Текст книги "Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

***

– Не ожидала увидеть меня, а, Балалайка? – Абрего был на взводе, в нем боролось жгучее желание разрядить весь магазин в тупую perra, посмевшую унизить его, пускай и только по телефону. Горячая натура требовала выхода. Разумная часть его, впрочем, напоминала, что именно у этой женщины он и собирался просить помощи – и защиты.

Поколебавшись, он спрятал пистолет, сделал своим людям знак поступить так же, и нервно поправил воротник рубашки.

– Не ожидала, – Балалайка, как всегда, была невозмутима. – Что ж, все когда-то бывает впервые. О чем ты хотел поговорить, Хосе?

Абрего недовольно обернулся на людей, которые – дьявол их знает, почему – все еще оставались в комнате.

– Мы будем говорить наедине, – буркнул он.

– Нет, Хосе, – покачала головой Балалайка. – Ты пришел ко мне незваным и навязал свое общество. Но правила в своем монастыре я устанавливаю сама, и они таковы: все присутствующие останутся здесь. Говори или уходи – дело твое.

Абрего сдержался. Зная, что она была его единственным шансом на выживание, русская сука желала унизить его еще больше. Ничего, теперь, когда количество боссов Роанапура уменьшилось наполовину, все будет совсем, совсем иначе…

Он дернул головой, сел. Поморщился недовольно – ни стакана воды, ни традиционных «лошадок» с текилой, ни даже водки… Так не ведут переговоры. Но – начал.

– За последние дни неизвестные ублюдки завалили мистера Ченга и дона Ронни… Кто-то отстреливает смотрящих по Роанапуру. Предлагаю держаться вместе, чтобы не стать следующими жмуриками. Координировать действия, назначить награду за головы убийц… Тогда есть шанс выкарабкаться, найти и замочить тварей, устроивших все это, и поделить сферы влияния по-новому – пополам. Так будет намного лучше для всех, согласна?

Балалайка слушала, не перебивая, иногда покачивала головой, но звериное чутье подсказывала Абрего, что мыслями она сейчас где-то далеко.

– Что ж, – сказала она ровным голосом. – Возможно, ты и прав. Вот только ты забыл сказать, что, логически рассуждая, опасность грозит сейчас в первую очередь тебе – меня-то уже пытались пристрелить, но обломали зубы. Именно поэтому ты сейчас и просишь помощи у меня, а не наоборот, и наше возможное сотрудничество выгодно в первую очередь тебе – позиции «Отеля Москва» куда сильнее вашего жалкого картеля. А теперь я задам вопрос, Хосе: что ты можешь предложить мне такого, что я не смогла бы дать себе сама?

У Абрего крутились на языке разные интересные версии, но он сдержался. Подлая коммунистическая тварь была кругом права.

– Возможно, мы могли бы перераспределить доли в… управлении Роанапуром, – с трудом выдавил он из себя. – В твою пользу.

– Ну вот, совсем другое дело, – обрадовалась Балалайка. – Растешь на глазах, одно удовольствие смотреть. О таких условиях уже можно думать и договариваться. Но, конечно, не сейчас – время уже позднее. Рада, что мы смогли найти общий язык, но лучше мы перенесем дальнейшие обсуждения на более поздний срок. Завтра? Через пару дней?

– Какого дьявола, puta! – Абрего вскочил на ноги, загородив окно и нашаривая за спиной оружие. – Я делаю тебе предложение, иду на все уступки – а ты прогоняешь меня, точно нашкодившего щенка! Ты забыла с кем имеешь дело, и кто стоит за моей…

Окно за ним тоненько звякнуло, пропуская пулю. Грудь колумбийца вздыбилась, взорвалась густым красным фонтаном – пуля прошла навылет и, чудом не задев никого, увязла в противоположной стене. Абрего шатнуло вперед, но он устоял, скрюченными руками, на которых набухли вены, ухватившись за столешницу. Безупречный костюм цвета сливочного мороженого был покрыт россыпью красных точек, посиневшие губы что-то шептали, выпученные глаза уставились внутрь себя.

