Текст книги "Террористка"

Автор книги: Александр Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

20

Оля испытывала душевный подъем. Она настолько легко и безболезненно вошла в игру в качестве шпионки, что поняла: это ее дело. И Дубцова и Трубецкого она изучала, как будущих жертв. И ей было лестно, что ее главным врагом на сегодня был Валериан Сергеевич – личность, бесспорно, незаурядная.

Вокруг Оли своей напряженной и нервной жизнью жила Москва, и жизнь казалась на первый взгляд мирной. Но Оля была уверена, не только они со Славой в поле воины. Таких, как они, немного, но, наверное, и не мало. Пусть всякие умники сочиняют трактаты о будущей счастливой жизни – Оле было безразлично, какой общественный строй они назовут нужным для страны. Ей было все едино: социализм, капитализм, фашизм. Она хотела борьбы ради борьбы!

Никогда в своей жизни она не кокетничала, не вела игру с мужчинами так, как делала это с Дубцовым и Трубецким.

Господин Гончаров был неправ, когда рассуждал о том, как она притягательна для мужчин. Сильный пол обычно обходил ее стороной. Красота Оли, нераздельно связанная с силой характера и независимостью, отпугивала их. Лишь один надменный красавец – Сережа – не испугался ее. Он был избалован женским вниманием и не боялся женщин.

Сейчас она ехала в метро и была полностью сосредоточена на изучении физиономий окружавших ее людей.

Рядом с Олей стояла невысокая женщина лет тридцати, с ярко накрашенными губами. Она выискивала симпатичных мужчин, и если находила, то чуть высовывала розовый язык и облизывала губы. Глаза ее щурились, как у кошки. Совершала она все это без всякого умысла, просто постоянно чувствовала себя охотницей и выбирала кандидатов в жертвы уже механически.

Оля вспомнила, как она сама в ресторане рассматривала публику. Привыкала к ухоженным мужчинам и сытым спокойным женщинам. С Дубцова все начинается, но едва ли им все закончится.

Мимо Оли к дверям пробирался здоровенный парень в красной куртке. Был он коротко острижен, на правой кисти синела татуировка, но при всей своей физической мощи выглядел он подавленным. Он даже не обратил внимания на сильный толчок в бок. Замухрышистый мужичок в шляпе сначала его толкнул, и только потом рассмотрел и испугался. Его худенькое личико, сморщенное в болезненной гримасе, еще больше сморщилось от страха, но парень прошел, не оглянувшись.

Видно, кому-то крупно задолжал бугай. Не от любви же он так затосковал. А впрочем, почему бы и нет?

В это время Оля почувствовала и на себе пристальный взгляд. Она повернула голову и встретилась глазами с молодым мужчиной лет тридцати пяти с красивыми карими глазами. Он отвернулся. Это было единственное лицо, которое понравилось Оле среди многих сотен лиц в метро.

Если бы он обратился к ней с пустяком – и спросил бы, где расположен ГУМ или сколько сейчас времени, Оля ответила бы ему предельно вежливо. Почему он вызвал у нее доверие? Надо подумать об этом. Оля тоже хотела у всех вызывать доверие.

«Шулер на доверии», – вспомнила она. Именно так называла Вадика Клава. Она рассказывала, что не верит мальчишке, но не в силах противиться его обаянию.

…Дориан Иванович Снегирев вздрогнул, услышав, как повернулся ключ в замке. Дочь свою он боялся больше, чем когда-то бывшую жену. И причину этого страха объяснить не мог. Ну, накричала она него, когда случилась эта история с Клавой; ну, распоряжалась в доме, как хотела… Но в конце концов он был мужчина и хозяин квартиры. Он мог выгнать обеих этих баб, мучивших его, и выгнал бы, но Олины глаза парализовали его, они мучили художника. Втихомолку он писал Олин портрет, но у него ничего не получалось. На листе бумаги появлялись одна за другой девки с зелеными глазами, но к Оле они никакого отношения не имели.

