Текст книги "Террористка"

Автор книги: Александр Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

12

Гавриила Федоровича Тимофеева держали в системе безопасности по трем причинам. Во-первых, он был человеком пенсионного возраста и на продвижение по службе претендовать не мог, а следовательно, и не был ни для кого конкурентом. Во-вторых, он отлично знал свое дело и «пахал» всегда безотказно. В-третьих, отдел, в котором он ныне работал, возглавлял его бывший подчиненный, своим продвижением во многом обязанный Тимофееву.

Достоинства уровновешивали недостатки полковника. Он был разведен, сильно пил и очень нелестно отзывался о многих бывших своих сослуживцах, которые пошли в гору.

Старков не мог дозвониться до полковника, потому что у того был запой. Неделю он не появлялся на работе, благо предлоги у него были.

Пил он один в своей холостяцкой полупустой квартире, и мысли его, подхлестываемые чудовищными дозами алкоголя, перескакивали с одного на другое. Но то, что в трезвом состоянии он мог оценивать объективно, – в пьяном становилось просто бредом. Он представлял себе, как создает мощную, разветвленную террористическую сеть по всей стране. Как его люди заставляют скотов-политиков и предателей действовать в нужном направлении. И, наконец, Гавриил Федорович видел себя тайным властителем России.

Полковник куда лучше большинства его сограждан представлял, что таит в себе такое словосочетание – криминализация общества. Он физически, кожей ощущал, как надвигается время всевластия мафии. Он видел не только явные следы разрушения государства – он знал, какие последствия ожидают страну. Собственное его бессилие, а значит, и бессмысленность существования, ибо он жил только ради дела, толкнули его на авантюру. В трезвом состоянии он прекрасно понимал, что существование тысяч боевиков, управляемых из одного центра, невозможно. Что рано или поздно, а скорее, рано – их вычислят.

И скрипел полковник в пьяном полусне от ненависти и злости.

Вообще-то, пил он каждый день, но знал свою меру. С восьми часов вечера до двух часов ночи он выпивал бутылку водки, а в семь часов утра вставал, гладко выбривался и шел на службу, в отвратительном, правда, состоянии. Запоев раньше у него не было. И вот теперь, когда он создал первую группу и она начала действовать, – такой прокол.

В понедельник утром он выпил стакан «кагора» и огромную кружку горячего крепкого кофе. Где-то к полудню он пришел в более или менее работоспособное состояние. Вот тогда и дозвонился до него Старков.

Тот никогда не называл себя по имени или тем более по фамилии: Тимофеев сразу узнавал его по голосу. Гавриил Федорович обладал уникальными способностями, развитыми годами тренировки, и даже пьянство последних лет не смогло убить эти способности.

У него была феноменальная память. В своей голове он хранил тысячи телефонов, фамилий, адресов и все прочее, необходимое для работы. И как бы плохо ни работал телефон, по отдельным интонациям, по тембру голоса он всегда узнавал звонившего.

Он коротко бросил Старкову:

– Буду у тебя в семь вечера.

А в два часа, после обеда, когда Гавриил Федорович заставил свой отравленный организм принять горячее первое и съел залитую соусом огромную горячую сосиску, его вызвал к себе шеф.

Наедине шеф называл его по имени и отчеству, а он его – просто по имени.

– Как дела, Гавриил Федорович?

– Хреново, Сережа.

– Не хреново, а х…о, – сказал Сергей Анатольевич, – но я вас вот почему вызвал…

Молодой еще человек, Сергей Анатольевич выглядел устало и, пожалуй, не лучше своего пожилого подчиненного.

– На одного из твоих подопечных, Дубцова, совершено покушение…

– Никто на него не покушался. Машину взорвали и обшивку двери сожгли.

– Не будем тратить слова и время, мы оба понимаем о чем идет речь. Если Дубцова убьют или произойдет еще что-то, похищение его родственников… и тому подобное, то это будет сигналом для таких, как он, воротил. Они начнут давить через своих людей на правительство, увеличивать охрану, закупать пулеметы… В общем, Гавриил Федорович, разберись с этим вопросом.

– Дожили мы с тобой, Сережа. Раньше мы их хоть охранять не обязаны были.

