Текст книги "Террористка"

Автор книги: Александр Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Забрали ровно девяносто пять миллионов, не тронув остальных денег, в том числе и валюту.

Все прошло как по маслу.

Отмечали первую победу на временно снятой квартире.

– Я в детстве детективы очень любил, – признался Дима, – но никогда не думал, что это так весело.

Вот человек! Для него главное – чтобы было весело! И искал он это веселье сначала в спецназе, потом в Приднестровье и Абхазии. Сослуживцы иногда спрашивали веселого капитана, почему тот не женится? И отвечал Дима, что одна бабка нагадала ему, что жизнь его будет короткая. К чему женщинам головы дурить, коли так? Ему не верили. А он и в самом деле знал о себе что-то такое, чего другие знать не могли. Независтливый, добрый товарищ, только странный какой-то.

– Может быть, я для этого родился? Банки грабить? – вполне серьезно спросил он Старкова.

Иван же был несколько хмур и не мог понять, почему не все деньги взяли.

Этот широкоплечий, могучий мужик с вечно нахмуренным лбом и маленькими глазками все любил делать основательно. Полная противоположность Диме. У того было не только лицо Иванушки-дурачка, но и такое же сердце – простое и доброе.

«Годятся ли они на более серьезные дела?» – не в первый раз подумал Старков.

Будь его воля, он из своего батальона отобрал бы других офицеров. Но эти парни сами нашли его. Можно сказать, их ему подобрала судьба.

– Ребята, – кивнул Старков на мешок с деньгами, – а кружат денежки голову? А?

– Не берите на пушку, комбат, – сказал Иван, – но костюмчик, как у вас, я справлю.

Они выпили молча, без тоста.

8

Дубцов оставил охрану за две улицы от квартиры, где должна была состояться встреча. Стояла солнечная осенняя погода. Дубцов расстегнул кожаный плащ и вдыхал осенний горький воздух. Воздух был прохладный, поэтому в загазованном городе создавалась иллюзия свежести.

Мечтатель в юности, Валериан Сергеевич не помнил, в каком возрасте перестал мечтать. Наверное, тогда, когда появились первые очень большие деньги?

Хорошее словосочетание «тешить себя иллюзиями». Именно тешить. Утешать и радовать одновременно. Из всех утешений мечта для человека – самое безопасное. Алкоголь и наркотики ведут к тоске и деградации, женщины отнимают много времени и стремятся завладеть тобой, работа изнуряет, роскошь и вкусная еда делают рабом привычек.

У любого человека с годами становится все меньше и меньше иллюзий. Только совсем законченный романтик или глупец может мечтать в сорок или пятьдесят лет. Зато строить планы, заниматься прожектерством – это сколько угодно.

Как объяснил Дубцову знакомый психотерапевт и циник Митя Гончаров, после тридцати у человека торможение начинает преобладать над возбуждением. И там, в его мозгах, все и решается.

– Жизнь лет с десяти-двенадцати ужасно тоскливая штука, – говорил Митя, – но в каждом возрасте она тосклива по-своему.

Дубцов был спокойно-тоскливым.

А вот та торговка с цветами, лет сорока пяти, которая с такой надеждой посмотрела на Дубцова, была беспокойно тосклива. Весь мир для нее сейчас сузился до простого вопроса: продаст она свои цветы раньше невыносимо противных конкуренток или нет. А их вон сколько стоит. Суют свои букеты в нос проходящим мужчинам, хотя по опыту знают, что женщины покупают не реже, а может быть, и чаще.

…Валериан Сергеевич без труда нашел нужный дом, стал подниматься по лестнице на пятый этаж. По пути прочитал на стене надпись, гласившую: «Я люблю». Вот так! Коротко и ясно, как СОС – спасите наши души!

Дубцов не успел позвонить – дверь отворилась. Перед ним стоял невысокий, еще молодой, но уже седой человек в легкой куртке и джинсах.

