Текст книги "Русские символисты: этюды и разыскания"

Автор книги: Александр Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)

16 июля 1934 г. Д. С. Усов писал Е. Я. Архиппову:

«Очень печальные известия о Сергее Михайловиче. Он снова в больнице (в Донской лечебнице), и, видимо, ему в конце концов грозит Канатчикова Дача. Про себя он говорит: „Я, конечно, сумасшедший, но не такой, как другие“. Он всех подозревает в контакте с администрацией больницы. Когда ему говорят друзья: „С. М., ну, посмотрите мне в глаза – неужели я могу Вас обманывать?“ – он отвечает: „Я не могу смотреть людям в глаза – мне больно“.

Недавно на конференции психиатров о С. М. был сделан специальный доклад (и – увы – с демонстрированием самого С<ергея> М<ихайлови>ча). Женщина-врач, „прорабатывающая“ Сергея Михайловича, ознакомилась со всеми его стихами, со всей литературой о нем, начертила огромную генеалогическую таблицу Соловьевых и Коваленских, где нормальные члены семей изображены белыми кружками, а пораженные душевной болезнью – заштрихованными (и в числе заштрихованных оказался Владимир Сергеевич). Врачи очень мучают С<ергея> М<ихайлови>ча нелепыми и нескромными расспросами. Чтобы проверить его умственные способности, ему показывают, например, рисунок, изображающий весы, на которых фунт перетягивает пуд, и спрашивают его: что Вы тут видите особенного?

Вот какой страшный путь он проходит.

Недавно я познакомился (строго говоря – возобновил мимолетное знакомство, состоявшееся в 1913 г.) с бывшей женой С<ергея> М<ихайлови>ча, Татьяной Алексеевной (Тургеневой). Теперь она – жена учителя (кажется, 1-й ступени), „любителя учебников“, по выражению Нилендера. Я бы ее не узнал. Она очень огрубела, и никто не угадает в ней более „фиалки Понтийских гор“. Старшая дочь Сергея Михайловича вышла замуж за физкультурника»[1475]1475
  РГАЛИ. Ф. 1458. Оп. 1. Ед. хр. 78. Ср. свидетельство Б. И. Пуришева о встрече с С. М. Соловьевым в 1930-е гг.: «…я встретил его на Сретенском бульваре. Он в одиночестве сидел на скамейке. Пальцами перебирал что-то незримое. Глаза его были отмечены печатью безумья» (Пуришев Б. И. Воспоминания старого москвича. М., 1998. С. 42).


[Закрыть].

По свидетельству Наталии Сергеевны Соловьевой, отец признался ей, что по возвращении домой из «Троицкой колонии» пытался покончить с собой – «но не хватило силы воли…» [1476]1476
  Соловьева H. С. Штрихи к портрету отца // Шахматовский вестник. <1993>. № 2. С. 32.


[Закрыть] Как сообщает она же, казнь, которую он назначил себе, заключалась в отказе от всякой деятельности.

Летом 1905 г. юный Сережа Соловьев, испытав прилив мистических вдохновений, совершил в Шахматове экстравагантный поступок, красочно описанный в мемуарах Андрея Белого: «… спустился с террасы он в сад машинально, прошел тихо в лес; и увидел – зарю; и звезду над зарею; вдруг понял он, что для спасения „зорь“, нам светивших года, должен он совершить некий жест символический <…> С. М. вдруг почувствовал: если сейчас не пойдет напрямик он чрез лес, чрез болота (все прямо, все прямо) – к заре, за звездою, то что-то, огромное, в будущем рухнет; и он – зашагал, не вернулся за шапкой: все – шел, шел и шел, пока ночь не застигла в лесу»[1477]1477
  Андрей Белый. О Блоке. С. 182.


[Закрыть]; вернулся только утром, заставив сильно волноваться всех, кому он не сообщил о своем спонтанном решении. Тридцать лет спустя он совершил еще один «уход», сходный с тем, давним, по внешнему рисунку, но вызванный совсем иными импульсами: «Он жил ожиданием конца света, и однажды это привело к тому, что во время побывки дома, вечером не вернулся с прогулки, только на следующий день его привез милиционер. (После этого случая его уже не отпускали из больницы.) <…> Он очень трезво рассказал о том, что решил встретить конец света на Николаевском вокзале, откуда уезжали в милое Дедово, в Надовражино, в Шахматово. Когда он пешком пришел на вокзал, была уже ночь. Спящих на лавках и на полулюдей он принял за умерших. Стояла поздняя осень. Отец решил встретить смерть среди деревьев и оказался в Сокольниках. Очевидно, он утром вышел на шоссе, где его обнаружил милиционер»[1478]1478
  Соловьева Наталья. Отцом завещанное // Наше наследие. 1993. № 27. С. 65.


[Закрыть].