– Здравствуй, папа, – почти нежно сказала Оля, – замок у нас что-то заедает.

– Добрый вечер, дочка, – ответил Дориан Иванович.

– Как-то ты в последнее время странно на меня смотришь, папа.

– Изучаю, дочка.

– О! Зачем?

– Хочу написать, – сконфуженно проговорил Снегирев.

– На портрете, написанном твоей рукой, я обязательно получусь ведьмой, – засмеялась Оля. – А где Клава?

– В твоей комнате, – угрюмо ответил Дориан Иванович.

Оля открыла дверь в свою комнату и сразу попала в горячие объятия жаркой Клавы.

– Я так соскучилась без тебя, подруга, – зашептала та горячо, – Дориан Иванович весь день был в мастерской, он все еще со мной не разговаривает.

Клаве очень хотелось рассказать о Вадике, но она видела, что Оля устала.

– Как там наш Вадик? – спросила Оля из вежливости, но с первых же фраз Клавы, ей, как всегда, стало интересно слушать женщину.

По словам Клавы, Вадик имел черты и ангела, и чертенка. То он гневен и груб, то ласков, мил, терпелив, а однажды, когда у него были деньги, даже купил Клаве цветы.

– Боже мой, – покачала головой Оля, – какой расточительный юноша.

– Сейчас одна роза стоит пять тысяч, – обидевшись за своего мальчика, сказала Клава.

Оля подавила желание рассмеяться.

– Слушай, а есть хотя какая-то закономерность, – спросила она, – в том, когда он ангел, а когда чертенок?

– Есть, – надула губы Клава.

– Ну?

– Сама знаешь!

Тут уже Оля не могла выдержать и рассмеялась. Вместе с ней, но не так весело засмеялась и Клава.

– О, подруга, – перестала смеяться Клава, – помнишь, я говорила, что у него руки женолюба. У него оказались просто волшебные руки. Я так жду встреч с ним.

Бабенки загрустили. Обе они ждали встреч.

Поужинали вдвоем. Дориан Иванович удалился в свою комнату, демонстративно не глядя на Клаву.

– Он хоть ест? – спросила Оля, кивнув в сторону отцовой комнаты.

– Только когда меня нет, – ответила Клава, – жалко мужика, мучается он.

Дориан Иванович действительно мучился, но вовсе не из-за того, что Клава предпочла ему молодого мальчика. Такое в его жизни происходило не впервые. Он мучился потому, что старость пришла к нему гораздо раньше, чем он ждал. Мучился потому, что внезапно понял, что любит свою единственную дочь и боится за нее. Ревнует ее. Сегодня ей звонил мужчина, но из ревности Дориан Иванович ничего не сказал об этом Оле.

Поужинав, Оля прилегла на диван, под лампу с желтым абажуром и стала читать «Страну негодяев» Есенина.

 
Я ненавижу Россию
И буду ненавидеть ее тысячу лет.
Потому что я хочу в уборную,
А уборных в России нет.
 

Откровенно признавался один из героев этой поэмы. Уборные с тех пор в России появились, но люди с подобным складом ума не успокоились.

Вкрадчиво прозвенел приглушенный телефонный звонок.

– Ты! Ты где? Там же? Я еду. Поздно? Чушь! Я еду!

Клава невольно слышала эти восклицания и произнесла почти с завистью:

– Похоже, моему Вадику далеко до твоего.

– Закрой за мной дверь, – сказала Оля.

Ей очень не хотелось возиться с ключами.

На улице она поймала машину. Оля была так возбуждена, что не сразу почувствовала угрозу во взгляде парня. Он раза два повернулся и в упор посмотрел на нее.

– Спешишь к мужику, – не спросил он, а сказал утвердительно. – А если не доедешь?

«Господи, – подумала Оля, – надо же в такой момент попасть в машину к психу».

