Текст книги "Русские символисты: этюды и разыскания"
Автор книги: Александр Лавров
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)
«Нелли»:
Милый сон, что странно длится,
Тихий бред, что странно нежит.
Нежный звон во мгле струится,
Первый свет во мраке брезжит.
Жизнь забыть и жить мечтами,
Днем мечтать о новой встрече…
Дай мне слить уста с устами,
Дай мне сжать руками плечи!
(«Детских плеч твоих дрожанье…»);
Будь для меня и солнцем и луной,
Будь для меня сверканьем звезд несметных!
Всходи, блистая, утром надо мной,
Свети мне ночью в безднах беспросветных!
<………………………………………………>
Разлей над грустью предвечерний свет,
Мани закатным заревом загадок,
И говори, что вечной скорби нет,
Прозрачной аркой семицветных радуг!
<…………………………………………>
Дай мне дышать в твоих живых лучах,
Дай мне сгореть в немеркнущем сверканьи,
Дай мне растаять, с гимном на устах,
В неизреченной сладости сгоранья!
Сырейщикова:
Я так тебя люблю, как и мечтать не смела!
Так страстно вешний лист ни разу не дрожал,
Так ласково вода ни разу пеной белой
Не одевала грудь угрюмо-гордых скал!
Так нежно радуга сквозь листья не сквозила,
Так ярко не цвели июньские цветы,
С таким томлением, от века, милый к милой
Еще не припадал в молчаньи темноты!
Быть может, для тебя я – только сон манящий,
Я – только ветерка душистый поцелуй,
Певучий луч луны, приветливо скользящий
По зыбкой тишине бесстрастно-ясных струй.
Но верно знаю я: в твоей душе надменной
Бесследно не пройду, как утренний туман!
В безбрежности твоей пусть я останусь пленной.
Я все ж – волна твоя, мой вольный океан![591]591
Ежемесячный Журнал. 1917. № 1. Стб. 7. См. также стихотворения Сырейщиковой «Остывшая зола» (Там же. № 2/4. Стб. 10), «Помнишь, взоры огневые…» (Женское Дело. 1913. № 7. С. 5).
[Закрыть]
Если аналогии с Львовой напрашивались сами собою и были сознательно выведены на поверхность Брюсовым, то соотношение с Еленой (Нелли) Сырейщиковой составляло второй, более глубинный и потаенный слой его литературной мистификации.
В творчестве Брюсова 1910-х гг. «Стихи Нелли» занимают свое определенное место в ряду произведений, уделявших преимущественное внимание женской психологии. В том же году, что и «Стихи Нелли», вышел в свет его сборник рассказов и драматических сцен «Ночи и дни», задачей которого, как указывал Брюсов в предисловии, было «всмотреться в особенности психологии женской души»[592]592
Брюсов Валерий. Ночи и дни. Вторая книга рассказов и драматических сцен. 1908–1912. М.: «Скорпион», 1912. С.
[Закрыть]
Максимов Д. Е. Поэтическое творчество Валерия Брюсова // Брюсов Валерий. Стихотворения и поэмы. Л., 1961.С.51 («Библиотека поэта». Большая серия).
[Закрыть]. Такая тенденция к «прозаизации» поэзии, «заземлению» ее тематики, естественно, влекла за собой и изменения в образе лирической героини, которая мало-помалу утрачивала свою условно-символическую, «жреческо»-мифологическую природу и становилась менее возвышенной и отвлеченной, наделялась непосредственно жизненными, интимно-характерными чертами. Однако внимание Брюсова к «женской» теме в ее конкретно-психологическом преломлении, последовательным выражением которого было создание женской литературной маски, объяснялось, безусловно, не только тем, что в его поэтической индивидуальности открылись новые грани, но и более общими тенденциями, обозначившимися в русской поэзии того времени.
В 1890-е гг. анонимный рецензент сборника стихотворений Екатерины Бекетовой смог насчитать, вместе с нею, за все время существования русской литературы «едва семь выдающихся поэтесс»: Анну Бунину, Елизавету Кульман, Каролину Павлову, Евдокию Ростопчину, Юлию Жадовскую и Надежду Хвощинскую[594]594
См.: Русская Жизнь. 1894. № 334, 15 декабря.
[Закрыть]. Двадцать лет спустя положение резко изменилось: уже в конце XIX в. в поэзии сказали свое слово Поликсена Соловьева (Allegro), Зинаида Гиппиус, Мирра Лохвицкая, а последующие годы – и в особенности начало 1910-х гг. – принесли целое созвездие имен, среди которых крупнейшие поэтические индивидуальности – Анна Ахматова и Марина Цветаева, отмеченные безусловным и оригинальным дарованием – София Парнок, Мария Моравская, Любовь Столица, Аделаида Герцык, Елизавета Кузьмина-Караваева, Мариэтта Шагинян, Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак), Елена Гуро, Надежда Львова, а также – Людмила Вилькина, Наталия Крандиевская, Ада Чумаченко, Вера Рудич, Наталия Грушко, София Дубнова и многие другие имена, в совокупности красноречиво говорящие о том, что в русской литературе появился новый и весьма представительный регион – женская поэзия. «…B числе многих своих даров „новая поэзия“ принесла с собой целую фалангу женщин-поэтов. Не то чтобы у нас не было и раньше отдельных поэтесс, – ново появление именно такой обширной рати, занявшей свое особенное место на современном Парнасе <…> Ища неизведанного и новых углов зрения хотя бы на старые вещи, современная поэзия нуждается теперь в типах женских индивидуальностей, несущих с собой новую остроту женского восприятия. Мир любви, эротики, впечатлений от обычных вещей, воспринимаемый с новых и неожиданных сторон, дает благодарный и интересный материал для этой поэзии», – писал в 1913 г. Борис Садовской[595]595
Борисов Б. <Б. А. Садовской>. Поэтессы // Утро России. 1913. № 218, 21 сентября. См. новейшее издание: Сто поэтесс Серебряного века. Антология / Сост. и авторы биогр. статей: М. Л. Гаспаров, О. Б. Кушлина, Т. Л. Никольская. СПб., 1996.
[Закрыть]. Но еще в 1909 г. Иннокентий Анненский, со свойственными его критическому дару чуткостью и проницательностью, посвятил женской поэзии особый раздел своей обзорной статьи «О современном лиризме» – «Оне». Определив, что «женская лирика является одним из достижений того культурного труда, который будет завещан модернизмом истории», что современной поэзии «нужны теперь и типы женских музыкальностей», которые, возможно, откроют «даже новые лирические горизонты», Анненский указал на «характернейшие черты несходства между они и оне», между мужской и женской лирикой: «Оне – интимнее, и, несмотря на свою нежность, оне более дерзкие, почему и лиризмы их почти всегда типичнее мужских»[596]596
Аполлон. 1909. № 3, декабрь. Отд. I. С. 5, 8, 29.