У Сергея Анатольевича лицо свело судорогой, но он промолчал. Молча пожал руку Тимофееву.

Ровно в семь часов Тимофеев звонил в дверь квартиры, снятой Старковым на три месяца. Поздоровавшись и почувствовав, что Станислав внутренне напряжен, полковник выставил на стол бутылку «Столичной».

– С утра горит, – объяснил он.

– Может, эту выпьем, – достал Старков из бара водку «Абсолют».

– Давай эту.

Выпили, закусили черным хлебом. Старков стал рассказывать о своей встрече с Дубцовым. Полковник внимательно слушал и молча кивал. События развивались примерно так, как он предполагал.

– Значит, этот господин сам предложил вам союз и дружбу?

– По-моему, он понял, что я никакой не рэкетир, – сказал Старков.

– Он это давно понял. Гвоздь номера в другом. Он желает использовать нас, а мы должны использовать его. Мальчик предложил нам игру. Что можно сказать? Отважный мальчик.

– Он производит впечатление умного и смелого человека.

– А он такой и есть. Тот, кто добирается в их мире, – Гавриил Федорович ткнул пальцем в сторону темного окна, – в их темном мире до таких вершин, обязательно смел и умен. Но Дубцов никогда не занимался рэкетом. Никогда! Зачем это ему сейчас?

– Актер из меня никудышный, – с усилием выдавил из себя Старков, – по-моему, он меня легко прочитает.

– Но вы ведь не один, подполковник! Давай-ка допьем твой «Абсолют».

Тимофеев поймал на себе внимательный взгляд Старкова.

– Что смотришь? Ну пью я. А чем еще заполнить пустоту вот здесь? – Гавриил Тимофеевич постучал в свою широкую грудь. – Ты о другом думай. Вся эта катавасия в России не прекратится. Мы с тобой погибнем и, может быть, скоро, но наследников нам оставить надо. Я тебе еще ребят подыщу. Будем драться, подполковник, как умеем, как сможем, так и будем драться.

– Странные ощущения я испытывал, – сказал тихо пьянеющий Старков, – говорю с ним, и вроде как я преступник, а он – добропорядочный гражданин.

– Мы, русские, не умеем ненавидеть. Мы очень скоро забываем причиненное нам зло, – сказал Гавриил Федорович. – А в смертельной схватке победит тот, кто сильнее ненавидит. Помнишь такой рассказ у Шолохова – «Наука ненависти». Я, только дожив до седых волос, стал понимать смысл этого названия. Подумай, подполковник, – наука ненависти! Лично я эту науку осилил. Раньше я дураком был. Боксом до тридцати пяти лет занимался.

Тимофеев махнул рюмку и уточнил:

– На соревнованиях до двадцати шести лет выступал, а потом для себя. Настучат тебе за вечер по голове, и чувствуешь чудесную пустоту в ней. Народ и партия едины! – выбросил руку вперед полковник. – КПСС наш рулевой! А потом на повышение пошел, думать стал. В нашей профессии опасно думать на политические темы. А мне пришлось по долгу службы. Углубленно изучал работу царского Охранного отделения. И пришел к выводу: здорово они работали. А сейчас пришел еще к одному выводу – и сажали они тех, кого надо. Все недоумевал: как они проиграть могли? Теперь я их очень хорошо понимаю. Так вот, вернемся к ненависти. Коль ты ввязался в политику, то запомни. В политической борьбе прав не тот, кто прав (правых в ней вообще нет), а тот, кто себя и других сумел убедить в собственной правоте. Если ты сам не веришь в то, что говоришь, кто тебе поверит? Врать политику надо уметь. Но это уже другое дело. Внутри себя он должен быть уверен в своей правоте и должен ненавидеть своих противников. Я-то считал, что ты, подполковник, прошел науку ненависти…

– Я ни от чего не отказываюсь, – мрачно возразил Старков.

– Вот и славно. Но я о другом. Если чувствуешь, что можешь сломаться, – выходи из игры.

Старков молчал. Пока он только выполнял понятные ему в общих чертах планы сидящего напротив человека. Извилистая тропа, на которую он вступил, вела его по склону пропасти, а он даже не знал, что там, в конце этой тропы.