– Минута в минуту, – сказал он одобрительно.

– Вы что, стояли перед дверью и ждали, когда услышите мои шаги?

– Вовсе нет. Я шел за вами, а потом поднялся на лифте. Но ведь это негостеприимно, когда хозяин догоняет гостя на лестнице и начинает объяснять, что он именно тот, к кому идет гость.

Говоря совершенно необязательные фразы, они изучали друг друга. Мелахолическое настроение покинуло Дубцова. Он почувствовал, что перед ним человек очень сильной воли.

Они сели в маленькой грязной кухне за грязный стол.

– Здесь гнусно, – объяснил Старков, – но в комнатах еще хуже.

– Что же ваши ребята не наведут порядок?

– Я снял эту квартирку у одного мужичка за три бутылки водки на три часа.

– Вы дали ему слишком много.

– Не торговаться же.

Старков в свою очередь изучал Дубцова. Вальяжен, уверен в себе, гладко выбрит, пахнет дорогим одеколоном. И, пожалуй, физически значительно сильнее его.

– Вы сами просили о встрече, – напомнил Старков.

– Да, но и вы легко согласились на эту встречу. Мой вывод очень прост – вы не рэкетир, вы не служите одному из моих конкурентов, но вы человек, люди которого взорвали мою машину, сожгли дверь в моей квартире, стреляли в окно моего кабинета и, наконец, сорвали выгодную сделку.

– Какая для вас разница, простые мы рэкетиры или нет?

Напряжение за грязным столом без клеенки, изрезанным всякой дрянью, возрастало. Точно высоковольтная дуга мелькнула синим пламенем между двумя собеседниками.

– Разница большая. С уголовным рэкетом я имел дело. Там все просто – я мог или откупиться, или раздавить рэкетиров…

– Но и в этом случае вы откупились…

Дубцов мог торжествовать. Его предположения подтвердились. Он имел дело не с рэкетирами. Но вместо торжества он испытывал все более нараставшее волнение. В чем причина? Он явственно чувствовал опасность, исходившую от парня, сидевшего напротив. Откуда эта властность на его лице? Откуда спокойствие? Кто стоит за ним?

– Я отдаю себе отчет в том, – начал, четко выговаривая слова, Валериан Сергеевич, – что завтра или послезавтра, когда я заключу сделку с теми же американцами или бизнесменами из Австралии, например, вы позвоните мне опять. Лучше уж разобраться сразу. Что вам нужно и почему именно я оказался у вас на мушке?

– Это случайность, – улыбнулся Старков, – вам не повезло.

Старков сказал правду. Фамилия Дубцова была в списке, где кроме него было еще с десяток фамилий. Но именно с ним была знакома и на него могла выйти Оля. Старков решил, что такое совпадение – это судьба. Гавриил Федорович одобрил его выбор.

– Мне одному не повезло или возьметесь за всех, чьи сделки покажутся вам несимпатичными?

– Сделки, направленные во вред России, – уточнил Старков.

Проинструктированный Гавриилом Федоровичем, Старков не должен был так говорить. Более того, он, играя крутого рэкетира, обязан был взять с Дубцова миллиончик-другой. Но подобная игра была противна Старкову, он не мог быть иным, чем он был.

– Извините, а вы кто? – поднялся со стула Дубцов. – Вы специалист по внешней торговле? Или вам помогают эксперты из министерства безопасности?

– Все, что я решаю, я решаю сам, – сказал Старков.

– Стало быть, вы террористы? – без всякого выражения, словно просто констатируя факт, сказал Дубцов. – Что же, здравствуй, племя младое, незнакомое. Честно говоря, я ожидал, что появится нечто подобное, но уж совсем не ожидал, что именно с меня вы начнете, господа.

– Предприниматель Дубцов фигура заметная. Можете считать, что мы вам оказали честь, – откликнулся Старков.