Последние годы жизни Сергей Соловьев безвыходно пребывает в психиатрической больнице имени Кащенко. В августе 1941 г. больницу эвакуировали в Казань. Там с ним несколько раз виделся, по просьбе H. С. Соловьевой, брат ее мужа, И. Л. Фейнберга, Е. Л. Фейнберг, тогда сотрудник эвакуированного в Казань Физического института Академии наук; приносил продуктовые передачи, беседовал с больным на разные темы, в том числе и о литературе (об этих встречах он рассказал в заметке «Последние месяцы Сергея Михайловича Соловьева»[1479]1479
  См.: Шахматовский вестник. <1993>. № 2. С. 35–38.


[Закрыть]). Скончался С. М. Соловьев в Казанской психиатрической больнице 2 марта 1942 г. Е. Л. Фейнберг вспоминает: «Вместе с моим другом В. Л. Гинзбургом[1480]1480
  Виталий Лазаревич Гинзбург (род. в 1916 г.) – физик-теоретик, впоследствии академик, лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть] мы отправились в морг больницы. Служитель открыл нам комнату, в которой вповалку лежали голые трупы с бирками на ноге. Он отыскал труп Сергея Михайловича, и мы договорились, что через день он подготовит труп для похорон. Жена отнесла ему одежду. Где и как раздобыли гроб, не помню. В назначенное время мы с моей женой и В. Л. Гинзбургом нашли возчика с санями, поставили на сани гроб и отправились на Арское кладбище (в одном-двух километрах от больницы). Возчик, которого с трудом удалось уговорить, очень спешил. Поэтому почти весь путь, в частности по кладбищенской аллее среди огромных сугробов, мы сами ехали на санях, обняв гроб руками. Никакого отпевания или вообще религиозного ритуала не было (я не представлял себе, что это существенно, да и не помню, была ли на кладбище действующая церковь)»[1481]1481
  Шахматовский вестник. <1993>. № 2.


[Закрыть].

А. ВОЛЫНСКИЙ И ЖУРНАЛ «АПОЛЛОН»

Еще в 1978 г. П. В. Куприяновский констатировал: «Имя Акима Львовича Волынского <…> принято связывать с ранней модернистской критикой в России. Но степень и характер связи Волынского с модернизмом, его литературно-эстетическая позиция, его мировоззрение, его взгляды на литературу и искусство должным образом еще не изучены. Специальных исследовательских трудов о нем не появлялось»[1482]1482
  Куприяновский П. А. Волынский-критик (Литературно-эстетическая позиция в 90-е годы) // Творчество писателя и литературный процесс. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1978. С. 49–50.


[Закрыть]. За прошедшие с того времени двадцать пять лет положение дел существенным образом не изменилось – правда, за одним большим исключением: собраны, переизданы и осмыслены работы Волынского, посвященные балету[1483]1483
  См.: Волынский А. Л. Книга ликований. Азбука классического танца / Подгот. текста, вступ. статья и коммент. В. Гаевского. М.: «Артист. Режиссер. Театр», 1992; Волынский А. Л. Статьи о балете / Сост., вступ. статья, коммент., список статей Г. Н. Добровольской. СПб.: «Гиперион», 2002.


[Закрыть]. Столь же заинтересованного внимания к Волынскому со стороны историков литературы и общественной мысли констатировать, к сожалению, не приходится. По-прежнему о нем вспоминают главным образом как об идейном руководителе журнала «Северный Вестник» – издания, сыгравшего в 1890-е гг. важнейшую роль в процессе перерождения общественно-эстетических убеждений. И в этом отношении необходимо упомянуть в первую очередь опять же работы П. В. Куприяновского, который, вослед своему учителю Д. Е. Максимову[1484]1484
  См. статью Д. Е. Максимова «Журналы раннего символизма. „Северный Вестник“ и символисты», положившую начало историко-литературному изучению мировоззрения и творчества Волынского (в кн.: Евгеньев-Максимов В., Максимов Д. Из прошлого русской журналистики. Статьи и материалы. Л., 1930. С. 83–128).


[Закрыть], всесторонне проанализировал деятельность Волынского на страницах «Северного Вестника»[1485]1485
  См. прежде всего статьи П. В. Куприяновского «Из истории русского символизма. (Символисты и журнал „Северный Вестник“)» (Русская литература XX века (Дооктябрьский период): Сб. статей. Калуга, 1968. С. 149–173); «Поэты-символисты в журнале „Северный Вестник“» (Русская советская поэзия и стиховедение (Материалы межвузовской конференции). М., 1969. С. 113–135); «История журнала „Северный Вестник“» (Ученые записки Ивановского пед. ин-та. Т. 59. Русский язык. Литература. Иваново, 1970. С. 51–89); «Отдел поэзии в журнале „Северный Вестник“ в 1892–1894 гг.» (Ученые записки Ивановского пед. ин-та. Т. 135: Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1974. С. 23–28). См. также: Куприяновский П. В. Доверие к жизни. Литературоведческие и литературно-критические статьи. Ярославль, 1981. С. 27–78. Роль Волынского как руководителя журнала анализируется также в статьях о «Северном Вестнике» Л. В. Крутиковой (в кн.: Очерки по истории русской журналистики и критики. Л., 1965. Т. 2. С. 394–412) и Е. В. Ивановой (в кн.: Литературный процесс и русская журналистика конца XIX – начала XX века. 1890–1904. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1982. С. 91–128).