Быстрее всех на происходящее среагировал Сержант – прыжком, который сделал бы честь и Майку Пауэллу, он преодолел расстояние от двери до стола и повалил Балалайку на пол, накрыв своим телом. Второй выстрел пришелся как раз в то место, где она только что сидела, третий – ближе к двери, пристрелочный. Догадливый Ружичка скатился с диванчика, подхватив под руки обеих девчонок, поразительно тихо для своей комплекции лежал под столом невозмутимый Датч, бестолково попрятались за мебель подручные Абрего, выставив вверх пистолеты, словно носы породистых гончих.

Колумбиец продолжал стоять. Так бывает – ударит в дерево молния, выжжет его сердцевину, обуглит корни, но могучий ствол не сдается, цепляя ветвями облака, и постепенно умирая. Пройдет неделя – листва опадет, дерево почернеет, и любой, проходя мимо, скажет: «ну все, не жилец». Но пока лесной великан еще держится, пытаясь нагнать уходящую жизнь, пытаясь выжать из последних утекающих секунд все, что можно.

Безмолвное тело рухнуло на пол, и стало очень тихо, только за закрытой по-прежнему дверью тревожно перекликались люди.

– Борис, можешь с меня слезть, – прошипела Балалайка.

– Не дождешься, – тихо ответил Сержант. Чрезвычайная ситуация обостряла все чувства. – Когда еще представится такая возможность?

– Я не собираюсь делать глупости, – женщина нахмурилась. – Нужно позвонить.

– А подождать это никак не может? – поинтересовался Сержант, напряженно прислушиваясь, что происходит на улице. Там, как и следовало ожидать, не было слышно ничего, но вестись на это не следовало. Если это был тот, о котором говорил покойный ныне Абрего, к его квалификации следовало отнестись с уважением.

– Совершенно точно – нет.

Сержант вздохнул и перекатился набок. Немного помятая Балалайка поправила задравшуюся юбку, набрала короткий мобильный номер, подождала, кусая накрашенные губы, и, когда на той стороне приняли вызов, произнесла всего два слова:

– Прекратить огонь.

***

– Не вижу, почему мне следует отчитываться перед вами, – холодно произнесла женщина с обожженным лицом. – Но да, он работал по моему заказу. Мне нужно было покончить с этим идиотским многовластием, этой чудовищной семибоярщиной – и я это сделала. С этого момента Роанапур находится под полным контролем «Отеля Москва».

Сержант покачал головой. События сменяли друг друга слишком быстро даже для него.

– Не могу понять, – снова влез Ружичка. Никто не стал его останавливать – надоело, да и бесполезно. – На вас ведь, дорогой товарищ Балалайка, тоже покушались, разве нет?

– Покушались, если ты помнишь, Александр, как раз на тебя, – женщина усмехнулась, трезво и холодно. – Я в тот момент была далеко, на похоронах Ченга. Идеальное прикрытие… и идеальное алиби. Вот только этот кретин Абрего чуть все не испортил. Видишь ли, стрелок не знал, чей заказ он выполняет – поэтому, увидев, что мы с колумбийцем встретились, решил убить двух зайцев сразу – реабилитироваться после той неудачи в складском районе. И у него даже чуть было не получилось.

На минуту воцарилась тишина. Люди Абрего покинули помещение, ошарашенные и задумчивые. К утру по меньшей мере половина из них дезертирует из рядов картеля.

– И что теперь? – Ружичка выглядел серьезным. Непривычно, траурно серьезным. – Не в смысле – с Роанапуром, тут все понятно, вы его подомнете, не без труда, наверное, но неизбежно. Остальные синдикаты обезглавлены, дезориентированы, и если действовать быстро – а вы наверняка так и будете действовать – будут приведены к покорности. Нет, я про другое – что делать с этим… с убийцей? Он ведь теперь в курсе, кто заказчик – а ваш план как раз и строился на том, что окружающие будут убеждены, будто стрелок охотился на всех боссов без исключения.

– О нем позаботятся, – уронила Балалайка. – И очень скоро.

Парень шумно выдохнул, саданул рукой по колену и вскочил.

– Как же меня это задолбало! – вспышка раздражения, даже гнева, была такой неожиданной, что все вздрогнули. – Чем дольше я смотрю на вас, мои дорогие друзья, тем больше мне кажется, что я тут – единственный взрослый, а всем окружающим – максимум по тринадцать лет!

Сержант от неожиданности закашлялся.

– Поясни, – тихо сказала Балалайка. Синие глаза были бесстрастны.