– Хотите совет? Ведь, если я фигура, то не грех выслушать от меня совет. Идите к ребятам из военно-промышленного комплекса. Там патриотов до чертовой матери! У некоторых и деньги теперь появились. И обустраивайте Россию, сколько вашей душе будет угодно.

– Мы будем обустраивать, а вы ее продавать?

– Вы патриот-ультра?

Дубцов произнес это слово без всякой издевки, скорее утверждая, чем спрашивая.

– Допустим.

– Так как же вы не поймете, что мощь России зависит теперь от нас!

– Во что я верю – это в то, что вы при случае продадите мать родную. Не вы, конечно, лично…

– Не надо оговорок, мой деликатный террорист.

– Я вижу, вы пришли скандалить, – сказал Старков, тоже поднимаясь с места.

Он был рад, что вывел этого джентльмена из себя. Они стояли друг против друга. Стодвадцатикилограммовый Дубцов нависал над столом. Обладая сильным гипнотическим даром (неплохие гипнотизеры развивали в нем это качество), Дубцов смотрел в глаза Старкова.

На бывшего офицера спецназа его взгляд не произвел никакого впечатления.

– Господин Дубцов, – глухо сказал он, – здесь не татами. Вы хороший каратист, как мы слышали, но здесь не татами.

Дубцов повернулся к окну. Старков видел его явно подстриженный затылок, широкую могучую спину, обтянутую кожей плаща. Он ждал.

Молчание длилось целую минуту.

– Слушайте, господин террорист, – сказал Валериан Сергеевич, – я чувствую, что вы не кровожадный…

– А вы не трусливый…

– Благодарю. Подумайте со своими соратниками… Быть может, мы окажемся полезными друг другу.

– Каким образом?

– Я прекращаю свои сделки с Западом, точнее те, которые вы сочтете… – здесь Дубцов сделал паузу, ему нужно было подавить в себе иронию, – вредными для России, но вы поможете мне внутри России.

– Каким образом?

– Вы уберете моих потенциальных конкурентов. Мы создадим мощную экономическую и финансовую империю. Я буду содержать ваши партии или партию, ваши газеты – это не сложно. Или вам что-то еще нужно?

Такого поворота в разговоре Старков и ожидал.

– Интересное предложение, – выдавил он из себя.

– А что вы теряете? Свободу действий? Так у вас снайперы…

– У вас они тоже есть.

– Нет, на самом деле, – развивал Дубцов, – что вы теряете? В любой момент вы можете раствориться аки дым. Я даю вам возможность шантажировать себя, вы же ничем не рискуете.

Старков сел и задумался. Телефон Гавриила Федоровича не отвечал уже несколько дней. Он не проговорил с ним возможные варианты развития событий.

– Ладно, – помедлив, стал играть Старков, – нам терять нечего, а вам зачем мы нужны? Вы что, не можете найти наемников и убрать своих конкурентов сами? К чему вам лишние хлопоты?

– Законный вопрос, – сказал Дубцов, – но ответ на него очень простой. Я никогда не занимался ни рэкетом ни… физическим устранением своих конкурентов. У меня неплохая охрана, но эти люди совершенно не готовы к тому, чтобы действовать в таких масштабах, какие я планирую. Нанять двух-трех подонков легко. Можно действовать через подставных лиц, но мне-то нужно другое.

– Что?

– Чтобы вы взяли за горло с десяток ребят, точно так же, как и меня.

– Странно.

– Что тут странного? Если вы получили, как понял, исчерпывающую информацию на меня, то из тех же источников вы получите ее на моих «товарищей» по бизнесу. Я создам сеть фиктивных фирм, но никто не будет знать, что эти фирмы контролируются мною. И мы начнем в них перекачивать деньги. От любых совместных операций капитал делим пополам.

Старков внимательно смотрел на Дубцова.

