Текст книги "Дело огня (СИ)"
Автор книги: Александр Ян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Что за ночь, – инженер досадливо поморщился.
Сайто внутренне с ним согласился. Ночь – как картинка: вверху звезды, внизу светлячки, сосны шумят, и где-то в отдалении хнычет сякухати[104]104
Бамбуковая флейта
[Закрыть]. Еще бы и бамбук, совсем бы вышла уличная гравюра на три краски…
– А вон, кажется, за нами идут, – инженер подобрал меч. Его мундир не был приспособлен для ношения оружия – зачем железнодорожнику? – и дайто он весь день таскал как трость, то подмышкой, то в руках. А револьвер вернулся в портфель.
Над тропинкой парил фонарик – человек, несущий его, был одет в черное.
– Вам не кажется, – спросил инженер, – что здесь несколько перебирают по части принципа югэн[105]105
Югэн – суть, скрытая красота – эстетическая концепция искусства Но.
[Закрыть]?
– Недобирают, вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что решения здесь принимает не Синдо. Его бы воля – стоял бы здесь кирпичный барак, а не этот домик.
– Господа просят вас к ужину, – сказал сопровождающий. Асахина спустился с крыльца, но речь продолжил, словно слуги тут и не было:
– И не госпожа Мияги, которая терпит японское, только пока ей это удобно. И не господин Мияги, который никогда не мог сказать, красиво ли то, что бесплатно. Кто-то еще.
– Я не помню, чтобы ваш коллега Ато интересовался стариной.
– Немногие интересуются воздухом, которым дышат, – Асахина, шагая за слугой, быстрым, но осторожным движением поймал светлячка, разжал ладонь… Светлячок улетел, осветив на миг лицо инспектора – совершенно безмятежное, даже веселое. Асахина позавидовал этому человеку, и тут же упрекнул себя.
Всхлипывания сякухати становились все громче. Нельзя сказать, что флейтист играл плохо – напротив, хорошо, дьявольски хорошо. Флейта подвешивала душу между несбыточным и потерянным – и медленно, безжалостно истязала. Асахина вспомнил вдруг одну из самых ранних своих печалей – смерть сверчка в бамбуковой клеточке.
Потом он слишком рано и болезненно понял, что умирают не только сверчки.
Флейта одну за другой воскрешала все потери – но не для того, чтобы подарить утешение, о нет. Ей нравилось издеваться над беспомощностью человека перед лицом мира.
Не хотелось вписываться в эту картину, в эту чужую, недобрую декорацию – которая так настойчиво затягивала сентиментального ронина из Мито. Нужно было чем-то возразить, и он прочитал из Иссы:
Громко пукнул конь —
И подбросил светлячка
В воздух высоко.
Инспектор хохотнул.
– С вами не так все плохо, господин инженер, как я боялся поначалу. Ваши стихи?
– Нет. Кобаяси Исса из Синано. Он мало известен, хотя в лучших своих стихах не уступает Басё.
Слуга остановился у ворот усадьбы и перегнулся пополам:
– Сюда, пожалуйста.
Его фонарь больше не требовался – каменную дорожку к дому освещали стеклянные шары. На полпути к крыльцу Асахина услышал скрип и стук засова: ворота, пропустив их, закрылись.
– Обстоятельные люди, – сказал инспектор. – Хороший флейтист, крепкие засовы.
– Вы не любите музыку?
– Люблю. То, что можно высказать, можно понять.
– Я понимаю, – инженер сжал губы и внимательно, как на глубоко ушедшую в плоть занозу, посмотрел на свой меч. – И музыку, и музыканта.
Дверь им открыла сама госпожа Мияги, действительно одетая как дама эпохи Намбокутё. В этом костюме, конечно, протягивать ручку для поцелуя было уж никак невозможно, и она поклонилась.
– Счастлива приветствовать вас!
– Прическа сасэгами вам необычайно к лицу, – сказал Асахина, поклонившись.
Длинные волосы госпожи Мияги и вправду блестели не хуже горного угля, и белым огнем горела на затылке отделанная опалами заколка, а дальше укрощенная роскошь спадала до самой поясницы.
– Такая честь для нас, – сказал Сайто.
Женщина, не поднимая головы, изящно посторонилась – как отплыла в облаке своих одежд, поменявших фасон, но не цвет: все те же морские переливы, только на сей раз – отливающие золотом.
– Мы отпустили почти всех слуг. Частный прием.