[Закрыть].
Позднее о «типичности» женского лиризма, его глубокой созвучности современности и насущным литературным задачам писали многие критики, обращавшиеся к этому предмету. «Может быть, именно особенности женской психики, более чутко воспринимающей настоящее во всей его красочности, и сделали возможным такое творчество, отзывающееся на современность», – отмечал А. А. Гизетти [597]597
Гизетти А. Три души. (Стихотворения Н. Львовой, А. Ахматовой, М. Моравской) // Ежемесячный Журнал. 1915. № 12. Стб. 149.
[Закрыть]. М. Волошин подчеркивал, что, в отличие от женщин-поэтов предыдущего поколения, которые «как бы скрывали свою женственность и предпочитали в стихах мужской костюм», поэтессы последних лет «говорят от своего женского имени и про свое интимное, женское»: «В некоторых отношениях эта женская лирика интереснее мужской. Она менее обременена идеями, но более глубока, менее стыдлива <…> Женщина глубже и подробнее чувствует самое себя, чем мужчина, и это сказывается в ее поэзии»[598]598
Волошин Максимилиан. Женская поэзия // Утро России. 1910. № 323, 11 декабря.
[Закрыть]. Указав на «исступленную правдивость женщин-поэтов», С. Городецкий утверждал, что «их стихи – документы дней, настоящие клейма современности, и по одному этому уже интересны» [599]599
Городецкий Сергей. Женские стихи // Речь. 1914. № 100, 14 апреля.
[Закрыть], а В. Шершеневич находил, что женское творчество «сделало шаг вперед больший, чем мужское»: «Таких бездарных поэтов, каким является множество наших прославленных писателей, среди женщин почти нет <…>»[600]600
Шершеневич Вадим. Поэтессы // Современная Женщина. 1914.№ 4. С. 74.
[Закрыть]. М. Шагинян пыталась найти объяснение этого феномена в том, что современная эпоха не может дать литературе «крупных, все захватывающих тем» и обрекает ее на камерные, сугубо лирические мелодии, которые естественнее всего звучат в «женском» творчестве[601]601
Шагинян М. Женская поэзия // Приазовский Край. 1914. № 116, 4 мая.
[Закрыть]. Характерно, что и Н. Львова включилась в обсуждение этой проблемы, посвятив женской лирике свою единственную статью «Холод утра», написанную в мае 1913 г. Считая, что современная поэзия зашла в тупик, Львова со всей пылкостью заявляла: «…единственным спасением кажется нам внесение в поэзию женского начала – причем сущность этого „женского“ в противовес „мужскому“ – мы видим в стихийности, в непосредственности восприятий и переживаний, – восприятий жизни чувством, а не умом, вернее – сначала чувством, а потом умом»[602]602
Львова Н. Холод утра. (Несколько слов о женском творчестве) // Жатва. Кн. V. М., 1914. С. 250.
[Закрыть]. Сам Брюсов также склонен был выделять женское творчество в особую, специфическую сферу современной поэзии. В книге своих критических очерков «Далекие и близкие» (1912) он объединил под особой рубрикой «Женщины-поэты» статьи и заметки о поэзии М. Лохвицкой, З. Гиппиус, А. Герцык, Тэффи, Л. Вилькиной и Г. Галиной; позднее сходным образом он сгруппировал отзывы о сборниках А. Ахматовой, М. Моравской, Н. Крандиевской и В. Инбер в обзорной статье «Год русской поэзии»[603]603
См.: Русская Мысль. 1914. № 7. Отд. III. С. 19–20; Брюсов Валерий. Среди стихов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 444–447.
[Закрыть].
Опыт мистификации женского поэтического лица был предпринят еще до Брюсова: в 1909 г. скромная и незаметная поэтесса Елизавета Дмитриева, инспирированная Волошиным, выступила в журнале «Аполлон» под эффектной маской Черубины де Габриак, вымышленной аристократки-католички, сочиняющей русские стихи; в течение ряда недель многие участники «Аполлона», и редактор журнала С. К. Маковский в первую очередь, были заинтригованы образом неведомой иностранки, восхищались ее стихами и всячески доискивались личной встречи с загадочной сотрудницей[604]604
См.: Маковский Сергей. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 333–358; Guenther Johannes von. Ein Leben im Ostwind. Zwisehen Petersburg und München. Erinnerungen. München, 1969. S. 284–300; Давыдов З. Д., Купченко В. П. Максимилиан Волошин. Рассказ о Черубине де Габриак // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1988. М., 1989. С. 41–61. В популярной статье Святослава Бэлзы «Внучки Козьмы Пруткова» – о литературных масках женщин-поэтов – Черубина де Габриак была охарактеризована наряду со «Стихами Нелли» (Неделя. 1969. № 10, 9 марта. С. 23).
[Закрыть]. Весь маскарад прошел с таким успехом только благодаря «аристократическим» пристрастиям «аполлоновцев» и их любви к экзотике и эстетской «куртуазности», и это было обыграно Дмитриевой и Волошиным очень остроумно и тонко. Брюсовский замысел в «Стихах Нелли» был существенно иным. Попытка ввести в женский поэтический хор дополнительный голос была в равной мере и вовремя предпринятой стилизацией новейшего, животрепещуще современного литературного явления, и косвенным признанием того, что «женское» творчество, с его обостренным ощущением поэзии будничной жизни и тяготением к изображению чувства в индивидуально-психологическом аспекте, являет собой один из наиболее перспективных путей литературного развития.
«…Своего возрождения русская поэзия может ждать, конечно, только от нового прилива непосредственных наблюдений над подлинной, реальной жизнью»; – писал Брюсов одновременно с выпуском в свет «Стихов Нелли»[605]605
Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. III. Эклектики // Русская Мысль. 1913. № 8. Отд. II. С. 78; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 410.
[Закрыть]. За игровой мистификацией скрывалось устремление от прежнего символистского пафоса к житейской конкретике, от торжественной декламации о страсти – к непосредственному выражению чувства, и выявление этих новых тенденций закономерно и самым лучшим, самым удобным и типичным образом осуществлялось под женской маской. В этом отношении брюсовский опыт имеет свой отдаленный типологический прообраз в знаменитом памятнике французской литературы XVII в., «Португальских письмах» Гийерага, выданных за подлинные любовные послания португальской монахини; женская маска оказалась необходимой тогда для того, чтобы на смену господствовавшему в прозе барочно-прециозному стилю и трактовке любви в условно-пасторальном ключе выдвинуть новые нормативы в изображении чувства – реально-психологическую определенность и документальную достоверность[606]606
См.: Михайлов А. Д. «Португальские письма» и их автор // Гийераг. Португальские письма. М., 1973. С. 223–230, 252.