– Я вижу, вы новичок в нашем мире, – сказал без всякого выражения Дубцов, – так посоветуйтесь со своими товарищами по борьбе.

– Хорошо, я позвоню вам.

– Всего доброго, – вежливо откланялся Дубцов.

…Он издалека увидел Рекункова. Тот стоял у машины и курил. Сигареты он брал в руки редко, только когда сильно волновался. Они выехали за город. Дубцов не хотел говорить в машине.

На свежем воздухе, отойдя от автомобилей метров на триста, Дубцов рассказал о встрече и о своем предложении.

– Чего вы добиваетесь? – спросил Рекунков.

– Здесь два варианта. Вариант первый. Мы проводим какую-нибудь совместную операцию, и во время подготовки к ней или после этой операции выясняем, с кем имеем дело. Если их пять человек, то… – Рекунков выразительно провел рукой по горлу.

– Правильно, – кивнул ему Дубцов, – но только с гарантией, что мы точно будем знать, что их пять, а не пятьдесят.

Вариант второй: мы используем их на всю катушку. Они выкачивают деньги из буржуев, деньги переходят к нам через третьи и четвертые руки, а потом мы поступаем по ситуации. Или бежим из этой страны, или… Там видно будет.

– И при первом варианте, и при втором есть шанс, и очень большой, что первыми начнут стрелять они, а не мы, – возразил Рекунков.

– Есть, – согласился Дубцов, – но он ведь, Володя, у нас всегда с нами был, этот шанс. Выжили мы потому, что стреляли первыми. Может быть, повезет и на этот раз.

…Вечером Дубцов поехал на тренировку. Вид спортивного зала, маты, боксерские груши и особые запахи взбодрили Валериана Сергеевича и пробудили желание схватки.

Инструктор Валентин, такого же роста и комплекции, как и Дубцов, приветливо кивнул. У атлета была густая черная борода и черные блестящие глаза. Он проводил тренировку у молодых ребят лет пятнадцати-шестнадцати.

Валериан Сергеевич в белом кимоно не спеша размялся, сел на продольный и поперечный шпагат, постучал по грушам, поработал в спарринге с одним мальчиком и обнаружил, что Валентин пристально наблюдает за ним. Чутье у инструктора было развито великолепно, как у каждого настоящего тренера.

Дубцов подошел к нему и попросил тихо:

– Поработаем, Валя, в полную силу.

До сегодняшнего дня Валериан Сергеевич выбирал для спарринга заведомо более слабых противников. Он боялся случайной травмы. И Валентин до сих пор не знал его настоящих бойцовских возможностей. Зато Дубцов отлично изучил все повадки инструктора. Бывший боксер-тяжеловес, тот обладал очень сильным ударом правой руки и за последние годы приучился с филигранной точностью работать ногами. Но в реальной схватке он, конечно, перейдет на руки, как любой бывший боксер.

Они встали друг против друга, поклонились. Ребятки в зале поняли, что происходит нечто необычное.

Начали со «схватки» глаз. Ни тот, ни другой не решался начать атаку. Глаза в глаза. В черных глазах инструктора появилась насмешка. Он понял желание Дубцова испытать себя и готов был помочь тому.

Валентин начал с атаки ногами. Но его удары только казались мощными. Ему не хватало резкости и концентрации силы. Валериан Сергеевич легко отбил атаку. Но тут же последовала совсем боксерская атака, которая закончилась коварным сильным ударом в голову. Дубцов отпрыгнул, прежде чем успел сообразить, насколько серьезно настроен его спарринг-партнер. Чувство опасности переросло в страх. Мышцы напряглись и окаменели. Огромным усилием воли Дубцов сбросил с себя наваждение. Он расслабил мышцы спины и начал наносить ногами и руками быстрые, легкие удары в голову, расслабляя мышцы рук и ног.

