Текст книги "Дело огня (СИ)"
Автор книги: Александр Ян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Новой была только боль – настолько неожиданная, что в первый миг он даже не понял, кому она принадлежит. И лишь когда время вновь потекло и звон цикад ворвался в уши, он, цепенея, понял – птенца больше нет, а юный ронин на том берегу стремительно трезвеет от изумления.
– Господин, – Ато зашелестел травой. – Мы принесли ее.
– Хорошо, – он развернулся. – На том берегу молодой ронин, который только что зарубил Сиро. Подойди к нему. Заговори. Попробуй привести к святилищу. Он нужен мне.
Паланкин стоял на дорожке, ведущей к окуномия. Неприметный, простой, без знаков или рисунков, не новый и не старый – никакой. Откинув полог, он забрался внутрь.
Девочка проснулась. Вздрогнула.
– Не бойся, – прошептал он. Коснулся ее подбородка, вложив в движение как можно больше успокоительной ласки. – Я твой новый хозяин. Как тебя зовут?
– Момоко, – пролепетала она.
Момоко, персик. Щека, поросшая нежным пушком.
– Это слишком простое имя для моей невесты. Я буду называть тебя… госпожа Мурасаки.
– Вашей… невесты? – ресницы девочки затрепетали.
– Да. Неужели ты думала, что тебя берут в мой дом простой служанкой? Дай мне руку.
Девочка с отвагой невинности вложила горячие пальчики в его ладонь.
– Госпожа Мурасаки, – повторила она, не веря своему счастью. Сказка сбывалась. Замарашку Отикубо[47]47
Героиня «Повести о прекрасной Отикубо», японская Золушка.
[Закрыть] посетил прекрасный принц. Впрочем, эта бедняжка, скорее всего, даже понаслышке не была знакома с повестью о прекрасной Отикубо. Ведь даже бродячие кукольники были для нее недоступной роскошью – она знала только работу с утра до ночи. Рука под его пальцами грубей, чем его пятка.
– Ты будешь жить в моем дворце, – прошептал он. – Носить только самый тонкий шелк и есть только сладости. Пойдем.
– Во дворец?
– Нет, сначала в храм. Мы должны совершить свадебную церемонию…
Зачарованная девочка выбралась из паланкина, опираясь на его руку.
– Спать, – скомандовал он носильщикам – и те заснули стоя, послушно закрыли бездумные глаза. Мордашка девочки лучилась восхищением.
– Вы волшебник?
– Да, моя госпожа Мурасаки.
– А что вы еще умеете?
– Многое, госпожа Мурасаки. Хотите, я убью лягушку ивовым листом, как это сделал Абэ-но Сэймэй?
Девочка покачала головой.
– Не надо убивать лягушек. Они смешные.
Он улыбнулся
– Госпожа Мурасаки, вы умней, чем иные придворные Государя. В самом деле, не стоит никого убивать без причины. Осторожнее, госпожа моя. Здесь ступеньки.
Перед воротами внутреннего святилища он задержался, и охранники привычно застыли по сторонам. За дверью кто-то был. Два человека, уныло несущие службу – храмовая стража. Их он даже не собирался убивать, поразить волной – и только. Но было и нечто третье. Удивительное и беспокоящее. Нечто вроде огромной собаки.
Однако, усмехнулся он про себя. Сначала юный ронин, который срубил Сиро одним ударом, не успев даже протрезветь. Теперь – это существо в храме. Забавно. Неужели священные лисы Инари действительно существуют?
Решительным толчком он открыл ворота.
* * *
Самое паршивое – что преступника нужно брать с поличным, и никак иначе. А значит, придется рискнуть жизнью ребенка и осквернением святилища. Каннуси[48]48
Настоятель синтоистского храма.
[Закрыть], человек неглупый и незлой, сразу же указал Сайто на этот недостаток его плана. Сайто, глазом не моргнув, пообещал сделать все, чтобы не допустить убийства. Тогда каннуси добавил, что не только убийства нельзя допустить, но ни одна капелька крови не должна пролиться в окуномия. Скрипнув зубами, Сайто пообещал и это. И как теперь прикажете брать трех человек вооруженной охраны? Ножнами глушить? А ведь есть еще четверо, которых вельможа послал прочесать рощу. Ну, за этих можно не волноваться – Окита с Нагакурой позаботятся.