[Закрыть]. Хотя литературная судьба и художественное значение мистификации Брюсова были несравненно более скромными, смысл предпринятого маскарада оказался внутренне сходным: имитация женского голоса должна была способствовать обновлению брюсовского поэтического стиля, преодолению в нем – через прозаизацию и психологизацию – условности и высокой риторики «классического» символизма. Если же выходить за рамки личной творческой судьбы, то и тогда «Стихи Нелли» – явление не случайное и не проходное в литературном процессе начала века. Они явились первым «мужским» опытом игровой имитации женской творческой индивидуальности, отразив тем самым характерные особенности поэтической культуры 1910-х гг.; примечательно появление на фоне «Стихов Нелли» новых женских масок, принадлежавших другим поэтам[607]607
Так, В. Ф. Ходасевич собирался тогда же, в 1913 г., печатать свои стихи под псевдонимом «Елисавета Макшеева»; одно стихотворение за этой подписью он опубликовал еще в 1908 г. См.: Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому / Послесл., сост. и подгот. текста И. Андреевой. Ann Arbor: «Ardis», 1983. С. 14, 20, 77; Ходасевич Владислав. Стихотворения. Л., 1989. С. 256–257, 415 / Примеч. Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека («Библиотека поэта». Большая серия). В 1915 г. в одесском альманахе «Авто в облаках» были напечатаны стихотворения Нины Воскресенской – под этой маской скрывался Э. Багрицкий. См.: Багрицкий Эдуард. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1964. С. 235–236, 530 / Примеч. С. А. Коваленко («Библиотека поэта». Большая серия). Под именем Анжелики Сафьяновой, «внучатой племянницы Знаменитого Российского поэта, чиновника Пробирной палатки Козьмы Пруткова», выступал Лев Никулин. Стихи Анжелики Сафьяновой представляют собой иронические стилизации с отчетливым пародийным налетом на темы женской поэзии и «городской» любви; мистификация была разоблачена самим автором (см.: Никулин Л. История и стихи Анжелики Сафьяновой с приложением ее родословного древа и стихов, посвященных ей. М., 1918). Грузинский поэт Паоло Яшвили печатал во второй половине 1910-х гг. свои стихи под именем Елены Дариани (см.: Поэты Грузии / Сост. Николай Мицишвили. Тифлис, 1921. С. 40–41). Г. Робакидзе (заведомо знавший о подлинном авторе) утверждал: «Елена Дариани замечательна прежде всего тем, что она единственная из грузинских поэтов, которая заговорила настоящим женским словом <…> в ее творчестве слышится подлинное эротическое переживание влюбленности, и притом переживание чисто женской стихии» (Робакидзе Григорий. Грузинский модернизм // Ars. 1918. № 1. С. 49–50). Елена Дариани возникла у Яшвили, по всей вероятности, под влиянием аналогичных мистификаций в русской поэзии 1910-х гг., и прежде всего «Стихов Нелли» (см.: Никольская Татьяна. Грузинская сестра Ахматовой (из истории одной литературной мистификации) // Преображение. Русский феминистский альманах. 1998. № 6. С. 84–88).
[Закрыть].
Призывая поэтов черпать вдохновение из «наблюдений над подлинной, реальной жизнью», Брюсов имел в виду в первую очередь жизнь современного большого города: «…за окном комнаты, где пишут эти поэты, гудят автомобили, в газетах они ежедневно читают об авиационных состязаниях, сами они бывают в театрах, в синематографах, на вернисажах… и ничего, почти ничего из этого не проникает в их стихи!»[608]608
Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. III. Эклектики // Русская Мысль. 1913. № 8. Отд. II. С. 79; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 411–412.
[Закрыть] Брюсов отвергал новейшую книжную, подражательную поэзию и возлагал большие надежды на футуристов, чьи творческие установки были программно урбанистическими. Дифференцируя «крайних» представителей этого направления, кубофутуристов, и «умеренных», эгофутуристов, он отдавал предпочтение последним. «Сколько мы понимаем задачу, поставленную себе нашими футуристами, она ближайшим образом сводится к выражению души современного человека, жителя большого города, одной из всесветных, космополитических столиц, – писал Брюсов в 1912 г. – <…> Условия нашей жизни <…> с необходимым посещением то пышных вернисажей, то еще недавно модных „полетов“, то ресторанов, то летних садов, где видную роль играют царицы „полусвета“, – создали особый склад души, особый тип. Найти лирику этой души, выразить ее на ей свойственном языке – вот к чему стремится наш футуризм»[609]609
Брюсов Валерий. Сегодняшний день русской поэзии. (50 сборников стихов 1911–1912 г.) // Русская Мысль. 1912. № 7. Отд. III. С. 20; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 366. Как предтечу футуризма трактует Брюсова в это же время критик А. А. Шемшурин, дотошно проанализировавший его стилистику и словосочетания. См.: Шемшурин Андр. Футуризм в стихах В. Брюсова. М., 1913.
[Закрыть]. Брюсов подчеркивает необходимость обновления языка неологизмами и новыми сочетаниями слов, включения в сферу поэтического всей «обстановки» современной городской жизни; при этом наиболее перспективным он считает уже не верхарновский, возвышенно-одический стилевой регистр, в котором сам писал урбанистические стихи в 1900-е гг., а скорее стилистику Игоря Северянина, которая, по мнению Брюсова, вполне соответствует «лику современности»: «Игорю Северянину <…> удается найти подлинную поэзию в автомобилях, аэропланах, дамских пышных платьях, во всей пестрой сутолоке нашей городской жизни <…>»[610]610
Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. Футуристы // Русская Мысль. 1913. № 3. Отд. II. С. 128; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 387. Позднее В. Шершеневич противопоставлял брюсовский урбанизм 1900-х гг. урбанизму футуристическому: «…надо писать о городе по-городскому; вот истинный урбанизм. И риторически-кабинетные рассуждения Брюсова о городе менее урбанистичны, чем монолог о любви в пьесе Маяковского или деревенские стихи С. Третьякова <…> Там, где есть риторика, – там уже нет городского, так как город чужд логике рассуждений» (Шершеневич Вадим. Зеленая улица. М.: «Плеяды», 1916. С. 46).
[Закрыть].
Брюсовская Нелли вполне осуществила на практике новую трактовку поэтом урбанистической темы; стихи ее изобилуют приметами современного городского быта:
Скэтинг-ринк залит огнем,
Розы спят на нашем столике,
И, скользя, летят кругом
С тихим, звонким скрипом ролики.
Скинув тонкое боа,
Из-под шляпы черно-бархатной,
Я в бокале ирруа
Вижу перлы, вижу яхонты.
(«На скэтинге»);
Гудя, лети, автомобиль,
В сверканьи исступленных светов…
(«Вечернее катанье»);
Если что еще мне нравится,
Это – вольный аэроплан,
и т. д.[611]611
Стихи Нелли. С. 27, 14, 17.
