Текст книги "Русские символисты: этюды и разыскания"
Автор книги: Александр Лавров
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 49 страниц)
«Вчера я был у m-lle Laurencin, – писал Брюсов жене 13 октября. – Она показывала мне много своих работ (картин, офортов). Потом с нею мы были у Guillaume Apollinaire, ее возлюбленного (по-видимому), небезызвестного здесь писателя. У него великолепная библиотека, много редких книг и роскошных изданий. В настоящее время он издает ряд томов, посвященных эротическим писателям прошлого, – маркизу де Саду, Нерсиа, Мирабо, Аретину и др. Вообще – человек он весьма культурный, и я провел у него время очень „приятно“. Опоздал даже обедать, и его, конечно, обрек остаться без обеда». Встреча с Аполлинером, при всей своей случайности, явно показалась Брюсову содержательной. Как видно из письма, Аполлинер предстал Брюсову в своей «библиофильской» ипостаси, столь близкой и русскому поэту, – как редактор и интерпретатор «отреченной» эротической литературы минувших веков, долгое время шокировавшей буржуазную публику и фактически пребывавшей в забвении: незадолго до приезда Брюсова, в июле 1909 г. молодыми издателями, братьями Робером и Жоржем Бриффо была выпущена в свет первая книга серии «Мастера любви» («Les Maîtres de l’Amour») – избранные сочинения маркиза де Сада с большой вступительной статьей, библиографическим очерком и примечаниями Аполлинера; в той же серии в 1909 г. Аполлинер подготовил и издал сочинения «божественного Аретино» («L’œuvre du divin Arétin»); впоследствии им были подготовлены для «Мастеров любви» и для серии «Ларец библиофила» («Le Coffret du Bibliophile») произведения французских писателей XVIII в. Андреа де Нерсиа (1910), Кребийона-сына (1911), Мирабо (1910), аббата де Грекура (1912) и ряд других изданий[524]524
В 1914 г. Аполлинер объединил свои статьи и этюды, помещенные в этих изданиях, в сборник «Les Diables amoureux» (Œuvres complètes de Guillaume Apollinaire / Edition établie sous la direction de Michel Décaudin. Paris, s. a. P. 72–289, 795–808). Cp.: Divis V. Apollinaire. Chronik eines Dichterlebens.
[Закрыть]
Французские лирики XVIII века. Сборник переводов, составленный И. М. Брюсовой. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. М.: Книгоизд-во К. Ф. Некрасова, 1914.
[Закрыть].
6 октября в Париж приехал К. Д. Бальмонт[526]526
30 сентября 1909 г. Бальмонт сообщал Брюсову: «Валерий, я приезжаю в Париж 6-го вечером, 7-го в полдень приходи ко мне завтракать, на 60, rue de la Tour» (Литературное наследство. T. 98: Валерий Брюсов и его корреспонденты. М., 1991. Кн. 1. С. 212 / Публ. А. А. Нинова).
[Закрыть]. Брюсов увиделся с другом и соратником своей поэтической молодости вновь после нескольких лет разлуки (с 1906 г. Бальмонт жил за границей, в России ему угрожали административные преследования за антиправительственные стихи) и заочных конфликтов – Бальмонт был глубоко задет той нелицеприятной критикой, которой подверг Брюсов его поэтические сборники второй половины 1900-х гг. Вопреки опасениям обоих, им удалось найти общий язык. «Сегодня я был у Бальмонта, – сообщал Брюсов жене 7 октября. – Он был очень мил, очень ласков, очень рад меня видеть. Мы целовались, смеялись, говорили без конца, читали друг другу стихи, вспоминали прошлое. Одним словом, встреча вышла самая удачная. Кажется, он боялся худшего». «Он очень изменился, – писал Брюсов о Бальмонте 10 октября. – Поумнел. Видит и понимает свои недостатки, чего прежде не было никогда. В общем, я все же очень счастлив, что вновь обрел. Думаю бывать у него очень часто». Общение с Бальмонтом стало почти ежедневным. Восстановление старой дружеской связи отчасти компенсировало Брюсову скудость впечатлений от контактов с французскими литераторами. 11 октября Брюсов написал сонет, обращенный к Бальмонту, в котором воссоздал образ поэта на фоне ночного Парижа[527]527
Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973. Т. 2. С. 83, 414–415. Одна из первоначальных редакций сонета, датированная 10 октября, опубликована в кн.: Брюсов В. Неизданные стихотворения. М., 1935. С. 239.
[Закрыть]. Бальмонт познакомил Брюсова с Полем Буайе (1864–1949) – французским ученым, преподавателем русского языка в парижской «Школе восточных языков»[528]528
О. П. Буайе и его отношениях с Л. Толстым см.: Литературное наследство. Т. 75: Толстой и зарубежный мир. М., 1965. Кн. 1. С. 388–395.
[Закрыть]. «Были мы с Б<альмонтом> у професс<ора> Буайэ, – писал Брюсов 17 октября, на следующий день после визита, – и это было очень приятно. Буайэ – культурный, просвещенный человек, знаток русской литературы; он говорит по-русски не хуже m-r Иронделя[529]529
Со славистом Андре Лиронделем Брюсов общался в 1909 г. в Москве. «Позвольте представить Вам г. Андрэ Лиронделя, профессора Лилльского университета, прекрасного знатока русского языка и русской литературы. Г. Лирондель работает в настоящее время над изучением поэзии и жизни гр. А. К. Толстого и надеется, что Вы не откажетесь помочь ему своими просвещенными советами», – писал Брюсов 2 мая 1909 г. П. И. Бартеневу (РГАЛИ. Ф. 46. Оп. 1. Ед. хр. 601. Л. 82). Лиронделю принадлежит объемистая монография об А. К. Толстом (Lirondelle A. Le poète Alexis Tolstoï. L’homme et l’œuvre. Paris, 1912), он же в 1926 г. издал избранные сочинения Пушкина в своем переводе на французский язык.
[Закрыть], но мы говорили по-французски». 19 октября Брюсов проводил Бальмонта в Англию.
В письмах к жене Брюсов рассказывает также о посещении Folie-Bergère (14 октября: «Вчера вечером, по совету Бальмонтов, я был в Folie-Bergère. Действительно, балет поразителен. Красочное впечатление – единственное, и танцуют очень хорошо»), художественной выставки «Осенний салон» (18 октября: «Днем вчера был с m-lle Laurencin на conférence в Salon d’Automne. Было скучно. После гуляли с ней Champs Elisées»), о полетах авиаторов (21 октября: «Сегодня <…> весь день я провел в Juvisy, на Port Aviation. Видел, наконец, летающих людей – Voisin, Lambert и др. Сказать правду, действительность не многим отличается от синематографа. Но в общем образ летящего аэроплана очень красив, изящен, строг») и т. д. Брюсов касается в письмах и собственно творческих вопросов. «Стихи по-прежнему не удаются, – признавался от 6 октября. – Словно какой-то источник во мне иссяк. Нет рифм, нет слов для стихов». Зато в Париже Брюсов с увлечением отдается работе над своим вторым романом, первоначально задуманным под заглавием «Семь смертных грехов»[530]530
Ильинский А. Литературное наследство Валерия Брюсова // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 460, 468–469.