– Не спать, они здесь, – скомандовал он, выглядывая в щель ворот святилища.
Вельможу он не принял в расчет. Что-то такое хлипкое, мелкое, идет – как по воздуху плывет, да еще и одет по-дворцовому, платье топорщится, штаны по земле волочатся, черная шапка поблескивает лаком… Кто мог ожидать, что этакий принц Гэндзи выхватит меч и примется им махать, да еще так споро? А Суэкато и меча выхватить не успел, обвалился распоротым мешком. Девочка даже не закричала – то ли не успела ничего понять, то ли одурманена. Зато закричал Сайто – набрал полную грудь воздуха и заорал так, чтобы услышала вся третья десятка, а заодно и патруль Окиты у второго коридора ворот-тории:
– Здесь Синсэнгуми! Бросай оружие!
«Принц Гэндзи», оружия, конечно, не бросил. Он извернулся из-под удара и толкнул вместо себя девочку – туда, куда должен был упасть сверху клинок. Не будь Сайто левшой, жертвоприношение состоялось бы. Но противник ожидал правшу и жертву толкнул под удар с правой, а сам ушел влево. Белый шелк верхней его одежды распался под догнавшим клинком, и в первый миг Сайто подумал, что развалил мерзавцу плечо, но тот так лихо сиганул на алтарь, как и здоровый не смог бы. Мелькнуло в прорехе красное… нет всего лишь шелк нижнего платья, досада какая! А следующим прыжком вельможа метнулся через ограду и был таков.
– Наму Амида Буцу, – выдохнул Ёситака и замахал руками, творя знаки от нечистой силы.
Сайто с разворота врезал ему по роже.
– Вперед! Взять ублюдка!
Что-то мешало. Визжало, тыкаясь головой в живот, цеплялось за пояс и хакама.
Сайто оторвал от одежды тощие лапки перепуганной девчонки, стряхнул ее с руки, пихнул под алтарь с гадальным шаром и забыл о ней прежде, чем выбежал из ворот окуномия. Он помнил только одно: Окита.
И тут на него бросились двое в черном.
* * *
– Ну, чего застыл?
Ран обернулся и увидел высокого мужчину в черном хаори.
– Надо уходить, пока не набежали патрульные. По ночам здесь шастают Мибуро.
Слово «Мибуро» подействовало как ковш холодной воды в лицо. Кем бы ни был зарубленный, грабителем или сёгунским убийцей, торчать над его трупом с окровавленным мечом в руках не стоило. Ран достал из-за пазухи лист бумаги, стер с лезвия кровь, вложил меч в ножны и только после этого зашагал вслед человеку, которого узнать-то узнал сразу, а имя вспомнил только сейчас. Ато Дзюнъитиро, вассал суеверного господина Аоки.
Не время было спрашивать, что господин Ато изволит делать на горе Инари, луной любуется или разбоем промышляет. Для разговоров существует белый день, а ночь – для того, чтобы убивать впотьмах, а потом бежать и скрываться.
«Как я устал от этого, – подумал Ран. – Боги ненавидят меня – за что? Чем я так нагрешил в прошлой жизни?»
Он всем сердцем привержен был учению Будды, но в свободный день пришел сюда, в синтоистский храм, чтобы спросить о воле богов при помощи гадального шара омокару. Потому что сил уже никаких не было жить, и умирать тоже было нельзя – все равно что убежать в разгар боя и товарищей бросить, сказал Рёма, и был, конечно, прав… Он хорошо придумал, Рёма, – чтобы или господин Кацура, или господин Сакума как-нибудь пристроили его на учебу к варварам. Перенять их науку, сделать Японию богатой и сильной. Вот только ни Рёма, ни господин Кацура не знали, что делать с запахом крови, который везде мерещился Асахине Рану по прозвищу Тэнкэн. А когда людской разум ничего придумать не в силах, за советом идут к богам. К старым богам, богам этой земли, жившим тут до того, как Будда и над ней пролил свой свет. Юноша уважал буддийских наставников, но он и без спроса знал, что они ему скажут: не греши, не убивай. А как не убивать, если сильный пожирает слабого. и нет от этой напасти никакого лекарства? А чего нельзя вылечить лекарством – лечат лезвием. Так или иначе.