[Закрыть]
Признав Игоря Северянина «настоящим поэтом, поэзия которого все более и более приобретает законченные и строгие очертания», у которого «есть свой, им найденный, ритм стиха» (хотя и не закрывая глаза на явные слабости, издержки вкуса и общую ограниченность его творчества),[612]612
Брюсов Валерий. Сегодняшний день русской поэзии // Русская Мысль. 1912. № 7. Отд. III. С. 21; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 367. Подробнее см.: Анчугова Т. Брюсов и Игорь Северянин (к истории литературных взаимоотношений) // Брюсовский сборник. Ставрополь, 1977. С. 51–62.
[Закрыть] Брюсов даже заставил свою «Нелли» овладеть северянинскими новациями, в том числе и неологизмами в духе Северянина («Легкой жизни силуэт // Встал еще обореоленней»; «Пусть твоя тень отуманит» и др.[613]613
Стихи Нелли. С. 27, 33.
[Закрыть]). Зависимость от этого автора была для придуманной Брюсовым ультрасовременной, «городской», эпикурейски настроенной и отзывающейся на все «модное» поэтессы едва ли не неизбежной: не случайно Львова констатировала в поэзии Северянина «чисто женские чувства и восприятие мира»[614]614
Львова Н. Холод утра // Жатва. Кн. V. С. 256.
[Закрыть]. Не исключено, что дополнительным аргументом при выборе имени для брюсовской маски явилось стихотворение Северянина «Нелли» (1911), живописующее досуги жеманной кокотки:
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де Кок,
Где брюссельское кружево… на платке из фланели! —
На кушетке загрезился молодой педагог.
Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо[615]615
Игорь Северянин. Собрание поэз. T. 1: Громокипящий кубок. М., 1916. С. 97. Впервые: Петербургский глашатай. 1912, 12 февраля.
[Закрыть].
Одно из стихотворений «Нелли», «Катанье с подругой», представляет собой откровенную ироническую стилизацию под Северянина:
Плачущие перья зыблются на шляпах,
Страстно бледны лица, губы – словно кровь.
Обжигает нервы Lentheric’a запах,
Мы – само желанье, мы – сама любовь.
<………………………………………………..>
Кучер остановит ход у «Эльдорадо»,
Прошуршит по залам шелк, мелькнет перо.
«Нелли! что за встреча!» – «Граф, я очень рада…»
Шоколад и рюмка трипль-сек куантро[616]616
Стихи Нелли. С. 25.
[Закрыть].
Фоном и своеобразным стилевым ориентиром для стихотворных опытов «Нелли» служили не только «поэзы» Северянина, но и вообще деятельность и идеи эгофутуристов, у которых, как подчеркивал Брюсов, «несмотря на все явные недостатки их теорий и их поэзии, какая-то „правда“, какие-то возможности развития <…> чувствуются»[617]617
Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. Футуристы // Русская Мысль. 1913. № 3. Отд. II. С. 132; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 392.
[Закрыть]. Связь Брюсова с эгофутуристами определилась во второй половине 1913 г., уже после выхода «Стихов Нелли» и в ходе подготовки им новых произведений того же «автора». Глава московских эгофутуристов Вадим Шершеневич, фактически возглавлявший в это время издательское предприятие «Мезонин поэзии», изначально был поэтом брюсовской школы и состоял с «мэтром» в добрых отношениях; последний поощрял его отход от подражаний символистам и обращение к футуристической поэтике[618]618
См. литературный портрет Брюсова в книге Шершеневича «Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 гг.» (Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова / Сост. С. В. Шумихина и К. С. Юрьева. Вступ. статья, коммент. С. В. Шумихина. М., 1990. С. 443–446). Подвергнув острой критике книгу подражательных стихов Шершеневича «Carmina» (М., 1913), Брюсов приветствовал его новейшие опыты в эгофутуристическом стиле: «…нам знакомы позднейшие стихи этого автора, гораздо более значительные, чем те, которые собраны в его книге» (Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. III. Эклектики // Русская Мысль. 1913. № 8. Олд. И. С. 73; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 404). Подробнее о футуристическом периоде творчества Шершеневича и о «Мезонине поэзии» см.: Lawton Anna. Vadim Shershenevich: from Futurism to Imaginism. Ann Arbor, 1981. P. 13–22.
[Закрыть]. Шершеневича сближала с Брюсовым увлеченность прихотливыми опытами в области стихотворной техники, которая даже побуждала к шуточным поэтическим состязаниям. Так, 19 ноября 1915 г. Шершеневич писал Брюсову: «…заинтересовавшись Вашим утверждением, что на „сердце“ нельзя написать балладу, я все-таки попытался разрешить эту задачу, и вот посылаю Вам мой опыт <…>»; к письму приложена «Баллада Валерию Брюсову»:
Ты раз сказа! нам, что на «сердце»
Балладу написать хитро;
Что, как у всех теперь – Пьерро,
Конечно, будет в ней – Проперций;
Что рифм на «сердце» две иль три.
Но чем трудней, тем больше перца:
Для футуриста-иноверца!
Пишу балладу на пари!..
Зову народы все – венгерца,
Что в Львове расхищал добро,
И выдумавшего тавро
Живущего на юге терца,
И вас, о, римские цари,
Рабам кидавших звон сестерций!
Влеком орбитою инерций,
Пишу балладу на пари!..
В пролетах четких, быстрых терций
Поспешно бегает перо.
Я верю: не падет зеро!
Нет, не закрыться райской дверце!
Мелькают в полосе зари
Коней валькириевских берца.
Стихом насмешливым, как скерцо,
Пишу балладу на пари!..
Валерий Брюсов! посмотри:
Ты знаешь «аз», скажу тебе «рцы»!
В наш век рассчетов и коммерций
Пишу балладу на пари!..[619]619
РГБ. Ф. 386. Карт. 108. Ед. xp. 24. Л. 6–7.
[Закрыть]
Теоретические позиции Шершеневича в своих основах не должны были вызывать у Брюсова принципиальных возражений: Шершеневич подчеркивал преемственность эгофутуристов по отношению к символистам («Мы все ученики предшествовавших поэтов»), выступал против эпигонства, а также и против «бутафорского, бравадного, эпатирующего» в футуризме; самый футуризм он трактовал, на брюсовский лад, как «явление стихийное, вызванное ускорением темпа нашей городской жизни» и в урбанизации поэзии видел главную миссию новой школы («природа так банальна рядом с переживаниями и разноцветным грохотом проспекта»)[620]620
Шершеневич Вадим. Футуризм без маски. Компилятивная интродукция. М., 1913. С. 9, 55, 68.
[Закрыть], считал одной из насущных задач демократизацию, обытовление поэтического стиля («Мы любим то, что близко, а не то, что далеко <…> мы, жильцы Мезонина, уверены, что дом булочника ничуть не менее поэтичен, чем старинный замок, а бульон вовсе не хуже океана»)[621]621
«Увертюра» // Верниссаж (Мезонин поэзии. Вып. I). <М.>, Сентябрь 1913. С. <4–5>.