[Закрыть]. Руководство этим журналом, продолжавшееся почти десятилетие, ознаменовало самый яркий и значительный период в литературной жизни Волынского, поэтому совершенно закономерно, что взоры исследователей обычно оказываются направленными, при осмыслении его личности на эпоху «Северного Вестника». Другие же периоды остаются в тени – а между тем и после закрытия в 1898 г. «Северного Вестника» в творческой биографии Волынского было немало примечательных поворотов. Один из них – предпринятая десять лет спустя попытка вновь активно включиться в литературный процесс: предполагалось ближайшее участие Волынского в петербургском модернистском журнале «Аполлон», к изданию которого приступил осенью 1909 г. поэт и художественный критик С. К. Маковский.

Обстоятельства этого несостоявшегося альянса Маковский охарактеризовал вкратце в одном из своих мемуарных очерков. Отмечая, что «аполлонизму», идейно-стилевой основе будущего журнала, – символу самоценного, свободного и «стройного» творчества, опирающегося на живые культурные традиции и решение сугубо художественных задач, подвластных строгим требованиям эстетического вкуса и «меры», – оставались по существу далеки двое из предполагавшихся ближайших сотрудников, Вяч. Иванов и И. Ф. Анненский («Курьезно то, что оба старших моих помощника в создании журнала, и Вячеслав Иванович и Иннокентий Федорович, по самому строю души были ревностными приверженцами не Аполлона, а его антипода Диониса»), Маковский добавлял: «Идее аполлонизма в искусстве гораздо ближе был другой мыслитель, в то время уже терявший свою популярность, – Аким Львович Волынский. Он считался членом редакции „Аполлона“ до выхода первой книжки, когда этот неукротимый идеолог аполлонизма (в то время) выступил против всех сотрудников журнала с принципиальным „разоблачением“ их декадентской порчи. После этого инцидента мне пришлось расстаться с Волынским: он сам поставил условие: или он, или „они“… Его уход не имел последствий»[1486]1486
  Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 281.


[Закрыть].

В этом кратком мемуарном изложении по существу все верно, однако некоторые штрихи можно скорректировать, основываясь на других документальных источниках. Так, логика позднейшего рассказа Маковского подталкивает к выводу о том, что Волынский определился в редакции «Аполлона» в качестве противовеса по отношению к уже обосновавшимся там «неправоверным» «аполлоновцам» Анненскому и Иванову. Между тем хронологическая последовательность формирования идейного ядра журнала была иная, что подтверждается, в частности, мемуарным свидетельством М. Волошина (в записи Л. В. Горнунга и Д. С. Усова, 1924 г.): «Вставал вопрос – кого можно противопоставить Вячеславу Иванову и А. Л. Волынскому в качестве теоретика аполлинизма? Тут вспомнили об Анненском»[1487]1487
  Лавров А. В., Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1981. Л., 1983. С. 69.


[Закрыть]. Действительно, Маковский познакомился с Анненским в начале марта 1909 г., когда замысел и идейно-эстетические контуры «Аполлона» у будущего редактора журнала уже более или менее определились[1488]1488
  См.: И. Ф. Анненский. Письма к С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978. С. 223. Общую характеристику «Аполлона» см. в статье И. В. Корецкой об этом журнале (в кн.: Русская литература и журналистика начала XX века. 1905–1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 212–256).


[Закрыть]; этому знакомству предшествовали несколько месяцев деятельного общения Маковского с Волынским – на той же самой почве. 27 октября 1908 г. датировано первое письмо Маковского к Волынскому, в котором уже идет речь о будущем издании (его первоначально предполагалось выпускать под заглавием «Акрополь»):

Многоуважаемый Аким Львович,

Присоединяю к просьбе Анатолия Ефимовича Шайкевича мою горячую просьбу о том, чтобы доставили мне удовольствие прийти ко мне 1-го ноября, в субботу, в 8 ½ ч. вечера – на учредительное собрание нового журнала, о котором Вы уже знаете.

Глубоко уважающий Вас и душевно Вам преданный

Сергей Маковский[1489]1489
  ИРЛИ. Ф. 673. Ед. хр. 74. Далее письма Маковского к Волынскому приводятся и цитируются по этому источнику без указания архивного шифра. Анатолий Ефимович Шайкевич (1879–1947) – либреттист, художественный критик. См. вступительную заметку Г. А. Морева к публикации очерка Шайкевича «Петербургская богема (М. А. Кузмин)» (Русская литература. 1991. № 2. С. 104).


