле был командиром десятой десятки.
– Одно ясно: патрулированием не поможешь. Даже с городским ополчением нас слишком мало. Что за говно!
Грубая речь выдавала в нем уроженца провинции Иё, притом из самых низов общества – каковым, собственно, и был Харада Саноскэ[9]9
Харада Саноскэ – годы рождения и смерти неизвестны. Вел беспорядочную полукриминальную жизнь, пока не был принят в Синсэнгуми, где стал командиром звена. В отличие от прочих бойцов, мечников, Харада был копейщиком. Пропал без вести в 1867 году.
[Закрыть]. На его ругательства уже привыкли не обращать внимания, а с оценкой положения нельзя было не согласиться.
Красные и белые камешки на карте молча водили хороводы вдоль реки, по окраинам и в центре, и в кварталах, где во внутренних двориках домов растут сливовые деревья, а в маленьких бассейнах плавают серебряные рыбки, и в кварталах, где в домах не найти ни единой расписной ширмы, а бумага на створках сёдзи захватана грязными руками и много раз заклеена. Пожары и убийства.
– Связь, – проговорил, постучав веером по карте, подтянутый самурай с аккуратно выбритым лбом и безупречно уложенными волосами. Он сидел прямо, сторонний человек сказал бы – «словно доску к спине привязал». Его друзья, сидящие рядом, знали, что так оно и есть: еще весной Яманами Кэйскэ[10]10
Яманами Кэйскэ (1835–1865) – вице-командир Синсэнгуми. Был приговорен к сэппуку за нарушение кодекса отряда в 1865 году.
[Закрыть] во время погони за злоумышленником упал с темной лестницы, сильно повредил спину и в самом деле приматывал иногда доску под кимоно. – Я не вижу связи между этими преступлениями, Сайто[11]11
Сайто Хадзимэ (1844–1915) – командир третьей десятки в Синсэнгуми, один из немногих членов отряда, переживших Реставрацию Мэйдзи.
[Закрыть]. Поджог лавки, уличный грабеж, убийство гулящей девицы – и бродячий монах… Лавку поджег приказчик, чтобы скрыть растрату, грабеж – он и есть грабеж, девицу зарезал ревнивый любовник. Какой смысл убивать бродячего монаха? Да еще и подбрасывать его в резиденцию князя Мацудайра[12]12
Мацудайра Катамори (1836–1893) – князь провинции Айдзу, военный комендант Киото в описываемые годы.
[Закрыть]?
– Между грабежом, поджогом и убийством монаха связи и в самом деле нет, – отозвался худой длинный парень со слегка оттопыренными ушами. – Но вот тут, – он показал пальцем на северный конец города, – и вот тут, – палец уперся в западную окраину, – я вижу нечто сходное.
Яманами покосился на сидящего по правую руку бледноватого юношу с длинным свитком-списком в руках. Тот поспешно сверился с бумагой и растерянно пожал плечами.
– Танцовщица повесилась. А в Кацурагаве нашли утопленника. Торговец, без особых долгов и врагов.
– Вот именно, – Яманами снова повел по карте веером. – Где связь, Сайто?
– Как и в убийстве монаха, – отчетливо и медленно проговорил Сайто, – в этих убийствах, на первый взгляд, нет никакого смысла.
– Монаха убили мятежники, – уверенно возразил сидящий напротив Сайто невысокий крепыш. Как и большинство плотных людей, он обильно потел, и веер использовал сугубо по назначению, причем махал им так, что у юноши со списком развевались выбившиеся из прически прядки. – А труп подкинули в храм Западного Сияния ради очередной пакости. Голову человеку отрезать и под двери подбросить – какой в этом смысл, например?
– Устрашение, Синпати, – мгновенно отозвался Сайто. – Показать, что даже царедворец не в безопасности, что сам страж сёгуна может стать жертвой. А какой смысл убивать безвестного монаха и подбрасывать тело в заброшенную выгребную яму, о которой и не помнил никто, пока труп не засмердел?
– Да эти мятежники со своими же головами не в ладу! – отмахнулся Нагакура Синпати[13]13
Нагакура Синпати (1839–1915) – еще один из немногих ветеранов Синсэна, переживших Реставрацию. Оставил мемуары, которые лежат в основе большинства исторических и художественных реконструкций Синсэнгуми.