[Закрыть]. В статье «Год русской поэзии» (1914) Брюсов в целом сочувственно отозвался об эгофутуристических сборниках Шершеневича «Романтическая пудра» (1913) и «Экстравагантные флаконы» (1913), отметив в них живое биение пульса современности[622]622
См.: Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 431–433.
[Закрыть]. Многие стихотворения Шершеневича принадлежали к той же образно-стилевой системе, восходящей к «поэзам» Северянина, на которую были ориентированы иные из опытов «Нелли», например, его «Парфюмерная интродукция»:
Вы воскресили «Oiselaux de Chypre» в Вашем
Наивно-голубом с фонарем будуаре,
И снова в памяти моей пляшут
Духов и ароматов смятые арии.
<………………………………..>
Аккорды запахов… В правой руке фиалки,
А в левой, как басы, тяжелый мускус…
Маленькая раздетая! Мы ужасно жалкие,
Оглушенные музыкой в будуаре узком[623]623
Шершеневич Вадим. Романтическая пудра. Поэзы. СПб.: «Петербургский глашатай», <1913>. С. 15. В сходной стилистике выдержан шуточный «Рондальон» Шершеневича – цикл из трех стихотворений, посвященный Брюсову и высланный ему 27 февраля 1913 г.; приведем первое стихотворение цикла – «Rondo amoroso»:
Как тонкое sachet в моей душе,Воспоминание о Вас на пляже!..Скажите, Дама Строгая, когда жеНа rendez-vous в курортном камышеПридете Вы в сиреневом плюмаже?Вы вычурны, как гость на верниссаже,Одетая с изысканным cachet.Ах, мысль о Вас духи Coty и даже, Как тонкое sachet.Среди брюнеток пряных цвета сажи,Среди блондинок скучных, как клише, —Лишь Вы фигура яркая в пейзаже,Где все деревья из папье-маше,И мысль о Вас, мелькнувшей в экипаже, Как тонкое sachet. (РГБ. Ф. 386. Карт. 108. Ед. хр. 24. л. 20).
[Закрыть].
Общение Шершеневича с Брюсовым восполнялось также его дружбой с Львовой. Памятником этих отношений стала книга Жюля Лафорга «Феерический собор» (М., «Альциона», 1914), которую составили переводы, выполненные Брюсовым, Львовой и Шершеневичем (последний организовал ее издание). Скорее всего, именно Шершеневич, инициативный и деятельный литератор, оказал на Львову в последние месяцы ее жизни определенное влияние, проявившееся в эволюции ее поэзии в сторону эгофутуризма. Сама Львова писала Б. А. Садовскому осенью 1913 г.: «Стала футуристкой <…> Ведь, наши „эго-футуристы“ народ самый безобидный и вполне приличный. К сожалению, многие пишут стихи слишком плохо. А все остальное очень мило»[624]624
РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 1. Ед. хр. 89. Ср. письмо Ходасевича к Садовскому от 27 октября 1913 г.: «Бедная Надя потолстела и стала футуристкой. А стишки плохенькие…» (Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому. С. 22). Противоположного мнения о последних стихотворных опытах Львовой придерживался Шершеневич: «…как раз к моменту смерти лик Львовой начал определяться, и все прошлое, что казалось подражанием, приобрело новую окраску» (Шершеневич Вадим. Поэтессы // Современная Женщина. 1914. № 4. С. 75); «Откинув прежнее, переменив нежность на иронию, поэтесса укрепила свой стих и почти создала свою манеру» (Венич <В. Г. Шершеневич>. Смерть поэтессы // Руль. 1914. № 452, 3 марта).
[Закрыть]. Два стихотворения Львовой – «Суматоха и грохот ожившей платформы…» и «Мне нравятся Ваши длинные ресницы…» – были опубликованы в альманахе «Мезонина поэзии»[625]625
Пир во время чумы (Мезонин поэзии. Вып. II). <М.>. Октябрь 1913. С. <9–10>.
[Закрыть], в объявлениях этого издательства сообщалось, что «проектируется» новый сборник стихов Львовой под условным, но характерно эгофутуристическим обозначением «Поэзы».
Однако не только Львова, но и Брюсов вошел в состав сотрудников «Мезонина поэзии» (в первом альманахе издательства напечатано стихотворение «У круглого камня»[626]626
Верниссаж. С. <6>. 23 августа 1913 г. Шершеневич писал Брюсову: «Редакция альманахов „Мезонин поэзии“ имеет честь принести Вам свою глубокую благодарность за полученное ею от Вас стихотворение и позволяет себе надеяться, что Ваше имя украшает не в последний раз страницы альманахов» (РГБ. Ф. 386. Карт. 108. Ед. хр. 24). Во втором альманахе «Мезонина поэзии» опубликовано стихотворение Шершеневича «Тост» – месостих; в тексте по двум диагоналям и по вертикали прочитывается: «Валерию Брюсову от автора»; последние строки: «…чашку пунша пьем с радостью за Брюсова» (Пир во время чумы. С. <3>; см. также: Шершеневич Вадим. Листы имажиниста / Сост., предисл., примеч. В. Ю. Бобрецова. Ярославль, 1997. С. 93); Брюсов откликнулся на него аналогичным образом (см. его «Запоздалый ответ. Вадиму Шершеневичу»: Гаспаров М. Л. Русские стихи 1890-х – 1925-го годов в комментариях. М., 1993. С. 25).
[Закрыть], вошедшее затем в книгу Брюсова «Семь цветов радуги»), а вместе с Брюсовым участницей эгофутуристических альманахов стала и «Нелли»: уже во втором альманахе («Пир во время чумы», октябрь 1913 г.) она объявлена в списке авторов «Мезонина поэзии», а в следующем альманахе напечатано за ее подписью стихотворение «Узором исхищренным pointe-de-Venise…»[627]627
Крематорий здравомыслия (Мезонин поэзии. Вып. III/IV). <М.>, Ноябрь – декабрь 1913. С. <14>.
[Закрыть]. Примечательно, что в статье «Холод утра» Львова, поддерживая брюсовскую мистификацию, прямо называет Нелли «футуристом»: «Поэтесса близко подходит к футуризму, как к поэзии современности. Все ее ломаные переживания развиваются на фоне городской жизни, в пряной атмосфере ресторанов, скэтингов, бульваров, ночных огней и грез под гул трамвая»[628]628
Жатва. Кн. V. С. 251, 254.