[Закрыть] – полуфантастической антиутопией, действие которой перенесено в отдаленное будущее, но в утрированном виде отражает хорошо знакомые черты современной писателю действительности. «…Успеваю за день написать два письма, две страницы романа», – сообщал Брюсов жене 21 октября.
Картины Парижа оказались для Брюсова в работе над этим произведением самым благодарным материалом. Осенью 1909 г. французская столица раскрылась ему как современный Вавилон, олицетворение новейшей цивилизации со всеми ее противоречиями и контрастами. Брюсов рискнул познакомиться с Парижем в специфическом ракурсе – с потаенной, «ночной» изнанкой большого города, с гнездящимися в нем пороками и соблазнами. Со всей откровенностью он признавался об этом жене в письме от 23 сентября:
«По моим письмам Ты поняла, что я провожу время „не совсем хорошо“. Так оно, по Твоей терминологии, и есть. Но я хочу очень усердно убеждать Тебя, что это мне просто „необходимо“ в жизни. Во всех моих писаниях, в стихах и прозе, я часто подходил к вопросам о всем темном в жизни и в душе. И это темное до сих пор знал я почти только по догадке, да по жалким его отражениям у нас в Москве. Здесь представляется мне случай в самом, так сказать, горниле „зла“ посмотреть на него, лицом к лицу. Чувствую себя как Дантэ, сходящий в Ад, и, конечно, как Дантэ, надеюсь выйти из Ада к Раю, и вынести на землю бессмертную песню.
За меня не бойся. Силы воли у меня достаточно для каких угодно соблазнов. Да и во всем том, что я здесь вижу, я не встречаю никакого соблазна. Испытываю только любопытство. Ты знаешь, например, как я чужд всякого увлечения красивыми мужчинами. Но кафе гомосексуалистов (Café Palmier’s) любопытно мне до крайности. Я провел там вечер до поздней ночи, наблюдая женственных юношей и мужественных женщин, слушая их разговоры, всматриваясь в их повадки. Пойду туда еще раз. То же и приют морфинистов (нечего прибавлять, что сам я морфия не касаюсь больше).
Замечательно, что все эти наблюдения сделались для меня возможными как раз в те дни, когда я начал писать мой роман „Семь смертных грехов“. Вижу в этом некую руку Судьбы, ибо, когда я ехал за границу (Ты помнишь!), я в мыслях не имел ничего подобного и никогда не думал, что попаду в Париж без Тебя. Наконец, кажется мне, что годы мои таковы, что в последний раз, без неприличия, могу я показываться во всех этих местах. Еще через три-четыре года – я поседею, буду более известен даже и в Париже, и неуместно будет мне посещать все эти притоны. Вот почему я и спешу воспользоваться этими днями».
Чрезвычайно показательна в этом письме брюсовская аналогия между своими блужданиями по Парижу и путешествием Данте по кругам Ада. Один из любимейших поэтов Брюсова (пробовавшего свои силы в переводе «Божественной Комедии» на русский язык)[531]531
Как свидетельствует со слов Вяч. Иванова И. Н. Голенищев-Кутузов, Брюсов собирался переводить поэму Данте в содружестве с Ивановым: «Ад» должен был перевести Брюсов, «Чистилище» и «Рай» – Иванов (Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М., 1971. С. 467–468). В 1908–1909 гг. Брюсов предполагал написать рассказ «Свадьба Данте» (Литературное наследство. Т. 27/28. С. 460). См. также: Бэлза Св. Брюсов и Данте // Данте и славяне. М., 1965. С. 67–94.
[Закрыть], Данте помог ему найти адекватный угол зрения при восприятии «ночной» стороны парижской жизни. Явно парижскими впечатлениями вдохновлена поэма Брюсова «Подземное жилище» (1910)[532]532
Впервые опубликована в кн.: Северные Цветы. Альманах V. М.: «Скорпион», 1911. С. 135–141; вошла в книгу стихов Брюсова «Зеркало теней» (1912).
[Закрыть]: описываемое в ней движение из одного потаенного зала в другой, каждый из которых предназначен для удовлетворения определенных страстей или пороков, проецируется на иерархическую структуру дантовского Ада[533]533
Подмечено, что в поэме «Подземное жилище» «своеобразно глубоко перекрещиваются влияния Данте и Эдгара По» (Гумилев H. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 129). Ср.: Бэлза И. Данте и славяне//Данте и славяне. С. 42.
[Закрыть]. Парижские переживания являются также подтекстом тех брюсовских стихотворений из «Зеркала теней», которые описывают «путь к искусственным Эдемам»: таковы созданное в сентябре 1909 г. в Париже стихотворение «Соблазнителю», с эпиграфом из «Исповеди англичанина, курильщика опиума» Де Квинси, и проецированное на Бодлера стихотворение «Le Paradis artificiel» («Искусственный рай», 1909–1911)[534]534
Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 19–22.
[Закрыть]. Однако именно в незавершенном «романе № 2», отрывки из которого под заглавием «Семь земных соблазнов» Брюсов опубликовал в альманахе «Северные Цветы» (1911) вместе с поэмой «Подземное жилище», впечатления осени 1909 г. воскрешаются с отчетливо выраженной социальной подоплекой.
Брюсов сам ясно осознавал значимость наблюдаемого им в Париже для задуманного произведения. 24 сентября он писал об этом жене: «Моя жизнь здесь входит в свою колею. Я днем много работаю (даже в музеях почти не бываю), потому что непременно хочу, кроме статей и разных обязательных работ, написать здесь значительную часть моего романа. Для многих его сцен я нахожу здесь как бы модели, чего мне будет весьма недоставать в Москве. Жизнь большого города, жизнь толпы, и многое другое здесь я могу списывать „с натуры“. После обеда я брожу по Парижу, встречаю в разных кафе своих новых мимолетных знакомых, наблюдаю, думаю. Все это мне нужно очень» [535]535
Валерий Брюсов в автобиографических записях, письмах, воспоминаниях современников и отзывах критики / Сост. Н. Ашукин. М., 1929. С. 259.
[Закрыть].
Действительно, уже первые страницы «Семи земных соблазнов», изображающие приезд молодого героя в столичный город, «громадный, страшный, всемогущий и беспощадный»[536]536
Северные Цветы. Альманах V. С. 176.
[Закрыть], наталкивают на мысль, что только Париж – единственный из виденных Брюсовым огромных городов, находившихся на высшем уровне тогдашнего развития цивилизации, – мог стать непосредственной «моделью» для этих картин будущей жизни. Глубокое знакомство с Парижем, видимо, помогло Брюсову воссоздать отчетливую картину социального антагонизма в чреватом катастрофой воображаемом обществе будущего, контуры которого обладают разительным сходством с современной писателю капиталистической действительностью; по характеристике самого автора, «мы встречаем в романе мир, стоящий на высокой ступени высшей культуры, но таящий в своем организме губительные язвы, грозящие самому его существованию»[537]537
Там же. С. 173.