Она закурила.

– Выбрось сигарету, – потребовал шофер, – терпеть не могу, когда бабы курят.

Оля сбила пепел с сигареты накрашенным мизинцем и аккуратно, почти ласково прижала горячий конец сигареты к шее парня.

Тот заорал от боли и неожиданности, машину бросило вбок. Парень нажал на тормоза и выехал на тротуар.

Оля сидела спокойно и не делала никаких попыток вылезти из машины. Парень же с гримасой боли осторожно ощупал шею, охнул и растерянно-зло посмотрел на Олю.

– Вылезай, – наконец, сказал он.

– Довезешь, как договорились!

У Оли не было никакого оружия. Она могла надеяться только на свою силу. Но это неожиданное и ничем не спровоцированное хамство так задело ее, вспыхнувшее бешенство заставило сделать глупость.

Рядом с ними притормозила машина ГАИ. Парень неохотно вылез на требование милиционеров. Пока один из них рассматривал его права, второй подошел к машине и в упор через стекло посмотрел на Олю. Она отвернулась.

Чертыхаясь, парень снова сел за руль.

– Я забыл, – спросил он тихо, – тебе куда?

Оля назвала соседнюю улицу. К дому, где снимал квартиру Слава, она подъезжать не хотела.

Доехали молча и без происшествий. Только однажды парень кивнул на боковое зеркало и сказал:

– Пасут нас гаишники.

– Значит, чутье у них на психов хорошее, – ответила Оля.

– От меня жена вчера ушла, – объяснил парень.

Оля промолчала.

– Тебе меня не жалко? – спросил парень, желая завязать знакомство.

– Таких, как ты, пол-Москвы, – равнодушно ответила Оля.

…Было уже часа три ночи. Оля почти спала, когда Слава сказал: «Какой же я старый».

Оля мгновенно проснулась. Ее изможденное удовлетворенное тело вовсе не говорило о том, что Слава стар. Оля об этом и сообщила своему другу.

– Мне кажется, что живу очень давно, – сказал Слава, – все прошлое в какой-то дымке, в тумане.

– Для любого человека его прошлое в тумане, даже для ребенка, – сказала Оля, – у меня есть двоюродный племянник, ему пять лет, он знаешь как говорит: «Когда мне было в старину три года…»

– Именно в старину.

– Брось, Слава, ты великолепный… – Оля прикоснулась губами к его шее примерно в том самим месте, где прожгла парню кожу сигаретой, – ты великолепный мальчик. Умный, честный…

Сильной рукой она властно притянула его голову к себе на грудь и провалилась в темноту сладкого сна.

Утром, пока Слава спал, Оля приготовила ему яичницу и сварила кофе.

А за окном шел снег – и это в конце сентября!

– Слава, вставай, – Оля нежно гладила его лицо, – посмотри, какое утро. Деревья в снегу. Вставай, милый. Ты же сказал, что у тебя времени всего до двенадцати дня. А потом опять пойдешь на «большую дорогу». Солнышко ты мое.

Оля засмеялась.

– Чему ты радуешься?

– Чему? Потом у нас будет зима, потом весна и лето. Поцелуй меня.

Лицо женщины неожиданно стало тревожным.

«Она подумала – а вдруг не будет!» – понял Станислав Юрьевич.

И губы у Оли были вздрагивающие, неуверенные…

– Я люблю лето, – сказал Станислав Юрьевич, – любой солдат любит лето. Помню, был курсантом, вот в такое же время, в сентябре марш-бросок совершали, в лесу ночевали… пришли к цели первыми. Командиру роты в подарок часы, а у нас у всех спины простуженные. Лето лучше.

– А Сухуми?

– Ну, там действительно кажется, что лучше зима.

Оля успокоилась. Прошла в ванную.

– Иди ко мне, – позвала она.