[Закрыть]

Тогда же, в конце 1908 г., Маковский уже надеялся получить от Волынского программную статью для журнала. Сообщая ему 21 декабря из Москвы о своих хлопотах вокруг выставки «Салон 1908–9», будущий редактор писал: «С выставкой все идет удачно. Но беспокоит меня, ночами спать не дает – „Аполлон“. Как Ваша статья? Это главное, самое важное. Хочется мне всем сердцем сказать это Вам еще раз! Я возвращаюсь в среду <23 декабря>; в тот же день к 5 ½ часам постучусь в Вашу дверь. Соскучился без Вас, истомился в неизвестности. Ужасное бремя – вести сразу два дела. Но так жаль было бы не довести до желанного конца каждое из них. Помогите мне, как только можете Вы». На поддержку и на советы Волынского Маковский опирался и в последующие месяцы, по мере того как идея нового издания постепенно начинала приобретать реальные очертания. 7 марта 1909 г., в частности, он писал Волынскому: «Если можно, все-таки зайдите ко мне сегодня вечером. Независимо от Волошина мне совершенно необходимо побеседовать с Вами, т<ак> к<ак> вскоре я энергично приступаю уже к собиранию материала для первых №№ „Аполлона“. О стольком надо сговориться!»

Не вполне адекватны реальному положению дел были и слова Маковского-мемуариста о Волынском как мыслителе, «уже терявшем свою популярность». Действительно, в соотнесении с годами издания «Северного Вестника», принесшими Волынскому «популярность» весьма своеобразную – сводившуюся по преимуществу к солидарной ненависти, которую испытывали хранители радикальных общественных заветов по отношению к их ниспровергателю «идеалисту», – последовавшее десятилетие оказалось для критика периодом относительного затишья, отхода от активной литературной жизни. «С годами все более упрочивалась изолированность Волынского в литературных кругах, вызванная не столько последствиями полемики и личными столкновениями, сколько упорным своеобразием и строгой прямолинейностью мировоззрения „опального“ писателя, – резюмировал Э. Ф. Голлербах. – Даже родственные ему по религиозно-мистическим настроениям мыслители не завладели его симпатиями в силу различия умственной структуры и несходства духовных традиций»[1490]1490
  Голлербах Э. Жизнь А. Л. Волынского // Памяти Акима Львовича Волынского. Сб. под ред. П. Н. Медведева. Л., 1928. С. 23–24.


[Закрыть]. К опытам и исканиям «декадентов»-символистов Волынский со времен «Северного Вестника» относился настороженно, принимал в них немногое, нередко подвергал их резкой критике; представители «нового» искусства, со своей стороны, в пору самоопределения и расцвета символистской школы также дистанцировались по отношению к Волынскому, видели в нем литературную фигуру, всецело принадлежащую ушедшим годам и неспособную развиваться в унисон с бурными эстетическими переменами. «Читаешь и невольно улыбаешься: все эти хотя и умные рассуждения веют таким далеким прошлым. Верно, точно, пожалуй, оригинально, но, Боже мой, до чего примитивна, известна, обща эта оригинальность», – писал Андрей Белый в связи с выходом в свет книги Волынского «Ф. М. Достоевский. Критические статьи» (СПб., 1906)[1491]1491
  Белый Андрей. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 т. М., 1994. T. II. С. 250. (Впервые: Весы. 1905. № 12).


[Закрыть]. Еще более категоричен был Брюсов в рецензии на его же «Книгу великого гнева» (СПб., 1904): «Волынский производит тягостное впечатление человека, пережившего себя. Его имя должно остаться в истории русской литературы. <…> „Северный Вестник“, руководимый Волынским, был тем передовым бойцом, который пожертвовал своей жизнью, чтобы открыть путь всей рати. И мы с благодарностью и даже с некоторым пиететом повторяем имя А. Л. Волынского»; однако, «читая книгу А. Л. Волынского <…>, чувствуешь, что для автора время остановилось на том дне, когда прекратился руководимый им журнал. <…> По-прежнему А. Л. Волынский заявляет, что он „борется за идеализм“, и это уверение теперь, когда идеалистические направления окончательно восторжествовали во всех литературах, тоже звучит почти комическим, а вернее грустным анахронизмом»[1492]1492
  Брюсов В. Среди стихов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 103–104. (Впервые: Весы. 1904. № 2).


[Закрыть].

В то же время наряду с подобными приговорами, исходившими из уст символистских лидеров, в широком общественном мнении постепенно формировалась весьма высокая репутация Волынского как яркого и талантливого литератора, проницательного художественного аналитика и провозвестника новых идейно-эстетических устремлений; при этом на пользу ему служила относительная традиционность и доступность критической манеры письма, а невовлеченность былого лидера «Северного Вестника» в суетные дела литературной повседневности лишь способствовала в глазах читателей росту его писательского достоинства. Было обнародовано высокое мнение о Волынском, высказанное Георгом Брандесом, для многих тогда безусловным литературно-критическим авторитетом[1493]1493
  Это мнение было сформулировано Брандесом в письме к И. Мельнику по прочтении осуществленного им немецкого перевода «Книги великого гнева» Волынского: «Он не только выдающийся критик, но и вообще духовная сила». «Мнение датского критика, – добавлял газетный репортер, – тем более интересно, что он идейно стоит на совершенно иной почве, чем А. Л. Волынский, проповедующий философский идеализм» (Русь. 1907. № 115, 26 апреля. С. 5).