[Закрыть]. Стремление изобразить «земные соблазны» – роман, по мысли Брюсова, должен был «обнять все стороны человеческой жизни и пересмотреть все основные страсти человеческой души»[538]538
Там же. С. 171.
[Закрыть] – зиждилось на непосредственных наблюдениях и впечатлениях, почерпнутых в значительной мере опять-таки из Парижа. Хотя «роман из будущей жизни» не был завершен, – написаны и опубликованы только отдельные фрагменты из первой части «Богатство», всего же предполагалось семь частей, – значение и написанных фрагментов, и самого замысла (согласно которому действие должно было завершиться «грандиозным восстанием») в творчестве Брюсова чрезвычайно велико. «Семь земных соблазнов» лишний раз убедительно подтверждают, что писатель «был способен понимать и испытывать очень высокие социальные эмоции»[539]539
Максимов Д. Поэзия Валерия Брюсова. Л., 1940. С. 214. Подробнее об этом произведении см.: Литвин Э. С. Незаконченный утопический роман В. Я. Брюсова «Семь земных соблазнов» // Брюсовские чтения 1973 года. Ереван, 1976. С. 116–140.
[Закрыть]. Частичной реализацией этого замысла Брюсов не в последнюю очередь был обязан своей парижской осени 1909 г.
23 октября 1909 г. Брюсов уехал из Парижа в Бельгию, к Эмилю Верхарну. «Как и в прошлом году – время, проведенное у Верхарна, лучшие часы моего путешествия», – писал он жене 25 октября[540]540
См. очерк Брюсова «В гостях у Верхарна. Из записной книжки» (Брюсов В. За моим окном. М.: «Скорпион», 1913. С. 23–32).
[Закрыть]. По возвращении на родину ситуация внутреннего промежутка, отчасти заполненная почти полуторамесячным парижским пребыванием, исчерпала себя: Брюсов прочно соединил свою судьбу с журналом «Русская Мысль», стремясь тем самым преодолеть прежнюю узкокорпоративную связь с символистской средой и обрести новые литературные пути.
«НОВЫЕ СТИХИ НЕЛЛИ» – ЛИТЕРАТУРНАЯ МИСТИФИКАЦИЯ ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА
«Стихи Нелли» – одно из самых обойденных вниманием брюсовских сочинений. Издание этого небольшого сборника, предпринятое издательством «Скорпион» летом 1913 г., по сей день остается единственным, ни одно из 29 стихотворений, составивших книгу (вышедшую тиражом 560 экз.), не входило в посмертные собрания произведений Брюсова, в том числе и в самые обширные и компетентно подготовленные[541]541
В частности, в редакционных примечаниях к Собранию сочинений Брюсова в семи томах – наиболее полному на сегодняшний день изданию его произведений – указывается: «В первые три тома настоящего издания входят почти все стихотворения из 14 сборников В. Я. Брюсова, изданных при жизни поэта, а также: из подготовленного к печати, но неопубликованного сборника „Девятая Камена“, незаконченной книги „Сны человечества“ и избранные стихотворения, в эти сборники не включенные» (Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973. T. 1. С. 561); отсутствие же в издании 15-го сборника, изданного при жизни поэта, «Стихов Нелли», вообще никак не оговаривается и не аргументируется.
[Закрыть]. Порою может показаться, что автору в конечном счете удалось достичь цели своей мистификацией: почти все общие работы о Брюсове игнорируют «Стихи Нелли», как будто они и не являются частью творческого наследия поэта. Д. Е. Максимов в своей монографии о Брюсове лишь мимоходом замечает, что в «Стихах Нелли» «следует видеть не более как эксперимент, как полушутливую симуляцию и во всяком случае не строить на них прямых выводов о брюсовской поэзии в ее основном русле»[542]542
Максимов Д. Поэзия Валерия Брюсова. Л., 1940. С. 258.
[Закрыть]. Подробнее касается сборника К. В. Мочульский: «Причудливым памятником печального романа с Н. Г. Львовой осталась книга „Стихи Нелли“. С посвящением Валерия Брюсова. Москва. Кн-во „Скорпион“. 1913. Двусмысленное заглавие „Стихи Нелли“ может быть прочитано, как „стихи, написанные Нелли“ и как „стихи, написанные для Нелли“. Брюсов перевоплощается в изысканно-светскую, элегантную красавицу-поэтессу, которая с непосредственностью, граничащей с бесстыдством, рассказывает в стихах о своих любовных переживаниях. Мистификация поэта никого не обманула: под „шикарной“ вуалеткой Нелли все узнали знакомое лицо автора „Зеркала теней“». Но тут же Мочульский, не почувствовавший игровой, стилизаторской природы «Стихов Нелли», выносит им решительный и несправедливый приговор: «Из нагромождения страстей и изысков получается самая неприглядная пошлость»[543]543
Мочульский К. Валерий Брюсов. Paris, 1962. С. 162.
[Закрыть]. Достаточно прямолинейно охарактеризовал «Стихи Нелли» и В. Г. Дмитриев, нашедший, что Брюсову в этом сборнике «захотелось спародировать, как женщины пишут о любви»[544]544
Дмитриев В. Г. Скрывшие свое имя. (Из истории анонимов и псевдонимов). 2-е изд., доп. М., 1977. С. 178.
[Закрыть].
Наиболее глубоко к пониманию значения «Стихов Нелли» в творческой эволюции Брюсова подошел, на наш взгляд, М. Л. Гаспаров: в статье «Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец (1910–1920-е годы)» он упомянул эту книгу в одном ряду с другими произведениями поэта того времени, столь же экспериментальными («Опыты» и «Сны человечества»), которые намечали пути выхода за границы уже освоенной и отработанной Брюсовым поэтической стилистики[545]545
Брюсовские чтения 1973 года. Ереван, 1976. С. 13; Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 103.
[Закрыть]. Признание Брюсова, высказанное в 1910 г.: «…еще раз „меняю кожу“ и намерен появиться <…> в образе новом и неожиданном»[546]546
Письмо к К. И. Чуковскому от 10 февраля 1910 г.// Чуковский Корней. Из воспоминаний. М., 1959. С. 453.