Так он думал до этой зимы, пока Рёма ему не вложил ума в голову. До сих пор было стыдно – он ведь убивать Рёму пришел тогда, и ведь убил бы, не будь господин Рёма так хорош на мечах. А сейчас и вспомнить стыдно, и рад бы бросить кровавую работу, да как? Слово «телохранитель» пишется тремя знаками: «использовать», «сердце» и «палка». Если палку нельзя использовать – то кому она нужна? И разве сердце не велит защищать благодетеля – то есть, гоподина Кацуру?
Короче, он решил спросить у Инари: стоит ли ему принять обеты убасоку[49]49
Убасоку – человек, принявший более строгие буддийские обеты, но не ставший монахом.
[Закрыть] или лучше остаться воином?
Начал с того, что купил кувшинчик сакэ для подношения, а как дошел до храма, увидел, что никто не несет ни сакэ, ни риса – и обругал себя дураком: конечно, это же Инари, ей риса и сакэ в дар не несут, зачем ей, весь рис и так – её! Тут уже можно было, наверное, назад поворачивать – раз день не задался, так и до ночи удачи не будет. Но он полгорода прошел по жаре, не ел – не пил, постился, и когда еще будет свободный день? Словом, Асахина продолжал упрямо подниматься на гору, по дороге купил красной бумаги и хотел написать стих, но и стих не складывался, только зря тушь испортил и бумагу замарал. И когда закончилась длинная очередь паломников и Асахина встал перед гадальным камнем, закрыв глаза и всем существом сосредоточившись на вопросе, череда неудач завершилась окончательным крахом: поднимая камень, он рванул его слишком резко, и тот вовсе выскользнул из рук, чудом не грохнувшись на ноги следующему паломнику. Словом, богиня сказала не просто «нет, не надо становиться убасоку», а что-то вроде «катись отсюда, головорез Тэнкэн, я и разговаривать с тобой не хочу!»
Ран добрался до какого-то пруда и выпил все сакэ, что принес для богини. Вечерело: пока шел, пока на гору поднимался, стих пытался сложить, в очереди стоял – уже и солнце на горы присело. Ран плеснул немного сакэ в пруд – несколько жирных карпов, поводя плавниками, поднялись к нему и стали требовательно пучить глаза: позвал – корми. Ран плеснул еще немного сакэ: еды нет, а пить – пейте. С невысокого постамента осуждающе смотрела каменная лиса. Ран повернулся к ней спиной. Допил остальное, прилег на траву отдохнуть немного перед дорогой – и сам не заметил как уснул. Даже не уснул – поддался пьяной дремоте, а вполуха все равно слушал, что вокруг творится. Потому и успел зарубить напавшего, толком не придя в себя – услышал как одежда зашелестела, почувствовал тень, холод какой-то, и…
Погадал на омокару, нечего сказать. Теперь иди вот за господином Ато, сам не зная, куда…
Вниз, вниз и вверх по склону, в небе хороводят верхушки деревьев и белая луна, похожая на круглый подвесной фонарь. Глупо, подумал Ран и остановился. Господин Ато в своем черном сразу же потерялся среди теней, и Ран остался один. Ночные рощи вокруг храма Инари были совсем не такими пустыми, какими казались. Где-то тявкнула то ли собака, то ли лиса. Лиса, наверное – они были тут везде, самые старые – на вросших в землю и заросших вьюнком постаментах, вон, еще одна таращится из лунного пятна, а за ней чернеет провал ворот-тории, словно проход в мир духов и богов. Спутница богини кивала остроухой каменной головой, приглашая туда.
И тут сверху раздался звук, который ни с чем не спутаешь: лязг мечей. И чтоб уж совсем все стало ясно, чей-то зычный голос прогремел в темноте:
– Здесь Синсэнгуми! Бросай оружие!