– На каждом шагу, куда ни повернись – кругом насилие и смерть. Все режут друг другу глотки, ни на секунду не задумываясь об альтернативе. – Ружичка замер посреди комнаты, растопырив руки, эдакий живой перебинтованный крест. – Возможно, кто-то не заметил, но я, выполнив все задания, которые вы тут так долго перечисляли, находя, доставляя, нейтрализуя и спасая, не тронул пальцем ни единого человека. Понимаете? Везде, где вы – и многие другие – начали бы садить из пулеметов, я обходился добрым словом и острой шуткой. И ситуация разрешалась! Я поступал так и знаю, что это правда: говорить и договариваться – всегда лучше, чем ручьями лить свою и чужую кровь.

– С такими способностями, как у тебя, парень, как-то неловко говорить о «добром слове и острой шутке», – хмыкнул Сержант. – Не у всех есть возможность ворочать стотонными каменными плитами и устраивать светопреставления на морях, уж извини.

– С такими способностями, как у меня, вы бы уже три раза взорвали планету, – парировал парень. – А потом еще и Солнечную систему до кучи. Ваши методы устарели еще до начала Троянской войны, обезумевшие вы милитаристы, насилие никогда не может служить приемлемым выходом! Вот вы сейчас собираетесь уничтожить собственноручно нанятого стрелка – но ведь он мастер своего дела, и сколько ваших собственных людей погибнет в ходе ликвидации? И все для того, чтобы сохранить в тайне этот план. Ах, подождите – есть одна сложность: мы ведь теперь тоже о нем знаем. Что делать, получается, нужно будет и нас тоже – того-этого? Не знаю, как это у вас выйдет, но пускай. Но есть еще Датч, старый и надежный деловой партнер, я уже не говорю про Реви, которая вас чуть ли не сестрой считает – что делать с ними?

Он перевел дух.

– Насилие неспособно решить ни одной проблемы, оно порождает лишь само себя, и эта цепь, эта бесконечная цепь все тянется и тянется, подминая под себя все больше и больше людей, пожирая целые страны и континенты, и оставляет за собой только кровь и пепел, боль и смерть… Если, конечно, не попытаться разорвать ее. Уничтожить хотя бы несколько звеньев. Вырваться из порочного круга.

– Предложи вариант, – одними губами выговорила Балалайка. Вся ее холодная ирония куда-то подевалась, лицо побелело. В голове с чудовищной скоростью мелькали и сменялись картины, которых она никогда раньше не видела, картины не из ее памяти, хотя и ей тоже было что вспомнить, но это… это было чем-то совсем иным.

Пожилой мужчина с неподвижным лицом стоит у обгоревшего автобусного остова, держа в руках измазанный чем-то вязким детский рюкзачок.

Девушка лет двадцати пяти с огромными глазами, в которых навсегда застыл страх, пригибаясь, короткими шажками отступает к погребу – дома уже нет, от дома осталась неаккуратная груда беленой глины и дранки.

Трехлетний пацаненок неуклюже бежит по берегу речки, в маленьких ручках – пляжные шлепанцы, за его спиной, в воде, вспухает пенный столб от прямого попадания артиллерийского снаряда.

Длинное щупальце маслянистого химического пламени из огнемета дотягивается до ее лица, кожа идет пузырями, потом высыхает и обугливается с неприятным потрескиванием, словно на сковородке жарится бекон.

Нет, это последнее было уже ее.

– Хорошо, – Балалайка едва протолкнула слова сквозь непослушные, сведенные судорогой мышцы. – Допустим, я тебя услышала. Укажи решение. Не надо глобальных планов, не замахивайся на вселенские проблемы. Скажи хотя бы, что делать в этом конкретном случае – как поступить с Вайтхенером?

– Да отпустить, конечно, живым и невредимым, – мгновенно откликнулся Ружичка. Он снова выглядел почти нормально. – Нет ни единого довода в пользу его смерти, это приведет лишь к новому витку насилия, а болтать он и так не станет – зачем, оно ему совершенно невыгодно. Наконец, этот вариант повышает вероятность того, что и мы тоже останемся живы, а мне такой исход почему-то крайне симпатичен.

Балалайка долго молчала – секунд сорок. Потом бесцеремонно вытащила у Сержанта рацию, перекинула тангенту и ровным тоном сказала:

– Отбой, возвращайтесь.