– Не веришь мне? – спокойно и даже равнодушно спросил Тимофеев. – И правильно делаешь. Никому не верь до конца. Но и совсем без доверия нельзя. Думай, анализируй.

Бывший спецназовец не знал, что ответить. И он решил про себя, что данный ему совет – мудр. Первое же крупное дело покажет, кто чего хочет и кто чего стоит.

– Было бы хуже, – продолжал полковник, – если бы поверил мне безоглядно. Я бы стал сомневаться в тебе. Самый опасный партнер в моем деле тот, кто не задает вопросов или не высказывает своих опасений вслух.

Станислав Юрьевич вздохнул. С ним работал опытный человек и своего рода психолог. И он, пожалуй, прав. Нужно перестраиваться. Начиналась совсем другая война, которой его не обучали.

…Выходя из подъезда, Гавриил Федорович поскользнулся на банановой корке и чуть не упал.

– С-с-сукины дети, – сказал он с яростью, но не в адрес тех, кто бросил банановую корку, а в адрес своих врагов, – сукины дети!

Было уже часов одиннадцать. На пустынных улицах дул холодный ветер. Полковник, выпивший бутылку водки, чувствовал себя в полной форме. Он был едва ли не трезвее, чем сегодня утром, но ярость переполняла его.

– Сукины дети!

Возле ларьков кто-то возился, взвизгнула женщина. Но Тимофеев даже не повернул головы. Он мало чего боялся в этой жизни, тем более что в кобуре под пиджаком у него был пистолет. Однако его окликнули.

– Мужик, а мы щас русскую девочку трахать будем в два смычка. Хочешь посмотреть?

Гавриил Федорович медленно обернулся. Трое чернявеньких мелких мужичков затаскивали в темный ларек крупную девку. Она для вида ломалась. Но увидев, что Тимофеев повернулся и пошел к ларьку, она крикнула:

– Отец, да я добровольно, шутят они.

– Сукины дети, – сказал полковник, чувствуя, что наконец его ярость имеет возможность излиться.

– Эй, отец, – насторожился худой кудрявый парень, – ты чего! Ты чего? Шуток не понимаешь?

Двое других встали за спиной кудрявого. А тот быстро сунул руку в карман.

– Стой. Еще шаг – стрельну.

– Сукины дети!

Бывший боксер ушел в сторону и резким ударом свалил курчавого. Тот упал без звука, раскинув в стороны руки. Так и осталось неясным, что он хотел достать из кармана.

Двое других отскочили в сторону. После секундной паузы один из них с криком «ия» ударил Тимофеева ногой в голову. Тот чуть поднял плечо и уклонился. Ботинок ударившего скользнул по плечу, а Тимофеев, рванувшись вперед, двумя прямыми ударами свалил «каратиста».

– Сукины дети!

Боковым зрением полковник увидел, как третий, смуглолицый, поднял с земли какую-то железку.

– Сукины дети, – рванул полковник пистолет из кобуры.

– Мамочка! – неожиданно завизжал парень и, бросив прут, кинулся за ларек.

– Мамочка! – повторил полковник. – По-русски орешь, значит, ты русский. И ты, сука, русская, – сказал он, повернувшись к замершей у двери ларька девке.

Та молчала.

– Сукины дети! Отойди, шлюха, от ларька!

Полковник пулю за пулей всаживал в ларек. Звенели разбитые стекла. Внутри ларька звенели разбитые бутылки.

– Сукины дети!

Тимофеев оглянулся вокруг. Он ожидал, что кто-нибудь подойдет сейчас. Быть может, уже вызвали милицию. Он был готов объясниться. Он никого не боялся. Он вошел в такой кураж, что вставил в пистолет вторую обойму.

– Ну, подходите, гады! – крикнул он.

На его призыв, однако, никто не откликнулся. Полковник медленно засунул пистолет в кобуру и застегнул куртку. В этот момент возле него тихо притормозила машина.

– Тебе куда, отец? – спросил водитель.

– К метро.

– Садись.

За рулем «жигулей» сидел молодой парень. Он несколько раз хотел заговорить, но чего-то опасался. Наконец, сказал:

– Здорово ты их.

– А ты все видел?

Парень кивнул:

– Я рядом стоял… на всякий случай.

– На какой случай?