Женские наряды эпохи Камакура, на взгляд Сайто, выгодно отличались от неудобоносимых конструкций времен Эдо. И – он скосил глаза на одну из женщин – от костюма эпохи Нара. Наилучшее сочетание роскоши и удобства: сбрасываешь просторные, не стянутые поясами утики и однослойные хитоэ – и вот ты в ути-бакама и практичном нижнем кимоно[106]106
Утики – кимоно на подкладке, надеваемое под верхнее, узорное кимоно – уваги. Хитоэ – легкая накидка без подкладки. Ути-бакама – широкие нижние брюки.
[Закрыть]. Разве что мужской костюм эпохи Эдо лучше… Особенно под конец. Практически идеальное сочетание, как в смысле удобства, так и в смысле красоты. Особенно если правильно подобрать цвета.
– Господа, – голос Ёко-сан заставил умолкнуть флейту на несколько секунд. – Позвольте вам представить: инженер Асахина Ран, полицейский инспектор Фудзита Горо.
Асахина, входя в широкую комнату, поклонился.
– Господин Мияги, – единственному человеку, которого он здесь знал лично, инженер поклонился еще глубже. – Как ваше драгоценное здоровье?
Господин Мияги, одетый в церемониальный придворный костюм эпохи Камакура, был уже навеселе.
– Господин инжене-ер! – Мияги-сэнсэй раскинул руки в порыве пьяного радушия, да зацепил жестким рукавом каригин[107]107
Каригину – охотничий костюм эпохи Хэйан, постепенно видозменившийся до официального платья.
[Закрыть]у и опрокинул лаковый столик. – Эть, дурацкий какой наряд! Садитесь, господин инженер. И вы, господин инспектор. Угощайтесь! – забулькало сакэ. – Чем богаты!
– Ваши собственные винокурни?
– Ну! – от кивка церемониальная шапочка-эбоси съехала господину Мияги на нос. – Эть, надоело…
Он снял и скомкал шапочку, отшвырнул за спину.
Рано набрался господин Мияги. Ибо чувствует себя хуже всех… Его почти жаль. Если бы он связался с Ато из страха, а не ради выгоды…
В зале не было неосвещенного закоулка – белым бумажным светом горели лампы, ровным желтым – заморские газовые рожки, но все же казалось, что темно. Может быть, причиной тому была ночь за окном, может быть, угольная пыль – хотя откуда здесь взяться пыли, – но словно мутное стекло отделяло каждый предмет от соседнего – и уж точно гостей друг от друга.
Госпожа Мияги подвела инженера и полицейского к двум свободным местам – справа от управляющего Синдо и слева от господина Мияги.
Кроме них двоих все были одеты по-старому. Даже Синдо – на улице днем Сайто принял бы его костюм за корейский, а сейчас понял, что он тоже, наверное, из каких-то дохэйанских времен. Обычно – на десятом-то году новой эры – разнобой в одежде никого не смущал, а тут смешение разных стилей и эпох отчего-то резало глаз. Наверное, потому, что веселые девицы остаются веселыми девицами, в каких времен шелка их ни наряди. Сайто ничего не имел против веселых девиц, но те, кого он знал и уважал, никогда никем не притворялись – ни знатными дамами, ни мужними женами. Становились – да, а чтобы притворяться – этого не было.
– Так что же там с нашими рекламациями, господин инженер? – Мияги собрал расползающиеся глаза, и взгляд их тут же стал острым, умным. Имея внешность сельского простачка и умело ее используя, господин Мияги ни простаком, ни деревенщиной не был.
– Ваш покорный слуга доволен качеством леса, Мияги-сэнсэй, но недоволен качеством работ. Многие ваши рабочие плохо знают свое дело – и это очевидно даже мне. Что у вас случилось, почему так много сторонних людей на вырубке?
Господин Мияги замялся. Плохо и неуютно ему было вести деловой разговор в маскарадном костюме под стоны сякухати.
– Впрочем, можно не отвечать, – инженер склонил голову. – Рабочие бегут от невыносимых условий труда, вы вынуждены нанимать тех, кому уже некуда бежать, потому что их никто не возьмет. Это из рук вон плохо, Мияги-сэнсэй. Я бы помог вам с рабочими, но как я могу отправлять людей в этакое пекло? Вам нужно пересмотреть условия труда, или я буду настаивать на передаче подряда. Конечно, трудно отыскать предприятие, которое по объемам производства соперничало бы с вашим. Но качество – важнее.