***

Тхирасак Поу сидел на лавочке неподалеку от штаб-квартиры «Отеля Москва» и злобно глядел в небо. Ожидание казалось бесконечным и утомительным, но это было лучшее, что он мог сделать, пока все не решится само собой. Он направил одного фаранг убить другого, тем самым предоставив самому себе возможность выйти из непростой ситуации, не замарав руки – что может быть лучше? Будда ласково улыбался ему с противоположной стороны улицы.

Но внутренний зверь был не согласен, он желал бы вбежать во вращающуюся стеклянную дверь, добраться до верхнего этажа с любимым автоматическим дробовиком наперевес и устроить там кровавую баню. Умом Тхирасак Поу понимал изящность и оправданность принятого решения, но подсознание жаждало насилия.

Наверное, он был плохим буддистом.

Сверху донесся выстрел, другой, третий – и звон разбитого стекла. Таец напрягся, толстое лицо застыло, то ли намереваясь растянуться в довольной улыбке, то ли сжаться в выражении гнева. Три выстрела выглядели как многообещающее начало, но оно не получило продолжения.

Так прошла еще четверть часа. Тхирасак Поу не мог поверить своим глазам – из дома напротив вышел тот самый немецкий фаранг, Вайт Хенер – живой и невредимый, с всегдашней черной сумкой в руке. Выражение его лица было неописуемо, но шаг, как и прежде, размашист и тверд. И он уходил, не бежал, не скрывался от погони, отстреливаясь и хромая – спокойно уходил. Он миновал скамейку с оцепеневшим тайцем и повернул за угол.

Ну уж нет, Тхирасак Поу не для того все это затеял, чтобы сейчас просто так отступить. Он скользнул за ним – куда и девалась медлительность и неуклюжесть – на ходу вытаскивая из-под рубахи пистолет. Если Балалайка и остальные мертвы, а так вполне могло случиться, осталось только пристрелить последнего свидетеля и воспользоваться плодами своего неторопливого, предусмотрительного разума. Он был уже в десяти шагах от неторопливо идущего Вайта Хенера, семи, трех – что ж, пора…

Затвор предательски щелкнул, и фаранг внезапно, каким-то изящным, танцевальным па, развернулся. Сумка полетела на землю, а в руках у него обнаружился блестящий длинноносый пистолет. Вытянутое глушителем дуло мрачно уставилось толстяку прямо в грудь.

Тхирасак Поу завизжал отчаянным тонким голосом, и принялся стрелять.

***

Глава 26, где все заканчивается, и, возможно, кое-что начинается

– Ты это предвидел, что ли? – задумчиво спросила Алиса, когда они уже ехали домой – Балалайка любезно предоставила машину. – Этот немецкий дядька, Вайтхенер, который на нас уже давно точил зубы, и жирный обиженный таец – они просто поубивали друг друга в двух шагах от нас. Сразу после того, как ты сказал, что немца нужно отпустить, и Балалайка послушалась. Как ты знал, что все так и будет? Как ты учуял?

Близилась полночь, проносившаяся мимо ночная земля была молчалива и печальна. Покинув владения непривычно тихой Балалайки, ребята распрощались с командой «Черной лагуны». Здоровенный, но – по лицу видно – уставший до чертиков Датч ничего такого не сказал, просто схватил Ружичку за плечи, несколько секунд смотрел в его отчего-то напряженное, небритое лицо, потом хлопнул по спине и рассмеялся.

– Этот парень – что-то особенное! Только по его милости можно на ровном месте вляпаться в смертельно опасную передрягу – и выпутаться из нее спустя полчаса, не получив ни царапины, да еще и с изрядной прибылью. Редкое умение, берегите его!

Бенни прощался с Мику куда эмоциональнее, он, кажется, до сих пор не осознал, как близко был к тому, чтобы не увидеть девушку по эту сторону Стикса больше никогда. Лена с Роком мялись, искоса поглядывая друг на друга, но все в конце концов обошлось хорошо – Рок набрался наглости и все-таки поцеловал девушку в щечку. Та, по своему обыкновению, покраснела как маков цвет, но поцелуй вернула, разошлись довольными, с мечтательным блеском в глазах.

Все еще недееспособную Реви Датч подхватил на руки, и она в таком виде «дала пять» всем присутствующим, пожала руку Алисе, а Ружичке – как давным-давно, пять дней назад – снова показала пальцами «викторию». Решили не обниматься – к чему обнимания среди боевых товарищей?