[Закрыть], командир второй десятки. – Кого могут, того и режут, куда могут, туда и подбрасывают! Где поели, там и нагадят!
Нагакура на таких советах всегда был голосом повседневного житейского здравого смысла. Действительно, убийства в столице последних лет стали делом обычным. Сторонники сёгуна, сторонники императора, жертвы случайных стычек между бродячими ронинами, просто люди, подвернувшиеся кому-то не вовремя – и вот уже труп находят в самой резиденции Хранителя столицы, князя Мацудайра Катамори. Конечно, люди князя тоже кинулись расследовать дело – но в столице они недавно, город и людей знают плохо, а главное – руководствуются все тем же здравым смыслом, что и Нагакура, и валят все на мятежников.
– Сусуму, – заговорил молчавший до сих пор человек. – А есть ли какая-то возможность узнать, где и когда господа рыцари возрождения[14]14
Рыцари возрождения – (японское название – «Исин Сиси», «Люди благородной цели») – нестойкое и пестрое объединение японских монархистов-националистов, политической целью которых было свержение сёгуната Токугава и изгнание иностранцев из Японии. Тёсю – провинция, знать которой находилась в наиболее острой оппозиции к сёгунату. Её название стало обобщением для всех оппозиционеров.
[Закрыть] в очередной раз начнут кроить мир? Кто-то у них вообще знает об этом заранее? Или, – голос этого человека и так был глуховатым и монотонным, а теперь потерял всякие остатки интонации, – они действуют по наитию?
Поскольку говоривший замещал сейчас командира отряда, одет он был так же формально, как и Яманами, но, в отличие от того, сидел, скрестив ноги, и самурайской прически-сакаяки не носил. Кто-то из рыцарей возрождения мог бы по такому случаю принять Хидзикату Тосидзо[15]15
Хидзиката Тосидзо (1835–1869) – заместитель командира Синсэнгуми, известный как Синсэнгуми-но-они, «демон ополчения». Погиб в Хакодатэ, сражаясь против правительственных войск.
[Закрыть] за своего – ошибка роковая, ценой в жизнь. Нет, идеи императорского возрождения Хидзикате были где-то близки: нечего краснолицым варварам делать на земле Ямато, решительно нечего. Но вот способы проведения этих идей в жизнь крестьянскому сыну Тосидзо были противны. Потому и не носился он по Столице с мечом наперевес и воплями «власть императору, варваров прочь!», а служил сёгуну и гонял тех, кто носится.
Если Хидзикату без форменной накидки можно было с первого взгляда принять за рыцаря возрождения, Хараду – за бандита, то Ямадзаки Сусуму[16]16
Ямадзаки Сусуму (1863–1868) – начальник разведки Синсэнгуми.
[Закрыть] выглядел как уличный коробейник. Даже сейчас он носил конопляную куртку и серые момохики[17]17
Момохики – узкие штаны, рабочая одежда крестьян и бедных горожан.
[Закрыть] – одежду городской бедноты. В его ровном голосе звучал кансайский акцент – в общем, начальник разведки отряда был коренным жителем Столицы, и знал такие вещи, которых кантосцу, заведомой «сёгунской собаке», никогда бы не рассказали.
– Господа рыцари не знают, кто у них за что отвечает и кто кому отдает приказы. Но всякий считает своим святым долгом принести пользу Японии, и оттого бесчинствует по своему разумению.
– Которого у них еще меньше, чем у Сайдзо, – вполголоса добавил юноша со зверьком. Зверек, услышав свою кличку, на мгновение прервал трапезу, дернул носом и снова вгрызся в сочную морковку.
Послышались смешки.
– Господин фукутё, – сказал Сайто. – Я вчера и позавчера помогал составлять эти списки. Так что у меня было лишнее время подумать. И я готов что угодно поставить в заклад, что рыцари-патриоты – или мятежники, если угодно – к этому трупу руки не приложили.
Хидзиката прищурился. То, что говорил Нагакура, казалось здравым но… но нездравым выглядело само дело, вот в чем штука. Поэтому Хидзиката кивком поощрил Сайто: говори. Сайто коротко поклонился и продолжил:
– Господа рыцари пока пытаются выбить верных сёгунату сановников и заодно доставить побольше хлопот верным сёгунату городским властям. Но если из списка вычеркнуть случайности, разбой и сведение счетов, остается у нас вот что… – командир третьего звена достал из рукава несколько мелких монет и положил их на карту. – Странные убийства в священных местах.