[Закрыть], – предполагало конкретным следствием полную смену художественной палитры, выражало надежду на возникновение подлинно «нового» Брюсова, а между тем в его стихотворных произведениях 1910-х гг., на магистральном пути творчества в гораздо большей степени сказывались стилевая инерция, вариации на ранее сыгранные темы, чем принципиальная новизна всех средств поэтического выражения. Этот грех Брюсов менее всего склонен был прощать другим поэтам (достаточно вспомнить его резкую критику самоповторений хотя бы у К. Бальмонта и С. Городецкого) и не мог не замечать у себя самого. «Стихи Нелли» и явились одной из своеобразных попыток Брюсова обнаружит! свое новое лицо – притом обнаружить его исключительно для себя, а не для других, – рискованным экспериментом по формированию в недрах своего творческого протеизма совершенно иной поэтической индивидуальности. Мистификация – если бы она состоялась, если бы в появление нового автора поверили – стала бы для Брюсова красноречивым подтверждением неисчерпанности его творческих ресурсов, возможности перелома, обретения нового своеобразия и на основных путях поэтических исканий. Намерение было тем более соблазнительным, что Брюсов и ранее предпринимал опыты имитации «чужого слова», хотя неизменно сопровождал их авторской подписью[547]547
Укажем хотя бы на книгу рассказов Брюсова «Земная ось», в большинстве своем составленную из стилизаций чужой повествовательной манеры. В предисловии к книге Брюсов обосновывал свой исходный принцип: «Мне казалось нужным, в большинстве случаев, дать говорить за себя другому: итальянскому новеллисту XVI века, фельетонисту будущих столетий, пациентке психиатрической лечебницы, утонченному развратнику времен грядущей Революции и т. д. Само собой разумеется, было бы в высшей степени неверно отожествлять все эти разные „я“ с личностью автора. Пытаясь видеть мир чужими глазами, он старался войти и в чужое миросозерцание, перенять чужие убеждения и чужой язык» (Брюсов Валерий. Земная ось. Рассказы и драматические сцены (1901–1906 г.). М.: «Скорпион», 1907. С. IX). Отметим попутно, что использование женской маски в «Стихах Нелли» имело в творческой практике Брюсова отдаленную предысторию: еще во 2-м и 3-м выпусках «Русских символистов» (М., 1894–1895) он поместил два стихотворения за подписью «З. Фукс» (Зинаида Фукс). Приписывавшиеся Брюсову, эти стихотворения были переатрибутированы как принадлежащие (в их изначальном виде) А. Н. Емельянову-Коханскому, с опорой на свидетельства последнего; однако Брюсов, единовластный редактор «Русских символистов», как известно, кардинально перерабатывал при подготовке этих сборников произведения сторонних авторов (см.: Тяпков С. Н. К истории первых изданий русских символистов (В. Брюсов и А. Емельянов-Коханский) // Русская литература. 1979. № 1. С. 149–151). В ответ были выдвинуты вполне убедительные контраргументы в пользу того, что за подписью З. Фукс все же скрывался сам Брюсов: «…с именем З. Фукс Брюсов связывал далеко идущие планы, он намеревался под этим именем выпустить сборник стихов <…> его замыслы, связанные с именем З. Фукс, не ограничивались помещением двух стихотворений в стиле Бодлера за ее подписью в „Русских символистах“, Брюсов вынашивал более сложный замысел, намереваясь создать вокруг имени безвременно умершей поэтессы целую легенду» (Иванова Е., Щербаков Р. Альманах В. Брюсова «Русские символисты»: судьбы участников // Блоковский сборник. XV. Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX–XX вв. Тарту, 2000. С. 69).
[Закрыть]. Стремление выразить свое собственное под заемной маской, подлинный артистизм всегда были неотъемлемой чертой творческой натуры Брюсова, и в этом отношении «Стихи Нелли» – характерное и чрезвычайно существенное явление его литературного наследия.
Нелли – не единственный образ, возникший у Брюсова, когда он взялся осуществить задуманную мистификацию. В его рукописях сохранились планы стихотворных сборников Марии Райской и Иры Ялтинской[548]548
Ср.: Валерий Брюсов в автобиографических записях, письмах, воспоминаниях современников и отзывах критики / Сост. Н. Ашукин. М., 1929. С. 303; Дмитриев В. Г. Скрывшие свое имя. С. 178.
[Закрыть]. При этом Брюсов, явно ориентируясь на классические литературные мистификации («Повести покойного Ивана Петровича Белкина» Пушкина, «Театр Клары Гасуль» и «Гузла» Мериме, «Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма» Сент-Бёва и т. д.), собирался включить в книгу биографический очерк о вымышленной поэтессе. Сохранились наброски предисловия Брюсова о личном знакомстве в 1899 г. с Марией Райской, о беседах с нею; в них указывается, что родилась поэтесса в 1878 г., а умерла в мае 1907 г. в одесской больнице, «не дожив и до тридцати лет»[549]549
РГБ. Ф. 386. Карт. 13. Ед. хр. 4. Л. 14–16 об.
[Закрыть]. Книге Иры Ялтинской («Крестный Путь. Стихи за двадцать лет. 1893–1913 г.») он также наметил предпослать вступительную статью[550]550
Там же. Л. 52 об.
[Закрыть] (в другом варианте – автобиографию). Преобразовав Иру Ялтинскую в Нелли[551]551
Сохранился проект титульного листа: «Валерий Брюсов. Стихи Иры Ялтинской. С автобиографией автора». Имя «Иры Ялтинской» зачеркнуто, сверху надписано: «Нелли» (Там же. Л. 52).
[Закрыть], Брюсов опять же на первых порах осмыслял сборник приписанных ей стихотворений как посмертный (годы жизни «Нелли»: 1879–1913). Согласно первоначальному замыслу Брюсова, проекты книг всех трех поэтесс по своей тематике и композиции предполагали поведать «повесть о женской дулю» (как было обозначено на одном из рукописных титульных листов)[552]552
«Повесть о женской душе. Стихи Нелли. С посвящением Валерия Брюсова. 1913» (Там же. Л. 54).
[Закрыть], стихи должны были располагаться строго по хронологии, каждый из разделов обещал рассказать об определенном этапе в биографии автора, а также и о крупных событиях новейшей русской истории[553]553
Проект тематики сборника стихов Марии Райской: «Стихи, написанные до 1897; 1897–1898. Стихи о грехе. Бодлэр? Воспом<инания> о первой любви; 1899. Любовь II; 1900. Отчаянье; 1901—<190>2. Мистические. Верлэн?; 1904. О войне; 1905. О революции; 1906—<190>7. Предсмертные; Переводы: Верлэн. Мистич<еские>. Бодлэр. Греховные» (Там же. Л. 53). Проект композиции книги Иры Ялтинской «Крестный Путь»: «I. Стихи юности. 1893–1899; II. Годы отчаянья. 1900–1904; III. В народную бурю. 1905–1907; IV. Гибель. 1908–1913; V. Стихи на случай. 1893–1912». Предположительный объем книги, по замыслу Брюсова, – 42–52 стихотворения (Там же. Л. 52 об.). Такого же типа первоначальный план «посмертного» сборника стихов Нелли: «Стихи Нелли. Посвящение Валерия Брюсова. Предисловие автора. – Мои стихи. I. Воспоминания юности (1897–1899); 2. Из жизни (1900–1904); 3. Ненужная любовь (1905–1907); 4. Погибель (1908–1912); [5. Последн<ий> крик (1910–1912);] 6. Альбом. – Примечания. Оглавление» (Там же. Л. 55). Сохранился черновой, записанный скорописью и плохо поддающийся расшифровке текст «Предисловия автора» к этому сборнику (за подписью «Нелли», дата: «1912»), начинающийся словами: «Со всей искренностью, я имею право сказать, что никогда не предназначала стихов, собранных в этой книге, для печати: я их писала для себя самой и для немногих друзей, близко знакомых с моей жизнью» (Там же. Л. 9).