Определенно, определенно Асахина Ран не пришелся по нраву госпоже Инари – сразу и крепко…
* * *
Было больно. Тот, кто в эту эпоху носил имя Аоки Мицуёси, не сразу понял это. Ему давно не было больно, уже несколько сотен лет. Отзвуки чужой боли он ощущал, а ему самому никто не мог причинить вреда, – а вот сейчас поперек спины горел рубец. Непростой, видно, меч был у того высокого оборотня – недаром скользнуло по его лезвию голубым огнем. Дрогнули и разорвались, больно ударив, еще две нити. В гневе Аоки выпрямился, бросил меч и пошел обратно к окуномия. Остановился в густой тени, не доходя пары шагов до четы сторожевых каменных лис. С той стороны тории стояли двое, фигуры озарены мерцающим голубым огнем. Господин Аоки сморгнул, отделяя призрачное от явного, и обычным, смертным зрением уловил в ярком лунном свете двух юношей в светлых накидках с узором из «горная тропка», а рядом с ними еще людей. Сердце затопила ледяная ярость – это отбросы, эти оборванцы, как он мог принять их за божественных воителей? Он поднял руку ладонью вперед и толкнул воздух
Мир вокруг них колыхнулся, как отражение в пруду, ветки сливы дрогнули и застыли, а потом невысокий юноша нырнул навстречу. Волна ужаса остановила, даже свалила бы человека, в этом дайнагон был уверен. Его волну не удавалось преодолеть ни яростью, ни доблестью, ни… но навстречу ему летели не ярость или отвага, а… спокойное внимание служанки, заметившей пылинку на лакированной поверхности.
Аоки повернул руку, сделал шаг вперед. Что-то рыжее, с теплой кровью, брызнуло из-под ног. Он не упал, конечно же, не упал, не мог упасть, даже не потерял равновесия – только потратил лишнюю долю секунды, неважную в этом плотном мире, обычно не важную…
И еще прежде, чем (тройной выпад: плечо-плечо-горло!) сталь коснулась дайнагона, его обожгло болью еще раз, словно плеснуло в него по клинку слепящим солнечным светом.
Одинокая лисья тень на площадке одобрительно кивнула.
* * *
Люди в накидках цвета асаги набегали снизу, и Тэнкэну оставалось только броситься вверх по склону, петляя меж коленчатых бамбуковых стволов, кое-как перескакивая низкие кусты и проламываясь сквозь высокие. Он был одет в темное, погоня – в светлое, поэтому он видел их лучше, чем они его. Он надеялся потеряться там, где заросли погуще, броситься наземь и пропустить погоню вперед, но Синсэнгуми воспользовались численным превосходством и рассыпались веером, перерезав ему дорогу вниз и загоняя его к окуномия.
Этого нельзя было допустить. В тесном пространстве внутреннего святилища его неизбежно завалят числом – а ведь там тоже наверняка засада!
Так и есть – впереди кто-то отчаянно рубился. Асахина принял решение: развернуться, атаковать того, кто ближе и бежать вниз. Пока они сообразят, что случилось, пока развернутся…
Он нырнул в первое же попавшееся место потенистей и припал на колено, чтобы белеющее в темноте лицо не выдало раньше времени. Левой рукой зачерпнул земли, покусал язык, добывая из пересохшего рта немного слюны, и начал размазывать грязь по лицу. Кровь гудела в ушах, как храмовый колокол. Прямо на Асахину снизу бежал невысокий юноша в белой повязке командира. Асахина изготовился выхватить меч, как вдруг раздался крик боли справа и надсадный хрип слева. Оба звука Асахине были хорошо знакомы: так кричит тот, кого рубанули по руке или ноге, так хрипит тот, кому распороли грудь. Кто-то обрушился на поднимающихся снизу Синсэнгуми.
Тэнкэн выжил во множестве уличных стычек, потому что в бою ни азарт, ни страх не овладевали им полностью: он всегда сохранял хладнокровие, обычно чуждое людям его возраста. Двое в черном, ударившие на Синсэнгуми с флангов, были как-то подозрительно похожи на давешнего типа, что напал у озера. Еще с двумя такими же рубился у ворот окуномия какой-то «волк Мибу». Тэнкэн не собирался никого убивать сегодня – он и нападающего-то зарубил только спросонок, и если бы тот не схватился за оружие – дал бы ему уйти спокойно. Но в этой драке, кажется, у него союзников не было… Оставалось ждать, пока враги проредят друг друга и выскользнуть через образовавшуюся брешь.
Тут откуда-то с ограды окуномия спрыгнул еще один человек – ростом не выше Тэнкэна, одетый как каннуси. Вытянул руку перед собой, наступая на молодого командира. Чего хотел – непонятно, но Асахина вдруг почувствовал, как будто дрогнул весь мир. Словно натянутую ткань дернули за угол и пустили по ней волну.