Четыре точки в четырех концах города. Храм Мёсиндзи со священным колодцем – повешенная танцовщица, совсем юная девушка. Храм Кацурадзидзо – утопленный купец-красильщик, мужчина в расцвете сил. Храм Конкайкомёдзи, резиденция Хранителя Столицы – бродячий монах, пожилой, но не старый. Храм Дайтокудзи – сожженная часовня, в ней старик-самурай, умерший вообще своей смертью и принесенный для отпевания. В список попал только потому, что поджог, даже такой бессмысленный – преступление серьезное и наказуемое смертью.
Пятую монету Сайто так и не положил: держал, поставив на ребро.
– А что здесь? – спросил Хидзиката.
Сайто улыбнулся.
– Фусими Инари Тайся.
Собравшиеся почти все были выходцами из восточных провинций, но после нескольких месяцев службы как не знать главный храм бога Инари[18]18
Инари – бог/богиня риса и благоденствия, покровительница старой столицы.
[Закрыть] в старой столице?
– Это не рыцари возрождения, – решительно заключил Хидзиката. – Те из них, кто увлекается науками иноземцев, не станут тратить время на храмы. А те, кто верит в Будду или старых богов, побоятся оскорбить хранителей города. Боги – не горожане, их дома не осквернить безнаказанно. Кого убили у храма Инари?
– В том-то и дело, что никого, – Сайто подкинул монетку. – Если я не ошибся, мы сможем предотвратить убийство, прекратить поджоги и поймать негодяев.
– А если ошибся? – Нагакура почесал веером затылок.
– Тогда труп должен быть где-то там. Но не на виду, – юноша со зверьком подобрался к карте. – Сейчас неважно, зачем они это делают. Это мы узнаем, когда их поймаем. А мы их поймаем, если подождем у храма в благоприятный день.
Ленивый ветерок прокатился неспешно из одной двери в другую, звякнул тихонько колокольчик-фурин, но прохлады, вопреки поверью, не принес. С самого начала лета Столица изнывала от жары. Тучи порой собирались, грозились молниями – но уползали, не разродившись, и проливались где-то над Осакой. Жители поговаривали о проклятии и гневе богов. Винили, как правило, сёгунат – что ж это за «победитель варваров, великий полководец», который варварских пушек испугался и краснорожим иноземцам страну открыл? Не диво, что Небо теперь от Государя отвернулось, а только что может сделать Государь, коли его за горло держат? И добро бы сёгуны, а то ведь последний мальчишка-разносчик в Столице знает, что ни полоумный Иэсада, ни хилый Иэмоти страной ни дня не правили: все решают министры сёгунского двора. Слуга слуги указывает господину – это ли не признак конца времен? Сначала землю трясло, теперь небо ополчилось на людей… Словом, эта засуха народной любви ни к сёгунату, ни к его служащим – каковыми и были Волки из Мибу – не прибавляла, что дополнительно осложняло им жизнь.
– Нас хватит на то, чтобы держать там патруль несколько дней. Недель, если понадобится, – сказал Яманами, вопросительно покосившись на Хидзикату. – Но ты, Содзи, говоришь неверно[19]19
Окита Содзи, командир первой секции, лучший боец Синсэнгуми, уже в 15 лет был признан мастером меча и стал инструктором школы. Умер в 1868 году от туберкулеза.
[Закрыть]. Нам важно, зачем они это делают. Потому что из непонимания рождается страх, а из страха – паника. То, что показал Сайто – дело рук человека, который хочет в общем смятении достичь какой-то своей цели. Какой?
– Если судить по средствам, цель нам тоже не понравится. – Голос фукутё был единственным в этой комнате, от чего веяло холодом. – В любом случае, с исчезновением этого художника одним источником опасности для столицы станет меньше. Ямадзаки, пошли кого-нибудь из своих людей на место – пусть поспрашивают насчет трупа, пошарят в окрестностях. Окита, не сходишь ли к своим приятелям?
Юноша со зверьком поклонился. Это был не кивок, а именно поклон: просьба командира принята к сведению и будет исполна.