[Закрыть]. В окончательном варианте «Стихов Нелли» Брюсов отказался и от создания воображаемого портрета автора, и от псевдохроно-логического принципа в композиции книги.
Брюсов сознательно усложнил себе задачу, присоединив к имени мифической Нелли два имени реальных – свое собственное и Н. Г. Львовой. Титульный лист книги гласил: «Стихи Нелли с посвящением Валерия Брюсова»; затем следовало посвящение (якобы от лица Нелли): «Надежде Григорьевне Львовой свои стихи посвящает автор»; за ним – сонет за подписью Брюсова «Нелли» («Твои стихи – не ровный ропот…»). Доверчивый читатель должен был прийти к выводу, что Брюсов, признанный «мэтр», благословляет новоявленную поэтессу посвятительным сонетом, печатаемым как торжественное вступление к ее первому сборнику (явление достаточно тривиальное для поэтической культуры начала XX века, возродившей традицию стихотворных посланий), в то время как сам автор (Нелли) в свою очередь посвящает всю книгу Н. Г. Львовой. Недоверчивому же читателю давался повод заподозрить мистификацию – и не только благодаря двусмысленности титульного листа («Нелли, слово несклоняемое, и не знаешь, поставлено оно в родительном или дательном падеже»[554]554
Гумилев Н. Письма о русской поэзии //Аполлон. 1914. № 1/2. С. 122; Гумилев H. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 169.
[Закрыть]) и потенциальной возможности истолковать его на старинный манер, когда имя автора воспроизводилось в родительном падеже после заглавия («Стихи Нелли» (с посвящением) Валерия Брюсова)[555]555
Подобная игровая установка, предполагавшая одновременно сокрытие подлинного автора и его косвенное саморазоблачение, – явление не новое в истории литературных мистификаций. Так, Проспер Мериме, издавая «Театр Клары Гасуль» (1825) – сборник собственных пьес, приписанных молодой испанской комедиантке, – сопроводил его не только биографией вымышленной сочинительницы, но и ее портретом, для которого позировал он сам, – в мантилье с обнаженной шеей, украшенной жемчужным ожерельем с крестом; другая мистификация Мериме – сборник иллирийских песен, приписанных вымышленному сказителю Иакинфу Маглановичу (1827), – в своем заглавии «Гузла» заключала анаграмму имени «Гасуль» (Guzla – Gazul); это не ускользнуло от внимания Гёте. См.: Ланн Евгений. Литературная мистификация. М.; Л., 1930. С. 98, 190–192.
[Закрыть], но и потому, что книга открывалась именем молодой поэтессы Н. Г. Львовой, почти одновременно выпустившей в свет свой первый сборник стихов «Старая сказка» с предисловием того же Брюсова и к тому же (что не было секретом в литературной среде) связанной с Брюсовым близкими отношениями. Львова, таким образом, могла подразумеваться не только как адресат, но и как автор «Стихов Нелли».
Отношения Брюсова с Львовой, завершившиеся трагически, действительно явились непосредственным фоном при создании сборника-мистификации и отчасти его жизненной основой, поэтому необходимо на них вкратце остановиться.
Осенью 1911 г. двадцатилетняя Надежда Григорьевна Львова (ранее, еще в гимназические годы, участвовавшая в подпольной революционной организации[556]556
«Львову я знал еще гимназисткой, руководительницей социал-демократического союза учащихся средней школы. Ее судили, но тогда ей было 16 лет <…> Судьи оправдали ее якобы за недостатком улик» (Родин А. Ф. Из минувшего. Воспоминания педагога-краеведа. М., 1965. С. 46). В эту пору с Львовой общался И. Г. Эренбург, написавший о ней в мемуарах «Люди, годы, жизнь» (Эренбург Илья. Люди, годы, жизнь: Воспоминания: В 3 т. М.,1990. T. 1.С. 75–77).
[Закрыть]) прислала Брюсову на просмотр свои стихотворные опыты, затем познакомилась с ним в редакции «Русской Мысли». Брюсов открыл ей дорогу в журналы, в литературный мир: дебют Львовой в печати состоялся при его содействии – в ноябрьском номере «Русской Мысли» за 1911 г. Брюсов ставил себе в заслугу обнаружение нового поэтического дарования. «И сколько еще молодых поэтов мне обязаны своим первым появлением в печати! Не перечисляю всех имен, но назову только Н. Львову», – писал он в черновой заметке 1913 г.[557]557
Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. М., 1976. С. 207 / Публ. Т. В. Анчуговой.
[Закрыть]. Ранним летом 1913 г. вышла в свет книга стихов Львовой «Старая сказка» с предисловием Брюсова, отмечавшего у ее автора два безусловных достоинства – овладение техникой поэтического искусства и «умение всегда быть наблюдателем, двойником-художником своей души, умение созерцать самого себя в самые сладостные и в самые мучительные часы жизни»[558]558
Львова Н. Старая сказка. Стихи 1911–1912 года. М.: «Альциона», 1913. С. 5–6.