Валентин опять повторил атаку руками, со своим коварным боковым, но Дубцов, закрывшись, резко сорвался с места и ударил ногой. Удар прошел. От толчка в грудь Валентин лишь крякнул. И снова заработал своими «кувалдами». Дубцов отбивался ногами.

Равенство сил было полное. Теперь все решала выносливость. Два тяжеловесных на вид мужика молниеносно перемещались по огромному залу. Удары их были тяжелы. Но они хорошо «прочитали» друг друга и легко уходили из-под атаки.

Пот заливал глаза Валериана Сергеевича. Но он умел перебороть себя. Он хорошо знал, что на помощь придет его внутренняя сила и он продержится столько, сколько надо.

– Все, – поднял руки Валентин после десяти минут боя, – все ясно, Валериан Сергеевич.

Одеваясь после душа, Дубцов услышал, как один мальчик сказал другому об их схватке: «Это рубка слонов».

«Хорошо сказал, – подумал Валериан Сергеевич, – только рубка слонов мне еще предстоит. Этот невысокий седой террорист прав: борьба за жизнь – это не схватка на татами».

На следующий день Дубцов приказал Рекункову срочно купить две квартиры в отдаленных районах Москвы и снять одну в центре. Он выдал своему главному телохранителю миллионы наличными. Тот кроме квартир должен был приобрести автоматы, гранатометы и еще две машины. Одна из них – грузовой фургон.

Дубцов был весел.

– Чего вы так сияете? – спросил Рекунков. – Иметь миллиарды и идти на аферы…

Он не продолжил.

– Жизнь есть движение, Рекунков, – ответил Валериан Сергеевич, – так говорил вслед за великими философами один мой знакомый кореец, остановиться – значит погибнуть. Останавливаться надо было раньше. Переплавить все рубли в валюту и золото и ложиться на дно.

Дубцов шутил. Он давно понял: ему нельзя останавливаться. Иначе пустота и деградация. Он уже не мог уцепиться ни за что в этой жизни. Он даже спиться не мог. Алкоголь в больших дозах вызывал в нем отвращение. Что же остается? Или бороться до конца, или исчезнуть в холодной звездной пустоте космоса.

Судьба выкинула с ним очередную шутку. Он все время уходил от политики, но она сама к нему пришла. С этими ребятами-патриотами все было значительно сложнее, чем он сказал Рекункову.

– Кстати, Вова, – задержал он того, когда Рекунков, груженный деньгами, выходил из кабинета, – подумай, кто из наших может нас закладывать. Не спеша присмотрись, крючки закинь.

И тут, глядя на телохранителев низкий лоб со шрамом, Дубцов впервые подумал: а может быть, Рекунков не совсем ему предан?..

9

Дориан Иванович Снегирев проснулся в одиннадцать часов утра. Рядом с ним, разметавшись, спала Клава. Он осторожно погладил молодую женщину по голове и поднялся с кровати. Привычный к попойкам, стойкий к алкоголю, он в это утро чувствовал себя отвратительно.

На столах, на подоконниках, на стульях и прямо на полу стояли пустые и недопитые бутылки, тарелки с объедками, но не это угнетало, а воспоминания о вчерашней безобразной сцене, зачинщицей которой была его дочь.

Художник принял душ, освежил себя несколькими глотками крепленого вина и открыл в комнату дочери дверь. Вид у него при этом был решительный.

Оля не спала, она читала какую-то книгу. Она подняла задумчивые глаза на отца и сказала тихо:

– Вот послушай, папа:

 
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как в рощу сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
 

Дориан Иванович хотел было пошутить, что очень своевременное стихотворение нашла доченька, но прикусил язык, внимательнее всмотревшись в лицо Оли. Очень бледным оно было, почти неподвижным – только эти пристальные глаза… Но и взгляд ее был направлен как бы в себя. Словно женщина прислушивалась к тому, что происходит в ее душе.