[Закрыть]. Последующие опыты Брюсова-Нелли также в определенной мере включают в себя элемент эгофутуристической стилизации: неологизмы, утрированно звучащие мотивы городского быта, вплоть до намеренных перепевов отдельных образов из стихотворений, напечатанных в «Мезонине поэзии»; так, в стихотворении «Lift» неологизм «пролифтчу» обнаруживает аналогию у Шершеневича («взлифтился» – в стихотворении «В рукавицу извощика серебряную каплю пролил…»[629]629
Крематорий здравомыслия. С. <8>.
[Закрыть]), а образный строй в целом соответствует стихотворению Сергея Третьякова «Лифт»:
Отчасти Брюсову удалось достичь цели своей мистификацией: некоторые рецензенты поверили в появление новой поэтессы, а один даже хвалил эстетическое чутье Брюсова, сумевшего распознать и поощрить подлинный талант: «На нашем поэтическом небосклоне загорелась новая звездочка, свет которой не смешаешь с другими…»[631]631
Борисов Б. <Б. А. Садовской>. Поэтессы //Утро России. 1913. № 218, 21 сентября; см. также: Танин Г. <Г. В. Рочко>. Город и поэзия // Русские Ведомости. 1913. № 188, 15 августа; Московские Ведомости. 1913. № 177, 1 августа (рец. за подписью «А.»).
[Закрыть]. Как свидетельство своей победы Брюсов мог воспринимать включение в антологию современной русской поэзии (1914) шести стихотворений «Нелли» за ее подписью, причем в классификации авторов, которая была предпослана книге, Брюсов и «Нелли» оказались разведенными по разным рубрикам: Брюсов в группе «родоначальников новой поэзии», а «Нелли» – в ряду «импрессионистов», «конкрето-символистов», наряду с И. Анненским, В. Гофманом, М. Цветаевой, И. Эренбургом, А. Ахматовой, И. Северянином и другими поэтами[632]632
См.: Избранные стихи русских поэтов. Серия сборников по периодам. Период третий. Вып. II. <СПб.>, 1914. С. V–VI, 171–176.
[Закрыть]. Но одновременно высказывались сомнения в реальном существовании новой поэтессы и догадки о подлинном авторе. Наиболее прямо об этом заявил в статье «Два стана» С. Городецкий, раскритиковавший книгу за «переимчивость словесных изворотов Игоря Северянина»: «В книжных магазинах ее предлагают, как книгу Брюсова, да и по фактуре стиха этот мастер узнается сразу <…> Вся книга кажется ненужной шалостью мастера»[633]633
Речь. 1913. № 323, 25 ноября. Подлинного автора распознал в рецензии на «Стихи Нелли» И. И. Ясинский, также неодобрительно отозвавшийся о том, что Брюсова смутила «тень Игоря Северянина» (Новое Слово. 1913. № 11. С. 156. Подпись: М. Чуносов).
[Закрыть]. На статью Городецкого Брюсов отозвался «письмом в редакцию» газеты «Речь»:
«В № 323 вашей уважаемой газеты (от 25 ноября) г. Сергей Городецкий, критикуя сборник стихов, изданный, в этом году, под заглавием „Стихи Нелли“, приписывает его мне. Считаю совершенно необходимым заявить, что псевдоним „Нелли“ принадлежит не мне, но лицу, не желающему пока называть свое имя в печати. Не могу также не добавить, что литературная этика относилась до сих пор к раскрытию чужих псевдонимов отрицательно, и не высказать удивления, что г. Городецкий находит возможным в печати доискиваться, кто скрывается под псевдонимом „Нелли“.
Валерий Брюсов»[634]634
Речь. 1913. № 326, 28 ноября.
[Закрыть].
Брюсов едва ли смог разубедить сомневающихся своим письмом. Показателен в этом отношении отзыв о «Стихах Нелли» Н. Гумилева, появившийся уже после «протеста» Брюсова: в нем полностью игнорируется женская тема, автор книги нигде не называется именем Нелли, а только – «поэт» (в мужском роде); любовь «поэта» в трактовке Гумилева – мужская, притом характеристика ее типична именно для интерпретаций брюсовской любовной лирики: «В свои объятия он принимает не женщину, а „чужую восторженность“ и „страсти порыв“ покоит на холодных руках»[635]635
Гумилев Н. Письма о русской поэзии//Аполлон. 1914. № 1/2. С. 122, Гумилев H. С. Письма о русской поэзии. С. 169.
[Закрыть].
В противовес неверящим Н. Львова утверждала в статье «Холод утра» (посвященной анализу сборников Ахматовой, Цветаевой, Кузьминой-Караваевой и «Нелли»), что книга Нелли – «самая „женская“, так как лучше всех сумела она найти свои женские слова, свое освещение общей для всех темы»[636]636
Жатва. Кн. V. С. 254.
[Закрыть]. В. Ходасевич в рецензии на «Стихи Нелли» также сделал вид, что имеет дело с новоявленной поэтессой (в Москве в ближайшем литературном окружении Брюсова его авторство не было секретом)[637]637
5 сентября 1913 г. Ходасевич писал Б. Садовскому: «Напечатал я презабавную статейку о Нелли. Дамы много смеялись» (Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому. С. 20). Ср. воспоминания Н. Асеева о посещениях дома Брюсова вместе с другими молодыми поэтами (К. А. Липскеровым, С. Я. Рубановичем, Шершеневичем и др.): «Спорят о новом сборнике стихов, как выясняется, принадлежащем творчеству хозяина дома. Но не все знают об этом. <…> „Стихи Нелли“ вызывают одобрительные споры. Брюсов – как будто не слышит. Наконец, на обращенный к нему вопрос о достоинстве их – бросает два-три критических замечания. Поднимается спор, Брюсов не настаивает на утверждениях, уступая напору двадцати хвалебных отзывов…» (Асеев Н. У Валерия Брюсова //Литературная газета. 1967. № 46, 15 ноября. С. 6).
[Закрыть], но вместе с тем рассыпал множество лукавых намеков, которые были хорошо понятны посвященным, могли смутить непосвященных и в совокупности давали понять, что Брюсову не удалось до неузнаваемости изменить свой поэтический облик, что под женской личиной отчетливо проступают свойственные только ему психология, приемы и навыки творчества: «Поэт (мы условимся называть его Нелли) дебютирует, очевидно, своим сборником. Но в то же время (и это, пожалуй, всего примечательнее в стихах Нелли) он обнаруживает такое высокое мастерство стиха, какого нельзя было бы ожидать от дебютанта. <…> Имя Нелли и то, что стихи написаны от женского лица, позволяют нам считать неизвестного автора женщиной. Тем более удивительна в творчестве совершенно мужская законченность формы и, мы бы сказали, – твердость, устойчивость образов. <…> Стихи ее лучше стихов Анны Ахматовой, ибо стройнее написаны и глубже продуманы. Стихи ее лучше стихов Н. Львовой по тем же причинам. Но в одном (и весьма значительном) отношении Нелли уступает и г-же Львовой, и г-же Ахматовой: в самостоятельности». И далее критик, указывая, что Нелли «подражает Валерию Брюсову во всем», приводит первое четверостишие стихотворения «Детских плеч твоих дрожанье…» и замечает: «Каюсь, не знай я настоящего автора, я не задумался бы приписать эти строки Брюсову». «В книге Нелли немало красивых, и верных, и содержательных образов, – резюмирует Ходасевич. – Часто, читая ее, хочешь воскликнуть: „Да ведь это не хуже Брюсова!“ Это, конечно, огромная похвала для начинающего поэта: „Он пишет, как Брюсов“. Но и большой укор, потому что ведь Нелли – не Брюсов. Уж если ты Нелли – будь Нелли… Однако бесспорное и незаурядное дарование поэтессы позволяет нам ждать с уверенностью, что во второй своей книге она заговорит особенным языком, ей одной свойственным и доступным»[638]638
Ходасевич Владислав. Стихи Нелли // Голос Москвы. 1913. № 199, 29 августа; Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. М., 1996. T. 1. С. 400–402.