– Ну вдруг тебя надо было бы в больницу отвезти.

«Ах ты, простота хуже воровства», – подумал полковник.

– Боишься гадов? – спросил он мягко.

– Ха, – мотнул головой парень, – да они с милицией вась-вась, с мафией русской все давно поделили. К ним сунься попробуй. Чего я один сделаю?

– Ничего не сделаешь, – согласился полковник, – вот только если в больницу отвезешь.

– Заманали твари, – замотал головой парень, – заманали! Скажи кто! Пошли ребята! Зубами бы их рвал! Сытые, наглые, ходят и щурятся.

У метро Тимофеев протянул водителю деньги.

– Не надо, отец. Не знаю, кто ты, но душу, на тебя глядя, я сегодня отвел.

13

На денежки, взятые в банке, команда Старкова купила недостроенный дом в Подмосковье, пару машин, оружие. Дом строился с размахом. Из красивого красного кирпича были выложены два этажа. Бывший хозяин любил, видимо, все округлое, и внутри дома было шесть почти круглых комнат. Огромные подвальные помещения и гараж делали его вполне подходящим. К тому же расположен он был в маленькой умершей деревеньке, где, кроме него, стояло еще пять таких же, правда, уже достроенных особняков. Они все вместе были обнесены железным забором с сигнализацией, да еще вокруг каждого дома в отдельности был забор. Возле домов бегали овчарки. Сами хозяева наведывались редко, но одни держали в домах прислугу, у других жили семьи. В новой «деревне» никто в чужие дела не лез.

Хозяйственный Иван нашел бригаду из пятерых строителей и договорился с ними, если они достраивают дом до холодов, то каждый получает по миллиону. Строителей возглавлял мужичок с хитрыми глазками и маленьким подвижным лицом:

– За месяц сделаем, – сказал он спокойно, – у меня в бригаде мастера. Да плюс к мастерству – кто из них «зашитый», а кто «закодированный». Так что сделаем.

Бригада приезжала на своей грузовой машине с рассветом и работала до поздней ночи.

– Вот что значит материальная заинтересованность, – шутил Дима.

Они с Иваном жили в уже построенном маленьком каменном флигеле. Флигель был с камином. Растопив его, положив на ночь несколько толстенных чурбаков, бывшие офицеры отсыпались в тепле.

Но скоро безделье стало их томить. Иван первый стал помогать рабочим. Со временем нехотя втянулся в работу и Дима. Они носили листы кровельного железа для крыши, а потом широченные доски для пола. От такой работы стало жарко. Бывшие офицеры разделись по пояс. Коренастый Иван с могучим торсом и огромными бицепсами, и Дима с изумительно красивой мускулатурой борца произвели большое впечатление на строителей, те даже работать перестали.

– Ребята, – спросил один из них, – а вы что, спортсмены бывшие?

– Было время, занимались спортом, – сказал весело Дима.

Ему нравились строители. Несмотря на то, что они постоянно имели дело с богатыми клиентами, держали они себя с достоинством.

– С нами только по-доброму можно, – сказал бригадир Петрович, – мы люди непьющие. Это пьяный человек перед всем миром виноват.

Кузьмич был одет в новенькую черную телогрейку. Под ней виднелся свитер из тонкой шерсти. Курил мужик «Мальборо».

– А что за народ – новые богачи? – продолжал расспрашивать Дима.

– Народ всякий. Кто дурочку из себя строит, по-простому с нами говорит.

– Как по-простому?

– Мужики, – скорчил смешную физиономию Петрович, – ну западло вы заборчик поставили, западло, мужики!

Он явно копировал какого-то конкретного человека и, обладая природным даром пародиста, очень хорошо изобразил чужой характер.

– Есть нормальные. Дело не в том, как к нам обращаются, а в том, видят ли в нас людей. Но если он во мне человека не видит, то я ему никогда хорошо не сделаю. И не из вредности, а просто не выйдет хорошо, и все.

– Но на революцию против новых буржуев народ не пойдет?

– За марскизм-ленинизм опять бороться? – издевательски хмыкнул Петрович. – Что ж ты с новой властью не боролся, когда служил? Взводом, небось, командовал?

– Ротой.

– Что ж ты не с ротой своей, а здесь хоромы строишь?

