Текст книги "Террористка"

Автор книги: Александр Самоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

22

За всеми событиями Валериан Сергеевич успел забыть о встрече с провинциальным бизнесменом Филипповым и о своей к нему просьбе свести с влиятельным политиком. Поэтому, когда позвонил Филиппов и сказал, что господин Сарычев готов принять Дубцова в своей штаб-квартире, Валериан Сергеевич некоторое время вспоминал, о чем идет речь. Поблагодарив Филиппова, он решил встретиться с Сарычевым. Это был довольно известный политик, правда, не из первых. Но Валериану Сергеевичу звезды от политики были не нужны. Беседовать со звездой – значит засветиться, а он этого не хотел.

Политика всегда казалась ему уделом ничтожных людей. И когда вместо солидных, знающих себе цену обкомовских дядей и тетей появились говорливые мужички и дамы с горящими глазами, то он их ни в грош не ставил. Но сейчас он ясно себе представлял, что от некоторых из этих говорунов очень многое зависело не только в общественной жизни, но и в экономике. Многие из предпринимателей, не афишируя этого, стали лезть в друзья к политикам, и их встречали распростертые объятия. У одних были деньги, а у других – власть. А власть и деньги, как известно, две составляющие одного целого.

Дубцов созвонился с секретарем Сарычева и выяснил, что тот ждет его сегодня, в пять часов вечера. У Валериана Сергеевича было еще два часа. Он принял горячий душ, старательно выбрился и стал выбирать костюм. Он любил вещи спортивные – куртки, джинсы, кроссовки. Но из-за множества деловых встреч ему приходилось надевать серый безликий костюм, итальянские ботинки и стричься не реже, чем раз в неделю. Строгие костюмы сидели на нем хорошо; правда, на нем любая одежда сидела хорошо.

Морщась, Дубцов перебирал костюмы и, в конце концов, разозлившись, что ему приходится убивать время на ерунду, попросил зайти Настю.

Пышнотелая секретарша впорхнула в кабинет легкой бабочкой. Настя всегда воодушевлялась, когда попадала сюда.

– Что ты посоветуешь надеть? Иду в гости к политику.

Скорчив серьезную гримаску, Настя ткнула в самый невзрачный костюм из дорогой материи.

– Спасибо, – отпустил ее Дубцов, – я тоже думал надеть именно это.

Потом он позвонил Оле и попросил ее подняться. Та вошла со скромной улыбкой, ожидая, что Дубцов опять пригласит ее пообедать, и уже приготовилась ему вежливо отказать. Вместо этого Дубцов задал ей тот же вопрос, что и Насте.

– К политику я бы пошла в короткой юбке и в черных чулках на резинках.

– Мне это не подходит, – улыбнулся Дубцов, – но стиль можно выдержать. У меня есть пиджак желтой кожи и зеленые брюки.

– Класс! – поощрила Оля.

– Зайдите ко мне минут через пять.

Когда Оля зашла, Дубцов стоял перед зеркалом в желтом кожаном пиджаке и в зеленых брюках, мешками набухших на бедрах.

– Смотри-ка, даже рожа помолодела, – одобрил выбор Дубцов.

– Да, – подтвердила Оля, – вы не так угрюмы, как обычно.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Дубцов.

Без одной минуты пять Дубцов вошел в обшарпанную бывшую коммунальную квартиру, которая служила штабом для господина Сарычева.

Его встретил юноша с кукольным лицом и с короткой стрижкой. Был он при галстуке. На сытом лице блестели плутовские глаза.

– Евгений Леонидыч дает интервью французскому корреспонденту, я его помощник. Он просил вас не ждать, раз так получилось, а пройти в его кабинет.

Кабинет был большой и хорошо обставленный. На серебристых обоях пестрели написанные красным фломастером автографы почетных гостей Сарычева, а над самой головой хозяина висела картина с русским воином в кольчуге и с поднятым мечом.

Сарычев, не переставая говорить, указал Дубцову на кресло. Тот присел.

– Последний вопрос, – тараторила переводчица, – как вы относитесь к господину Руцкому?