Он присел на кровать к дочери, взял ее за холодную белую руку с аккуратно накрашенными длинными ногтями и сказал мягко:

– Оля, дружок, «Черный человек» Есенина – это не самое лучшее, что можно читать после такой…

«Истерики» – хотел сказать он, но остановился.

– Послушай, папа, как он искренен в этой поэме, – проговорила Оля, – он почти не жеманится, как в других своих вещах. В «Анне Снегиной» он кокетничает, и название вычурное. Звучит красиво, но фальшиво… А здесь искренность уже ничего не боящегося человека. Наверное, самое страшное для человека, когда он перестает бояться. Он утрачивает чувство реальности. На войне такие люди гибнут первыми.

– Оля, дружок, расскажи мне, что тебя мучает? Ты переживаешь за вчерашнее?

– А что было вчера? Ах, да… Я вела себя глупо, – сказала Оля.

Дориан Иванович был человеком опытным. Покряхтев, он сказал смущенно:

– Может быть, тебе выпить… немного.

Ему было неуютно и почти страшно сидеть рядом с дочерью. Человек из мира искусства, сам – натура достаточно невротическая, он болезненно переносил людей в состоянии депрессии.

Оля вчера изрядно накачалась крепкими напитками, да и приехала уже вся как пружина… Но может, и пронесет. Женщина она сильная.

– Все утрясется, – похлопал он ее по руке, – вставай. Выпей кофе с коньяком. А хочешь снотворного? Поспи еще.

– Я встаю, папа, – ответила бесстрастно Оля.

– Ну-ну, – он быстро поднялся.

– Папа, ты нарисовал что-то новое? Я имею в виду, для души?

Дориан Иванович ценил искренний интерес к своему искусству. Но он замялся. Единственное написанное для души – это изображение Клавы.

– Принеси, я посмотрю, – попросила Оля.

Через минуту она рассматривала разметавшуюся на голубой постели женщину. Тело женщины было золотым и нежным.

– Золото холодное, а у тебя теплое, – сказала Оля.

– Я добавил немного розового, – заметил польщенный Дориан Иванович.

– Хорошо, – сказала Оля и откинулась на подушки.

Дальше все было очень пристойно. С Клавой Оля держала себя дружески и ласково, не обходила вниманием и Дориана Ивановича. С азартом занялась уборкой квартиры. Мыла полы в то время, как Клава мыла посуду.

Но Клава нашла момент и сказала полушепотом:

– Оля стала другая… странная.

Дориан Иванович вздохнул. А он так хотел ошибиться. Однако если даже Клава почувствовала перемены в дочери, то дело плохо.

– Какой другой? – спросил он для страховки.

– Она не живет, а… – Клава прищелкнула пальцами, подбирая нужное слово, – а имитирует… Нет не то…

«Именно, что то», – подумал старый художник. Он ничего не сказал Клаве, только глубоко задумался.

Они несколько часов ходили по магазинам, и Оля, казалось, развеялась. И без того эмоциональная, Клава в магазинах с одеждой и обувью превращалась в огненную натуру. Ноздри ее смуглого тонкого носа трепетали, глаза сверкали – она была похожа на воинствующую амазонку. И хотя сапоги выбирали не ей, а Оле, она вкладывала в покупку весь свой темперамент.

Уже примерили с десяток сапог, но ей все не нравилось.

– Подруга, – говорила она, когда Оля натягивала очередной сапог на свою красивую ногу, – мы с тобой – дамы крупные, нам такой фасон не идет.

Оля пожимала плечами. Ей эти сапоги казались вполне приличными.

Наконец Клава нашла, с ее точки зрения, подходящую пару и, полюбовавшись сапогами, сказала с досадой:

– До чего нам, красивым бабам, не везет.

– Ты это к чему? – удивилась Оля.

Отвечая на ее вопрос, Клава на обратном пути рассказала историю своей жизни. В этом рассказе было все, кроме перестрелок и погонь.