[Закрыть]; в 1908 г. широкий резонанс получило известие о том, что за свое исследование о Леонардо да Винчи Волынский был избран почетным гражданином Милана; второе издание его книги «Леонардо да Винчи», осуществленное в 1909 г. – как раз в пору организации «Аполлона», – было встречено целым рядом восторженных отзывов и воспринято как большое культурное событие: «Волынский с благородной простотой вводит нас в святая святых искусства и силой своего художественного анализа приобщает к таинству перерождения впечатлений внешнего мира, его красок, линий, в высшую человеческую духовность. Эстетика книги Волынского не есть эстетика текущего момента, это эстетика будущего»[1494]1494
  Браудо Евг. Книга «старого энтузиаста» // Слово. 1909. № 777, 26 апреля. С. 6.


[Закрыть]. Маковский, уделявший в ходе формирования своего журнала самое пристальное внимание соображениям литературной стратегии, разумеется, рассчитывал на определенный эффект неожиданности и новизны, предоставляя маститому критику, давно не имевшему собственной литературной трибуны, возможность обрести второе дыхание, а читателям, уже свыкшимся с фиксированным репертуаром модернистских литературных имен, – столь же привлекательную возможность познакомиться с обновленным репертуаром.

Впрочем, подобные соображения едва ли были главенствующими для будущего редактора. Именно в теоретико-эстетических изысканиях Волынского Маковский надеялся обрести развернутое истолкование формулы «аполлонизма», выдвинутой в качестве объединяющей участников журнала идеи. «Аполлоническая» проблематика как раз в это время вышла для Волынского на первый план, в связи с его замыслом книги об античном искусстве или об античном театре, о котором в 1908–1909 гг. неоднократно сообщалось в печати: «Волынский в настоящее время работает над циклом новых произведений: „Аполлон“, „Дионис“ и „Христос“. Специально для этого труда автор ездил на восток, в Грецию, Египет, где на месте познакомился с памятниками, необходимыми для данного сочинения»[1495]1495
  Новая Русь. 1908. № 53, 7 октября. С. 5.


[Закрыть]; «А. Л. Волынский в скором времени выпускает большую свою работу – книгу об античном искусстве»[1496]1496
  Там же. № 29, 13 сентября. С. 3.


[Закрыть]; «А. Л. Волынский закончил новую книгу об искусстве – „Аполлон“. Автор сводит в этом труде счеты с теорией искусства Нитцше, причем отстаивает „аполлиническое“ начало (пластику) в противовес „дионисическому“ (оргиазму). Книга выйдет осенью настоящего года»[1497]1497
  Речь. 1908. № 79, 2 апреля. С. 5.


[Закрыть]. Книга, о которой поспешили оповестить газетные обозреватели (явно со слов автора), так и не появилась, но безусловно, что ее замысел тогда активно вынашивался Волынским, а также более чем вероятно, что основополагающими идеями задуманного труда он делился с Маковским в ходе обсуждения задач и установок будущего журнала. Многочисленны свидетельства о том блистательном ораторском даре, которым был наделен Волынский («…слушать его было – подлинная радость, истинное упоение. Он словно завораживал своих слушателей своим волшебным словом, своей сверкающей мыслью, уносил куда-то в высь, далеко от мелкой и пошлой действительности. Это был вдохновенный человек; и слушать его можно было часами с неизмеримым наслаждением»[1498]1498
  Королицкий М. С. А. Л. Волынский. Странички воспоминаний. Л., 1928. С. 12–13.


[Закрыть]), и нетрудно себе представить, с каким воодушевлением внимал Маковский его речевым эскападам об Аполлоне и на любые иные темы. Существенную роль играла для Маковского в его союзе с Волынским, однако, помимо идейной близости, и прагматическая составляющая: благодаря посредничеству Волынского открывалась возможность выпускать «Аполлон» в преуспевающем издательстве Ефронов; после отказа критика от сотрудничества в «Аполлоне» эта возможность была утрачена[1499]1499
  См.: Маковский С. На Парнасе «Серебряного века». Мюнхен, 1962. С. 198.


[Закрыть].

О ближайшем участии Волынского в издаваемом с осени 1909 г. журнале «Аполлон» было заранее оповещено в печати: «Отделом критики в „Аполлоне“ заведуют А. Волынский и И. Анненский, отделом искусства – С. Маковский»[1500]1500
  Новый День. 1909. № 2, 27 июля. С. 4.