Сарычев отвечал минуты две или три, но так виртуозно, что понять, как он относится к Руцкому, было невозможно. Выглядел он не так, как по телевизору. Полноватый, с розовым здоровым лицом, быстрый в движениях, с очень развитой мимикой. На телеэкранах он являлся этаким барином, живьем же был скорее похож на Ильича, как его изображали в советских фильмах. Только руки заправлял не за жилетку, а за ремень.

– О’кей, – сказал француз и с каменным выражением смуглого лица откланялся.

– Извините, ради Бога, – мельком взглянув на Дубцова, сказал Сарычев, – еще пара минут – и я к вашим услугам. – Ваня! – зычно позвал он.

В комнате мгновенно возник его секретарь.

– Кофе нам с господином Дубцовым и чего-нибудь сладенького.

Кофе принесла женщина лет сорока, видно, она и отвечала Дубцову по телефону. Валериан Сергеевич подумал, что политик прав, что не заставляет носить ему кофе секретаря-парня. Мужчину подобная процедура оскорбляла бы.

Выпив кофе и съев изрядный кусок торта «Прага», Сарычев белоснежным платком отер пот со лба, вздохнул глубоко и дал понять, что готов к беседе. Он закинул ногу на ногу и благожелательно посмотрел на Дубцова.

– Я бы хотел внести в фонд вашей партии некоторую сумму, – сказал нарочито медленно Дубцов и сделал паузу.

Политик сидел, как и прежде вальяжно, и слушал.

– Но тут есть маленькая загвоздка. Господин Филиппов обещал свести меня с политиком патриотической ориентации…

– Все понятно, – перебил его Сарычев, – мое реноме иное. Я в патриотах, слава Богу, не хожу. Но Филиппов вас не обманул. По убеждениям – я русский националист.

– Извините, но слывете или либералом, или демократом…

– Да-да, и программа у моей партии вполне расплывчато-демократическая. Там вы о великой России ничего не найдете, и выступаю я на стороне нынешнего режима – все правильно. Но я действительно русский националист.

– Вынуждены приспосабливаться?

– Вот именно.

Политик встал, подтянул брюки, засунул руки за ремень и стал быстро ходить по комнате из угла в угол.

– Патриотом и националистом у нас сейчас может себя называть только политический самоубийца или весельчак вроде Жириновского. Сожрут, смешают с грязью. И все это оттого, что народу нашему плевать на патриотизм. Националистическое самосознание, если так можно выразиться, только-только у него формируется. Ну, в Приднестровье или в Прибалтике, или в Средней Азии у русских этот процесс идет быстрее… – господин Сарычев хихикнул, – когда из князей в грязь, то головка шибче соображать начинает. Но туго, еще туго…

– Почему же, – возразил Дубцов, – патриотическое движение, если судить по газетам, набирает силу.

– Да? – иронично спросил Сарычев и застыл на секунду перед сидящим Дубцовым. – Вы верите газетам? Ну а если серьезно, то будущая Россия может быть какой угодно – республиканской, тоталитарной, царской, – это не важно. Все это форма. По сути это будет глубоко националистическое государство. Меня интересуют два момента. Первый – фактор времени. То есть когда мы перейдем Рубикон и сможем двигаться только в сторону национализма, а второй – кто будут те люди, что возглавят националистическое движение.

– На чем основано ваше убеждение?

– Все просто, как дважды два. Отбросив коммунистическую идеологию, мы не найдем иной, кроме как националистической. Иной в природе просто не существует. Одни коммунисты хотели всеобщего братства на основе пролетарского интернационализма. Коммунисты ушли, с ними постепенно уходит и бред об интернационализме. Любая нация, сильная или слабая, заботится в первую очередь о себе, что является признаком нормальности данной нации и ее вождей. По-другому в мире не бывает.

– Подождите, а модель, которую отрабатывают наши либералы и демократы?

– Совершенно неработоспособная модель. Если вначале идет национализм и на его базе создается сильное государство, способное защитить своих граждан и их интересы, тогда, пожалуйста, либеральничайте сколько угодно. Да, в нынешней Германии защищают права иностранных рабочих, в меру конечно, но почему это делают? Иностранные рабочие выгодны Германии. А если бы они представляли угрозу национальным интересам страны, то вылетели бы за ее пределы в одну неделю без всякого выходного пособия. А у нас, как всегда, решили поставить телегу поперед лошади. Сначала либерализм, а потом все остальное. Однако, те, кто у нас сейчас у власти, во всяком случае многие из них, понимают, что без националистической идеологии обществу не выжить.