[Закрыть].
В отзыве на «Стихи Нелли», напечатанном в «Русской Мысли», нет скрытой иронии Ходасевича, но автор его, В. Шмидт (скорее всего, простодушно поверивший в мистификацию) приходит к принципиально сходным выводам: в книге трудно почувствовать «руку новичка», а если она в чем-то и сказывается, то лишь в «слишком явной зависимости от Брюсова» («…г-жа Нелли подражает Брюсову удивительно проникновенно»). Приведя примеры явных отголосков из Брюсова в «Стихах Нелли», рецензент тем не менее высоко расценил книгу («новое, необычайно яркое явление нашей поэзии») и выразил пожелание «г-же Нелли» «неуклонно идти вперед <…> по пути, приведшему ее учителя к достижениям бесспорным»[639]639
Шмидт В. Об одном сборнике стихотворений // Русская Мысль. 1913. № 10. Отд. III. С. 21–23.
[Закрыть].
Брюсова, видимо, сильно уязвили указания на зависимость стихов «Нелли» от его собственного творчества – убедительные доказательства того, что полного отчуждения маски от подлинного лица достигнуть не удалось. Но поэт не отказался от продолжения попыток мистифицировать читателя, вознамерившись предоставить своей героине возможность выступить со вторым – по замыслу, вероятно, более зрелым и самостоятельным – сборником стихов. В архиве Брюсова сохранились проекты заглавия будущей книги: «Стихи Нелли. 2 сборн<ик>. 1913–1914», «Нелли. 1913–1916» и, наконец, беловой автограф на отдельном листе:
Новые стихи Нелли
1913–1916 г.
с предисловием и посвящением
Валерия Брюсова[640]640
РГБ. Ф. 386. Карт. 13. Ед. хр. 4. Л. 1, 2, 8. М. Л. Гаспаров в статье «Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец» пишет, что «после самоубийства Н. Львовой в 1913 г. никакие „новые стихи Нелли“ уже не были возможны» (Брюсовские чтения 1973 года. С. 13; Гаспаров М. Л. Избранные статьи. С. 103). Однако это замечание не подтверждается обозначенными в рукописных проектах титульного листа книги датировками, а также и временем создания ряда стихотворений, для нее предназначавшихся. Обращение Брюсова к маске «Нелли» после смерти Львовой – дополнительный аргумент в пользу того, что этот образ соотносился в его сознании не только с погибшей поэтессой, но и с Е. А. Сырейщиковой.
[Закрыть].
Главная задача предисловия к новому сборнику была сродни цели, которую преследовал Брюсов письмом в редакцию «Речи»: разубедить скептиков и обосновать суверенитет «Нелли» в современной поэзии. Свою задачу Брюсов пытался на этот раз решить не голословным отмежеванием от собственного литературного детища, а через длинную цепь логических умозаключений, полемических по отношению к критикам, отказывавшим «Нелли» в самостоятельности. Предисловие представляет собой черновой автограф, написанный скорописью и с большим трудом поддающийся связному прочтению. Воспроизводим наиболее достоверно расшифровываемые фрагменты из него с кратким изложением содержания опущенных мест[641]641
РГБ. Ф. 386. Карт. 13. Ед. хр. 4. Л. 10–12.
[Закрыть].
«Было бы неуместно говорить о самом себе в строках, предпосылаемых стихам другого, если б к тому не вынуждали меня заметки критиков, упорно желающих видеть в подписи „Нелли“ – мой псевдоним. Хвалить или даже разбирать в предисловии к книге стихи, в ней собранные, я не хочу, но нужным считаю еще раз указать на их самостоятельное место (большое ли, малое ли или совсем ничтожное, другой вопрос) в нашей литературе. Их автор делает мне честь, вторично предлагая мне предварить его сборник моими строками, но тем настойчивее должен я просить критиков, которые пожелают остановиться на этой книжке, подходить к ней без предвзятого решения. Одно дело – книга писателя, уже пометивше<го>, как я, своим именем свыше 30 томов; другое – книга поэта, только еще пробующего силы, только второй раз являющегося перед читателем, оба раза с небольшими тетрадями, содержащими всего 20–30 пьес. Начинающий , как теперь принято говорить, „ищет себя“, – он пробует различные приемы творчества, различные подходы к изображению своей внутренней жизни и внешнего воспринимаемого им мира, – <1 нрзб>, и различные системы мыслей , способные объединить разрозненные впечатления. Совершается это, конечно, не столь<ко> сознательно, сколько <1 нрзб>, в силу необходимости уяснить самому себе: кто же такой, что же такое – я? Каждое „я“ в св<оем> целом есть явление, которого никогда не было прежде и которого никогда не будет более, единое, неповторимое, самостоятельное, по-своему видящее вселенную и по-своему ее оценивающее , носящее в себе свою поэзию (хотя бы да<же?> человек и н<е> б<ыл> поэтом) и свою метафизику (хотя бы он был соверш<енно> чужд занятиям философией). Быть истинным поэтом и значит уметь эту свою самобытность выразить, – ничего более. Но для этого необходимо найти свои способы речи, свои образы, свои ритмы, свои рифмы, ибо чужие для этого – не пригодны вовсе. Такое искание не легко, и мы знаем, что даже величайшие мировые поэты (без всяких исключений) все же иногда не бывали в состоянии вполне отрешиться от приемов чужих, св<оих> предшественников и современников, и, давая свое, смешивали его, однако, с немалым <1 нрзб> из чужого и, сле<до>ва<тельно?>, ложного <…> нет более жестокого приговора для поэта-лирика, как сказать, что он пишет как такой-то другой. Независимо от относительного достоинства таких стихов (яркости их образов, звучности их ритма, интересности заключенных в них мыслей), абсолютная ценность такой поэзии есть ничто, нулевая величина, если критики правы. Лирики выражали свою душу, – это все <1 нрзб> лирич<еской> поэзии, – но именно свою. Если же написано стихотворение, пусть интересное, музыкальное, яркообразное, но такое, под кот<орым> м<ожно> постав<ить> другое имя, – автор этих стихов, как самостоят<ельный> поэт, не существует».