Славя демонстративно улыбалась всем, но жать руки, целовать и так далее не стала – Датч был этим, такое впечатление, несколько разочарован.

Машина ревела, оставляя позади высохшие асфальтовые заплаты. Роанапур, город в заливе, укладывался спать, не подозревая о решениях, которые были приняты в высоком здании «Отеля Москва». О словах, которые были произнесены и, возможно, попали на благодатную почву и пустили корни в чьих-то головах. Хотя бы так.

– Саш? – Алиса обеспокоенно прислонилась к его горячему сухому лбу. Температура… но это ерунда. И не такие трудности переживали – главное, что все живы, и все уже закончилось.

– Зло и насилие нестойки и распадаются сами по себе, как только в них пропадает необходимость, – с минуту помолчав, ответил Ружичка. Он, похоже, до сих пор витал где-то в облаках, с момента своей внезапной вспышки там, в «Отеле». – Но теперь есть надежда, что Балалайка сообразит то, что я так старательно пытался ей сказать. Она сама и была главным источником смертей и хаоса в Роанапуре – и стоит только прийти в себя и обратиться к другим средствам убеждения – город из криминальной столицы превратится в обыкновенную портовую провинцию, не слишком законную, но куда более безопасную и управляемую.

Надежда слабенькая, конечно. Но иногда это все, что у нас есть.

– Ну, а если вдруг что – мы можем ведь и повторно наведаться к ней, ведь так? – напомнила Алиса. Парень только грустно улыбнулся.

Домик бабушки Бутракхам, утопающий в темном саду, встретил их тишиной и ароматом орхидей и лотоса, смешанным с запахом давно приготовленной и как следует остывшей еды.

– Наконец-то дома! – Алиса плюхнулась на кровать, блаженно раскинув руки и ноги. В соседней комнате шумно и радостно пререкались по поводу спальных мест Мику и Лена, а Славя привычно пыталась их разнять. – Я собираюсь дрыхнуть не меньше шестнадцати часов, и горе тому, кто меня разбудит!

У Ружички что-то случилось с лицом, словно оно было ему велико, и никак не подходило, обвисало.

– Алис, девчонки, – сказал он внезапно чужим голосом. – Подойдите, пожалуйста, сюда, у нас с вами еще несколько дел, которые нужно закончить.

– Очередная страшная тайна из «Совенка», – хмыкнула Алиса, усаживаясь на кровати. – Ладно, давай уже, а то хочется прикрыть глаза минут так на шестьсот.

Девушки заняли свои места. Ружичка вытер губы тыльной стороной ладони.

– Я ведь, когда три дня назад возвращался сюда после второго нашего успешного задания – помните, с учебной гранатой… а, не помните, я же там один был… словом, когда вы тут устроили вечеринку с Датчем, Реви и прочими – я же тогда с получки купил вам всем подарки. Но вручить их прямо в тот же день не получилось, наутро мы рванули на катер искать сокровища, а потом снова как-то все завертелось – так они тут и пролежали. В общем, похоже, нужное время настало только сейчас.

Он пошарил под кроватью и вытащил не особенно и большой мешок. Залез внутрь рукой вслепую.

– Брал, честно скажу, не сильно заморачиваясь, руководствовался сугубо рабоче-крестьянской смекалкой и мощным принципом «нравится». Хотя, если подумать, определенный смысл они с тех пор приобрели – безо всякого моего участия, правда.

Он растопырил ладонь. На ней лежала огромная морская раковина, переливающаяся всеми цветами радуги. А еще точнее, этими цветами переливался лежащий внутри изумруд.

– Ленка… мы с тобой глубоко ныряли, и не всегда то, что находили внизу, в темноте, нам нравилось. Но разве это повод останавливаться? Держи – камешек, я думаю, отлично будет смотреться под твои глаза.

Глаза девушки, робко принявшей в руки раковину, сияли куда ярче изумруда.

– Мику… – Ружичка держал дивный цветок нежного светлого оттенка, странным образом напоминавшим цвет глаз девушки. – Мы пели разные песни на разных языках – но всегда понимали друг друга. Это волшебный лотос, который никогда не увядает, точно так же, как не может завянуть наша дружба… и ты.