Заканчивая свое повествование, Клава вздохнула и призналась:

– Я себя все семнадцатилетней чувствовала. Знаешь, когда мы, дуры, двадцатипятилетних за старух считаем. А теперь душой постарела. И пронеслись десять лет почти незаметно, а на самом деле каждый год свой шрам оставил. И не успеваешь раны эти зализывать.

– Раны бывают разные, – сказала Оля, – пулевые, осколочные, резаные.

– Ты о чем? – удивилась Клава.

– О своем, конечно, – сказала Оля.

– А ты, подруга, сколько раз любила?

Оля нахмурила лоб.

– Была смертельно влюблена в девятом классе. До безумия любила одного мальчика. Школу закончила. Он женился на другой, а все любила. Потом прошло.

Длинные ресницы женщины вспорхнули. Она как бы отгоняла образ того мальчика.

– Потом так же смертельно полюбила Сережу. Он стал моим мужем.

– Красивый? – полюбопытствовала Клава.

– Да, очень. С ним тяжело было ходить по улицам. Все женщины его замечали. Ну и вот… сейчас люблю одного человека.

– Тоже красивый?

– Не знаю, – помедлив, ответила Оля, – тебе, наверное, он бы не понравился. Невысокий, седой, усталый…

– Усталый бы точно не понравился, – неприлично засмеялась Клава, и в ее порочных глазах запрыгали бесенята. – И что он?

– Должен позвонить и не звонит. По-моему, он меня не любит. Он даже мной тяготится. Вообще мужчины любят мое лицо, тело… вот Сережа… он очень любил мое тело. Но с моей душой предпочитают дела не иметь. Им сразу становится тяжело.

– А я ни одному мужику душу свою не открою, – перебила ее Клава, – что же, я враг себе?

Оля замолчала. Ушла в себя. Клава пыталась ее тормошить, но скоро и сама задумалась. Они удачно сели в полупустой «Икарус». За окнами была Москва. Неуютный, безобразный от тех страстей, что в нем открыто бушевали, но все-таки великий город.

Дома женщин ждал сюрприз. Дориана Ивановича не было, а за столом сидел и доедал единственную оставшуюся от вчерашнего пиршества курицу белокурый мужчина с узкими монгольскими глазами.

– Привет, – сказал он оторопевшим дамам.

– Вы, кажется, Митя, – неуверенно сказала Клава.

– Именно.

– Вы, кажется, врач.

– Шарлатан, экстрасенс и фокусник, так будет точнее.

Мужчина вгрызся в куриную ногу.

– Однако, – заметила разочарованно Клава, – эту курицу я оставила для нас с Олей.

Митя что-то сказал, но с набитым ртом звуки отчетливо произнести не мог.

Оля прошла в комнату отца. У нее не было ни малейшего желания общаться с этим странным типом. Оля долго и тяжело привыкала к новым знакомым и вещам. Но так было раньше. Комната, в которой она прожила почти всю жизнь, стала для нее чужой. Самый близкий человек – мать – стала чужой.

Маму можно понять. Она очень любила Сережу. Она ничего не понимала и не хотела понять. Во всем винила Олю. И, как бывает у цельных натур, не могла уже спокойно видеть свою дочь. Та ее раздражала до ненависти.

Раздался звонкий смех Клавы. Шарлатан Митя чем-то рассмешил ее. Оля лежала неудобно. Рука затекла, но ей лень было вытащить руку. А Клава все смеялась и смеялась.

Неожиданно раскрылась дверь, и Оля увидела Митю. Его пронзительный, почти прожигающий взгляд поразил ее. Не прост ты, Митя, не прост.

 
Не гляди на меня с упреком,
Я презренья к тебе не таю,
Но люблю я твой взор с поволокой
И лукавую кротость твою, —
 

продекламировал фальшивым голосом Митя.

– Кривляетесь? – спросила Оля. – Зачем?