– Ах, господин инженер, – Мияги вынул из-за пазухи бумажку и промокнул лоб. – Устал я, да и выпил. Давайте отложим до завтра.
Сякухати смолкла. Флейтист отодвинул ширму.
Именно в костюм эпохи Эдо был он одет. Аскетически-черное хаори наверняка таило подкладку с изящным набивным рисунком – запрещенная законом роскошь, упрятанная в изнанку, одно из проявлений государственного лицемерия, ставших общим стилем. Белый шелковый шнур, белые гербы с глициниями…
Дзюнъитиро Ато.
– А вот это вот, – не удержи Синдо столик, снова опрокинулся бы он от взмаха широкого рукава, – другой мой почетный гость, Ато-доно…
Тоже старый род, именные вассалы дома Фудзивара. У него больше прав на одежды времен Камакура, чем у госпожи Мияги. Но он предпочитает недавно прошедшее время давно прошедшему. Или у него просто хороший вкус.
– Мы знаем друг друга, – Ато бережно кутал сякухати в шелковый платок. Он не изменился с того дня, когда Тэнкэн нанес ему два удара мечом, оба – смертельных. Бледное лицо выглядело совсем белым из-за черной одежды. Рядом с таким сегодняшним – даже в его древнем платье – Синдо он казался собственным призраком.
Асахина боком чувствовал, как напряжен управляющий. А вот с другой стороны была пустота. Не холодная, как у Ато, а обычная. Как будто никого нет. А ведь там сидел живой человек, шуршал салфеткой, дышал…
В прежние времена им не довелось скрестить мечи – и сейчас, представив, как оно могло бы выйти, Асахина благодарил судьбу за невстречу. Эта пустота, род безумия, в бою делает противника невидимым и неощутимым. Нельзя полагаться на чутье, можно только – на выучку тела, на быстроту, на разум. Если, конечно, успеешь подумать. Справа опять зашуршало, щелкнул портсигар, чиркнула спичка. По варварским правилам, курить за едой – это… варварство.
Ато, кажется, ничего не ел. И курил – только не сигарету, а длинную тонкую трубку. Рядом с Ато сидела девица, одетая в пламенно-алый шелк. Она тихо наигрывала на китайской цитре и на гостей не смотрела. С ней тоже было что-то не так. Не то лицо слишком бледное, не то…
Она старается двигаться плавно, но слишком напряжена. Играет хорошо, только звук чуть-чуть резче, чем нужно. Раньше Асахина не знал бы, с чем бы сравнить… а сейчас отчетливо ловил в мелодии тот же неровный, нехороший гул, гул перегретого двигателя, который еще тянет, но скоро, скоро…
И взгляд странный – как у куклы, как будто свет не уходит в глубину глаза, скользит мимо… Подумал бы – опиум, да опиум все же дает успокоение. И еще ее все время тянет туда, к Ато. Не как женщину к любимому, а как воду при вращении к стенкам сосуда.
Тот-что-за-Тенью отложил трубку на подставку.
– Хотя с тобой, Тэнкэн, я знаком хорошо, а вот господина Сайто знаю только понаслышке.
– Мне тоже очень жаль, – сказал Сайто невозмутимо, – что в свое время мы с вами не свели знакомство покороче. Но такого рода знакомства хороши тем, что их свести почти никогда не поздно.
– Изрядно сказано, – кивнул Ато. – Господа. Полицейский инспектор Фудзита, присутствующий здесь, – куда менее скромная персона, чем кажется. Да он, в общем-то, и не Фудзита. Его имя – Сайто Хадзимэ. Или Ямагути Хадзимэ, кому как больше нравится… Кстати, Сайто, зарезанный вами на днях господин Ямагути – он вам случайно не родственник?
Нашли, значит, чиновника. И платок нашли. И выводы сделали.
– В Японии столько же Ямагути, сколько и пещер[108]108
«Ямагути» означает «рот горы», «вход в гору» – то есть, пещеру.
[Закрыть], – Сайто пожал плечами. – А что это изменило бы?
– Не знаю, – пожал плечами Ато, – у многих есть предрассудки.
– Да, – кивнул полицейский. – Я это не раз замечал. Иногда получается неловко. Люди придают значение самым странным вещам.
И инженеру не показалось, что он шутит.