– Тебе это странно?

– Нет! – покачал головой Петрович. – Вы все, бывшие офицеры, сколько я вас видел, даже разбогатевшие, – потерянные какие-то. Ты, парень, не обижайся. Словно вас от мамкиной сиськи оторвали. И вот что, если с напарником своим пить будете – пейте втихаря. У меня народ запойный. Валька, по глазам его вижу, из последних сил терпит. А без него мы тебе хороший паркет не выложим.

– Обещаю, Петрович.

Обещание свое Дима выполнил. Они с Иваном дождались, пока бригада уедет, и только после этого достали коньяк. Сначала было весело. Дровишки в камине горят, кровь по жилам бегает, а потом затосковал Иван.

– Дима, мы что с тобой монахи, а? Комбат пропал…

– Садись за баранку, – кивнул головой Дима.

Иван, даже сильно пьяный, отлично водил машину. Сели в «Ниву». Она хоть и не такая шикарная, как новенькие «Жигули», зато не застрянет.

Автомобильная прогулка оказалась недолгой. Фары высветили стоявших на обочине двух девиц. Иван притормозил.

– Ваня, – рви вперед, – крикнул Дима, – это же колхозницы. Ты посмотри, какие у них задницы.

– А я с такими и люблю, – невозмутимо ответил Иван и открыл дверь машины, – барышни, – пророкотал он своим басом, – такси подано, коньяк и кофе ждут вас.

– А мы стоим с Ленкой и думаем, чего нам для счастья не хватает, – проворковала, забираясь в кабину, барышня килограммов под девяносто.

– Надя! – представилась она.

– Ой, Надь, может не поедем, – донеслось снаружи.

– Садись, Леночка, садись, – куражась, крикнул Иван, – раньше думать было надо, теперь поздно. Подружку-то твою мы в плен взяли. Ах ты моя голубушка!

Иван притянул к себе пышную Надю.

– Здоровый какой, – восхитилась та.

Дергала заднюю дверцу. Дима помог ей.

– Здрасте! – застенчивая девушка села рядом с ним.

Она тоже была нехуденькая, но миловидная.

«Нива», взревев, развернулась чуть ли не на одном колесе. Женщины завизжали.

– Ах, Надя, Наденька, мы были бы счастливы. Куда же гонишь ты своих коней, – пропел Иван.

Женщин действительно поили коньяком и кофе, пока их стыдливость окончательно не испарилась. Пир плоти продолжался сутки. К рабочим не выходили.

Следующей ночью Иван отвез женщин домой.

– Ты знаешь, что главное в женщине? – спросил он, вернувшись, у Димы. – Она животворит. Она вливает силы в озябшее сердце.

Иван погладил себя по кучеряво-волосатой груди. Он еще ощущал прикосновение к ней нежных женских рук и губ.

– Но, – продолжал Иван, – во мне живет желание еще поразвлечься. Помнишь Карлсона? Он любил поразвлечься.

– Озябшее сердце, – словно не слыша друга, повторил Дима, – ты, Иван, поэт.

– Писал стишки, было со мной такое в жизни. Но я о другом. Форму теряем, товарищ капитан. Коньячок и девочки – это хорошо. Однако, главный девиз спецназовца – тренироваться везде, всегда, до дней последних донца.

– Что ты предлагаешь?

– Домик тут есть один шикарный, километрах в тридцати. Давай его «вскроем». Ни разу не залезал в чужие дома. Тут кругом соседи, какие-никакие, а там явно живоглот живет.

– Почему бы и нет? – загорелись глаза Димы. – Вот под утро и поедем.

«Домик» оказался роскошным особняком. Машину оставили в лесу, забросав ее срубленными ветками. Оба «разбойника» были одеты в маскировочные халаты.

Они легко и бесшумно перебрались через высокий забор. Но дальнейший путь преградила им огромная, хорошо тренированная овчарка. Почти без лая, коротким рыком она бросилась на шедшего впереди Ивана. Но спецназовец без промаха ударил ножом. Сталь пронзила собачье сердце. И пес, хрипя, забился в конвульсиях.

– Жалко собачку, – прошептал Дима.