– Как же они выберутся из подобной ситуации?

– В том-то и дело, что никак не выберутся. Должны прийти другие люди.

– Макашов, например?

– Что вы, что вы, – замахал руками Сарычев.

– Вы полагаете…

– Я не полагаю, – почти наставительно прервал Сарычев, – я просто абсолютно уверен, что из нынешних патриотов к власти не придет никто.

– В таком случае, господин Сарычев, вы ждете, когда вам расчистят дорогу?

– Не мне. Я лидером не являюсь. Я жду, когда расчистят дорогу кому-то другому или другим, а вот тогда я к ним и присоединюсь.

– А если не возьмут в компанию?

– На то я и политик, чтоб не проглядеть свой звездный час, – засмеялся Сарычев.

– Что будет потом?

– Потом?

Говоривший до этого почти механически, заученными предложениями, Сарычев вдруг пришел почти в неистовое расположение духа. Восстановившись после контактов с французом, он, наконец, показал свой истинный темперамент.

– Потом! – зарычал он. – Мы должны совершить рывок во всех областях жизни. Мы должны обеспечить нормальные условия жизни нашим бабам, и пусть больше рожают русоволосых и синеглазых. У нас великие территории, огромные природные богатства, безумное количество талантливых ученых, конструкторов и инженеров. Мы должны прорваться к новым технологиям, мы должны задавить Запад и Восток их же оружием – великолепной техникой и дисциплиной труда… И никаких войн! Пусть все живут, как хотят. Отгородиться к чертовой матери от всех бывших братьев железным занавесом…

Лицо Сарычева пошло пятнами. Он вцепился в свой ремень с таким напряжением, словно боялся, что его от него оторвут. Бегать по комнате он перестал, но в небольших его глазах заблестели сумасшедшие огоньки.

«Он действительно политик, – подумал Дубцов, – он может увлекать за собой людей».

– Что бы вы мне ни говорили здесь, господин Сарычев, – поднялся со своего места Дубцов, – вы человек глубоко идейный. Стало быть, по вашим словам, вам ничего не светит, коль побеждают в политической борьбе одни негодяи.

– Одно другому не противоречит, – сказал уже тихо Сарычев, – великий политик должен быть негодяем, но негодяем бесконечно убежденным в правоте своего дела. Вот такое редкое сочетание, господин Дубцов.

– Можно один вопрос на прощание?

– Ради Бога.

– Почему вы были так откровенны со мной?

– Во-первых, с чего вы взяли, что я был откровенен с вами, а во-вторых, ни одной военной тайны я вам не выдал. Вы думаете, я один такой? Черта с два! Я же вам говорю: лед скоро тронется, и вы не узнаете Россию.

– Спасибо за беседу.

– А как насчет денег на нужды нашей партии? – горячая рука политика легла на плечо Дубцова.

– Деньги я перевел на счет вашей партии четыре часа назад, – улыбнулся Дубцов.

– Браво!

– Ну и мафия, – почти с восхищением воскликнул Дубцов, садясь в машину.

– Вы о ком, Валериан Сергеевич? – спросил шофер, нажимая на газ.

– О политиках. Не знаю, как великая Россия – состоится ли, но скучно нам с такими ребятами не будет. А как ты думаешь, что можно сделать с Россией?

– Я так думаю, Валериан Сергеевич, с Россией можно сделать все что угодно.

– И я так думаю. Господин же Сарычев большой оптимист. Про прорывы мне все рассказывал.

– Прорывы? – загоготал шофер. – Это когда канализационные трубы лопаются?

* * *

Вечером Дубцов и Оля ужинали в ресторане с Филипповым и Галиной Серебряковой. Оля приняла предложение пойти на ужин, так как ей показалось, что Валериан Сергеевич утратил к ней интерес. А его следовало подогревать. На этот раз ресторан выбирал Дубцов, поскольку он приглашал, а Филиппов с Серебряковой были его гостями.