Асахина ощутил на себе внимание гостей. Неприятное внимание – лично его тут никто не знал, ни как инженера, ни как хитокири. Двое чиновников – один из военного министерства, другой из податного – были ему знакомы, но сами наверняка его не помнили. При встрече они смотрели поверх головы. Здесь, кроме него, Сайто и Ато, не было людей, участвовавших в смуте с самого начала – а тех, кто примкнул к победителям под конец, он так и не научился уважать. Сайто и даже Ато, как ни смешно, были ему в этот момент куда более своими.
– Да вы угощайтесь, – господин Мияги хлопнул в ладоши, и слуга в черном поставил перед ними блюдо с уткой по-пекински. За соседними столиками принялись щелкать палочками.
– Благодарю, я не хочу, – сказал Асахина.
– Да, прости, – согласился Ато, – это не в твоем вкусе. Но айю ты тогда любил. Я, когда узнал, что ты будешь, специально попросил господина Мияги, чтобы приготовили эту рыбу.
– Я просто не голоден, – сказал Асахина.
– Значит, ты готовишься драться, – Ато засмеялся. – Неужели под этой заморской шкурой все-таки скрывается японское сердце?
Он обвел собравшихся широким жестом.
– Видите, господа. Асахина-кун все-таки японец. А ведь кое-кто из вас сомневался.
Инженер вздохнул. Взятый Ато фамильярный тон раздражал его сильней, чем грубость полицейского при первой их встрече, но он старался не подавать виду.
– Просто есть вещи, которые отбивают всякий аппетит…
– Да, есть, – Ато хмыкнул. – Ну что ж, тогда, быть может, сыграем?
Белая рука скрылась в рукаве и показалась снова, держа сверточек бумаги-васи. Ато поддел бумажную ленту, разорвал ее и развернул веер цветных картинок. Сунул девице. Та отложила цитру, замелькали алые рукава – восемь карт Ато, восемь – инженеру, восемь – на стол между ними. Открыла козырь – «сосны».
– Твой ход первый, конечно.
Асахина зашел с карты, изображающей мастера каллиграфии Оно-но Митикадзэ, которого игроки называли «дождевым человеком», и взял ею «ласточку».
– Неплохо, – Ато улыбнулся. – Будем считать, что это сёгун. Ах, какой человек, Хитоцубаси Кэйки, надежда реформаторов – а как стал регентом при родиче, так реформаторам к горлу меч приставил. Полководец, победитель варваров – смех сказать, выше закона стояли варвары при нем в стране. А те, кто хотел видеть Ямато сильной, у него вне закона были. Скажут, ради клана он все это делал, ради Токугава – но разве он клана своего держался? – Ато покачал карту на ладони. – От звания отрекся, столицу уступил. Тех, кто стоял за него в мире и войне, ни во что поставил, свою жизнь берег, вашего командира, – он кивнул в сторону Сайто, – головой врагам выдал. Северные кланы его именем поднялись – не поддержал… И жив сейчас. И изголовье жёстким ему не кажется.
– Да, неудачным сёгуном он был, – согласился Асахина. – И полководцем плохим. Ненадежным. Но что это меняет?
– А что думает твой спутник?
– Хитоцубаси Кэйки, – полицейский стряхнул пепел, – дал нам оружие и позволил делать то, что мы считали нужным. Зная – а к началу войны этого не знал только глухой, – что политических расхождений с нами у него больше, чем с вами. Нам не на что жаловаться. Нас никто не предавал.
Ато положил свою карту – пустышку, «мискант». Но в выкладке лежал «сияющий» мискант, Полная Луна, и Ато взял его своей пустышкой, а девица вынула из колоды еще одну «мискантовую» пустышку, и Ато взял ею «птиц». Теперь у него были все карты восьмого месяца, а девица достала из колоды «вишневую занавесь», еще одну «сияющую» карту.
Асахина взял ее своим ходом.
– Думаешь помешать мне собрать «сияние»? – Ато пошел с хризантем и взял «поэму». – Зайдем с другой стороны. Ёсида Сёин[109]109
Ёсида Сёин (1830–1859) – самурай хана Тёсю, философ, военный теоретик, один из идеологов «нового монархизма». Основал частное учебное заведение «Сёка Сондзюку», из которого вышли многие известные впоследствии деятели антисёгунского движения. В 1859 году был казнен за участие в подготовке покушени на первого министра. «Если разум несправедлив, справедливость должна стать безумной», – один из лозунгов Сёина, а затем всего патриотического движения.
[Закрыть]. Тихий такой книжник. А каких учеников вырастил? Сам не убивал, нет. Видать, был недостаточно безумен, чтобы справедливость наводить своим мечом. Зато по его слову пролилось больше крови, чем пролил бы я, хоть я тысячу лет проживи.