– Я… я очень люблю цветы… – прошептала Мику. – Но мне их никогда не дарили, спасибо тебе, Сашка…

– Славя… – коробочка была больше и массивнее, по краям шла тонкая резьба, а внутри… – ты не любишь мясо, но обожаешь сладкое, я запомнил. Это буа лои – рисовые шарики в кокосовом молоке – национальное тайское лакомство. Они сладкие, нежные и чуть-чуть, самую малость, солоноватые. Точно как слезы – тебе должно понравиться.

– Что случилось с тем человеком, который предлагал заботиться только о себе? – тихо спросила Славя. – Когда ты был настоящим, тогда – или теперь?

Ружичка опустил глаза.

– Алиска… в старом Сиаме, говорят, делали отличное серебро с травлением. Пришлось побегать, но этой штуке точно больше ста пятидесяти лет, а возможно, и больше двухсот. В любом случае, нам с тобой придется выпить эту чашу до дна.

Алиса уставилась на высокий кубок, который, казалось, излучал мягкое серебристое свечение. На стенках вились и сплетались узоры, напоминающие не то растения, не то замысловатый геометрический код, а может, древние письмена, вспыхивающие и гаснущие в неверном сумеречном освещении – тайны древнего Таиланда были для нее тайной за семью печатями.

– Спасибо… – растерянно пробормотала она. – Мы… я… как-то не подумала тебе ничего такого подарить.

– Да у меня-то подарок уже есть, – пояснил парень. – Лисапет уже в наличии, а я очень давно его хотел. Датч молодчина, не забыл упаковать на крышу машинки, а ребятушки балалайкины тоже не сплоховали, перегрузили. Так что я таперича обратно с подарком, и как раз здесь все отлично.

– А с чем тогда «не-отлично»? – вопрос Мику должен был прозвучать шутливо, несерьезно, но что-то сорвалось. Слова повисли в воздухе, тревожа и мешая. Ружичка устало потер глаза.

– Пару дней назад мне снился сон… Я его даже не вспомню сейчас, знаю только, что проснулся с ощущением того, что едва не совершил какую-то ужасную ошибку, за последствия которой мог бы потом еще долго расплачиваться. И на душе было такое смешанное чувство – тяжесть от того, что чуть было не совершил, и облегчение оттого, что все обошлось.

Он посмотрел пустым взглядом перед собой.

– Это была та ночь, когда я изменил тебе, Аля. Сон оказался ложным.

Мику с Леной переглянулись ошеломленно, наивные души. Алиса вспыхнула, как лампа в комнате для проявки фотографий. Славя вздохнула – долго, укоризненно.

– Разве обязательно было снова все это пере…

– Обязательно, – отрезал парень. В голосе его не было злости или гнева, но там было кое-что похуже – плотная, могильная уверенность в собственной правоте, и еще тупое упрямство локомотива, который прет вперед, не считаясь с препятствиями – такова его нечеловеческая, машинная сила. – Можно долго молчать, и застенчиво улыбаться, и читать стихи на закате, но это ни на шаг не приближает нас к решению проблемы.

– Проблемы? – тихо сказала Славя, но ее не услышали.

– За всей этой внешней мишурой, и всей этой важностью нашей секретной миссии, и всеми этими прекрасными новыми способностями, я как-то проглядел и перестал замечать главное. Тебя, меня – нас. Я забыл, что такое друзья, как можно с ними поступать, и как – нет. Я… видел цель и считал, что к ней нужно дойти любыми средствами, а остальное приложится само собой. Я потерял путь. Я ошибался.

– Саш, я тебя не обвиняю, – покачала головой Алиса. – То, что случилось, оно, ну…

– Я взрослый человек, – прервал ее Ружичка. – И в состоянии обвинить себя сам, когда вижу, что облажался. Но я конструктивен, и способен не только посыпать голову пеплом, но и наметить и осуществить решение проблемы имеющимися средствами. В общем, мне придется уйти.

– Что? – Лена очнулась первой, убаюканная покаянными речами. – Как уйти? Куда уйти?

– Мне снятся сны, – парень выглядел очень усталым, слова падали тяжелыми солеными каплями. – Где я на войне. По-прежнему там, у себя – дома. Где я нужен, где меня ждут, где просят прийти – и не могут дождаться. Там остались дорогие мне люди, и они сейчас страдают. Там… там сейчас очень плохо. Я долго не мог понять, что означают все эти видения, но все оказалось очень просто. Я должен вернуться.