Отчасти он учел вкусы своих знакомых: ресторан был дорогой и с виртуозным скрипачом. Небольшой зальчик вмещал человек тридцать.

Филиппов, увидев скрипача, сказал:

– Куда ты нас приволок, Валериан, у меня на скрипку такая же реакция, как у моей бывшей собаки Шарика на игру похоронного оркестра. Мне хочется выть.

Однако скрипач играл цыганские мелодии, и Филиппов, дернув одну за другой три рюмки, удивленно хмыкнул и похвалил смуглого маленького музыканта: «Берет за душу».

– Я виделся с твоим другом, – сказал Дубцов, – и он произвел на меня странное впечатление.

– Да, – вздохнул Филиппов, – он бывает немного… своеобразным.

– На шута горохового он был похож, – вежливо уточнил Дубцов.

– Может быть, – неопределенно ответил Филиппов и, подняв свои тяжелые покрасневшие веки, бросил быстрый и острый взгляд на Дубцова, – а вот ты ему понравился. Мы с ним разговаривали сегодня.

– Самое удивительное, – пропустив мимо ушей слова собеседника, продолжал Валериан Сергеевич, – когда его слушаешь, то ему веришь.

– Правильно, – согласился Филиппов, – для политика это самое главное. Вот я, когда совхозом руководил, соберу людей, и надо им как-то объяснить, что премии не будет. Денег нету. И не потому нету, что на премию не заработали, мы на нее никогда не зарабатывали, а потому, что кто-то там наверху решил именно нас наказать за отсталость всего сельского хозяйства…

Оля, внимательно слушавшая мужчин до этого момента, теперь поняла, что можно переключиться на сидевшую рядом с ней женщину. Серебрякова молчала. Она терпела своего болтливого и шумного любовника и даже была влюблена в его громадность и громогласность, но сегодня ей было скучно.

Оля заметила, что Серебрякова бросила почти неприязненный взгляд на своего спутника, и спросила шепотом:

– Это ваш друг?

– Вы прелесть, Оля, – засмеялась Галина, и худое ее, некрасивое лицо окрасил легкий румянец, – я же не спрашиваю, кем вам приходится Дубцов.

– Это мой начальник.

– И все? – недоверчиво покачала головой Серебрякова.

Дубцов почувствовал, что говорят о нем, но в зальчике было так шумно – скрипача сменил цыганский ансамбль, – что до него долетали только звуки, а слов он разобрать не мог. Зато Филиппов ревел ему о совхозах и колхозах в самое ухо.

– Нет, я не сплю с Валерианом Сергеевичем и никогда не буду спать.

– Почему? – с интересом спросила Серебрякова.

– У меня есть мужчина, да и не нравится мне Дубцов.

– О! Подумаешь, есть мужчина! – воскликнула Серебрякова. – Филиппов, наверное, тоже может сказать про меня, что у него есть женщина, но это не мешает ему регулярно покупать молоденьких девочек.

– И вы это терпите?

Серебрякова чуть улыбнулась увядшими губами:

– Вы знаете, я давно вышла из того возраста, когда можешь выбирать. Но вы-то можете выбирать.

– Дамы, – обратился к женщинам Дубцов, – вы слишком много секретничаете, давайте выпьем.

– Я хочу забрать у вас эту очаровательную девушку, – сказала Серебрякова, – вы, Дубцов, слишком холодный и мрачный для нее. Вы знаете, женщина как жемчуг: человеческое тепло ее животворит, а холод губит.

– У нас с Олей деловые отношения, – сказал Дубцов и почувствовал, что выглядит глупо.

– Я хочу предложить Оле перейти ко мне в студию. Мне нужны не просто красивые девочки, а очень красивые женщины.

– И что она у вас будет делать?

– Ничего. Просто ходить по студии, а богатые клиенты и клиентки будут на нее смотреть. Мне двухсот тысяч в месяц на это не жалко. Окупятся денежки.

Дубцов промолчал, а Филиппов неожиданно светло и дружески улыбнулся Оле, и она автоматически улыбнулась ему.