Полицейский улыбнулся…
– «Если разум несправедлив, справедливость должна стать безумной». За такими словами всегда много крови. Но те, кто проливал ее под этим флагом, проливали бы ее под любым.
Сигарета в его руке испускала тонкую синюю струйку дыма с облачком на конце. Инженер отогнал от себя облачко, пошел с «сосен» и взял «журавля».
– Да и флага-то не было, – сказал он. – А в том, чтобы поджечь столицу, ради возможности похитить императора, и вовсе нет никакой справедливости. Даже безумной.
Ато выложил «павлонию», зацапал «феникса», и теперь шансов собрать «полное сияние» не было ни у кого. Девица открыла новую карту, и «сливовая» пустышка принесла Ато еще одну «поэму».
– Да, – кивнул полицейский, – почему-то многие считают, что чем больше разрушено ради дела, тем справедливей дело. Как будто правота – людоед.
Для полноты картины, подумал инженер, следовало бы нам покачать головами, как паре китайских болванчиков. Фарфоровые чиновники в черных шапках и расписных одеждах, с толстенькими белыми щечками так явственно представились его мысленному взору, что он не удержался от смешка.
Ато щелкнул пальцами, и девица вложила ему в руку раскуренную трубку.
– Это старье в Киото все равно пришлось бы сносить, – сказал он. – Но твои друзья, Ран, справились с этим лучше.
Полицейский посмотрел на него с веселым любопытством.
– Вам тоже не нравится старая столица? В свое время я встречал двоих, нет, троих людей вашей комплекции, которых она страшно раздражала…
Ато хмыкнул. Асахина медлил. Ходить было не с чего: на выкладке остались «хаги» и «глицинии», а у него на руках были «павлонии», «ирисы», «ивы», «хризантемы» и «клены».
Он пожертвовал «павлониевой» пустышкой. Девица открыла «вишни», которых у Асахины тоже не было.
– Планировка меня и сейчас не устраивает. Но продолжим игру, – он заговорил нараспев, – господин Сайто, мот-то сан-бан-тай ку-ми-тё-о…[110]110
Бывший командир третьего звена.
[Закрыть] Да, продолжим…
Он выложил пустышку «хаги» и взял «вепря».
– Скажи, Тэнкэн, это правда, что Кацура-сэнсэй перед смертью разговаривал с покойным Сайго? – голос его чуть изменился, словно вступил другой человек: – «Неужели мало крови?»
Асахина не ожидал этого. Только не этого. Только не услышать, как бледные губы ночного убийцы произносят слова Кацуры почти его голосом.
Не заботясь ни о чем, он забрал «оленем» пустышку «кленов» и неожиданным подарком ему достались последние «павлонии».
– Странно, что его это беспокоило, – Ато любовался дымком из своей трубки. Он уже не сидел прямо, он слегка развалился, опираясь рукой о подставку, и запрокинул голову. Бледное лицо казалось вырезанным из бумаги. – Сам-то он никогда не боялся крови. Кому, как не мне, знать… Он понимал, когда кого использовать, Кидо Такаёси, Кацура Когоро, сколько имен – столько и лиц. Он знал, по каким делам можно посылать тебя, а по каким нужно посылать меня. Такасуги Синсаку привел корабли к Хаги – и город упал в его ладони. Знаешь, сколько людей умерло в Хаги за ночь до того? А сколько – после? Не врагов, не сторонников сёгуна – где в Тёсю отыщешь сторонников сёгуна? Нет, тогда выбивали своих – слишком глупых, слишком храбрых или слишком осторожных. Тех, кто помешал бы воевать. Ну и родню с друзьями – чтобы не было мстителей. Один такой уцелевший нашел потом Кацуру в Америке. Твой сэнсэй убил его столовым ножом – он же не носил с собой боевого оружия. И вправду – зачем?
Асахина Тэнкэн помнил Хаги в тот день. Как они вошли в гавань, и как шли потом к замку, примеряясь к шагу Такасуги. А тот был рад удаче и победе, азартно-весел, и предательский туберкулезный румянец горел у него на скулах.
– Потому и не носил, что незачем, – согласился Асахина. – Но ни я, ни вы не были его вассалами. Нам было вовсе не обязательно выполнять его приказы. Мы это выбрали сами, не нам и обвинять его.
– Ты считаешь, что он был прав?