Контрастный душ возвращал свежесть. Кофе поднимал настроение. Но вот яичница…

– Слава, своди меня в ресторан. Ты же богач.

– Это не мои деньги, а народные, – сказал Станислав Юрьевич и сам не поверил в сказанное.

Деньги в самом деле были не его, но и не народные.

– Слава, и купи мне платье.

– Вот так запросы!

– Но мне нужно для работы.

Оля с увлечением стала рассказывать, как она вошла в доверие к Дубцову, как возле нее вертится Трубецкой. Но для того, чтобы удержаться на завоеванных позициях и продвинуться дальше, ей нужно выглядеть очень элегантной.

– Тебе в самом деле нравится заниматься всем этим…

– Шпионить? Очень нравится.

– Ладно! И в ресторан сходим, и платье тебе купим.

* * *

Вечером того же дня Станислав Юрьевич встретился с Гавриилом Федоровичем. Говорили о предстоящей операции, в которой примет участие и Рекунков.

– Уже торопятся лезть со своей помощью ребята, – усмехнулся Тимофеев, – большими деньгами пахнет. Но кстати, Дубцов пока не выполнил своего обещания, мы с вами, Станислав Юрьевич, не стали совладельцами сети банков и малых предприятий.

– Оля сказала, что помощник Дубцова, Трубецкой, очень хлопочет об аренде помещений в Москве и других городах, – заметил Старков.

– И каково Оле в логове врагов?

– Нравится. Говорит, что весело… работать.

– Вот что, Станислав Юрьевич, вы меня познакомьте с вашей дамой. Пусть и у нее будет прямой выход на меня. Мало ли что может случиться.

21

Рекунков очень тяжело переживал, что Дубцов почти в хамской форме напомнил ему об информаторе среди их людей. Валериан Сергеевич обычно занимался своими делами, а Рекунков своими. И никто из них не учил другого. И произошел неприятный разговор именно в тот момент, когда Рекунков почти был уверен в том, что вычислил чужака и, более того, понял, на кого тот работает.

Отделаться от парня было легко. Гораздо труднее другое – убедиться, что тот действовал один и в их конторе ему никто не помогал.

Сразу после того, как взорвали машину хозяина и дверь в его квартире, Рекунков взял на заметку ребят, которые дежурили возле квартиры в тот день. Постепенно он отслеживал их связи, в чем ему помогали его приятели из МВД, но окончательно убедился, что информатором является один из этих троих, когда познакомился со Старковым. Он не верил, что Станислав Юрьевич мог организовать взрывы в охраняемом подъезде, возле охраняемой квартиры.

К сожалению, наиболее подозрительным из дежуривших тогда оказался Афганец. Валя Лобахин, шестьдесят первого года рождения, служил в Афганистане, почему его среди своих и звали Афганец.

Он был отобран лично Рекунковым, когда пришлось выбирать из ребят, прошедших курсы охранников. Лобахин, невысокий парень, поразил тогда Рекункова своей уравновешенностью. К тому же он производил впечатление исключительно порядочного человека.

Рекунков несколько вечеров повертелся возле квартиры Лобахина и перехватил телефонный разговор, в котором тот договаривался о встрече с неким Трофимом. Этот Трофим явно не был другом парня: чувствовалось по интонациям короткого разговора, что Лобахин относится к Трофиму с уважением.

Накрыть их при встрече – дело техники. Трофим оказался пожилым мужчиной в красивом плаще и без головного убора. Лобахин что-то сунул Трофиму в карман, и они расстались. Встреча состоялась в самом людном месте московского метро, на переходе с «Проспекта Мира» на кольцевую.

С этим Трофимом Валя встречался еще три раза. Ребята из МВД сообщили, что брат Лобахина, семнадцатилетний мальчишка, – наркоман. У Рекункова сразу возникла мысль, что и сам Лобахин колется, для чего ему и нужны деньги.