[Закрыть]. В поисках своей лирической индивидуальности Львова чрезвычайно многим была обязана Брюсову, ее стихи несли на себе зримый отпечаток его поэзии[559]559
Эту особенность констатировали многие критики, обращавшиеся к «Старой сказке». Н. С. Ашукин (Н. Новинский) в статье «Современные женщины-поэты» писал: «В Н. Львовой узнается терпеливый, требовательный к себе художник, чеканящий свои вещи. Но также чувствуется и изобилие (бессознательное?) заимствований из словарей других поэтов, особенно из Брюсова и Бальмонта» (Мир Женщины. 1913. № 19. С. 6). Сходное мнение высказывал В. Г. Шершеневич: «Н. Львова начала свою деятельность под созвездием Бальмонта и Брюсова. Роковое созвездие, так как все подражатели первого обращались в скучных имитаторов журчащего ручья, а ученики второго – в бесплодных версификаторов. Но Львова скоро отошла от подражаний <…>» (Шершеневич Вадим. Поэтессы // Современная Женщина. 1914. № 4. С. 75); он же добавлял в другой статье: «Львова была ученицей В. Брюсова, но не прежнего Брюсова, а автора „Зеркала теней“ <…> Структура стиха, манера письма, наращение образов и их параллелизм в пьесах Брюсова несомненно влияли на стихи Львовой, и в этом отношении были не совсем ошибочны упреки критиков» (Венич <В. Г. Шершеневич>. Смерть поэтессы // Руль. 1914. № 452, 3 марта). На зависимость стихов Львовой от сборников Брюсова конца 1900-х – начала 1910-х гг. указывал и В. Ходасевич: «…г-жа Львова гораздо сильнее переживает влияние его последних книг: „Все напевы“ и „Зеркало теней“. Ее следует причислить ко второму поколению учеников Брюсова» (Х<одасеви>ч В. Новые стихи. Поэты «Альционы» // Голос Москвы. 1913. № 127, 4 июня; Ходасевич Владислав. Собр. соч. / Под ред. Джона Мальмстада и Роберта Хьюза. Ann Arbor, «Ardis», 1990. T. 2. С. 129). Очевидно, именно подчиненность Львовой направляющему воздействию Брюсова подразумевалась в словах другого отзыва: «Мне кажется, что Н. Львова ломала свое нежное дарование, заставляя себя писать рондо, газеллы, сонеты <…> В книге „Старая сказка“ – это наименее удачные страницы» (Ахматова Анна. О стихах Н. Львовой // Русская Мысль. 1914. № 1. Отд. III. С. 28; Ахматова Анна. Собр. соч.: В 6 т. М., 2001. Т. 5. С. 256–257. Были высказаны предположения, что в написании этой рецензии участвовал Н. В. Недоброво (Ахматова Анна. Поэма без героя. М., 1989. С. 143 / Примеч. Р. Д. Тименчика при участии В. Я. Мордерер), а также о том, что ее подлинным автором был Н. Гумилев; см.: Черных В. А. Ахматова или Гумилев? (Кто автор рецензии «О стихах Н. Львовой»?) // Новое литературное обозрение. 1995. № 14. С. 151–153. Ср. также слова Львовой о своих стихах, направленных для публикации в журнале «Северные Записки», в недатированном письме к Б. А. Садовскому: «Я выбирала их очень тщательно и всегда прибегала к высшей „санкции“, т. е. к мнению Валерия Яковлевича» (РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 1. Ед. хр. 89).
[Закрыть].
Знакомство «мэтра» с начинающей поэтессой постепенно переросло в близость, притом, насколько можно судить по письмам Львовой к Брюсову середины 1912 г., именно она первой исповедалась в своем чувстве и предалась ему со всей решимостью и безраздельным максимализмом. Глубокое различие душевных темпераментов и стремлений у Львовой и Брюсова обнаружилось уже в самом начале их отношений. Если Брюсов в стихотворении «Посвящение» (1911), обращенном к Львовой, писал:
то Львова менее всего готова была удовлетвориться «мигом» и предназначением временной «спутницы», она признавала только всепоглощающее и непреходящее чувство:
«И, как и Вы, в любви хочу быть „первой“ и – единственной, – писала Львова Брюсову 9 сентября 1912 г. – А Вы хотели, чтобы я была одной из многих? Этого я не могу. И что Вы делали с моей любовью? Вы экспериментировали с ней, рассчитыва<ли> каждый шаг <…> Вы совсем не хотите видеть, что перед Вами не женщина, для которой любовь – спорт, а девочка, для кот<орой> она – все»[562]562
РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 5. Ср. стихотворение Львовой «Не только пред тобою – и предо мной оне…», которому предпослан эпиграф из Брюсова («Вот они, скорбные, гордые тени »):
Навеки мы с тобой в их сомкнутом кольце!Мне их – не победить.В сияньи прошлого, в немеркнущем венце,Они скользят вокруг, с усмешкой на лице,И не дадут любить.(Львова Н. Старая сказка. 2-е изд. С. 51). Вероятно, как параллель этому стихотворению и в ответ на него Брюсов написал одно из «стихов Нелли»:
Тени когда-то любимых и проклятых Стали меж нами.Вновь проклинаю любимых и проклятых Теми ж губами!Да! я любила, всей силой желания, Страстью предельной!В черных гробах спят былые желания, Звать их бесцельно!……………………………………Яркого солнца заблещет слепительно Око дневное.Где же все тени? – под твердью слепительной Нас только двое!(Стихи Нелли с посвящением Валерия Брюсова. М.: «Скорпион», 1913. С. 53–54).
[Закрыть].
В последующие месяцы этот драматизм отношений катастрофически нарастал. Львова «никак не могла примириться с раздвоением Брюсова – между ней и домашним очагом»[563]563
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 32 («Брюсов», 1925).
[Закрыть], не прощала ему любых проявлений холодности, невнимания, посторонних интересов и увлечений, мучительно переживала одиночество. Любовь была для нее единственно подлинным и безусловным содержанием жизни, и такого же чувства она требовала от Брюсова. Остро ощущая, что Брюсов отдаляется от нее, Львова, отличавшаяся чрезвычайно неуравновешенной психической организацией, постоянно помышляла о самоубийстве. 24 ноября 1913 г., в состоянии глубокой душевной депрессии, она покончила с собой[564]564
Подробности, относящиеся к последнему дню жизни Львовой, сообщает В. Ф. Ходасевич: «…Львова позвонила по телефону к Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: „Очень тоскливо, пойдемте в кинематограф“. Шершеневич не мог пойти – у него были гости. Часов в 11 она звонила ко мне – меня не было дома. Поздним вечером она застрелилась» (Там же. С. 32).
[Закрыть]. Брюсов пережил тяжелейшую драму, в гибели Львовой он всецело обвинял себя самого. «Был ли Брюсов так виноват, как это ощущал? Нет, конечно. Но он был пронзен своей виной, смертью этой девушки…» – пишет З. Н. Гиппиус, общавшаяся с Брюсовым в ближайшие дни после свершившейся трагедии[565]565
Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С. 270 («Одержимый. О Брюсове», 1925). В ночь после самоубийства Львовой Брюсов уехал из Москвы в Петербург. См. с. 201–203 наст. изд.
[Закрыть].
В своих воспоминаниях В. Ф. Ходасевич замечает, что именем Нелли Брюсов «звал Надю без посторонних»[566]566
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 32.
[Закрыть]. Трудно судить, насколько достоверно это сообщение: интимные письма Львовой к Брюсову подписаны инициалом «Н.», ответные же письма Брюсова не обнаружены (скорее всего, они не сохранились). Не исключено, что в памяти мемуариста произошла характерная аберрация – в силу того, что «Стихи Нелли» были посвящены Львовой и в сознании многих современников остались связанными с образом этой поэтессы[567]567
Примечательна в этом отношении курьезная статья «Трагедия чувства и жизни» А. Малхазова, провинциального журналиста, по-своему истолковавшего газетные сообщения о смерти Львовой и о том, что ею был выпущен в свет сборник стихов с предисловием Брюсова. Не зная о существовании книги Львовой «Старая сказка», А. Малхазов восклицает: «…поэтесса, выпустившая лишь недавно сборник стихов, отмеченных Валерием Брюсовым, предпославшим им посвящение <…> Надежда Григорьевна и была „Нелли“!» – и далее на свой лад, не пренебрегая явными натяжками, пытается обнаружить в «Стихах Нелли» побудительные мотивы, приведшие Львову к трагическому концу: «…так изумительна сила выраженных в них переживаний, так глубоко передан трагический конец стремящейся к эстетическим восторгам души, что <…> смерть их автора кажется каким-то завершенным кругом, каким-то естественным концом, мыслимым и допустимым <…> Глубокая, драматическая коллизия между невозможностью жить без экстаза и необходимостью, в силу этого, жить жизнью куртизанки…» (Баку. 1913. № 290, 29 декабря).