– Саннан[20]20
Саннан – дружеское прозвище Яманами Кэйскэ, образованное от «китайского» прочтения фамилии Яманами.
[Закрыть], – обратился Хидзиката к своему другу. – Ты человек образованный. Загляни к гадателю, покажи ему карту, попроси объяснить смысл этого… художества. Если это творит какой-то подверженный суевериям безумец, нужно понять, в чем состоит его безумие.
– Знак первым заметил Сайто, – безразличным голосом возразил Яманами. – Может, он поймет больше?
– Сайто мне нужен сегодня вечером. Не будем забывать и о господах мятежниках: осведомитель сообщил, что сегодня у них встреча в театре Минамидза[21]21
Минамидза – театр Кабуки в Киото, действует по сей день.
[Закрыть]. Прибудут лично господа Миябэ и Ёсида[22]22
Миябэ Тэйдзо (1820–1864) – ронин из клана Кумамото, отстаивавший идеи императорской раставрации путем политического террора.
Ёсида Тосимаро (1841–1864) – самурай из княжества Тёсю, единомышленник Миябэ.
[Закрыть]. Я хочу на них посмотреть, чтобы при случае узнать в лицо.
Яманами кивнул. Сайто был третьим по мастерству мечником в отряде. Но первый – Окита – отправлялся к храму поговорить с детьми, с которыми давно свел дружбу. Дети – хорошие осведомители, если знать, как с ними говорить. Окита знал. Тут его заменить не мог никто. Вторым мечником отряда был до этой весны некто Яманами Кэйскэ, но из-за проломившейся трухлявой ступеньки он теперь даже в учебных поединках участвовать не мог, любой мало-мальски сильный удар отдавался мучительной болью в спине. Значит, на такую прогулку лучшим напарником Хидзикате был Сайто.
Похоже, подумал Яманами, единственным моим оружием остался ум.
– Я пойду к гадателю, – сказал он.
* * *
Лиса сидела, обернув лапы хвостом. Рядом с ней в пожухлой от жары траве копошился смешной темно-рыжий зверек, чем-то похожий на приплюснутого сверху кролика с очень маленькими ушками. Лиса не обращала на него внимания. Это была очень старая храмовая лиса, перевидавшая на своем каменном веку немало чудес. Ее сестра, с трещиной поперек передней лапы, расположилась на отдых с другой стороны лестницы. А на каменной ступеньке, теплой даже в тени, сидел невысокий юноша в серых хакама и белом косодэ. Лиса знала, что юноша тоже принадлежит к породе оборотней, только не тех многохвостых, которые кланяются полной луне с черепками на темечках, расплачиваются с людьми листвяными деньгами и морочат ночных путников, а к тем, что объявились в старой столице совсем недавно, хвостов не имеют и ночных путников не морочат, а убивают. Впрочем, хвостатые сестрицы не возражали против такого соседства.
Командир первой десятки Окита Содзи понимал, что Сайто прав. Храм – точнее, рассеянные по склону горы храмовые постройки – окружала роща. На которую одного патруля мало. В которой не один труп – десяток спрятать можно. Впрочем, ронины, хлынувшие в столицу с наступлением смутного времени, трупов в этой роще не прятали – так бросали. Эту рощу они облюбовали для тайных ночных встреч и поединков. Чтобы предотвратить в этом месте убийство, не хватит сил всего отряда. А уж если труп где-то здесь укрыт… Значит, нужны глаза. Много острых, внимательных глаз. А глаза такие есть везде, ну почти везде. Нужно только знать, как приманивать.
Зверек на площадке щипал траву. Лисы одобрительно щурились. Солнце нехотя ползло к западным горам, дуреющие от жары цикады стрекотали, и этот монотонный, успокаивающий звук убаюкивал. Прошлепали по мощеной камнем дорожке босые ноги. Прошуршали сандалии-варадзи, прощелкали гэта. Гэта? Кто это сегодня в гэта и по какому случаю?
– Братец!
Окита открыл глаза. На пыльной мордашке Коскэ, привратникова сына, сияла щербатая улыбка.
– А что ты сегодня принес?
– А-а, Коскэ, Синдзи, Момоко! – юноша достал из рукава раз-два-три-четыре-пять – шесть слив. – Хватит на всех. А может, – спросил он устраивающуюся стайку, – кто-нибудь хочет морковку?