[Закрыть]. Но еще до начала формирования первого номера «Аполлона» в отношениях Волынского с редакцией обозначился конфликт, который в конце концов оказался непреодолимым. Впервые этот конфликт явственно проявился на втором организационном заседании редакции «Аполлона», состоявшемся 5 августа 1909 г.: произошло столкновение между Волынским и Анненским – двумя заведующими одного критического отдела, согласно объявленному проекту. Маковский пытался всячески сгладить ситуацию. «Не ожидал я, что Вы придадите такое значение „выпаду“ Волынского, – писал он 15 августа А. Н. Бенуа. – Ведь этот выпад, разумеется, носил личный характер – в том смысле, что Ак<им> Льв<ович> не любит соглашаться с мнением Анненского. Это его своеобразная „ревнивость“»[1501]1501
  Сектор рукописей Гос. Русского музея. Ф. 137. Ед. хр. 1182.


[Закрыть]. По-прежнему редактор «Аполлона» надеялся получить от Волынского статью, в которой образ-символ, провозглашенный заглавием журнала, получил бы надлежащее развернутое истолкование. Три дня спустя после упомянутого заседания он отправил Волынскому следующее письмо:

8 августа 1909

Многоуважаемый Аким Львович,

Завтра я уезжаю по делам журнала, на несколько дней, в Москву. Обратно – буду в четверг. Еще раз очень прошу Вас как можно скорее дать мне статью к первому номеру «Аполлона» – сначала хотя бы заглавие и уверенность, что она будет! Ведь подумайте только! Вот уже более полугода мы разговариваем о Вашей работе, но она никак не выясняется, а для меня она могла бы быть отправной точкой при дальнейших хлопотах о собирании материала для журнала. Именно отправной точкой. Зная то, что Вы говорите, я знал бы, как комбинировать статьи, кого из сотрудников считать союзником, а кого нет. Теперь же я положительно не знаю. С другой стороны, не могу же я накануне выхода в свет «Аполлона» оставаться без сотрудников?! И вот приходится действовать на «авось». Вы часто говорили мне, как не надо писать, и даже сурово говорили, но я жду Вашего «как надо», потому что верю и хочу верить Вам. Вы предложили мне помогать даже в черной редакционной работе. Я страшно благодарен Вам, но в настоящую минуту бесконечно важнее та Ваша и только Ваша работа, которая может дать направление всему делу. Мне все кажется, что Вы чего-то выжидаете и на что-то не решаетесь, но именно благодаря этому может не вылиться в желательную форму самое главное. О если бы Ваши статьи, Ваше «да» – было моей базой! Еще летом! До всяких собраний и коллегиальных обсуждений!

В ближайшие дни надо окончательно решить, что пойдет в 1<-й> №. Это, наконец, типографский вопрос. Позвольте мне, Аким Львович, надеяться, что Вы совершенно определенно мне скажете, когда я буду в состоянии прочесть Ваши вступительные для «Аполлона» слова.

Крепко жму Вашу руку.

Искренно Вам преданный Сергей Маковский

Развернутое ответное письмо Волынского известно нам по черновому тексту, сохранившемуся в его архиве[1502]1502
  ИРЛИ. Ф. 673. Ед. хр. 5.


[Закрыть]:

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Я буду с вами вполне откровенен и отвечу не только на Ваше письмо, но и по существу всего дела. Должен сказать, что дело это уже стоит на таком пути, на каком я совершенно не ожидал его найти, по возвращении из заграницы. Я теперь уже вижу затруднения, моральные и литературные, и для моего участия в редакции, и даже для моего ближайшего сотрудничества. Ведь весь успех журнала, в особенности идейный, тот успех, которым я больше всего дорожу, зависит от того, есть ли в центре его объед<иняющая> мысль, объединяющая рука. В редакции, Вами составленной, я не вижу ни того, ни другого. Не вижу даже, вообще, серьезного отношения и настоящей любви к предприним<аем>ому ответственному литературному делу. Под флагом Аполлона я вижу пока, если выключить имена художников, дешевое литературное донкихотство на случайно заданную тему и ни капли чистого вдохновения. Ведь почтеннейшему И. Ф. А<нненскому> и по сие время кажется, что во главе нового литературного движения надо поставить не Аполлона, а Орфея! А затем какое отношение имеет к Аполлону В. Иванов, [полукомический] маниак Диониса, убежденный в своей идейной автономности, хотя для всякого здравомыслящего и интеллигентного читателя совершенно ясно, что в его искусственно архаизированных писаниях, кроме ходулей и компиляций, нет ничего. А ведь этот самый В. Иванов и неудержимо тяготеющий к парадоксам и к Орфею И. Ф. А<нненский> уже сидят полноправными членами редакционного Комитета. После наших переговоров весною, после того, как мы с Вами условились, что мы – я и Вы – приступим к обсуждению главных редакционных вопросов только по приезде моем из Греции, я – согласитесь – не мог и ожидать найти такое, т. е. окончательно сформировавшееся и, на мой взгляд, безнадежное положение вещей. Не забудьте , что для меня, после двенадцати лет терпеливого, хотя и мучительного литературного отшельничества, после самовынужденного молчания о самых больных и острых вопросах литературы, философии и общественной морали, оказаться вдруг в обязательной какой-то солидарности с людьми, для которых, в процессе всегда определенного, одноустремленного умственного труда, я готовил одни только критические бичи, нет решительно никакой возможности. А Вы уже и теперь, боясь растерять нужных, но не ценных людей, еще не имея от меня ничего для печати, ставите мне временные преграды: ни Брюсова, ни В. Иванова пока не трогать! И при этом Вы уже отдали критический отдел журнала, то, что для меня особ<енно> дорого, в приятельские по отношению к В. И<ванову> и Бр<юсову> руки, в руки, увы, мною призванные. Спрашивается, при чем же тут я? Какова моя будущая роль в редакционном Комитете, в котором я буду в вечной единоличной и, боюсь, бесплодной оппозиции тому, что уже будет всегда, в силу положения вещей, совершившимся фактом? Такая роль – не моя роль. Я всегда служил, служу и буду служить делу, а не лицам. Такого рода редакционная коллегия, как складывающаяся редакция «Аполлона», где, повторяю, я не вижу ни истинной серьезности, ни истинного одушевления новой литературной задачей, это только новая канцелярия, а не новое дело. Никакой связи с живой динамикой современной истории, современного момента, тут нет и намека на то, что составляет истинную сущность каждого идейного дела, никакого перевоплощения социально-культурных сил в отвлеченные ценности ума и духа. На «квадриге порыва», среди «огнестолпных храмов», возводимых в пустынях книжной схоластики, не создать ни нового общественного движения, ни новых литературных правд.