– Я не смог бы лучше. Ваш ход.
Не говорить же ночной нечисти, что как раз в семьдесят седьмом, незадолго до войны в Сацума, он спросил Кацуру-сэнсэя, что тот думает о сделанном. И получил ответ, точный и внятный, как все, что говорил и писал Кацура: «Конечно, для меня самого было бы много лучше, если бы меня убили в шестьдесят четвертом. Но если я не сплю по ночам, то это потому, что работы много. Или, – улыбка у него была похожа на птицу, так же легко перелетала на чужие лица, – если найдется мастер го, с которым я еще не играл».
У Ато не нашлось подходящей карты, он пожертвовал «молнией» и Асахина забрал ее, получив вдобавок и «глицинии». Дрянь карта идет все-таки…
Справа что-то изменилось. Такое ощущение, как будто кот мурлычет. Ага, господин Сайто, какие-то выводы сделаны и вы довольны ими. Впрочем, вы бываете довольны самыми неожиданными вещами.
В зале было тихо. Все эти люди, с лицами в тени, в старинных одеждах, напряженно вслушивались в разговор. Кто-то подливал сакэ и пил, но все почти бесшумно. Только шелк шелестел.
Следующую карту Ато бросил небрежно – его тоже не интересовал результат:
– Демон Синсэнгуми.
Имени он мог и не называть. А вот злобы в голосе скрыть не смог.
– И что, – в голосе Сайто был искренний интерес, – вы можете сказать о моем начальнике?
– Много чего, – Ато прищурился. От него теперь шла волна холодной злобы. Сидевший напротив человек в темно-синем поежился. – Начнем мы, пожалуй, с храма Хонгандзи. Там вышел пожар, который Хидзиката согласился тушить только с условием, что ополчение ваше пустят на постой – монахи сочувствовали сторонникам императора, а следить за ними изнутри было проще. Настоятель согласился. Отряд переехал. И тут же выстроил там свинарник.
– Подождите, – прервал его Асахина. – Какой свинарник?
– С китайскими свиньями, Тэнкэн. И резали их прямо там. В монастыре. А когда монахи попросили прекратить, Хидзиката ответил отказом.
– То, что мы там людей постоянно убивали, монахов не волновало, – пояснил Сайто, прикуривая от ближайшей свечки очередную сигарету.
Ато бросил на него взгляд, который отскочил от полицейского, как от зеркала.
– Настоятель снова взмолился, просил прекратить лить кровь на священной земле. Он был согласен на любые условия. И пришлось храму на своей территории построить ополчению новые казармы, только бы убрать нечестивцев из самого монастыря. И жилье бесплатное, и земли отхватили. Вымогательство. Это только вам, – палец Ато указал на темно-синий мундир, – правила запрещали брать даже медяк! А Кондо и Хидзикате правила были не указ!
– Хм, свиньи, – сказал инженер, – я бы до такого не додумался.
Ходить было опять не с чего, и он бросил последнюю карту: «ирисы».
У Ато тоже не нашлось хода: «сливовая птица» не нашла себе пары, и по правилам шесть очков за кон начислялись Асахине: если ни один не собирал нужного количества очков, победителем считался тот, кто ходил первым.
Ато раздраженно смешал карты.
– Вот поэтому вы и не были заместителем нашего командира, – улыбнулся полицейский. – Он ведь этих свиней не просто так завел. Он с каким-то английским доктором в Нагасаки списался и выяснил, что мясо, конечно, лучше с детства есть, но и взрослому оно сил добавляет.
– Вот, оказывается, в чем был секрет! – всплеснул руками инженер. – Вы знаете, Фудзита-сэнсэй, что английские матросы получают в день по фунту красного мяса? То-то они такие здоровенные…
– Доктор предупреждал, что у людей непривычных могут быть, – полицейский поискал слово, – побочные эффекты…
– И?
– Были. Люди стали чаще лезть в драку.
– А как вы это заметили? – удивился инженер. – Вы же и так не вылезали.
Это-то и вправду было мудрено заметить. А вот что стало заметно – так то, что в комнате потеплело. Разодетые в шелка куклы как-то стали оживать. «Наверное, – подумал он, – это потому, что Кагэ сосредоточил внимание на нас и отвлекся от них. Он давит на них, но чем? Он на них даже не смотрит».
Зато на него самого Кагэ-но Ато смотрел. Смотрел так, что казалось – урони Асахина карты, и они будут плыть до пола долго-долго, оседая сквозь вязкий воздух.