Сливы расхватали моментально, а от морковки вежливо отказались, и она досталась зверьку.
Мальчики одевались в старье, с родительского или братнего плеча – а вот Момоко, несмотря на жару, принарядилась. Пусть синее кимоно подвылиняло и перешито – но шелковое, пусть шпилька в волосах – не первой новизны, но лакированная. Раньше маленькая служанка из прихрамовой харчевни так не прихорашивалась.
– Ты сегодня такая красивая, Момоко, – улыбнулся Содзи. – Разве у тебя праздник?
– Ага, – Коскэ фыркнул, брызгаясь сливовым соком, – замуж ее выдают!
Содзи округлил глаза. Прислужницы из харчевен и чайных домиков начинали раненько, но десять лет – это даже для дешевой харчевни слишком!
– Ну тебя, – Момоко хлопнула мальчика рукавом по плохо выбритому темечку. – Не слушайте его, братец Содзи, он все напутал. Вовсе не замуж меня берут, а просто в хороший дом служить. Сегодня смотрины будут, вот хозяйка и приодела. Нравится вам? – она встала и покружилась, раскинув руки, чтобы показать узор на рукавах.
– Очень, – Окита одобрительно пощелкал языком. – И куда же тебя отдают?
Девочка подняла глаза к небу и уморительно сложила ладошки от благоговения.
– В дом самого господина Аоки, – восхищенно сказала она.
– Господин Аоки? – Оките хотелось как можно скорее перейти к делу, но как не дать Момоко поделиться радостью. Он наморщил лоб, словно припоминая, хотя прекрасно знал, о ком идет речь. – Это кто, купец из Камигата? Что ж, денежки у него водятся…
– Нет, что вы, – девочка снова села рядом. – Это придворный, господин Аоки Мицуёси, вот кто!
– Ба! Да ты высоко взлетела! – покачал головой Содзи.
– Ка-ак шмякнется! – подхватил Коскэ и стрельнул в Момоко сливовой косточкой.
– Ну хватит, – мягко одернул его Содзи. – Завидовать, брат, нехорошо, это последнее дело.
– А чего она расхвасталась! Ей хозяйка даже не сказала, куда ее отдают, а она уже расхвасталась, будто ее уже в императорский дворец берут!
– И вовсе я не расхвасталась! – девочка притопнула деревянной подошвой. – Я не спала, я слышала, как с хозяйкой господин Ато говорил!
– Ага, подслушивала! Завидовать нехорошо, а подслушивать – хорошо?
– Я не подслушивала! – Момоко готова была разрыдаться. – Я случайно услышала!
– Ладно, ладно! – Окита примирительно взял обоих за руки. – Будет вам ссориться, я о важном деле хочу поговорить.
– О каком? – тут же насторожился Коскэ.
Синдзи, который был заикой и потому стеснялся говорить, подался вперед всем телом. Окита понизил голос до заговорщицкого шепота.
– В этой роще или недавно убили, или же скоро убьют одного человека.
– Кого? – Коскэ заерзал от любопытства, Момоко приоткрыла рот.
– Не знаю, в том-то и дело. И если его еще не убили, мы постараемся сделать так, чтобы его и дальше не убили. Мне просто нужно знать, на этой неделе где-нибудь в этой роще находили тело или нет?
– Не, на неделе не было, – Коскэ огорченно покачал головой.
– А вы полазайте тут все-таки, посмотрите. Может, оно где-то лежит. Может, припрятано. Может, раскопана земля.
Коскэ и Синдзи переглянулись. Момоко прошептала:
– Страх-то какой!
– Мы посмотрим, – пообещал Коскэ.
– Спасибо, – тепло произнес Окита. – Они посмотрят, а ты, Момоко, знаешь что? Ты послушай у себя в харчевне, пока тебя не отдали в дом Аоки. Я завтра зайду и если ты что услышишь – скажешь мне, ладно?
Девочка кивнула.
– Я тебе еще одну шпильку подарю, – пообещал командир первой десятки Синсэнгуми.
Каменная лиса у ворот одобрительно усмехнулась в усы.