Филиппов перестал говорить о совхозах и колхозах и тепло заговорил о России. И в ту же секунду, когда Оля почувствовала, что он искренен, она стала относиться с симпатией и к нему, и к Серебряковой.

– Как хотите, мальчики, а вся эта грызня кончится стрельбой, – сказала с тоской Серебрякова.

«Они наши люди», – поняла Оля.

Перемену в ее настроении почуял и Дубцов. Трое из сидевших за столиком сблизились, а он остался сам по себе. Он не впервые испытывал отчужденность от людей, но сейчас это его взбесило. Почему, собственно? По какому праву его третируют? И кто? Полуидиот Филиппов? Его старуха-любовница? И девчонка, его служащая?

– Когда я делаю эскизы костюмов, – рассказывала Серебрякова Оле, – и у меня не получается, я всегда вспоминаю свою бабушку, ее руки, изуродованные работой, ее глаза, полные безграничного терпения – глаза русской женщины.

– Вы, Галина, считаете, что у женщин другой национальности и терпения нет? – спросил Дубцов.

– Я не об этом, – закурила сигарету Серебрякова, – я не о женщинах другой национальности, а о том, как я работаю. Я вспоминаю деревню, где выросла, ту простоту жизни, что даже нищету делает благородной. Я люблю простые линии и белый цвет. Я люблю сочетать белое с черным.

– В этом наше отличие от других, – бросил Дубцов, – мы признаем или белое, или черное.

– Неправда, – возразила Серебрякова, – мы признаем и то, и другое. И еще в России всегда любили красный цвет и голубой.

– Ни хрена не понимаю, – сказал Филиппов, – о чем вы спорите. Какая к черту бабушка, при чем тут цвета… О чем разговор?

– Ты смешной, Филиппов, – Серебрякова положила на его мохнатую руку свою белую и ухоженную, – выпей водки.

– И выпью. И еще как выпью! И «Цыганочку» спляшу.

«Какое убожество эти патриоты, – думал Дубцов, – деревня, бабка, водка, «Цыганочка»… Выбились в люди, богаты, нет, все равно остаются прежними. Только великой России не хватает».

Дубцов выпил коньяка.

«А ведь если все эти филипповы, серебряковы, оли, сарычевы и такие же миллионы бедных и богатых затоскуют о великой России, – они ее наверняка воссоздадут! О, унылый народ! Унылая страна, обреченная быть великой».

Простились холодно.

Дубцов довез Олю до дома, но даже не вышел из машины, бросив ей короткое «пока».

* * *

Дубцов решил проведать Леночку. Помня о предыдущей неувязке, когда застал ее с любовником, он предварительно позвонил.

– Приезжай, – глухо ответила Леночка и бросила трубку.

Ну вот, и здесь все не так, как надо. Ленке-то чего не хватает?

Она встретила его в длинном махровом халате и с распущенными волосами.

– Хочешь есть? – спросила она.

– Что? – оторопел Дубцов. Его девочка никогда прежде не проявляла заботу о своем покровителе.

– Что-что, жрать хочешь? Или чего ты хочешь?

Леночка села в кресло и бурно разрыдалась. Плачущая, она выглядела лет на четырнадцать. Дубцов опустился на одно колено возле нее и погладил по волосам. Волосы блестели под яркой люстрой и очень хорошо пахли. Валериан Сергеевич хотел вдохнуть этот аромат более глубоко, но Леночка взвизгнула: «Уйди», – и даже дрыгнула ножкой.

– Будь ты проклят, – бормотала она сквозь слезы, – я для тебя как вещь. Если тебе нужно удовлетвориться, ты приезжаешь. А если у тебя нет такого желания, ты не можешь даже мне позвонить.

– Случилось что-нибудь? – спросил Дубцов, заинтригованный таким поведением маленькой самочки.

– Да, – взвизгнула Леночка, – я, кажется, тебя полюбила.

Сначала Дубцов изумился, но потом решил, что девчонка просто испугалась потерять его. Точнее, потерять его деньги и, будучи хоть и посредственной, но актрисой, устроила спектакль.