От страха желудок подкатил к горлу. Но одетому в белое колдуну его чары не помогли: юноша в белой повязке нанес три удара, слившихся в один, и колдун повалился навзничь.
Асахина понял, что лучшего момента для бегства не будет, и прянул вперед, рассчитывая убить или ранить с первого удара. Он уже видел этого юношу в деле, и полагался больше на неожиданность, чем на свое искусство.
Не сложилось. Сталь ударила в сталь, в обороне молодой «волк Мибу» оказался не хуже, чем в атаке. Тот, что отбивался у ворот окуномия, покончил с обоими противниками, и бежал теперь сюда. Асахина понял, что пришло время умирать: в одиночку он как-нибудь выстоял бы против этого юноши, но два бойца такого уровня – это было слишком даже для него.
Он продолжал наступать, еще надеясь пробить оборону юного «волка» и бежать – как вдруг его противник зашелся кашлем, а с двух сторон к коридору тории выскочили черные тени…
* * *
– И что же было дальше? – холодно спросил командир.
– Он… прикрыл меня, – Окита сидел, не смея глаза поднять на Кондо, теребил складку хакама.
– Что-что он сделал?
– Прикрыл меня. Подставил свой меч под удар того, черного.
Все молча переглянулись. Сайто на вопросительный взгляд командира кивнул:
– Так и было. Одного нападающего взял на себя я, другого – Тэнкэн, если это был он.
– Вы хотите сказать, эти двое справились со всей первой десяткой? – уточнил Яманами.
Окита обреченно кивнул. Он знал Устав: если ты обнажил меч – убивай. Если твой противник ушел живым, наказание тебе – сэппуку. Внутренне Окита уже согласился с приговором и хотел попросить себе в напарники Сайто, у того верная рука.
– Не только с первой – с третьей тоже, – сказал будущий кайсяку[50]50
Кайсяку – секундант при совершении харакири, отрубающий голову самоубийце, чтобы прекратить его мучения.
[Закрыть]. – По правде говоря, мечники они так себе. Просто быстры не по-людски. Я из дыхания выбился, пока не давал тем двоим у ворот себя убить.
– Итак, вас связали боем, – подытожил Яманами. – А тем временем еще несколько человек подбежали и унесли труп Аоки?
– Да, – кивнул Окита. – У меня прошел приступ, я вступил в бой – и Тэнкэн в этот момент бежал тоже.
– Четверо убитых, – глухо подытожил Хидзиката. – Девять раненых. Три дезертира. Храм осквернен. Тэнкэн ушел. Аоки убит. Носильщики околдованы и не помнят даже как оказались у Фусими-Инари. Девочка-служанка без сознания и, похоже, не выживет. Что с ней, Сайто?
– Я не знаю. Госпожа Яги говорит, на ней нет ни единой раны, но она словно бы… тает. Ей страшно, она позвала монаха, чтоб выгнал из девочки злого духа, но…
– Но даже если она выживет, на основании показаний ребенка нельзя будет осудить вельможу, – заметил Яманами.
– И все-таки жертвоприношение мы сорвали, – сказал Нагакура. – Или… нет?
– Суэкато зарубили в окуномия, – бесстрастно сказал Сайто. – Правда, Суэкато не женщина, не ребенок, да и особой невинностью не отличался. Но все же по сути храм осквернен. Остается надеяться, что госпожа Инари… оценит чистоту намерений человека, защищавшего ее святилище, и… не отвернется от Города…
Все удивленно воззрились на него, даже мысленно прощавшийся с жизнью Окита.
– Сайто, ты часом не того… не поверил ли сам в это колдовство? – спросил Нагакура.
– Нет, Симпати. Я верю только тому, что видел своими глазами. А своими глазами я видел человека, способного без опоры вскочить на ограду храма. С места. После того, как я рубанул его по спине. Я видел двоих плохих фехтовальщиков, которые чуть не отправили меня к Желтым Источникам. Я видел их трупы – меньше, чем за час они разложились до того, что плоть начала отпадать с костей. Видел носильщиков, которым так отвели глаза, что они себя не помнят. Видел тело этого труса Ёситаки, из которого зачем-то слили кровь. Видел ребенка, умирающего по непонятным причинам. Что-то тут есть. Я не знаю, действует ли заклинание, которое этот мерзавец наложил на город. И самое главное – не хочу проверять.