* * *
Квартал, зажатый между Шестой улицей и рынком, конечно же, не мог оставаться таким, как во времена достославного Абэ-но Сэймэя[23]23
Абэ-но Сэймэй (921 – 1005) – придворный гадатель при нескольких императорах, герой многочисленных легенд и художественных произведений.
[Закрыть] – несчетное количество раз он горел, разрушался от землетрясений, безлюдел во времена эпидемий, и только планировка улиц и переулков оставалась неизменной: вдоль-поперек, север-юг – восток-запад, основа и уток. Но дома в этих клетушках пространства за глинобитными заборами от века к веку менялись; подобно живущим в них людям, они росли, старели, дряхлели и умирали, в годы упадка на пустырях бывших садов селились лисы и совы, в годы процветания вновь разбивались сады, воздвигались стены, а пространство меж ними наполнялось гулом жизни.
Однако теперь, в жарких летних сумерках, когда луне самую малость не хватало до полного диска, господину Яманами Кэйскэ было отчего-то не по себе. То ли кансайский климат довел его-таки до лихорадки, то ли стыд погнал к лицу кровь – но бросало господина Яманами в пот, и не мог он отделаться от ощущения, что время здесь остановилось, и сколько он ни перебирает ногами, а все остается на одном месте. И лишь когда впереди показался бумажный фонарь с надписью «Гадатель Ямада Камбэй», Яманами замедлил шаг и перевел дыхание.
Оглянувшись на улицу за спиной перед тем, как войти, Яманами не удержался от усмешки. Он понял причину наваждения: гадальная лавка Ямады Камбэя была единственной открытой лавкой на улице, остальное пространство занимали дома зажиточных купцов за одинаковыми глухими белеными заборами. В садах за оградами пели цикады и лягушки, где-то наигрывала флейта, а пьяных песен еще не было слышно – ночь только начиналась; в душном воздухе ни дуновения, колокольчик-фурин над лавкой нем, бумажный листок, привязанный к язычку, неподвижен – так мудрено ли вообразить, что и время остановилось?
Яманами вежливо постучал веером по дверному косяку, и, услышав из глубины дома: «Входите!», вошел.
Внешняя комната, где хозяин принимал гостей, снова вызвала у Яманами ощущение остановившегося времени. Причиной тому была, по всей видимости, старинная ширма – единственное украшение комнаты. Ширма изображала сюжет из «Повести о Гэндзи»: дама Югао в ужасе созерцает гневный дух дамы Рокудзё, пока принц Гэндзи безмятежно спит. Цветная тушь уже несколько поблекла от времени, но благородство линий и поз завораживало. Нельзя было не проникнуться состраданием к несчастной красавице, которая вот-вот погибнет, не успев даже позвать любимого на помощь.
И вновь наваждение, нахлынув, спало: лавка как лавка и хозяин как хозяин – среднего роста, средних лет неприметный горожанин. Чем-то похож на господина Яги, приютившего Синсэнгуми в своем доме в пригороде Мибу.
– Чего желает господин самурай? – спросил хозяин, кланяясь. – Получить защитный амулет? Узнать скрытое прошлое? Предсказать будущее?
– Объяснить настоящее, – Яманами поклонился и извлек из рукава свиток.
Гадальщик дождался, пока гость опустится на татами, почтительно принял свиток и молча развернул. Яманами чувствовал себя все более неловко. Никогда он не был суеверным, не бегал по гадателям и не верил в приметы – а тут вдруг вот… Яманами попытался подбодрить себя тем, что к гадателю зашел не в силу собственного суеверия, но потому, что разыскивает суеверного преступника – однако не получалось.
– Это карта Столицы, – сказал гадальщик, – и на ней отмечены пять весьма почитаемых мест, расположенных в пяти точках силы. Я не вижу здесь особой загадки.
– Во всех этих местах были совершены убийства, – ровным голосом сказал Яманами. – То есть, почти во всех.
Гадальщик пригладил жиденькую бороденку, уже тронутую пеплом старости.
– А что, – таким же ровным голосом сказал он, – господин Яманами из отряда Синсэнгуми опасается, что его сочтут человеком невежественным, ежели он обратится к гадателю в открытую?
Яманами улыбнулся, снял шляпу-амигасу и положил ее рядом с собой.