[Закрыть]. В то же время нельзя не заметить, что в облике вымышленной Нелли, каким он вырисовывается из приписанных ей стихов, запечатлен жизненно-психологический тип, существенно отличный от того, с которым могла быть соотнесена Львова.
Под маской Нелли безошибочно угадывается образ современной женщины, ценящей удобства городского быта, с упоением предающейся многочисленным любовным увлечениям и в целом воспринимающей жизнь мажорно, в ее пластической «вещности»:
Брюсовская Нелли сочетает в себе черты традиционного для его поэзии символического образа женщины – «жрицы любви» с психологическим типом эмансипированной дамы света (возможно, и полусвета), обрисованным живыми и социально узнаваемыми штрихами (несколькими годами ранее этот психологический тип был интересно разработан Брюсовым в повести «Последние страницы из дневника женщины»[569]569
Брюсов Валерий. Повести и рассказы. М., 1983. С. 115–164. Впервые повесть была опубликована в журнале «Русская Мысль» (1910, № 12).
[Закрыть]). Чувственность героини в равной мере проявляется в любовной страсти и в «пристрастии к материальной культуре», «снобическом любовании красивостями городской жизни»[570]570
Гумилев Н. Письма о русской поэзии//Аполлон. 1914. № 1/2. С. 122, 123; Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. С. 169, 170.
[Закрыть]:
«Стихи Нелли» не без основания были восприняты как «история души современной куртизанки», рассказанная «в последовательном ряде четких и нежных цветных гравюр»[572]572
Шмидт В. Об одном сборнике стихотворений // Русская Мысль. 1913. № 10. Отд. III. С. 23.
[Закрыть]. Любовные переживания составляют главную, если не единственную, тему и в поэзии Львовой, но их содержание, смысл и тональность принципиально иные. Любовь для Львовой – высшее проявление духовности, порыв к идеальному, всепоглощающее и беспредельное чувство, несущее неизмеримые радости и страдания, в ней с предельной отчетливостью проявляется максималистская сущность ее души:
Брюсовская философия «мига», которую исповедует Нелли («Миги счастья бьют – над тобой и мной»; «Миги будут ли? Миги были ли? // Все ль назначено? все ль сбылось давно?»[574]574
Стихи Нелли. С. 43.
[Закрыть]), контрастна ощущениям «безрадостного счастья» в поэзии Львовой, восприятию любви как непреходящего чувства, уравненного со смертью: «Мысли о любви и мысли о смерти – вот та ось, вокруг которой вращается все миросозерцание поэтессы»[575]575
Тунина А. Надломленная роза // Женское Дело. 1913. № 24, 15 декабря. С. 12.
[Закрыть]. В стихах Нелли – чувственное начало, яркие краски, зримые в своей отчетливости и конкретности образы, переживания героини лишены глубокого драматизма и растворены в преходящих, мимолетных впечатлениях; в стихах Львовой – «ни одной прочной черты, ни одного ненадломленного звука», «гипертрофированная нежность, гипертрофированная утонченность, интимность»[576]576
Русское Богатство. 1914. № 9. С. 340, 342 (анонимная рецензия А. Б. Дермана на «Старую сказку»).
[Закрыть]; «Ее страдание ищет выхода в мечте <…> остро лирической, преображающей для нее все мгновения жизни»[577]577
Ахматова Анна. О стихах Н. Львовой // Русская Мысль. 1914. № 1. Отд. II. С. 28; Ахматова Анна. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. С. 256.
[Закрыть]. Анализируя «Старую сказку», А. А. Гизетти приходил к выводу, что душа Львовой «надломлена современностью», «чужда безжалостно топчущей личность атмосфере современного большого города», что она родственна мечтательным душам пушкинской Татьяны и тургеневских девушек, что «ей невыносимо тяжела „городская“ любовь, жгучая, порывистая и непрочная»[578]578
Гизетти А. Три души. (Стихотворения Н. Львовой, А. Ахматовой, М. Моравской) // Ежемесячный Журнал. 1915. № 12. Стб. 149–150.
[Закрыть]. Наоборот, для брюсовской Нелли «быт ресторанов и скэтинг-рингов», «быт разудалой городской толпы»[579]579
Там же. Стб. 152.
[Закрыть] – родная, естественная стихия. Наконец, самый образ кокетливой, расточающей соблазны и любующейся собою женщины, который рождается на страницах «Стихов Нелли», решительно не согласуется с впечатлениями, которые вынесли из встреч с Львовой хорошо знавшие или только мимолетно видевшие ее люди: «душа нежная, страдающая»[580]580
Жатва. Кн. V. М., 1914. С. 247 (анонимный некролог Н. Г. Львовой).
[Закрыть], «простая, душевная, довольно застенчивая девушка»[581]581
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 32.
[Закрыть], «очень курсистка, очень девушка»[582]582
Цветаева Марина. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 4. С. 29 («Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)», 1925).
[Закрыть], «в простеньком коричневом платье, тихая и застенчивая, как гимназистка»[583]583
Мур К. <С. Г. Кара-Мурза>. Стихи Н. Г. Львовой // Русское Слово. 1913. № 272, 26 ноября.
[Закрыть].
Таким образом, посвящение «Стихов Нелли» Надежде Львовой также было своего рода мистификаторской ловушкой: психологическая дистанция между нею и изображенной Брюсовым легкомысленной женщиной вполне «от мира сего» была весьма велика, ее не могли уменьшить даже отдельные совпадения в образной системе и настроениях стихов «Нелли» и стихов Львовой[584]584
См., например, стихотворение Львовой «У тебя в петлице белая ромашка…», обнаруживающее определенную близость к «Стихам Нелли»:
Нынче день весенний… Солнце нежит ярко…
Будь со мной, как прежде, в этот зыбкий миг!– Помнишь сон тревожный сумрачного парка,Где к моим губам ты в первый раз приник?(Львова Н. Старая сказка. 2-е изд. С. 48). Более отчетливое сходство со «Стихами Нелли» заметно в стихотворениях Львовой, написанных после первого издания «Старой сказки» и соответственно после выхода в свет брюсовской мистификации. Мотивы «Нелли», однако, появляются в стихах Львовой в остро драматической, интимно-личной окраске:
Мне хочется плакать под плач оркестра.Печален и строг мой профиль.Я нынче чья-то траурная невеста…Возьмите, я не буду пить кофе.Мы празднуем мою близкую смерть.Факелом вспыхнула на шляпе эгретка.Вы улыбаетесь… О, случайный! Поверьте,Я – только поэтка.(Там же. С. 115; дата: «1913, осень»). Это сходство могло объясняться как сознательной стилизацией Львовой под уже созданную маску брюсовской героини (т. е. стремлением поддержать спровоцированную Брюсовым игровую аналогию: Нелли – Львова), так и – с гораздо большей вероятностью – определенной эволюцией ее поэтического стиля, которая наметилась в последние месяцы жизни поэтессы (об этом – ниже).
[Закрыть]. Брюсовская Нелли – это не Львова, или, во всяком случае, – учитывая всю сложную генеалогию этой поэтической маски, – не только Львова.
Если под письмами Львовой к Брюсову проставлен инициал «Н.», то именем «Нелли» подписаны любовные послания к нему другой женщины – Елены Александровны Сырейщиковой: «Неразлучная с тобою твоя Нелли», «Всегда с тобою, всегда твоя Нелли» и т. н.[585]585
См.: РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 20, 21.
[Закрыть]. Роль, сыгранная ею в жизни Брюсова, проясняется гораздо менее зримо и отчетливо, чем роль Надежды Львовой, но возможно, что в действительности она была не менее существенной и знаменательной.
Близкие отношения Брюсова и Сырейщиковой установились в 1911 г. и продолжались до 1916–1917 гг. (последнее письмо ее к Брюсову датировано 6 сентября 1916 г., в июле 1917 г. Брюсов написал стихотворение «Тусклая картинка», которое при публикации в книге «Последние мечты» (1920) было посвящено Сырейщиковой[586]586
Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 279, 455. Ср. запись в «Канве моей жизни» Брюсова: «1911 <…> Начало романа с Еленой (Е<леной> А<лекс>андр<овной> Сырейщиков<ой>). С Еленой в Петерб<урге>» (РГБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр. 1. Л. 42). Явно об отношениях с Сырейщиковой идет речь в стихотворном «Дневнике поэта» Брюсова (запись от 20 марта 1917 г.):
Post scriptum: был вчера у Нелли,Вдвоем лежали на постели;Когда душа рвалась в тоске,Играл комедию разврата… (Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 29 / Публ. В. С. Дронова). В венке сонетов «Роковой ряд» (1916), в котором Брюсов воспевает свои самые значительные любовные привязанности, образ Сырейщиковой воссоздается в сонете 13-м («Елена»), следующем непосредственно за сонетом «Надя», навеянным образом Львовой (Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 308–309).
[Закрыть]). Судя по письмам Сырейщиковой, наибольшей интенсивности ее «роман» с Брюсовым достиг в 1912–1913 гг. – параллельно его отношениям с Львовой и созданию им женской поэтической маски. Львова знала о существовании соперницы, и это доставляло ей немало душевных мучений; в одном из писем к Брюсову (1913) она заявляла: «…прямо ставлю тебе дилемму: или я, или она. Или „счастие, Радость“, о кот<орой> ты писал, или Елена. Или моя жизнь, или жизнь с ней» [587]587
РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 7.
[Закрыть]. Брюсов, однако, дорожил отношениями с Сырейщиковой и не готов был пойти на их разрыв. В отличие от Львовой, Сырейщикова не была достаточно известна в московских литературных кругах – хотя тоже писала стихи и работала, но инициативе Брюсова, над стихотворными переводами[588]588
Брюсов привлек Сырейщикову к участию в готовившихся им переводных антологиях, где напечатан ряд ее стихотворных переводов: Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней. М., 1916 (6 стихотворений); Сборник латышской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. М.: «Парус», <1916> (7 стихотворений); Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. Пг.: «Парус», <1917> (4 стихотворения). Упоминая о Сырейщиковой в статье «О некоторых русских поэтах – переводчиках „Поэзии Армении“», К. В. Айвазян отметил, что, «несмотря на поиски и запросы, не удалось установить ничего достоверного» о ее жизни и творчестве (Брюсовские чтения 1966 года. Ереван, 1968. С. 231).
[Закрыть], – и о ее отношениях с ним если и знали в ту пору, то очень немногие.
Насколько можно заключить из писем Сырейщиковой о ее характере и мироощущении, именно она могла послужить непосредственным жизненно-психологическим прототипом для той маски, которой наделил Брюсов свою вымышленную поэтессу. Во всяком случае, многие из черт, отсутствующие у Львовой и свойственные «Нелли», отчетливо проступают в душевном облике Сырейщиковой – в том числе вполне «земное» и даже гедонистическое отношение к любви. Среди писем Сырейщиковой к Брюсову хранится и ее стихотворное послание «Моему жестокому, милому мальчику Валерию», подписанное «Твоя Нелли»; в нем – очевидное сходство и со стихами брюсовской «Нелли», и в то же время с поэтическим строем их автора, не скрытого под маской:
Как море вольное изменчив
И зыбок, зыбок без конца,
То кроток, робок и застенчив,
То жалишь дерзостью лица.
То нежишь лаской поцелуя
И темным вечером очей,
Звенишь, ласкаешься, чаруя,
Как заколдованный ручей.
То, как не сын родного мира,
С тоской глядишь в чужую даль;
Твои уста – уста вампира,
Глаза – отточенная сталь.
И в час, когда кружит beau Mond’a
Тебя блестящая волна,
Ты взглянешь странно, как Джоконда,
И улыбнешься, как она…
Но в праздный день с семьей покорной
На время собранных друзей
Ты дышишь лаской непритворно,
Ребенка нежного милей.
[То светлой речкой разольешься,
Впивая неба чистый свет.
То Мефистофелем смеешься,
Откинув бархатный берет.]
В минуты ласк, как раб влюбленный,
Целуешь жадно ноги жен,
Но вечно жаждать обреченный,
Ты бледным сном не утолен.
И скорбным взглядом Люцифера
Взмахнув презрительно кругом,
Ты дня земного саван серый
Прорвешь сверкающим крылом!
Твои стихи? Они жесточе
Всех мук, придуманных тобой;
В них аромат июльской ночи,
И зной, и ужас пред грозой;
Они, как папоротник острый
В тумане топких берегов,
Как орхидеи венчик пестрый,
Как вздохи влажных лепестков.
[В них трепет страсти опьяненной
И чары горькой красоты,
Так соловей поет влюбленный,
Так дышат сонные цветы.][589]589
РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 21. Л. 35–36. Строфы 6 и 11 перечеркнуты карандашом – по-видимому, Брюсовым.
[Закрыть]
Немногочисленные опубликованные стихотворения Сырейщиковой также имеют гораздо больше общего с эротическими стихами «Нелли», чем драматическая любовная исповедь в лирике Львовой. И Сырейщикова и «Нелли» воспринимают любовь прежде всего как неизбывное наслаждение, открывающее всю полноту жизни, и это проявляется даже в близости образного строя их лирических излияний. Достаточно сопоставить отдельные фрагменты «Стихов Нелли» хотя бы со стихотворением Сырейщиковой «Я так тебя люблю…», чтобы убедиться в этом разительном сходстве; вряд ли оно объясняется только бесспорным влиянием на Сырейщикову поэзии Брюсова.