– Ты, Сайто, умеешь ухватить сразу главное, – сказал Кондо. – Вся эта дрянь с колдовством и осквернением храмов – лишь подготовка к чему-то большему. К чему? Вот что мы должны узнать и предотвратить. Они торопились, эти колдуны. Что-то должно произойти в ближайшие дни, а мы тут сидим и лапшу тянем.
Кондо решительно поднялся.
– Утром я пойду в резиденцию господина Мацудайра и скажу, что дело об убийстве монаха закончено, живыми взять негодяев не удалось. Когда вернется человек Ямадзаки, сразу его ко мне! Остальным привести отряды в полную боевую готовность. Я хочу, чтобы мы по первому же знаку господина Мацудайра были готовы всеми силами выступить.
– Значит ли это… – Окита прочистил пересохшее горло, – что моя казнь откладывается до завершения дела?
– Что? – Кондо даже головой потряс от неожиданности. – Какая казнь? О чем ты, Содзи?
– По уставу я должен совершить сэппуку, – тихо, но четко проговорил Окита. – Я позволил Тэнкэну уйти живым.
– Сэппуку? – рявкнул Кондо. – А воевать кто будет? Сэппуку ему! Размечтался! Спать, отдыхать, пить лекарства! До полудня! Сайто, проследи! Весь жир из него выпусти, если он будет забывать! Сэппуку ему, надо же…
И, продолжая ворчать, командир размашисто зашагал через сад к своей комнате.
– Ну, ты придумал, в самом деле, – Хидзиката фыркнул. – И как только тебя такая дурь в голову пришла?
– Неужели я, – горько осклабился Окита, – слишком хорош для нашего Устава?
– Ты достаточно хорош для нашего Устава, – строго сказал Хидзиката. – Особенно для этого пункта. Который придумали не для тебя, а для любителей почем зря трясти мечом.
– Идем, – Сайто хлопнул Окиту по плечу. – У меня приказ: напоить тебя лекарством и уложить спать.
* * *
– Значит, Синсэнгуми ждали там господина дайнагона Аоки, – Кацура прищурился, глядя куда-то поверх головы Тэнкэна. – Интересно. И что же было дальше?
– Я нагнал господина Ато с телом господина Аоки на руках, – сказал Тэнкэн. – Господин Аоки был еще жив. Странно – он посмотрел на меня и улыбнулся. Я предложил помочь, а он так переглянулся с господином Ато, улыбнулся и покачал головой. Я готов был поклясться, что он был мертв раньше, чем коснулся земли. Ему нанесли три удара сразу, вот так, – юноша показал рукой на себе. – А он улыбался…
– Окита Содзи, – задумчиво произнес Кацура. – Лучший клинок Синсэнгуми и один из лучших клинков страны. Господин Аоки недолго будет улыбаться. А тебе повезло.
– Не думаю, – покачал головой Тэнкэн. – Кажется, боги… кажется, они ненавидят меня.
– С чего ты это взял? – удивился Кацура.
Тэнкэн вздохнул, надеясь отделаться односложным ответом – но слова вдруг полились потоком, и хорошо хоть не слезы, подступившие к самому горлу. Он говорил об отце, от которого ни мать, ни сын, ни дочери, ни слуги не слышали доброго слова. О матери, истаявшей от чахотки. О том, как он, не выдержав бесконечных побоев, поднял на отца даже не руку – меч, пускай и деревянный. Как бежал из дома, а вслед нему неслись отцовские проклятия. О троюродном брате, веселом и сильном юноше, казненном за причастность к убийству министра Ии. О том, как, полный стремления отомстить за брата, он пешком добрался до Эдо и там встретился с рыцарями возрождения. Как легко было жить какое-то время чужим умом, убивая по приказу ночью и напиваясь днем. Как Рёма Сакамото увидел в нем, почти совсем одичавшем, человека и повез с собой в Кобэ… Как мучилось тело от морской болезни – а душа, казалось, очищалась соленым ветром. Как завораживающе красива была на ходу машина, сердце железного морского дракона. Как хотелось познать эту силу и повелевать ею – и как все эти надежды рухнули здесь, в Столице. Господина Сакума не оказалось в его резиденции, а на господина Кацуру, чьему великодушию Рёма препоручил юного друга, этот самый друг навлек беду, когда всего-то захотел вопросить о воле богов в святилище Инари.