Итак, я выложил перед Вами с полною откровенностью все, что я думаю. Вы составили редакцию, с которой я не солидарен. Вы говорили, что будете издателем «Аполлона», а мне предлагали быть фактическим редактором всего литературного отдела. А оказалось, что я даже не могу быть полезным членом редакции. Таким образом, при создавшемся положении вещей, которое в каждую данную минуту может перейти в редакционный конфликт, я могу быть только сочувствующим Вам лично и то лишь случайным сотрудником. Я не могу сознательно идти на будущие конфликты только в расчете на то, что Вы, как фактический хозяин дела, возьмете мою сторону. Это было бы, с моей стороны, и антиморально, и антилитературно: может быть, во мне и сидит какой-то волк, но волком в овечьей шкуре я быть, извините, не могу.

Я написал все по совести. Не ждите от меня никаких срочных работ. Если чем-нибудь, при случае, смогу быть полезен, буду всегда рад.

Жму Вашу руку.

А. Волынский

Позиция, занятая Волынским, сформулирована в этом письме более чем внятно и веско. Свое возможное участие в «Аполлоне» он мыслил по аналогии с той ролью, какую играл ранее в «Северном Вестнике», где был фактически единоличным руководителем и идеологом. Говоря об «объединяющей мысли» и «объединяющей руке», Волынский, разумеется, подразумевал прежде всего свою собственную систему взглядов и свою редакторскую волю; журнал нужен был ему как трибуна для философско-эстетического и литературно-критического монолога. Маковский же тяготел к полилогу, к согласному сочетанию под знаком «Аполлона» разных, во многом контрастных друг другу творческих индивидуальностей, к благотворному для культуросозидательного процесса «симпосиону» (прибегая к фразеологии столь чуждого Волынскому Вячеслава Иванова). Этим главенствующим принципом он пренебречь не мог; не мог, в частности, приступить к изданию без действенной поддержки «дионисийца» Иванова, вокруг которого тогда объединялись в Петербурге все творческие активные силы «нового» искусства; и все же предпринял попытку убедить Волынского в оправданности своих редакторских установок и сохранить его в качестве ближайшего сотрудника журнала – в ответном письме:

15 августа 1909 г.

Многоуважаемый Аким Львович,

Я только что вернулся из Москвы и прочел Ваше письмо… Меня немного удивили, признаюсь, не Ваши выводы, а те поводы к ним, которые Вы перечисляете. Ведь основной упрек новой редакции – отсутствие объединяющей идеи – разве это не тот же упрек, который Вы слышали от меня при первом же свидании нашем после лета? И не к Вам ли обращался я с просьбой дать журналу то, чего ему пока недостает? С моей стороны было бы простой игрой слов, если бы при этом я имел в виду тот редакционный комитет, который Вы усмотрели в прошедшем случайном собрании нескольких сотрудников. В этом – все недоразумение. И за справедливость моих слов говорят с несомненностью факты: Вяч. Иванов 5 августа впервые присутствовал на собрании «Аполлона»; Ал. Бенуа – также. Имелось в виду только обсуждение ближайшей чисто художественной программы (вопрос, котор<ый> более всего увлекает меня) журнала в связи со вступительными словами. С Анненским я действительно о многом советовался, т<ак> к<ак> в течение лета он один из всех сотрудников находился в Петербурге, но – совершенно не переоцениваю его значения в редакции будущего журнала. Отсюда, как Вы видите, – очень далеко до замены Аполлона Орфеем… Никакого постоянного комитета я вовсе и не собирался учреждать! Я считаю, что мое предложение Вам остается в прежней силе. Повторяю, от Вас, только от Вас целиком зависит то, что должно быть выражено с победительной мощью – не на словах только, а на деле. Моя просьба относительно Вяч. Иванова и Брюсова совсем не conditio, а просто личная просьба, от которой я готов отказаться (кстати: Брюсов пока только смутно знает о журнале и в сущности даже не получал приглашения). Что касается «маниака Диониса»… Аким Львович, мне кажется, что это письмо заслуживает ответа – во имя дела, дорогого и близкого Вам, которое может развиться, благодаря Вам, не в ту сторону, куда должна была направить его Ваша критическая и философская мысль.