– Вам не нравится? Ведь это же Есенин?

– Вы мне не нравитесь, – Оля взглянула на свои голые ноги и неприлично распахнувшийся халат, – убирайтесь отсюда, – сказала она, правда, не повышая голоса.

– Все нормально, – сказал Митя, – ваш папа звонит мне, кричит, что его дочь не в себе, вчера у нее была истерика, а сегодня с утра пораньше вместо того, чтобы опохмелиться, она читает «Черного человека». Ну и я, некоторым образом обязанный господину Снегиреву, не жрамши, лечу на всех крыльях и вижу…

Он бесстыдно стал рассматривать ноги женщины.

– И. вижу зеленоглазую блондинку, «такую же простую, как сто тысяч других в России».

– А вы хорошо знаете Есенина, – Оля почувствовала, что несмотря на кривляния шарлатан нравится ей.

– Интересный был тип Есенин, – кивнул Митя и без спроса сел в кресло, закинул ногу на ногу, закурил американскую сигарету.

– Он – великий русский поэт, – опять же не повышая голоса, сказала Оля. А запах сигарет ей нравился. И нравилось то, что у этого мужчины сильный взгляд.

Они с минуту смотрели друг другу в глаза. Лицо шарлатана напряглось. Глаза стали странными. Словно их заволокла дымка. Оля почувствовала, что у нее немеет затылок, но своих глаз не отвела.

Шарлатан подошел к ней и положил руку на лоб. От руки шло тепло.

– Хочешь уснуть? – спросил он как давно знакомый человек, знающий ее, быть может, лучше, чем она сама себя знает.

В этом вопросе было дружеское участие.

– Нет, – упрямо покачала Оля головой, стряхивая с себя наваждение, – я и так сплю нормально, без гипноза, только…

– Что «только», – уже отошел к креслу Митя, кажется, раздосадованный.

– Кошмары мучают.

Митя словно не расслышал сказанное ею. Он спрятал руки в карманы (дымящаяся сигарета лежала в блюдце вместе с не доеденным Олей апельсином). Покачался на носках: вперед-назад.

– Честно говоря, не знаю, как утешить вашего старика. Нервишки у него дрянь, и мнительный он очень. Давайте притворимся, что я вас лечу. Вы мне подыграете?

Опять быстрый взгляд монгольских черных глаз.

– Бросьте ваньку ломать, – сказал Оля устало, – зачем вам эти трюки? Я в самом деле неважно себя чувствую. Если вы мне поможете, я буду благодарна.

– Как джентльмен, могу вам признаться, – доверительно сказал Митя, – я никогда и никому не стремлюсь помочь. Я не лечу людей. Это отнимает массу сил, здоровья…

– А зачем вам здоровье?

– Как зачем? Разврат и рестораны, женщины и вино – все, что составляет основу жизнедеятельности любого, подчеркиваю, нормального мужика, все это входит в мой почти каждодневный рацион.

– Так что же? – чуть улыбнулась уголками губ Оля.

– Вы знаете, у меня есть нечто вроде клуба. Мы как бы все занимаемся психологией. Ведь любой человек сегодня желает знать, на что он способен. Многие хотят изменить свой имидж. И я как бы им помогаю. Деньги мне платят немаленькие, а все эти штуки… психологические, они мне самому нравятся.

– А почему вы так откровенны со мной, если это не игра?

– Вы что, придете в мой клуб и станете пересказывать наш разговор?

Оля отрицательно покачала головой. Что в самом деле она теряет, если примет предложение Мити? Станислав не звонит, а она вполне самостоятельная и свободная женщина.

– Один вопрос… – начала она.

– Даю ответ. Занятия у нас продолжаются от двух до двенадцати часов в день. Ночевать все уходят домой.

Оля улыбнулась.

– Я согласна стать подопытным кроликом.

– Скорее тигрицей, – последовал ответ без всякой иронии.