– Ну полно, полно, – прервал его излияния Кацура. – Ты бы сильно подвел меня, если бы позволил себя схватить или убить, это правда. Но ты не дался им ни живым, ни мертвым, и не твоя в том вина, что люди Аоки оказались болванами, а сам он – суеверным петухом. Надо же, придумал – голой рукой отразить удар Окиты.
– Он… он колдовал, – тихо сказал Тэнкэн.
– И много наколдовал? Не будь суеверным, Тэнкэн. Ты еще станешь повелителем машин. Еще оседлаешь своего дракона. Верь в это, и не верь во всякие глупости.
И господин Кацура засмеялся так заразительно, что Асахина засмеялся вместе с ним.
– А чтобы волки Мибу не затравили тебя раньше, чем ты оседлаешь дракона – я спрячу тебя у Икумацу, – голос господина Кацуры снова стал серьезным. – Умойся как следует – и пойдем.
* * *
– Синсэнгуми ждали нас, – голос дайнагона Аоки был тих и ровен. Ни малейших признаков гнева. Что же тогда давило на плечи, что сгущалось в ночном воздухе, пронизанном косыми столбикам лунного света?
– Ваш ничтожный слуга… – Ато проглотил застрявший в горле ком, – был неосторожен…
– Ты полагаешь? – из-под юношеских ресниц вяло блеснули глаза тысячелетнего старца. – Ты желаешь принять наказание, Ато? Или это всего лишь формальная фраза, дань вежливости?
Ато снова сглотнул. Лгать господину дайнагону бесполезно, он знал это с пеленок.
Раздернув одежду на груди, Ато достал из-за пояса короткий клинок.
– Я должен выйти в сад, – сказал он. – Негоже пачкать кровью хорошие циновки.
– Сядь, – улыбнулся господин дайнагон. – Я знаю, что ты в любой момент готов умереть ради меня, и поверь – если мне понадобится твоя кровь, я не позволю тратить ее так бездарно. Твоей вины в случившемся нет, скорее всего – тебе не хватает разумения, но это объяснимо, ведь ты еще так молод…
– Господин! – Ато ткнулся головой в пол. Теперь он ощущал, как от повелителя нисходят на его несчастную измученную душу милосердие и ласка.
– Разумение приходит с опытом, – продолжал господин Аоки. – И знаниями. Ты хочешь о чем-то спросить? Спрашивай.
– Мальчик, – Ато понял голову. – Хитокири Тэнкэн. Я не умею читать в сердцах, но он был бы гораздо лучшей пищей, чем этот трус из Синсэнгуми. Почему вы велели мне отпустить его?
– Потому что это хитокири Тэнкэн, – господин дайнагон словно бы даже удивился вопросу. – Он полезен нашему делу, а в будущем сделается еще полезней. Ты ревнуешь, – губы дайнагона тронула улыбка. – Напрасно. Человеку нужны две руки. Вы талантливы оба, и я хотел бы видеть вас обоих у себя на службе. Но правая рука всегда важней, чем левая. Твой род служил мне из поколения в поколение. Твой прапрадед стал моим птенцом. Никогда человек со стороны не будет значить для меня больше, чем потомственный вассал. Приемыш – одно дело, сын – другое.
– Господин, когда… когда вы изволите посвятить меня в таинство?
– Не сейчас, Дзюнъитиро. Птенец сразу после посвящения беспомощен и слаб. Я не хочу потерять тебя так же легко, как этих пятерых сегодня ночью. Их я сотворил наспех, они были нужны мне только для этого дела. Тобой нужно будет заняться как следует. Потерпи. Нужно пережить это лето.
Ато вдохнул поглубже и набрался смелости задать третий вопрос:
– Господин, скажите, удалось ли нам задуманное?
– Не знаю, – не будь Ато вассалом господина дайнагона с детства, он не смог бы уловить в голосе повелителя оттенка беспокойства. – Боги бывают капризны, Инари – в особенности. Иногда разгневать их очень легко, иногда – трудно. Ближайшее время покажет, удалось нам разрушить защиту Столицы или нет. Однако не все зависит от богов и от нас. Предоставленной возможностью нужно суметь воспользоваться. То, что наших усилий не заметят и не оценят – неважно. Плохо, если созданные нами возможности будут просто упущены.