Но дело было сделано. Они натянули маски из черной шерсти и подошли к окну. До него было метра полтора. Дима вскочил на подставленное Иваном колено, а потом сел ему на плечи. В руках у него был топор.

Орудия топором, Дима вскрыл оконную раму и через секунду оказался внутри помещения. Вслед за ним туда проник Иван.

Он включил фонарик, и они пошли бесшумно, наступая на пятки. Одна комната, вторая – ничего любопытного. Мебель деревянная, простая. Ни картин, ни антиквариата.

Поднялись по лестнице на второй этаж. И тут Дима остановился как вкопанный. Из-под двери струился спокойный свет ночника. Дима показал пальцем в сторону окна, предлагая вернуться, но Иван решил шалить и резвиться до конца. Ударом ноги он выбил запертую дверь.

На кровати лежала молодая женщина и читала книгу. Увидев пришельцев, она так испугалась, что не смогла даже вскрикнуть. Рот ее раскрылся и закрылся без звука. Лицо свело судорогой.

– Мадам, – сорвав маску, – бросился к ней Дима, – мы вас не тронем. Мы сейчас уйдем.

Но женщина уже закатила глаза и сползла с подушек. Обморок или хуже?

– Пошли, – потянул Диму за рукав Иван, – ни черта с ней не будет.

Но Дима его не слушал. Он попытался найти пульс на руке женщины, но тонкая бледная рука была безжизненна. Дима приник к груди женщины. Где-то в самой глубине грудной клетки тихо билось сердце.

– Баба-то красивая, – сказал Иван.

– Иди к черту, – выругался Дима.

– Почему к черту, – обиделся Иван, – если тебе она так дорога, я поищу аптечку. Нашатырь нужен. А ты здесь посмотри. Только зря это. Очухается – что ты ей скажешь. Увидит она нас и опять в обморок упадет.

Иван ушел на первый этаж, а Дима стремительно стал открывать все дверцы больших зеркальных шкафов, заполнявших комнату.

Под руки ему попалось женское белье, потом он наткнулся на бар, полный бутылок. Наконец, он догадался открыть небольшой прикроватный шкафчик. Там была куча самых различных лекарств. Нашелся и пузырек с нашатырем. От резкого запаха женщина сначала вздрогнула, потом застонала, отстраняя слабой рукой руку Димы. Она полуоткрыла глаза.

– Мы не сделаем вам ничего плохого, – поспешил сказать Дима, – мы сейчас уйдем. Вы меня понимаете?

– Как вы сюда попали? – тихо спросила женщина, и ее тело стала сотрясать дрожь.

– По ошибке. Нас наняли посмотреть… кое-что в одном доме, а мы, видно, перепутали, – врал Дима.

– Вы правда… – на глазах женщины показались слезы. – Вы, правда, уйдете?

– Уже ухожу, – Дима поднялся с колен.

– Нет, стойте, – вскрикнула женщина, – тут был еще второй, страшный, огромный.

Безошибочным женским инстинктом она угадала в Диме защитника. И схватила его за руку. Дима удивился, настолько сильной оказалась эта хватка.

– Вы ведь не воры?

– Мы гораздо хуже, – сказал появившийся в дверях Иван.

– Мама моя родная! – отчетливо выговорила женщина, и глаза ее опять стали закрываться.

– Да сними ты маску, дурак! Ты ее пугаешь.

– Ухожу, ухожу, ухожу, – дурашливо раскланялся Иван, – жду тебя внизу… Робин Гуд… мать твою…

– Там снотворное, – показала женщина на маленький шкаф, – или лучше налейте мне выпить. Быстрее подействует.

Дима открыл первую попавшуюся бутылку и плесканул на дно стакана, который ему подставила женщина.

– Наливайте до краев, – уже командовала она.

Выпила не морщась, как пьют воду.

– Мало. Еще.

Выпила еще кружку. Дима понюхал. Запах был незнакомый.

– А вы попробуйте, – сказала женщина, – это виски.

Дима, взволнованный едва ли не больше женщины, и себе плесканул полную чашку. Выпил залпом. Женщина протягивала ему конфетку.

– Закусите, грабитель. А я уже кажется пьяна. Вот так история.

– Водку пьете? – озадаченно спросил вошедший Иван.