– А гвозди и свечи вы тоже брали из монастырской кладовой? – спросил Ато.
– К… акие свечи? – икнул господин Мияги. Его поросячьи глазки горели любопытством – разговор принял деловой оборот. Господин Ато начал выставлять счета, а купец Мияги в счетах понимал.
– Хаку-моку. Которые развязали язык Фурутаке, – дружелюбно пояснил Сайто. – Полноте, господин Мияги, ведь не можете вы не знать о деле в Икэда-я.
– Знаменитое дело, – промурлыкала госпожа Мияги. – Вы позволите, господин Асахина? Раз вы все равно не хотите айю.
Черные лаковые палочки в маленькой белой руке. Не такой белой, как руки Ато – у того сквозь плоть просвечивают кости, а в этой умеренно-пухлой ладошке, казалось, костей нет вообще – так ловко изогнулись пальчики, отщипывая палочками от нежного рыбьего мяса небольшую полоску.
– Значит, свечи и гвозди, м-мм? – женщина окинула Асахину таким взглядом, словно уже видела его на месте рыбы. – Каким изобретательным был ваш покойный командир.
– Да нет, – пожал плечами Сайто. – Это я ему подсказал. Любимый приемчик иёских бандитов. И не брали мы их в монастыре. Мы и не жили тогда еще в монастыре. В любой лавке – сколько угодно. После того случая мы их даже не покупали. Нам дарили. Мало кому из жителей старой столицы нравились пожары.
Инженер погладил черный гладкий бок чашки для сакэ… вот в такую же черно-красную чашку Мацу-сан подлила в тот вечер снотворного. Кацура-сэнсэй выпил и уснул. Асахина видел все с самого начала, но не предупредил. Он был согласен с Икумацу-сан. Кацура пошел бы в Икэда-я, спорить с дураками – и ничем хорошим это кончиться не могло, потому что любой разговор о цене, любое отступление от «безумной справедливости» считались предательством, а с предателями разговор короткий. Мацу-сан спасла его тогда. Но не от своих, как думала. В тот день еще кое-кто не посчитался с ценой.
Гладкая, теплая поверхность под рукой… что бы стал делать Кацура-сан, если бы ему не подлили снотворного? Насколько далеко зашел бы? И что бы стал делать он сам? Но им не нужно было решать – «демон Синсэнгуми» решил за всех.
Да, Кагэ, ты опоздал с этим на годы. Вспомнить все прошлые дела, всех мертвецов. Всех его людей, которых убил я, и всех моих, которых убил он. Как будто это что-то изменит, как будто они вернутся…
– А что, – спросил он, – отрезать язык и выпустить кишки заживо – это чем-то лучше?
– Это был даже не японец, так, полукровка – на ком пробовать сталь, если не на таких? – кажется, Ато искренне удивился. И искренне возмутился. – А Фурутака был самураем, которого замучил…
– Бывший крестьянин, – спокойно закончил полицейский.
Ато оттолкнул от себя девицу и сел прямо. Странное движение, будто перелился из одной формы в другую. И остро плеснуло над собравшимися ледяной яростью. Рванул кто-то ветхую бумагу на створке – а в прореху глянула голодная бездна.
– Вам было бы легче, если бы это сделал самурай Сэридзава? – Инженер поднял чашечку с сакэ, чуть наклонил, глядя, как отблескивает в опаловой жидкости огонек свечи.
– У Сэридзавы бы терпения не хватило, – полицейский был само благодушие. – Он быстро отвлекался. У меня тогда, пожалуй, тоже. А господин фукутё был человек добросовестный. И все, что делал, делал хорошо. С крестьянской дотошностью.
А ведь для него, – подумал инженер, – это действительно вопрос обстоятельности и терпения. Еще неделю назад он и подумать не мог, что будет сидеть рядом с этим человеком на пиру, больше похожем на китайскую повесть о путешествии Сиба Мо во владения Эмма. А он и не замечал, что настолько переменился и стал способен судить о былом отстраненно. Да, именно – как Сиба Мо, угодивший в адские судьи, разбирающий страшные тяжбы покойных царей и полководцев. Только почему Кагэ считает судьей себя?
Ато посмотрел на них – глаза как два черных дула, и у девицы, выглядывающей из-за его плеча, взгляд такой же, как будто она отражает все настроения Кагэ.