– Возможно, эти убийства ничего не значат, – сказал он. – Возможно, это просто случайность. В Столице нынче режутся и топятся по поводу и без. Но мне показалось, что во всем этом есть какая-то… последовательность. Возможно, убийства совершает безумец – но и у безумцев есть свои, пусть и безумные, цели. Какую цель мог бы преследовать такой человек?
– В каком порядке были совершены убийства? – Гадатель опять склонился над картой. – Какое обнаружили первым?
– Вот это, – Яманами показал веером. – Бродячий монах у Конкайкомёдзи. Но труп нашли по запаху, а значит, он пролежал до того несколько дней…
– Где? – быстро спросил гадатель, глядя исподлобья на Яманами. – В каком месте храма?
– В пересохшей выгребной яме.
– Так-так… – в голосе гадателя слышался теперь неподдельный интерес. – А вот здесь? Часом не повешенный?
Ноготь, темный, как скорлупка ореха, уперся в точку возле храма Мёсиндзи.
– Да, – спокойно ответил Яманами. – Женщина.
– Женщина или девушка?
– Девушка. Молодая танцовщица.
– А третий, – палец Камбэя провел линию через реку, к деревне Кацура. – Утопленник?
– Невозможно сказать, как убит, но найден в реке, – кивнул Яманами.
– А о пожаре в храме Дайтокудзи я и сам слышал, – гадатель снова поскреб бороденку. – А не находили кого зарезанным неподалеку от Фусими-Инари Тайся?
Яманами улыбнулся. Суеверие или нет, но в проницательности гадателю нельзя было отказать.
– Нет. Пока нет.
– Ну что ж… – Ямада Камбэй приподнял брови. – Значит, он не успел замкнуть знак. Целью же этого человека является разрушение Столицы. Он оскверняет хранящие город святыни, да как еще оскверняет! Каждый труп связан с первоэлементом, превращенным в орудие убийства, порядок же смертей показывает, что сей человек желает поставить первоэлементы в состояние взаимопреодоления. Война первоначал, оскорбленных человеческой смертью, священные места, оскверненные трупами… Боги отвернутся, и город останется беззащитен.
– Перед чем? – поинтересовался Яманами.
– Не знаю. Что-то большое. Пожар, наводнение, вторжение войска… Он постарался весь город заключить в свое заклинание.
– Благодарю, – Яманами достал из рукава связку монет и обеими руками, подняв сначала до уровня бровей, протянул деньги гадателю.
– Это не все. Если я правильно прочел знаки – следующей жертвой будет ребенок. Скорее всего – девочка. И ее убьют, как я и сказал, железом, – гадальшик решительным жестом отодвинул деньги. – Остановите их, господин самурай. Если же у вас не получится… просто предупредите меня, чтоб я успел вывезти из города семью.
Яманами мысленно извинился перед Ямадой за то, что про себя считал его шарлатаном. Помощь гадателя оказалась неоценимой. Теперь Яманами знал – когда, кого, где и зачем.
Оставался вопрос «кто». Но стиль работы Синсэнгуми был таков, что этот вопрос, скорее всего, и задавать-то окажется некому.
* * *
Если господина Яманами прямо-таки преследовало ощущение того, что он провалился в эпоху Хэйан, то у Хидзикаты пытались это ощущение создать – весьма настойчиво, но безуспешно. Актеры, одетые в платье старинного покроя, изображали пылкую страсть кудесника Абэ-но Киёюки к встреченной им в лесу красотке. Киёюки не только ошибался насчет красотки, которая была миловидным воином, одетым в женское платье, но и злостно пренебрегал служебными обязанностями: ему полагалось поспешить во дворец, чтобы поскорее сотворить заклинание против ужасающей засухи… При виде жеманничающего воителя зрители попроще хохотали. Зрители из бывалых театралов покачивали головами: пьеса «Наруками» считалась несчастливой, и кроме того, была запрещена цензурой. В этот раз ее, правда, поставили под старинным названием «Четыре небесных царя и сосна у ворот». Выбор главы театра понятен: напомнить людям, что засуха и пострашней нынешней угрожала людям – и ничего, как-то справились. Но завсегдатаи помнили, что каждой постановке сопутствовали какие-то несчастья, и напряженно ждали не столько развязки, сколько подтверждения этому поверью. Что-то будет на сей раз: проломится доска на «дороге цветов»? Рукав актера затянет в поворотный механизм сцены – и хорошо, если актер успеет выскочить из платья, и дело ограничится конфузом… а то ведь старожилы до сих пор помнят, как от свечей загорелся костюм ситэ[24]24
Досл. «дейсвователь» – протагонист, исполнитель ведущей роли в театрах Но и Кабуки.