Но накануне разговора с Дубцовым Рекунков напоил в дешевом кабаке единственного друга Лобахина, Семена. Тому было лестно выпить с самим Рекунковым. Болтал он обо всем. Рекунков без труда перевел разговор на Лобахина.

– Ну, Валя – человек принципов, – сказал заплетающимся голосом Семен, – нам до ваучера все, а он политикой интересуется. Наши – не наши, – Семен сделал игривый жест рукой, – он за «наших», а я ни за каких.

Это сообщение резко изменило картину. Уже собравшийся все рассказать Дубцову, Рекунков передумал. Ему нужно было предварительно поговорить с самим парнем.

Разговор мог закончиться очень плохо для Рекункова, но, услышав слово «политика», он не мог поступить иначе. Если Лобахин связан с какой-нибудь партией, а Дубцов – с прямо противоположной, то он, Рекунков, оказывается просто в дураках. Получается, что Дубцов водил его за нос, не доверял ему до конца. К тому же, политика резко расширяла «поле игры». Убрав Лобахина, Рекунков мог столкнуться с очень серьезными людьми.

Он позвонил Валентину домой. Нервный женский голос ответил, что Валентина нет дома. Рекунков знал один притон, куда Лобахин часто приходил за своим младшим братишкой. Судя по взвинченности мамы, ее сыновей следовало искать именно там.

…За обшарпанной дверью гремела музыка. Пришлось позвонить раз семь, прежде чем открыли.

– Мне нужен Валентин Лобахин, – грозно сказал Рекунков и свалился от профессионально нанесенного удара сзади в затылок. В темной прихожей его встретила компания пьяных ребят, и кто-то из них успел проскочить ему за спину.

Очнулся Рекунков от того, что его лоб смачивали водой. Холодная вода текла с носового платка, и приятного вида девчушка, сжимавшая платок в кулачке, говорила своим друзьям:

– И вовсе он не мент. Ты не мент, дядя?

– Нет, – покачал головой Рекунков, – а зачем же вы меня дербалызнули, ребята?

– Погорячились, – сказал кто-то.

– Бывает, – ответил Рекунков и поднялся на одно колено.

– Налейте дяде вина, – распорядился крепыш лет восемнадцати.

– А что, если мент, тогда вы сразу по голове? – спросил с интересом Рекунков, присаживаясь к столу.

Компания загоготала.

– Нет, нашего участкового мы любим, он нам как отец родной.

«Хитрят ребята или уже нажрались до чертиков», – подумал Рекунков.

– А где Лобахин младший?

– Вон, на кровати спит, козел. А вам зачем он? – поинтересовался тот же крепыш.

– Мне нужен его брат, на пару слов. Сказали, что он здесь, – морщась от боли, ответил Рекунков.

– Стебани, дядя, легче будет.

Рекункову налили стакан дешевого портвейна.

– Смотри-ка, – удивился он, – «Агдам», прямо как в моей молодости.

– Мы с ним тоже выросли.

– Дядя, пожалей меня, – села на колени к Рекункову жалостливая девочка, все еще сжимавшая платок в руке, – глаза ее, полные пьяной нежности, бродили по лицу Рекункова, – я люблю пожилых. Они не такие скоты, как эти! – кивнула она за стол.

– Да у тебя, наверное, свой мальчик есть.

– А мы все ее мальчики!

И снова идиотский смех.

– Ничего, отец, Валя Лобахин обязательно придет, он всегда за братом приходит.

И он действительно появился. Шпана притихла.

Увидев Рекункова, он замер на секунду, но пришел в себя и кивнул ему.

– Здравствуй, Валя, здравствуй, – сказал Рекунков, осторожно ссаживая с колен девочку, – у меня разговор на пять минут.

Лобахин опять кивнул, легко поднял на руки брата. Тот замычал, приходя в себе.

– Неси его в машину, Валя, – сказал Рекунков, – в мою машину. По дороге и поговорим.