Далее Брюсов подчеркивает, что все крупные поэты начинали с подражаний, развивали чужие приемы творчества: «…они через то учились технике своего дела и потом, овладев мастерством, постепенно освобождались от этих чужих влияний. Подражание – необходимая стадия в развитии художника, п<отому> ч<то> нельзя одновременно и учиться и творить новое, как, например, гениальный математик должен сначала изучить уже найденное тысячелетиями и лишь потом может пролагать новые пути в еще не открытых областях числа и меры. Но подражание всегда – только „стадия“, только метод и никогда не может стать самостоятельным приемом в искусстве, с помощью которого можно было бы создать что-либо абсолютно ценное.
После этого длинного объяснения, я уже могу перейти к тому, что хотел бы предпослать собственно издаваемому сборнику стихов. Издание первой книжки, подписанной псевдонимом Нелли, вызвало дов<ольно> длинный ряд отзывов, среди которых большинство (ссыла<юсь> как на факт, кот<орый> легко проверить) было благосклонных. Критики самых разных направлений говорили, что „стихи Нелли“ заслуживают внимания; причем один из критиков хвалил эти стихи за их ясность и четкость, другие, напротив, за хорошо выраженное в них смятение духа, т<ак> сказ<ать> воплощенную хаотичность, третьи за то, что эти стихи „футуристичны“ и т. под. Но едва ли не все, прямо или в намеке, указыва<ли>, что „стихи Нелли“ чрезвычайно напоми<нают> „стихи Валерия Брюсова“, и некоторые определенно утвержда<ли>, что и написаны они мною (в свое время я даже принужден был ответить одному из этих критиков письмом в ред<акцию> газеты „Речь“, с решительным заявлением, что делать такое предположение он не имел никакого права). По моему мнению, обоснованному во всем, что я сказал выше, подобная оговорка, т. е. признание „стихов Нелли“ по их внешним приемам и внутр<еннему> содержанию тождественными со „стихами Валерия Брюсова“, уничтожает все благостные похвалы критиков. Одно из двух: или есть в этих стихах самостоятельность (пусть едва намечающаяся, только ищущая себя, с трудом пробивающаяся к свету), – тогда есть причина, в той или иной мере, признать их достоинство; или в этих стихах самостоятельности нет вовсе, нет личности, нет особой души, нет своего „я“, и тогда никакой ист<инной> ценности признать за ними нельзя, хотя бы были они (допустим) хорошо сделаны, новы по формам и необычны по приемам, ибо даже новизна и необычность могут быть свои и могут быть чужие (т. е. найденные на тех же путях, по кот<орым> идет другой, и тем же способом, какой этот другой применяет). От имени автора этой книги я обращаюсь к критикам, кот<орые> захотят обратить на нее внимание, с единственной просьбой: или оценивайте стихи Нелли, называя их хорош<ими> или плохи<ми>, посредственн<ыми> или отвратительными, или, установив, что эти стихи суть чужая поэзия, отвергните их совсем, как несуществующие».
В последующих строках Брюсов заявляет, что не берется оценивать утверждений критиков о подражательности «Стихов Нелли», отмечая, что, возможно, они и были правы и что в стихах молодого автора сказывается его влияние: «Но, как я указывал выше, подражание есть необходимая стадия в развитии художника. Пусть Нелли (чем я оче<нь> польщен) искала и ищет самостоятельности, исходя из приемов, свойственных мне. Важно будет установить одно: разлагаются ли ее стихи без остатка на эти мои приемы, т. е. и в форме стихов, и в их внутр<еннем> содержании? Полностью ли „поэзия Нелли“ входит в „поэзию В<алерия> Б<рюсова>“ (и тогда, ко<нечно?>, не существует) или только опирается на сделанное мною (причем спешу добавить , что вопроса о своей самост<оятельности> я здесь не хочу, кон<ечно>, ставить: пусть даже моя поэзия вовсе не самостоя<тельна>, <нрзб>, она, хотя бы и сост<ояла?> из чужих элементов, может служить точкой опоры для друг<ого> поэта <…>). Защищая начинающ<его> поэта, я хочу сказать, что призна<ние> его стихов тождеств<енными> с моими означает смертный приговор ему, как поэту, но что изв<естная> доля (м<ожет> б<ыть> и большая) подражания друг<ому> поэту отнюдь не исключает самостоятельности , кот<орая?>, при<даваясь?> сначала слабы<м> росткам, может вырасти в роскош<ный> цветн<ик> поэзии самобытной. Пусть же критики, если захотят говорить о предлагаемой малой книжке, не отвергнут этого моего вопроса и пусть они отвергнут Нелли, как Валерия Брюсова, или оценивают Нелли, как Нелли, если в стихах таковая существует. Это – единственная, но и чрезвычайно важная для автора, просьба, которую, с согласия поэта, создавшего этот сборник, я и обращаю к просвещенной критике. Судите Нелли строго: она сама желает критики строгой; но отнеситесь снисходительно к тому, что начинающий поэт не сразу может весь освободиться от подражаний и найти самого себя. Но, если сквозь все подражания, перепевы и чужие приемы все же просвечивает, хотя бы самым слабым отблеском, все же мелькнул, хотя бы тонким серпом новорожд<енного> месяца, облик Нелли, облик иной, <1 нрзб> у кого бы то ни было в мире, – признание облика этого, как бы ни суровы были суждения обо всем остальном, будет высшая похвала, о которой смеет мечтать начинающий поэт.
1916. Вал<ерий> Брюсов».
Черновое предисловие было продумано и обработано Брюсовым в гораздо большей мере, чем самый сборник «Новые стихи Нелли». Цельного, законченного по композиции произведения, книги стихов в брюсовском понимании он собой не представляет; это всего лишь неупорядоченная подборка стихотворений, многие из которых – черновики и даже предварительные наброски. По тематике и доминирующей стилевой тональности новые опыты выдержаны в основном в тех же традициях, что и «Стихи Нелли», некоторые из них относятся к 1912–1913 гг., т. е. уже существовали при подготовке первого сборника. Во многих стихотворениях отчетливо выражена установка на «эгофутуристическую» стилизацию. Необходимо, однако, отметить, что в подборке для новой книги гораздо больше стихотворений остродраматического звучания, чем в «Стихах Нелли»; возможно, что в этом по-своему отразились переживания Брюсова после гибели Львовой, возможно, сказались также отзвуки изменившейся исторической ситуации (так, стихотворение «И многое, многое, многое…» навеяно, по всей вероятности, событиями Первой мировой войны).