– Крестьяне, – мертвым, ледяным голосом сказал Ато, – вероломны и подлы. И предают даже тех, кто на их стороне. Или Яманами, которого он заставил покончить с собой, не был ему другом?
– Правила, – улыбнулся полицейский, – даже самые лучшие, можно нарушать. Иногда их даже нужно нарушать. Яманами-сэнсэй их нарушил. У него были причины, и он знал, что делал. Там все знали, что делали, – он повернулся к инженеру. – Это одна из вещей, которых мне теперь страшно не хватает.
– А этот маленький мужеложец, – как его звали хоть? – он тоже знал, что делает? – Ато осклабился.
– Миура-кун был у нас человеком случайным, – Сайто пожал плечами. – И в шестьдесят седьмом нас покинул. Вы правы, господин Ато, не все, а почти все.
А ведь Кавадзи, шеф полиции, как-то сетовал на то же самое – что у него слишком мало людей, которые знают, что они делают. И зачем. Пожалуй, можно перестать удивляться тому, что Сайто оставили в живых.
– Вы, наверное, и отчеты не всегда пишете? – спросил Асахина.
– К счастью, – вздохнул полицейский. – Ну вот как бы выглядела на бумаге нынешняя история?
– Как повесть «Сиба Мо судит мертвецов»[111]111
Анонимная китаская повесть17-го века «Сыма Мао судит мертвецов».
[Закрыть], – признал инженер.
– Неплохо, – отозвался Ато. – Мне нравится это сравнение. Такасуги, Кацура, Сайго, а вот теперь и Окубо… Они уходят один за другим – те, за кого мы дрались. Те, кто нас предавал… Приходят новые… Такие, как господин Мияги. Скажи, Асахина, неужели ты намерен драться за них? Неужели ты вконец превратился в гайдзина?[112]112
Гайдзин – иностранец, дословно – «чужой человек».
[Закрыть] Неужели думаешь, что, зашив крест в омаморибукуро, кого-то обманешь? Пока твои покровители были живы, тебя никто ни о чем не спрашивал. Но они погибли, Тэнкэн. И перед тобой завтра же закроются все двери, если одна птичка в Токио напоет твоему начальству, что в Англии из тебя сделали не только инженера. Вот этот тип тебя же и арестует.
– Почему тебя так волнует моя судьба, Ато? – Тэнкэн улыбнулся. – Раньше ты не проявлял такой заботы.
– Раньше оба мы были моложе и глупее, – Ато поморщился. – Я ненавидел тебя, Тэнкэн, да и теперь ненавижу, но время настало такое, что даже и ненавидеть-то по-настоящему некого – только презирать. Есть дело, хорошее дело – и мечом помахать, и с паровозиками поиграться вдоволь. Как раз для Тэнкэна – но для того, прежнего Тэнкэна. Который по пьяному делу рвался спуститься в ад и спасти богиню Идзанами.
Асахина расхохотался.
– Да, сакэ тогда сильно ударило мне в голову. Но ты так и не понял, почему я рвался в ад за Идзанами – а значит, не поймешь и всего остального. Мне нечего с тобой делить, Ато.
– Нечего? – Ато двумя пальцами вытянул карту и со щелчком положил ее поверх предыдущих. – А дракон?
На карте был изображен феникс, но Асахина почувствовал, как кровь отливает от лица. Потому что Кацура-сэнсэй был командиром, за которым можно было идти. Настоящим, из тех, кто доходит до цели и у кого эта цель не изменится по дороге. Но только командиром. А жизнью, дыханием, светлым, летучим пламенем был совсем другой человек. Сакамото Рёма, ронин из Тоса, сумасшедший, волшебник, архитектор. Парус, наполненный божественным ветром. Этот ветер ни на миг не ослабевал, им были полны все дела и даже полупьяная застольная болтовня. Он был один, сам по себе, без клана, без партии, без покровителей. Вечно растрепанный, в изжеванных хакама, с одним мечом за поясом и револьвером за пазухой, даже не нарушитель – крушитель традиций, чья смерть разрушила надежду на мир.
Он – такой, каким был – мог заставить кровных врагов выслушать друг друга, мог договориться с кем угодно… И договорился ведь – сёгун подписал соглашение, до мира оставалось рукой подать. Конечно, не в одном Рёме было дело, конечно, вся история страны, весь этот вес, все требовало выхода – но Асахина почему-то был уверен (и знал, что делит эту уверенность со многими), что если бы убийцы не пришли тогда в комнату над лавкой, где ночевал больной Рёма, войны бы не было.