– А вы сами… вы не боитесь гнева богов?
– Я его… опасаюсь. И принимаю меры к тому, чтобы на меня он не пал. Но поверь мне, если страну откроют для варваров, гнева богов можно будет уже не бояться. Боги покинут нас навсегда.
– Почему, господин?
– У варваров есть свой Бог. Там, куда он приходит, другим богам места нет. Слыхал ли ты, например, о восстании в Симабара?
– Конечно, господин. – Ато улыбнулся. Это было самое большое восстание за два с половиной столетия сёгуната, и столица хранила своеобразную память о нем: весёлый квартал носил имя Симабара: дескать, там всегда шумно и людно, словно мятеж творится. А может, в насмешку над девушками из христианских семей, которых после мятежа продавали в веселые дома сотнями… – Но ведь восстание было подавлено…
– О, да. Оборванцы, из которых меньше трети было воинами, год с лишним держались против стотысячной армии. Армии больше той, что Токугава привел в Сэкигахара… – взгляд господина затуманился, и Ато ощутил внутренний трепет: господин говорил о событиях, которым сам был свидетелем. – И замок держался бы еще годы, когда бы не пушки других варваров… Такой позор. Войска Мацудайра праздновали победу, а им всем следовало бы вскрыть животы от стыда. И если Бог варваров так силен, что шайка оборванцев могла противостоять отборным войскам сёгуна – что же будет, когда они войдут в страну в полной силе и оружии? Что будет, Ато?
Ато молчал, пораженный ужасным видением: орды бородатых краснолицых под знаменем креста.
– Наши боги слабы, Ато. Они молчали все время, пока сёгуны отнимали власть у их потомков. Пусть отойдут в сторону и уступят дорогу новым богам.
– Господин! – Ато осенила догадка, слишком прекрасная, чтобы оказаться правдой.
– Помнишь, что писал великий Мотоори в комментариях к «Делам былых времен»? – господин улыбнулся. – Боги некогда были людьми. Они жили на земле, а потом умирали и покидали ее, уступая место новому поколению богов.
Дайнагон Аоки чуть наклонился вперед, и лицо его исполнилось вдохновенного света.
– Я буду лучшим богом, нежели они, Ато. Я не покину ни свой народ, ни своего государя.
* * *
Окита проснулся с тяжелой головой, ощущением ломоты во всем теле и нарастающим в груди позывом к кашлю. Но по глазам разбудившего его Сайто было видно, что подай Окита хоть вид, что болен – и Сайто тут же погонит его обратно в постель. Поэтому он рывком поднялся, не давая повода прикасаться к себе – а вдруг жар? – в три глотка осушил теплую травяную пакость от простуды из запасов Хидзикаты, и принялся надевать хакама.
Солнце стояло уже высоко, но еще не поднялось над крышей дома. Значит, не полдень. Кондо велел спать до полудня, Сайто разбудил раньше.
– Что случилось? – спросил Окита.
– Как ты себя чувствуешь? – вместо ответа спросил Сайто.
Они были ровесниками, но Сайто вел себя как старший брат и имел на это все основания. Пока Окита сначала учился, а потом преподавал в фехтовальной школе Кондо, Сайто охранял купцов от бандитов или выколачивал для бандитов долги из купцов – словом, он с шестнадцати лет вел жизнь наёмного бойца, а с пятнадцати числился в розыске за убийство. Не приюти Сайто в свое время «Сиэйкан», голова его уже торчала бы на шесте у тюремных ворот бесполезным назиданием другим мастерам резьбы по горлу.
Окита был лучшим фехтовальщиком, но предпочитал не задаваться вопросом, что было бы, сойдись они с Сайто не в учебном, а в настоящем бою. Господин Кондо, отец господина Кондо, научил Окиту отменно владеть мечом. Улица обучила Сайто отменно владеть всем. Что подворачивалось под руку, то и становилось оружием: хоть булавка, хоть метла, хоть свои же сандалии. Не говоря уж о знании приемов, которые на сиаидзё[51]51
Площадка для поединков в кэндо
[Закрыть] попросту запрещены, и о полной, совершенно хладнокровной безжалостности.