Но по дороге молчали оба. Малец стонал и метался в кабине.

– Опять, гад, отловил, – хрипел он братцу.

На руках же Валентин втащил брата на пятый этаж. Вернулся минут через десять. Сел рядом, молчал. Молчал и Рекунков.

– Понимаешь, если бы это был не ты, – сказал наконец Рекунков, – то я бы не приехал, приехали бы другие. Но я хочу понять. Ты же не предатель по натуре. Что случилось, Валя? На кого ты работаешь?

В полутемном салоне резко выделялся орлиный профиль Валентина с сильным квадратным подбородком.

– Слушай, Рекунков, – сказал он, впервые обратившись к тому на ты, – на кого ты сам работаешь?

– На Дубцова.

– А Дубцов на кого?

– У тебя есть какая-то информация?

– А у тебя нет? Ты что, слепой? Ты не видишь, что делают со страной? Вот в том окне две тени – это мои отец и мать. И они ждут, выйду я живой из машины или нет. Они всего боятся, Рекунков. Моего брата ты уже видел. И вот когда ко мне пришел человек и сказал, что Дубцов промышляет наркотой, что он гонит на Запад стратегическое сырье, то я уже созрел, чтобы собственными руками убрать Дубцова. Но этот человек сказал, что ему нужно другое.

– Дубцов никогда не занимался наркотиками, – возразил Рекунков.

– Откуда ты знаешь, чем он занимался, – усмехнулся Лобахин, – ты думаешь, он тебе верит? Или кому-нибудь вообще верит? Он нанял нас, как шакалов, за восемьдесят тысяч рублей, чтобы мы берегли его шкуру, и уверен, что мы будем делать это с усердием. А знаешь, почему он уверен? Да потому, что мы и есть шакалы.

– Это ты взорвал машину и дверь в квартире Дубцова?

– Я.

– Славно. Вчера один парень сказал, что у тебя есть принципы. Теперь я вижу, что они у тебя действительно есть. Знаешь, мне Валериан Сергеевич тоже что-то перестал нравиться. Но появились интересные ребята, которые его связали по рукам и ногам. И я могу предположить, что это знакомые твоего хозяина, назовем его так.

– И что?

– Да ничего. Послезавтра мы идем с ними на одно дело. Я возьму тебя с собой.

– Там и к-хх, – улыбаясь, провел по горлу Валентин.

– Как ты думаешь, Валя, мог бы я сделать это к-хх без свидетелей?

– Уважая ваши способности, ни минуты не сомневаюсь.

– А ты можешь поверить, что мне за двести тысяч деревянных надоело лизать задницу Дубцову? Почему, если с тобой случилось такое, то не может случиться со мной?

– Хорошо, – тряхнул головой Лобахин, – я ничего не теряю.

– Я тоже так думаю.

Рекунков пожал сильную сухую руку парня. Он еще не знал, как поступить, но Валентина он сдавать не собирался в любом случае. Кажется, вокруг Валериана Сергеевича затягивался крутой узелок.

Почему тот пошел на игру с этими ребятами, зная, что все может для него очень плохо обернуться? Азарт борьбы? Жажда нажиться еще больше?

Если сами ребята действовали непрофессионально, то направлял их профессионал. И до того, как Рекунков не выяснит, что это за седой человек, с которым встречался Лобахин, он и не подумает предпринимать что-то решающее.

Ясно: Дубцов имел планы «отхода». Он в любой момент мог сесть на самолет и улететь в Ниццу. Но подобных планов отхода для Рекункова он не оставлял. Того никто не ждал в Ницце, да и сам он никуда и никогда не побежит из России.

В эти минуты Владимир Рекунков твердо решил, что дальше он будет вести свою игру. И ставка в этой игре – его собственная жизнь. Он не хотел предавать Дубцова, но и работать на него, как прежде – безоглядно, тоже не собирался.