Он прошел на кухню, поставил на газ кофейник и спокойно, но с интересом ожидал продолжения.

Всхлипывания стали тише.

Дубцов приготовил бутерброды с сыром и колбасой, достал из пакета привезенный с собой любимый Леночкин зефир в шоколаде, налил кофе и быстро заставил чашками и тарелочками журнальный столик.

Леночка сидела в кресле с ногами и внимательно наблюдала.

– Я пойду умоюсь, – шмыгнув носом, сказала она и быстренько проскользнула в ванную.

Валериан Сергеевич терпеливо ждал. Квартирка была забита барахлом до самого потолка. Ну, стереосистема – понятно, но зачем ей понадобилось два телевизора и четыре мягких кресла? Зачем на стенах висели коврики, календари и какие-то блюда, а между ними десятки фотографий поющей Леночки?

Когда в ванной перестала шуметь вода, в квартире наступила абсолютная тишина. И в этой тишине Дубцов услышал какой-то звук. Звериное чутье заставило его насторожиться, и через несколько секунд, сунув могучую руку под кровать, Дубцов извлек оттуда соседского мальчика Валерика. Бедный юноша был в одних трусах и весь сжался от холода и страха в комок.

Дубцов держал его, как котенка, двумя пальцами за тонкую шею.

– Что это такое? – спросил он у выпорхнувшей из ванной Леночки.

– Это Валерик, – тихо вымолвила девушка.

– Я же позвонил тебе… предварительно, – беззлобно, но строго сказал Дубцов, – неужели я не заслужил хоть минимального уважения? Почему я должен находить всяких мальчишек под твоей кроватью?

Леночка вдруг уперла руку в бок, бессознательно приняв позу ругающейся базарной бабы, и четко выговорила:

– Хам ты, Дубцов. Ты мне уже пять раз вот так звонил, что приедешь, и я ждала, как дура, а ты не приезжал. А теперь я еще и виновата.

Валериан Сергеевич захохотал. Отпустил мальчишку.

– Оденься, малыш, – сказал он. – Ай-ай, ты негуманна: еще немного, и мальчишка простудился бы.

Леночка молчала. Глаза ее были полны ярости. Волосы разметались. Она постоянно запахивала халат. И Дубцов почувствовал сильное вожделение. Никогда еще девчонка не возбуждала его, как сейчас.

– Садитесь, ребята, кофейку выпьем, – кивнул на столик Валериан Сергеевич, – принеси, Леночка, своему мальчику чашку кофе.

Девушка пошла на кухню одеревеневшей походкой.

– Забыл, как тебя зовут, – обратился Дубцов к юноше

– Валера.

Юноша был пропорционально, красиво сложен. Хорошенькое лицо его, даже искаженное страхом, оставалось миловидным. Он дрожал. Огромный мужчина со страшными глазами внушал ему ужас.

Дубцов прикрыл глаза, и гипнотическая мощь его взгляда уменьшилась. Победа над мальчишкой – не велика заслуга.

– Кофе будешь?

– Нет, – пролепетал Валерик.

– Тогда иди к маме.

Леночка с чашкой в руке застыла, проводив тоскливым взглядом своего юного друга.

– Ну вот, когда ты знаешь все… – начала она фразу из какого-то фильма.

– Иди ко мне, – позвал Дубцов.

Девушка стояла не двигаясь. Валериан Сергеевич взял ее за тонкую руку и неторопливо потащил к себе. Она молча сопротивлялась. Дубцов почувствовал почти наслаждение от того, что совершал насилие.

– Скотина! – сквозь зубы прошептала Леночка, поняв, что именно возбуждает хладнокровного Валериана Сергеевича.

Но опытная, несмотря на свои годы, она сама сорвала с себя халат и со словами «на, подавись» легла на кровать…

Потом она лежала и смотрела в потолок. Ее небольшое тельце жалко белело во мраке темной квартиры.

– Зачем я тебе, Дубцов, – спросила она, – я не могу понять, зачем я тебе, Дубцов?

Она резко и горячо прошептала:

– Купи себе другую.

Но Валериан Сергеевич думал в эти минуты об ином. Решающая схватка близилась, а он имел только одного союзника – деньги.