Искренно Вам преданный и уважающий Вас Сергей Маковский

Видимо, увещевания Маковского на какое-то время возымели свое действие. Неделю спустя, 22 августа 1909 г., редактор «Аполлона» вновь пытался побудить Волынского внести свою лепту в общее дело: «…еще раз моя горячая просьба дать „Аполлону“ то начало проникновенной критики, в котором он так нуждается, другими словами – Вашу статью на любую тему к первому же номеру. Ваше крепкое слово при самом вступлении нового журнала в жизнь даст всему делу ту настоящую ноту, которая определит дальнейшее развитие нашей аполлонической симфонии. Я верю в это и надеюсь на Вашу помощь». К той же теме Маковский возвращался в письме к Волынскому от 29 августа, одновременно высылая ему на просмотр корректуру статьи Анненского «О современном лиризме», предназначенной для 1-го номера «Аполлона», и напоминая о данном им обещании позировать художнице Надежде Войтинской (которая работала тогда над литографированными портретами ближайших сотрудников «Аполлона»): «…мой постоянный припев: дайте мне статью, хотя бы начало, хотя бы первую букву (чтобы я мог заказать художнику заглавную). <…> Осталось 2 недели до верстки 1-го номера, а Ваша статья только в проекте. Неужели нет никакой возможности отложить на короткое время другую работу и сейчас же посвятить „Аполлону“ необходимое время?» На следующий день (письмо датировано: «Суббота» – т. е. 30 августа 1909 г.) Волынский отвечал:

Многоуважаемый Сергей Константинович.

Изложу Вам все в должном порядке.

1. Войтинской позирую прилежно. Это очень милая девушка и почти старая моя знакомая. Я особенно рад, что Вы ее поощряете и нашли для нее много подходящей работы. Она мыслит и чувствует вполне по-Аполлоновски! Таково мое впечатление, вынесенное из сегодняшнего разговора с нею.

2. Корректуру статьи Анненского прочту внимательно.

Наконец,

3. Моя статья! Дорогой Сергей Константинович, ради Христа не волнуйте ни себя, ни меня. Я органически не могу работать под кнутом каких-либо обстоятельств. Психологию волка мою Вы знаете, а в готовности моей быть Вам полезным Вы не должны и не можете сомневаться. Не фиксируйте для меня никаких сроков, не втискивайте сейчас моих собственных литературных планов непременно в определенный номер «Аполлона». Поверьте, я говорю Вам с открытой душой: каждая моя новая статья является для меня лично событием. У меня давно уже кипит душа, и для того, чтобы жить и дышать, мне необходимо работать, писать и говорить со страниц серьезного журнала в духе «Аполлона». Я бы и не мог молчать, когда возник уже журнал под знаком идеи, составляющей душу всех моих писаний. Дайте мне свободу и дайте мне примениться к обстоятельствам, как я их понимаю. Наш личный уговор остается во всей своей силе.

В сентябре я засяду за работу.

Жму Вашу руку.

А. Волынский

Браудо бывает у меня и говорит, что работает весьма прилежно[1503]1503
  РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 979. Евгений Максимович Браудо (1882–1939) – музыкальный и художественный критик, историк музыки; вошел в круг авторов «Аполлона» по рекомендации Волынского, впоследствии стал там, вместе с В. Г. Каратыгиным, заведующим музыкальным отделом. 11 сентября 1909 г. Волынский выслал секретарю «Аполлона» Е. А. Зноско-Боровскому рукопись статьи Браудо и заявил о своем желании прочесть ее в корректуре (Там же. Ед. хр. 978). Корректуру Маковский отправил Волынскому 24 сентября, отметив в сопроводительном письме: «Статья мне очень нравится». «Музыка после Вагнера. Статья первая» Евг. Браудо была помещена в № 1 «Аполлона» (Отд. I. С. 54–69).


[Закрыть].

Три дня спустя Волынский совершил еще один шаг на пути к полному размежеванию с «Аполлоном». Основанием для него послужила статья И. Анненского «О современном лиризме», представлявшая собой вызывающе субъективный, прихотливо-импрессионистический, полный иронии, намеков и недосказанностей обзор новейшей русской поэзии. Понять и оправдать такую стилистику и такой способ интерпретации словесного материала Волынский был не в состоянии. Впечатления от статьи побудили его к общим кардинальным выводам, о чем он и оповестил Маковского в очередном письме: