Текст книги "Право на жизнь"

Автор книги: Александр Шагинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Анна молчит.

Да, Аннушка, да!

Т р е у м о в. О чем ты говоришь, Василий…

Ю с у п о в. Вы обязательно должны быть сейчас вместе. Иначе вам не устоять против несчастья. Я понимаю, такое решение вам трудно принять, но вот прошлым летом я был в Германии, у своего немецкого друга. Если бы другим летом, сорок первого года, кто-нибудь сказал бы мне, что будет такое возможно, я бы застрелил этого человека из своей трехлинейки!.. Но время, Аннушка, время. Дай человеку время и надежду. А время все вернет. Теперь я ушел. (Уходит.)

А н н а. Я и пришла поэтому, Артем… Все эти ночи я не спала, думала о случившемся. Вспоминала нашу с тобой горькую жизнь. Тот пожар на конюшне… Свое предательство, когда вышла замуж за Кормилицына… Видно, бог меня наказал за это…

Незаметно появляется  Т о н я, останавливается в дверях.

Я тебя не виню, Артем, и хочу, чтобы ты знал это…

Т о н я (бросается к ней). Милая, родная тетечка Аня, простите папу!.. (Целует ей руки, плачет.) Ну, простите его, пожалуйста! Простите!.. Или он тоже не вынесет и умрет!..

Анна и Тоня, обнявшись, плачут.

А н н а. Что бы с тобой ни случилось, как долго тебя ни будет, Артем, я всегда буду тебя ждать…

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Пустая, без стульев и стола, камера предварительного следствия, где находятся обвиняемые перед вызовом в зал судебного заседания. Из угла в угол ходит  Т р е у м о в. Через некоторое время  м и л и ц и о н е р  вводит  С о к о в н и к о в а  и остается у двери.

С о к о в н и к о в. Артем Николаевич!.. Вот мы снова и свиделись! Спасибо вам за сигареты.

Т р е у м о в. Здравствуйте.

С о к о в н и к о в. Вам не кажется, Артем Николаевич, что этот мир слишком тесен?

М и л и ц и о н е р. Разговаривать запрещено.

С о к о в н и к о в. Мы по разному делу проходим, сержант.

М и л и ц и о н е р. Не полагается.

Все трое молчат.

Т р е у м о в. Послушайте, Соковников… Вы адреса своих шабашников из бригады помните?

С о к о в н и к о в. Зачем они вам?

Т р е у м о в. Молодожены у меня, трактористы. Жить им негде, а они ребенка ждут…

С о к о в н и к о в. Господи, Артем Николаевич! О чем вы думаете?! Сейчас вам вкатают срок, так не до молодоженов будет!

Т р е у м о в. За месяц построят дом? Мы за ценой не постоим!

М и л и ц и о н е р. Прекратить разговоры!

Пауза.

Т р е у м о в (шепотом). Вы дадите адреса… или мне других искать?

С о к о в н и к о в. У меня есть только адрес бригадира. Напишите ему, а он остальных соберет. Записывайте.

Т р е у м о в. Говорите, я запомню.

С о к о в н и к о в. Ростов-на-Дону, Темерницкая улица, дом тридцать, квартира два.

Т р е у м о в. Темерницкая, тридцать, квартира два…

Слышен гул множества голосов и чей-то приказ: «Треумов – в зал заседаний!..»

М и л и ц и о н е р. Треумов – на выход!

Т р е у м о в. Дом тридцать, квартира два… А фамилия, фамилия бригадира?!

М и л и ц и о н е р. Поторапливайтесь.

С о к о в н и к о в. Сомов. Его фамилия Сомов!..

Милиционер уводит Треумова. Соковников остается один.

Что за человек такой?..

Слышен голос: «Встать, суд идет! Слушается дело Треумова Артема Николаевича…»

ЖЕНЩИНЫ
Трагикомедия в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

З а х а р о в н а.

Н и к о л а й.

М а н я – В а н я.

С и м а.

Л я д я е в а.

Т а и с ь я.

М и р о ш н и к о в.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

За длинным полукруглым столом, освещенные слабой лампой, сидят  с в я т ы е  в грубых рубищах, молча смотрят на стоящую пред ними старую женщину – З а х а р о в н у. Одета она во все черное, только голова повязана белым платочком.

Все это несколько напоминает «Тайную вечерю», куда неожиданно явился посетитель.

З а х а р о в н а. Так я к вам…

П е р в а я  с в я т а я. Ты не к нам, ты к нему.

В т о р а я  с в я т а я. Сейчас явится. Ты жди.

З а х а р о в н а. Я жду.

В т о р а я  с в я т а я. Терпеливо жди.

З а х а р о в н а (эхом). Терпеливо.

П е р в а я  с в я т а я (помолчав, зовет). Господи!

З а х а р о в н а (эхом). Господи!

Т р е т ь я  с в я т а я. Боже мой!

З а х а р о в н а (так же). Боже мой!..

Ждут.

Ч е т в е р т а я  с в я т а я (ворчит). Вся жизнь в ожидании да в очередях проходит…

В т о р а я  с в я т а я. И когда это кончится?

П е р в а я  с в я т а я. Не богохульствуйте.

Ждут.

Из темноты не спеша появляется человек. Он тоже в рубище, на голове у него терновый венец, но через плечо, на лямке, солдатский худой вещмешок. Это  Н и к о л а й.

Н и к о л а й. Зачем потревожила меня, женщина?

З а х а р о в н а. Невозможно так больше жить.

Н и к о л а й. А, поведай.

З а х а р о в н а. Старая я, а меня забижают. Зятюха Ксенофонтов дом в деревне продать заставил, в город перевез, а денежку, за продажу даденную, зажилил. Денежки – бог с ними со всеми, не жаль. Измываться начал. Грит, жить я ему мешаю, под ногами путаюсь.

П я т а я  с в я т а я. Муж твой куда смотрит?

З а х а р о в н а. А муж мой погиб. (Показывает на Николая.) Он знает.

Н и к о л а й. Знаю. В сорок втором, в ноябре, под Великой Руссой. Бедняга.

П я т а я  с в я т а я. Дочь твоя?

З а х а р о в н а. Он и ее замордовал, зятюха Ксенофонтов. Как выпьет, так ей по сусалам норовит вдарить. Спасибо, внучки, кобылки-то здоровые, не дают. В туалете кафельном запирают. Он, Ксенофонтов, там всю ночь и шебуршит, словами ужасными ругается!..

Николай слушает, скорбно склонив голову.

Я же, когда в город переезжала, думала, что нужная им буду. Дочке по хозяйству помочь, внучкам платьице сшить, Юленьку, правнучку, нянчить стану – это старшей девонька. Так и ей не нужна. (С ненавистью.) Разве с этим квадратом потягаешься?

П е р в а я  с в я т а я. Это еще кто у вас в доме обитается?

З а х а р о в н а. Телевизор, кто еще? Юленька не мои сказочки слухает, а то, что ей квадратный бает. И сказочек он поболее моего знает, и музыка в нем грает, и куколки красивые кажет, да и песенку ночную лучше меня пропоет, чтоб глазыньки она закрыла… (Плачет.) Кругом не нужна я… Ни дочке родимой, ни внучкам здоровым, ни крохотульке моей, ненаглядной Юленьке… И в деревню возврату нету…

Николай молча слушает, все так же скорбно склонив голову. Молчат и святые.

Осталось одно – лечь да помереть.

П е р в а я  с в я т а я. А люди куда смотрят?

З а х а р о в н а (кивает на человека, похожего на Христа). Мне теперь один только он и поможет. Люди тут ни при чем.

Пауза.

Так, как же мне дальше быть?

Н и к о л а й (святым). Идите.

Святые не спеша поднимаются. Когда они проходят мимо, Захаровна кланяется им, а второй святой даже целует руку.

З а х а р о в н а (растроганно). Спасибо за участие… Спасибо, милые. Спасибо…

Святые удаляются. Захаровна и Николай остаются одни. Молчат.

Так как мне дальше быть-то, господи?

Н и к о л а й (другим голосом). Не узнала меня, Даша? Дашенька… (Снимает с головы венец.)

З а х а р о в н а (всматриваясь, неуверенно). Николай?..

Н и к о л а й. Он самый, женушка моя дорогая.

З а х а р о в н а. Коля, но ты же погиб?.. (Кричит.) Я же сама похоронку на тебя получила-а!..

Н и к о л а й. Погиб, в ноябре, под Руссой. Осколком мины шарахнуло сюда. (Показывает.) Прямо в горло.

З а х а р о в н а. Ох!.. Больно?

Н и к о л а й. Сперва вроде как ударило несильно. А потом кровью захлебнулся.

З а х а р о в н а. За что так тебя, Коля?

Н и к о л а й. Кто-то же должен был погибнуть. Война – дело серьезное, там по-другому не бывает.

З а х а р о в н а (с робкой надеждой). Теперь я останусь с тобой?

Н и к о л а й. Не могу, но мы еще увидимся.

З а х а р о в н а. Конечно, увидимся, Коленька, милый. Я старая стала. Значит, скоро приду к тебе насовсем.

Н и к о л а й (строго). И думать пока не смей об этом, Дарья.

З а х а р о в н а. Я все уже на земле сделала, все пережила… Да и дома своего теперича нету.

Н и к о л а й. Так уж и надо было тебе уходить?

З а х а р о в н а. Понимаешь, Катя, дочка наша, хотела из-за меня разводиться с зятюхой Ксенофонтовым. А я, чтоб семью им сохранить, не ссорить каждый день, собрала вещички вечером поздним да рано поутру, покуда они еще все спали, ушла. Теперь вот на работу нанимаюсь. Может, возьмут поварихой…

Н и к о л а й (помолчав). Ты всегда вкусно стряпала, Дашенька.

З а х а р о в н а. А как же! Тебе пирожки с картошкой нравились. Чтоб там лучок был пережаренный и перчика поболее.

Н и к о л а й (не сразу). Ты спрашивала, как быть тебе дальше. Отвечу. Ты должна… (Шепотом произносит какое-то слово.)

З а х а р о в н а. Что, что? Не услыхала я, Коля. Повтори.

Николай снова произносит какое-то слово, медленно уходит в темноту.

(Кричит вслед.) Коленька, миленький, повтори-и!..

Николай шепотом повторяет свое слово и растворяется в темноте.

(Горестно.) Не услыхала… (Садится на лавку, на которой сидели святые, молчит, устало уронив голову на грудь.)[2]2
  Святые, которых мы видели в первом сне Захаровны, – это персонажи пьесы: Маня-Ваня, Лядяева, Сима и другие женщины в очереди.


[Закрыть]

Лавка под окном конторы, на дверях которой табличка:

«ОРГНАБОР

Организованный набор рабочих.

Прием с 9 до 17 часов».

В помещение Оргнабора ведет деревянное крыльцо. Раннее утро. На лавке, ожидая, когда откроется контора Мирошникова, рядком сидят  М а н я – В а н я – женщина с мужскими замашками, грустная  Л я д я е в а  и деревенская женщина  С и м а. Последней в этой небольшой очереди дремлет  З а х а р о в н а – старушка в белом, низко повязанном платочке.

М а н я – В а н я. А ты, Лядяева, чего тут спозаранку кучкуешься?

Лядяева безнадежно машет рукой.

Опять с Вовчиком полаялась?

Л я д я е в а (уклончиво). На путину хочу наняться.

М а н я – В а н я. Пришла пораньше, боишься, не возьмут?

Л я д я е в а. Я свое уже отбоялась. Давно не девушка…

Появляется  Т а и с ь я. Колеблется, прежде чем подойти. Решившись, надевает парик, явно чужие очки и, как в омут головой, подходит к очереди.

Т а и с ь я. Женщины, кто крайняя?

С и м а. Маманька, наверно.

Т а и с ь я. Эй, старушка!.. (Тормошит Захаровну.) Заснула?

З а х а р о в н а (очнувшись от дремоты). Да, милая?

Т а и с ь я. Вы крайняя?

З а х а р о в н а. Я, милая, я. Да ты иди вперед, я не спешу.

Т а и с ь я (усмехнувшись чему-то своему). Я тоже. (Садится рядом.) Мне присмотреться надо.

М а н я – В а н я. Чего тут присматриваться? Наше дело прямое – бери нож и шкерь рыбу.

Т а и с ь я. Я имею об этой работе общее представление…

М а н я – В а н я. Ха, общее! Там вся работа на пупке. Руки в язвах от соли тузлучной, ноги гудут, целый день не присевши. К вечеру глаза от усталости вываливаются. А уж рыбой пропахнешь так, что самой от себя тошнит!

Л я д я е в а. Одни бабы такое могут выдержать. Мужики на путине только в начальниках ходят. Триста баб и пятеро мужиков малахольных с блокнотиками и карандашиками, учет ведут.

Т а и с ь я (с острым любопытством). Пристают?

Л я д я е в а. Кто?

Т а и с ь я. Мужчины эти с карандашиками?

Л я д я е в а. Пристают, куда денутся…

Т а и с ь я. Но у них же, наверное, жены есть?

Л я д я е в а. Их жены дома деньги считают. Как говорится, «рыбу – стране, деньги – жене».

М а н я – В а н я. А ты что, за этим самым сюда нацелилась?

Т а и с ь я. Как вам не стыдно!

М а н я – В а н я. Ишь, нецелованная!

Т а и с ь я. Я женщина замужняя!

М а н я – В а н я. Чего тогда любопытствуешь?

Т а и с ь я. А это, извините, мое личное дело!

М а н я – В а н я. А, иди ты в баню на второй сеанс!..

Пауза.

Л я д я е в а. Да, в начальничках там все мужики, казакуют вовсю… А ты, Маня, чего с постоянной работы бежала?

М а н я – В а н я. Директора рыбокомбината на собрании обложила по-матерному да под ноги плюнула.

С и м а. Ах, отчаянная!

Т а и с ь я (ворчит). На такую похожа…

Л я д я е в а. Смотри, Маня, зуб на тебя наточат начальнички!

М а н я – В а н я. Мне их бояться? Да я лучшая на побережье обработчица! Три раза значками почетными награждали.

С и м а. А все же не надо дразнить гусей…

М а н я – В а н я. Думают, если мы вербованные, так нам все до лампочки? Три года ездила к ним на комбинат, три путины глядела на их безобразия и не стерпела наконец!.. (Волнуясь.) Судите сами, подружки. Весной комбинат ловит селедку нерестовую, забивает ею все емкости холодильные, рапортует кому положено о перевыполнении – премии получают. А в августе начинает идти жировая селедка. У нее процент жирности выше, – значит, она и дороже для комбината, выгоднее. Так этот гад директор приказывает ту нерестовую селедку, что весной выловили и что пароходами-рефрижераторами вывезти в город не успели, закапывать в тундре! Грейдерами роют траншею, вываливают в нее сотни центнеров обработанной рыбы и бульдозерами засыпают! Это как?!

С и м а (с ужасом). Это же сколько добра!

З а х а р о в н а. И поднимается рука у человека…

М а н я – В а н я. Валят эту рыбу в траншею, засыпают ее землей сырой, а у меня в груди чувство… Ну, такое, будто мне аборт делают. И больно, и жалко, и стыдно!.. Живое ведь было, нужное могло жить, а мы его своими руками!..

Т а и с ь я. В газету надо было написать.

М а н я – В а н я. Писали, да толку мало. У директора ответ есть – пароход-рефрижератор не смог всю рыбу вывезти.

З а х а р о в н а. Меньше ловите рыбу эту. Чтобы всю вывезти.

М а н я – В а н я. Эх, бабушка… Директор, можно сказать, тоже не виноват. У него план имеется. Как на вылов нерестовой, так и на жировую селедку. Да еще повышенные обязательства, чтоб премии все получили.

З а х а р о в н а. А люди?

М а н я – В а н я. Что – люди?

З а х а р о в н а. Люди же видят, что делается.

М а н я – В а н я. Привыкли.

Л я д я е в а (смеется). Им что? Лишь бы с рук сбыть, а с ног они сами свалятся!

З а х а р о в н а. Они не рыбу – себя этим губят.

М а н я – В а н я. Я и не стерпела.

З а х а р о в н а. Это ты одна, а другие?

М а н я – В а н я (злится). Я же говорю – привыкли!

З а х а р о в н а. Нет, милая. К этому привыкнуть нельзя. А привыкнут – мертвыми внутри себя станут.

Пауза.

М а н я – В а н я (смеется). А уж удивился он, когда я его вдоль по Волге по матушке послала принародно! Морда аж кровью налилась, что твой помидор!

Т а и с ь я. Женщине неприлично так говорить – «морда». Физиономия.

М а н я – В а н я (простодушно). Какая же у него физиономия? Вот такая ряха – за два дня на мотоцикле не объедешь!

Женщины смеются.

Все за столом президиума засуетились, руками замахали на меня – возмущаются! А в зале похихикали довольно и замолчали. Обидно.

Т а и с ь я. Да, это удивительно. Стоишь в магазине, продавщица хамит и обвешивает. Сделаешь ей замечание, а тебя никто в очереди не поддержит, наоборот. «Ладно, – говорят, – чего там. Не мешай человеку работать». И льстиво так улыбаются хамке продавщице. Думают, что она им за это кусок получше отрежет.

С и м а. Про условия расскажите, пожалуйста.

М а н я – В а н я. Условия нормальные. Барак деревянный, койки. Питание сносное, особенно если повариха хорошая попадется. Баню раз в неделю кочегарят. В субботу женщины моются, в воскресенье мужики парятся и водку пьют.

Л я д я е в а. И красной икры хоть лопатой лопай! (Смеется вместе с Маней-Ваней.)

С и м а. Почему смеетесь? Я красную икру и в жизни никогда не пробовала.

М а н я – В а н я. Ее там будет как грязи. Через два дня и смотреть на нее не сможешь.

Л я д я е в а. Если лосось хорошо пойдет. Но год на год не приходится. Бывает, так заработаешь, что еле за питание рассчитаешься.

С и м а. Не, я так не хочу…

М а н я – В а н я (смеется). Она не хочет!

С и м а. Нам заработать треба.

Т а и с ь я. Вы откуда приехали?

С и м а. Со Ставропольского краю.

М а н я – В а н я. У вас что, заработать нельзя?

С и м а. Тут рубль длиньше, наслышаны. Встречный вопрос – сколько за путину может выйти, если на круг?

Л я д я е в а. Сколько наработаешь, столько и получишь.

С и м а. А гарантии?

М а н я – В а н я (смеется). Гарантии дают только в Госстрахе!

С и м а. Это вы смешно сказали, ха! А если рыба не пойдет, не будет ее? (Показывает на Лядяеву.) Как вот эта женщина рассказала?

М а н я – В а н я (закуривает). Ни хрена и не получишь.

С и м а. Как так – ни хрена, извините за прямую речь. Неужто гарантированного оклада нет?

М а н я – В а н я. Ты чего со мной-то торгуешься?

С и м а. Скажете тоже!

М а н я – В а н я. Как корову покупает!

С и м а. Может, и корову купим. Но у нас перспективные планы другие.

Т а и с ь я. У кого это?

С и м а. У меня и мужа моего – Анатолия. (Хвастливо.) У Анатолия три специальности – и все золотые. Плотник, механик, шофер. И непьющий!

М а н я – В а н я. Тогда считай не три, а все четыре.

С и м а. Анатолий сейчас с шабашниками детсадик строит… А я как в станице семилетку кончила, так только в город Ставрополь разок на экскурсию и съездила. Больше нигде не была, все на ферме дояркой трубила, пока Анатолий из армии не вернулся и замуж меня не взял.

З а х а р о в н а. И ты в одиночку на Дальний Восток подалась?

С и м а. Как можно! Анатолий тоже тут с бригадой. Он не хотел, чтоб я поехала, да напросилась со слезами. Тоже заработать да свет посмотреть. Чего бы я одна дома куковала?

Т а и с ь я. Детей нет?

С и м а. Пока не имеем. Маманя одна в доме осталась. (Вздыхает.) Ждет.

З а х а р о в н а. Старая?

С и м а. Такая, как вы. Болеет только.

З а х а р о в н а. Кто же за ней присматривает?

С и м а. Соседей попросила, а на душе кошки скребут. Сердце у нее квелое.

З а х а р о в н а. Грешно такую оставлять одну.

С и м а. Соседи же рядом…

З а х а р о в н а. Соседи – не дочь родная.

М а н я – В а н я. И с детишками не промахнись. Круть-верть – состарилась.

С и м а. Не состарюсь. Мы с Анатолием работящие…

Л я д я е в а (хихикнув). В постели, что ли?

С и м а. И в постели, и так дело у нас кипит. Дом уже в станице поставили. О пяти комнатах, с верандой застекленной. Сейчас вернемся с Дальнего Востока, теплицы достроим, а там и детишек заведем, дело нехитрое, известное.

М а н я – В а н я. Теплицы-то зачем?

С и м а. А как же? Огурчики ранние, помидорчики, зелень разную на рынок. С руками отрывают.

М а н я – В а н я. Всех денег не заработаете.

С и м а. Но те, которые можно, чего их не взять?

Л я д я е в а (смеется). Эхма!.. Была бы денег тьма! Купил бы деревеньку и жил в ней помаленьку!..

М а н я – В а н я. Мало вас, куркулей, выводили! Опять на нашу голову разводят!

С и м а. Дура вы совсем, извиняюсь. Газеты читать надо! Там черным по белому сказано: «Люди, займитесь сельским хозяйством!»

М а н я – В а н я. Какие вы с Анатолием люди – чистой воды кулаки!

С и м а. Господи, что за народ!.. (Искренне.) Если мы, не украв, не обманув никого, станем жить лучше, чем соседи, – за что нас травить-то?! Вот этими руками, своим трудом тяжким?! Завидки брать будут только лодырей да пьяниц проклятых!.. Так ты брось пить, не ленись – вставай, как я, в пять утра, прополи, полей рассаду помидорную, руки свои в навозе замарай, потом и упрекни меня, ткни пальцем!

Т а и с ь я. А ведь она права.

М а н я – В а н я. Права!.. Сегодня сама руками в навозе копается, а завтра помидоры по семь рублей за килограмм продаст, еще одну теплицу с мужем своим Анатолием отгрохает и меня в батрачки наймет!

Л я д я е в а (смеется). Зато помидоры каждый день есть будем!

Т а и с ь я. И заметьте – даже зимой.

М а н я – В а н я. А сама барыней диван толстым задом прижмет и ручки уже белые на груди сложит!

С и м а. Никогда такого не будет!.. У меня и зад не толстый.

М а н я – В а н я. Отрастишь!

С и м а. Бабушка, вы тоже деревенская, скажите им!

М а н я – В а н я. Пусть скажет, она еще помнит, как ее кулаки гнобили!

З а х а р о в н а. Хорошо, что люди снова к земле льнуть стали. По сердцу, а не из-под палки. Значит, свой интерес им нужен. За одни значки да флажки много не наработаешь.

М а н я – В а н я. И ты туда же, бабуля?

З а х а р о в н а. Тут думать надо, чего людям лучше. Или одна на диванчике сидит, или все помидоры ранние кушают. Обругать да обхаять – дело нехитрое, на это у нас горазды. По уму надо. Чтобы те, кто спину гнет на огороде, и те, кто покупает, – все были довольны и радостны.

Т а и с ь я. Разве люди бывают когда-нибудь довольны? Кажется, все есть, а чего-то и не хватает.

З а х а р о в н а. Доброты нам друг к другу не хватает. Любви и уважения.

М а н я – В а н я. В общем, чем дальше в море, тем оно глубже. Куда плывем?

Пауза.

Л я д я е в а. Просите, бабоньки, Мирошникова, чтоб на остров Серикова направил. Нынче самое рыбное место будет. Там заработать можно будет.

Т а и с ь я. Это кто – Мирошников?

Маня-Ваня подозрительно смотрит на нее.

Л я д я е в а (показывает на контору). Мирошников в этом заведении командир-полковник.

Т а и с ь я. Он добрый?

Л я д я е в а (смеется). К кому как!

Т а и с ь я. Я хочу спросить, что он за человек!

М а н я – В а н я (мрачно). Гад.

Т а и с ь я. Я так понимаю, у вас все люди нехорошие.

М а н я – В а н я. Его даже утопить хотели рыбаки.

Т а и с ь я (испуганно). Как утопить?!

М а н я – В а н я. Ночью за ноги – и за борт.

С и м а. Страсти какие!

З а х а р о в н а. Нельзя на человека руку поднимать – он живой.

М а н я – В а н я. Мирошников у них на траулере завпродом плавал.

С и м а. Это капитаном?

М а н я – В а н я (смеется). Тундра необразованная!.. Завпрод на судне – ну вроде завхоза. А у них в море сухой закон. Так Мирошников водки несколько ящиков тайком на берегу набрал и в рейсе толкал рыбакам по двадцать пять рублей за бутылку.

С и м а (ахает). Двадцать пять?!

Л я д я е в а. Охамел.

Т а и с ь я. Наговорят на человека с три короба и радуются. Это еще доказать надо!

М а н я – В а н я. Чего доказывать? Мирошников поэтому и списался с траулера, побоялся дальше шакалить. А то бы его рыбачки достали ночкой темной. За ноги – и за борт. Они мужчины серьезные.

Л я д я е в а. Серьезные. По своему́ знаю.

М а н я – В а н я. Так что гад он, Мирошников.

Т а и с ь я. Звери какие-то…

М а н я – В а н я. Ты-то чего за него болеешь?

Таисья молчит.

З а х а р о в н а. Вы мне, девоньки, скажите, поварихи там постоянные или каждый раз заново набирают?

М а н я – В а н я. Заново, как и всех. Ты, бабуля, никак тоже пахать с нами собираешься?

З а х а р о в н а. Ага, поварихой. Пирожки я какие пеку – с луком жареным и яичками, вкрутую сваренными!

М а н я – В а н я. Старая ты для такого дела.

З а х а р о в н а. Да жилистая.

Т а и с ь я. В вашем возрасте, бабушка, внуков дома нянчить надо.

З а х а р о в н а. Мне другого пути нет.

М а н я – В а н я. Куда дети твои взрослые смотрят?

Захаровна молчит.

Чего затаилась?

Захаровна молчит, упрямо поджав губы.

Л я д я е в а. Хватит пытать. Может, у человека и нет никого.

З а х а р о в н а. Как так нет? (С гордостью.) Даже правнучка имеется.

Л я д я е в а. Чего же здесь маешься?

З а х а р о в н а (будто не услышав вопроса). А еще у меня борщ огненный украинский получается. Фасоль туда кладу коричневую. Вкусны-ый!

М а н я – В а н я (вздыхает). С тобой все понятно, бабушка.

Т а и с ь я. Если у родных не живется, вы в дом престарелых устройтесь. Есть такой специальный дом, где живут одни старички и старушки.

М а н я – В а н я. Брошенные.

Т а и с ь я. У них, говорят, даже своя самодеятельность есть.

М а н я – В а н я. Ей только самодеятельности и не хватает!

З а х а р о в н а (помолчав). Спасибо на добром слове… Слыхала о таком, да нельзя мне туда, милые. Дом у зятюхи Ксенофонтова – полная чаша. (С ненавистью.) Одних телевизоров этих сразу две штуки! Один черный на кухне, другой разноцветный в большой комнате, разговаривают с утра до вечера!

М а н я – В а н я. Эх, люди… Злыдни проклятые!

З а х а р о в н а. А бабушка в доме стариков милостыню просит, это как? Что люди скажут – стыдобушка одна.

М а н я – В а н я. Плевать, что они скажут!

З а х а р о в н а (строго). На них грех плевать. Они люди.

С и м а. Обижают вас, бабушка?

З а х а р о в н а. Все одно люблю их всех. (Вздыхает.) Временами даже зятюху Ксенофонтова.

М а н я – В а н я (с досадой и восхищением). Ну что ты скажешь на это?

Т а и с ь я. Да… В таком возрасте – и остаться одинокой…

Пауза.

С и м а. Никому они, старики, стали не нужные. Мне мать рассказывала, как раньше было. До самой смерти родителей почитали. Любили не любили, а почитали. Потому как знали: обидишь – дом в наследство не получишь, деньгами накопленными обделят. А теперь всем всё трын-трава! Домов нет, одни квартирки блочные, а деньги – пенсия куцая.

Т а и с ь я. Любить надо не за деньги, за них самих.

Л я д я е в а. Любить их начинаешь, когда они умрут. Отец помирал в Новочеркасске. Вовча мой говорит: «Съезди попрощайся с батей». А я, дура, посчитала, сколько на дорогу потрачусь от Дальнего Востока до Тихого Дона, и зажалась. Дубленку купить хотела, одна женщина предлагала… А умер папка-то – уж так плакала, захлебывалась!.. До сих пор простить себе не могу, казнюсь…

М а н я – В а н я. Сволочи вы сытые! Я в детдоме росла, так мы там за каждое слово доброе последнюю рубашечку готовы были отдать!.. Как придет кто со стороны ребенка усыновить, выберут одного, уведут, а мы, те, кто остались, всю ноченьку в подушку ревмя ревем!.. Так хотелось кого мамой-папой назвать.

С и м а. А мамку-то свою я, уезжая, больной оставила. (С грустью.) Как там она, родная, одна крутится?

Пауза.

Л я д я е в а (встает). Маня, поди сюда… (Отводит Маню-Ваню в сторону.) Окажи помощь…

М а н я – В а н я. А сладких слюней не хочешь?

Л я д я е в а. Выслушай сперва…

М а н я – В а н я. Не дам. Кому другому, а тебе, Лядяева, не дам. Опять загуляешь!

Л я д я е в а. Я не за деньги. Помоги заявление написать.

М а н я – В а н я. Сама неграмотная?

Л я д я е в а (оглянувшись на женщин, тихо). Руки не слушаются…

М а н я – В а н я. С похмелья?

Л я д я е в а. Тише ты!.. Окажи любезность, а?

М а н я – В а н я. Не стану оказывать тебе любезностей! (Громко, женщинам.) Муж при ней, дите, а она пьет!..

Женщины заинтересованно поворачиваются к ним.

Бичара!.. Ладно мужики пьют, а ты чего, глаза твои зеленые, лицо твое нахальное?!

С и м а. Это же надо!

Л я д я е в а. Грустную правду говоришь, Маня…

М а н я – В а н я. Чего пьешь, ответь!

Лядяева молчит.

Была девка как девка. Вместе на комбинатах рыбу шкерили. А выскочила замуж, родила – и как с резьбы сорвалась!

З а х а р о в н а. Может, жизнь обижает?

М а н я – В а н я. Какая жизнь?! Муж ее – золото парень! С работы забрал. Сиди, говорит, дома, ходи только за дитем, квартиру в порядке блюди, а я обеспечу!

С и м а. Значит, от безделья это.

Л я д я е в а (с тоской). Не знаю… Жить скучно, отец помер…

М а н я – В а н я. Бить тебя некому!

С и м а. А муж на что?

М а н я – В а н я. Добрый он, муж ее Вовка Лядяев. И не пьет сам. Отличный мужик, каждой бы такой! Тралмастер, зарабатывает прилично, квартира двухкомнатная, дите спокойное, живи – не хочу! А она, гадость, выкаблучивается. Скучно ей!

Л я д я е в а. Не пью я больше, завязала…

М а н я – В а н я. Веревочкой гнилой!

Т а и с ь я. И выражается, как мужчина какой пьющий – «завязала».

Л я д я е в а. Дитем клянусь!

М а н я – В а н я. В который раз?!

Л я д я е в а. В углу я, женщины. Страшно.

М а н я – В а н я. Кто тебя загнал в угол этот?! Кто?

Л я д я е в а. Я же только винцо сладенькое…

Т а и с ь я. Сладкое вино пьют и горькие пьяницы.

С и м а. Они его только и глохчут, бормотуху эту.

Лядяева виновато молчит.

Т а и с ь я. Я понимаю – рюмочку за компанию на праздник. Папироску даже можно для смеха перед мужчинами. Но так…

Л я д я е в а. И муж, и сын от меня отказались. Одна я теперь…

М а н я – В а н я. Не бреши! Никуда Вовка от тебя не денется, он дите любит!

Л я д я е в а. Нет, теперь он насовсем ушел… (Плачет.)

З а х а р о в н а. Ты расскажи, милая. (Берет Лядяеву за руку.) Расскажи, душу облегчи, легче станет.

Л я д я е в а (обнимает ее, плачет). Ох, бабушка!.. Пропала я…

З а х а р о в н а (гладит ее по голове). Все пройдет… Пройдет, и светлые денечки опять у тебя будут… Верь мне.

Л я д я е в а (всхлипывая). В это воскресенье одна знакомая, Сазонова Нюрка, из Иокогамы вернулась…

М а н я – В а н я. Знаем такую! Тоже не подарок.

З а х а р о в н а. Помолчи, Маня. Жизнь свою человек кажет.

Л я д я е в а. Она буфетчицей на лесовозе плавает, лес они японцам поставляют. Встретились случайно в порту, расцеловались. Она из хорошего отношения ко мне пару игрушек подарила для сына моего Гошеньки. Драконы такие смешные. И большой флакон одеколону. «Мужу твоему, Володьке». Принесла домой подарки эти. Муж говорит: «Давай, Людмила, как все люди, в кино семьей сходим, пока я в рейс не ушел». Пошли… После кино прогуливаемся по главной улице. Муж меня под руку держит. Гошенька флажком помахивает, играет рядом… (Всхлипывает.) Где он сейчас, дите мое малое?

З а х а р о в н а. Ну-ну, милая.

Л я д я е в а. Солнце светит, здороваемся со знакомыми и мужниными друзьями. И тут, на беду мне, из магазина номер одиннадцать опять Сазонова Нюрка появляется. «Здравствуйте, – говорит подлая. – День рождения у меня», – добавляет. Поглядела я на Вовчика, а он губы поджал. Не любил он Нюрку, выпивали мы иногда вместе. Выпьем и песни поем, да… Но все же говорит: «Только у нас на дому и нигде более». А Нюрка, гадость, уже по сумке своей выпуклой похлопывает и подмигивает мне весело. Деньги у нее всегда водились…

Т а и с ь я. Она что, безмужняя?

М а н я – В а н я. Нюрка сама как мужик. Баба веселая, фарцует заграничными тряпками, отсюда и деньги водятся.

С и м а. Детей тоже нема?

М а н я – В а н я. Одиночка. Хотя мужики к ней лезут.

Т а и с ь я (многозначительно). На прохожей тропе трава не растет.

Л я д я е в а. Ну, Вовча выдает мне три рубля на бутылочку вина – с нашей стороны угощенье и вроде подарка ко дню рождения. Купили и пошли к нам домой, да и засиделись мы с Нюркой. Вовча сыночка Гошеньку спать уложил, да и сам уснул на диване. А у нас, как водится, последней рюмки и не хватает…

Т а и с ь я (подмигивает женщинам). Разве так не бывает?

М а н я – В а н я. Дура, а туда же!

Т а и с ь я. Вы поосторожней на поворотах!

М а н я – В а н я (насмешливо). А то что – задавишь? Самосвал!

Сима хихикает.

З а х а р о в н а. Женщины, женщины… Беда у человека, а вы зубоскалите, нехорошо.

Л я д я е в а. Да, не хватило! Очень задушевный у нас с Нюркой разговор был… А все магазины уже закрыты. Пошла к соседу. Нету, сам всю уже выхлестал и мается. Побежала к Василь Кузьмичу, сторожу у промтоварного. Он по пятерке за портвейн в ночное время берет. Отоварилась. Прибегаю домой, а Сазонова Нюрка японский одеколон, что сама подарила, взяла и выпила.

Женщины смеются.

Со скуки, говорит. А утром Вовча взял чемодан, Гошеньку и ушел к маме своей, пока мы с Нюркой спали на кухне.

З а х а р о в н а. Ах ты, господи!.. Поговори с ним, повинись, простит.

Л я д я е в а (с тоской). Винилась, не простил. Через мать передал, что японский одеколон этот ему чашу терпения переполнил. Сегодня рано-рано опять прибежала к свекрови, а она заявляет, что Вовча уволился и вместе с Гошенькой уехал из города. Куда – неизвестно.