– Пьем, а вам не нальем, – сказала женщина. Глаза ее блестели, и она улыбалась.

– Баба-то пьяная, – удивился Иван.

– В стельку, – подтвердила женщина, – и зовут меня Нина.

Дима тоже захмелел.

– Виски, – показал он на бутылку, – а ты не выпьешь.

– Почему же? – удивился Иван.

– Потому что маска на роже.

– Блин! Веселая у нас жисть пошла, – стягивая маску, сказал Иван.

Он тоже изрядно отпил из большой бутылки.

– Вы знаете, – сказала женщина, – я даже рада, что вы пришли. Я все одна… Мой любовник запер меня здесь… Днем я гуляю по садику и сплю, а ночью мне страшно и у меня бессонница.

– Он у вас не дурак, – сказал Иван, – он вас вместе с собакой дачу оставил охранять.

– Вполне может быть, – согласилась дама, – А вы милый, – погладила она по голове Диму. Вы такой трепетный. Бандиты такими не бывают. Хотите я вас буду любить вот сейчас, вот здесь?

– Это уже слишком, – выдавил из себя ошалевший Дима.

Иван хохотал. Он сотрясался от хохота.

– Вы считаете слишком? – заплетающимся голосом спросила женщина. – А я думаю нет.

Она попыталась достать сигарету из пачки, валявшейся на кровати, но руки ее не слушались. Сигареты выпали из руки, она откинулась на подушку и, шумно вздохнув, подложила руку под голову и уснула.

И даже в машине Иван продолжал смеяться. Дима сидел молча. Он был угрюм.

– Зря ты ее не трахнул, – сказал Иван, – сама же просила.

Дима молчал.

– И вообще… Дима, неужели ты не понял, кем мы стали? Мы же преступники. Не знаю, понял ли это наш доблестный комбат, а я вполне осознал. И главное, меня это устраивает. И жалеть нам никого нельзя. Нас с тобой никто не пожалеет.

Дима молчал. Он был потрясен происшедшим.

– Держись, капитан, – ласково положил ему тяжелую руку на плечо Иван, – держись. Обратного хода нету. Только вперед. Мы еще покажем, что такое русские парни из спецназа! Меньше лирики. Ваше слово, товарищ маузер! Хотя собаку мне жалко. Храбрый был зверь.

* * *

А в недалекой Москве после разговора с полковником Тимофеевым всю ночь не спал Старков. Гнетущая тоска обрушилась на него. Он понял, что именно сейчас должен сделать выбор – продолжать работать под командой Гавриила Федоровича или уйти в сторону.

До двух часов ночи Старков пробовал заснуть и не мог. Он встал, прошелся по чужой квартире. Всюду были чужие вещи, в комнатах витали чужие запахи.

«Кто я? Зачем я здесь? Кому я нужен?»

Эти вопросы приходят в голову многим людям в нелучшие дни их жизни.

Старков сел к окну и закурил. За окном была темнота, но в доме напротив светилось несколько окон. Что за этими окнами? Тоже тревога? Страх и неуверенность в себе? Или, наоборот, безудержное веселье?

В шесть часов утра он набрал с трудом найденный в записной книжке телефон, который оставила ему Оля. Только благодаря присущей ему привычке к дисциплине, годами вырабатываемой офицером, он смог сосредоточиться и вспомнить, в какую именно книжку и на какой странице он записал ее телефон.

– Да! – ответил хриплый со сна женский голос, явно не принадлежавший Оле.

Он хотел было извиниться и положить трубку, но все-таки запинающимся голосом попросил позвать Олю.

– Олю! – голос на том конце связи вздрогнул. – Одну минуту. Вы только подождите, пожалуйста.

– Я слушаю, – раздался через минуту задыхающийся, но уже знакомый голос.

– Это я… Стас.

– Где ты? – приглушенно спросила женщина, но в голосе ее было столько тепла, что у Старкова перехватило дыхание. Он назвал адрес.

– Я буду через час.

Весь этот час он ходил быстрыми шагами по квартире.

Звонок в дверь. В дверях ослепительно красивая женщина с широко раскрытыми глазами. Чужая, пахнущая духами.

– Милый! – вздох перешел в стон и нежные руки сошлись на его затылке.

«Держись, комбат», – сказал он себе.