[Закрыть], как метался человек по сцене живым факелом, опрокидывая другие свечи, как зрители в панике бросились ко входу, топча друг друга и закупоривая узкие двери…
…Служанка из дома Оно спешит через лес, несет в шкатулке чудодейственную песнь-заклинание «Котовария», составленную самой великой Комати. На поляне служанку встречает злокозненный принц Хаякумо, обойденный престолом и обиженный на весь белый свет. Это он, чтобы взойти на трон, вызвал засуху в стране. Завладев же чудодейственным заклинанием, он в подходящий момент вызовет дождь, и тогда отцу-императору ничего не останется, кроме как отречься в его пользу… Само собой, слуги принца убивают бедняжку. А не в меру похотливого Абэ-но Киёюки, польстившегося на переодетого воина, и вовсе зарывают в землю живым.
– Выкопается, – уверенно сказал Сайто, прихлебывая прохладный чай. Потом подумал и добавил: – Фукутё, а что, если этот… пытается вызвать дождь? Или наоборот?
– Возможно, – кивнул Хидзиката.
Он не следил за происходящим на сцене, его больше интересовали зрители. Разглядывать ложу напротив откровенно было нельзя, и если бы Кусака Гэндзуй[25]25
Кусака Гэндзуй (1840–1864) – самурай из княжества Тёсю, еще один видный борец за императорскую реставрацию.
[Закрыть] не выделялся среди людей как пятиярусная пагода среди прочих строений Киото, можно было бы и упустить из виду компанию мятежников.
– Значит, этот длинный – Кусака?
Увы, знаменитый мятежник сидел за колонной, подпирающей галерею с ложами, и лица его разглядеть было нельзя. Впрочем, подумал Хидзиката, мысленно прикидывая ширину ссутуленных плеч рыцаря возрождения, в лицо его и не обязательно запоминать – с таким ростом он в любой толпе будет заметен.
– Кто с ним рядом? – спросил Хидзиката у гэйко-осведомительницы. Та, прикрывая рот веером, ответила:
– По левую руку – господин Миябэ из Кумамото. По правую – господин Ато Дзюнъитиро, вассал дайнагона Аоки. Тот, в накидке песочного цвета – Ёсида Тосимаро.
Господин Миябэ очень живо что-то втолковывал господину Ато, тот внимательно слушал, оба удачно развернулись боком к сцене, так что Хидзиката мог разглядеть их по меньшей мере в профиль. Ёсида же и вовсе чуть ли не лег на плечо своей гэйко[26]26
То же, что и привычная нам гейша – но в Киото более принято именно это наименование.
[Закрыть], и, со скучающим видом отвернувшись от сцены, рассматривал зал. Хидзиката благоразумно укрылся веером, Сайто поднес к губам чашку прохладного чая, глядя поверх рукава.
– Неприятный у них разговор, – заметил он, сделав два-три глотка.
Хидзиката улыбнулся. Действительно, хоть лицо господина Ато оставалось неподвижным, стиснутые на коленях руки говорили, что собеседника слушать ему не хочется. Что бы тот ни предлагал – он возражает, он против.
– Дайнагон – это звание или должность господина Аоки Мицуёси?
Умэко покосилась на него, словно не могла прверить, что столь невежественные люди бывают в природе.
– Господин Аоки Мицуёси – третий советник императорского двора, – проговорила она.
Хидзиката кивнул. Итак, доверенный человек одного из высших дворцовых чиновников встречается в театре с мятежниками, двое из которых возглавляют разыскные списки. Блестяще. Лучше не придумаешь.
– Где они остановились? – спросил он у Умэко. Та пожала плечами.
– Не знаю. Меня вызывали к ним в Тэрада-я, но в углу там лежали дорожные плащи. Живут они где-то в другом месте.
– Кто еще был в Тэрада-я? – спросил Хидзиката.
– Некий человек из Тоса, – Умэко подлила ему чаю. – О делах они при мне не говорили. Господин Кусака посадил меня на доску для го и одной рукой поднял к потолку.