– Должен, значит? – перемена, произошедшая с Алисой, была разительной. – А здесь ты, получается, не нужен? Здесь твоя помощь не требуется? Дорогих тебе людей не проживает?

– Ты говорил, что никогда не сможешь оставить… нас. – Славя медленно покачала головой.

– Девчонки… – Ружичка помотал отяжелевшей головой, но держал ее высоко. – Вы думаете, для меня это просто? Думаете, у меня не рвется сейчас душа, не болит сердце? Я не могу вас бросить… но должен это сделать, потому что логика – жестокая тварь, а она говорит, что ваши шансы на выживание без меня куда выше, чем… чем тех, кто остался там. На войне.

– Какая вообще война, о чем ты? – Мику старалась быть разумной. – Я не очень-то слежу за новостями, но ведь говорят, что… словом, у вас там заключили перемирие, войны больше нет, все потихоньку налаживается…

– Ага, конечно, – парень согласно покивал головой, но застывшая усмешка говорила обратное. – Мирный процесс идет вовсю, в отдельные дни люди гибнут десятками. Знаете, чем сейчас пахнет летняя степь? Нет, не травами, не пыльными иссушенными листьями, не коровьим пометом и не пряной цветочной пыльцой, на которую у меня аллергия. Она пахнет огнем, нагретой сталью и сгоревшим топливом, и черные следы танков, пересекающие выжженные просторы, выглядят математическими знаками равенства.

И никому уже не нужны аргументы за и против, все слова давно сказаны, и ту ненависть, которая сейчас живет в людях, не исцелить никакими словами политиков в красивых костюмах. Все готово: заправлены пулеметные ленты, топливо переливается через края баков, а аптечки доверху забиты кровоостанавливающим и обеззараживающим. И если не вмешаться, через несколько дней мясорубка заработает в полную силу. А то и случится что похуже.

Он говорил, и перед глазами возникали горячие блекло-желтые степи, наполненные стрекотом кузнечиков, шорохом ветра и тяжелым грохотом бронетехники, выходящей на позиции. Раскаленный шар солнца сверху обрушивал потоки жары на сухие поля, по которым двигались редкие цепи пехоты.

– Мы отправимся с тобой, – решила Алиса. – Сегодня, сейчас – чем не решение. Что нам тут, вечно куковать? Пошалили – и будет, пора сменить обстановку.

– Нет. То есть поначалу все, конечно, будет – лучше не бывает, как мечталось, но потом приступы начнутся по новой, и я снова потеряю контроль, и… нет, такого не должно случиться, одного раза мне хватило с избытком, это было… очень странно. Да и не хочу устраивать из родного города испытательный полигон для наших способностей – будто мало ему еще досталось…

Ружичка тряхнул головой, отбрасывая воспоминания.

– Аля, девчонки – не будем затягивать этот неудобный момент. Решение принято, обжалованию не подлежит, на дорожку мы уже посидели, так что готов услышать только какое-нибудь толковое прощальное напутствие – и все.

– Люблю…

Слово упало в пустоту, его никто не подхватил и не ответил, и было даже непонятно, само оно сорвалось с чьих-то губ, или это было искусной иллюзией.

Ружичка поднялся, зачем-то поглядел на часы, глубоко выдохнул и попытался улыбнуться, но выходило плохо, и он оставил попытки.

– Наше бесконечное лето закончилось, девчонки, – сказал он просто. – Надеюсь, увидимся. Надеюсь, вы меня поймете.

И исчез. Воздух с шорохом заполнил освободившееся пространство, Алисе показалось – или не показалось? – что по комнате разнесся слабый лекарственный запах.

– Черт! – девушка вскочила, сжимая кулаки. – Как он мог! Как так вообще можно! Мы же… Я же… Он… Дурак!

Она чувствовала себя обманутой.

Лена сидела молча, вертя в руках подаренную раковину, Мику растерянно хлопала глазами, Славя каким-то дерганым движением провела ладонью по щеке и отвернулась, с преувеличенным вниманием рассматривая едва видневшийся за темным окном сад.

Щелкнуло и зашипело, включившись, радио на стене. Девушки разом вздрогнули, но это была всего лишь музыка. Всегдашняя музыка, она сопровождала их, кажется, все время и звучала даже теперь, когда путешествие подошло к концу. Еле слышно подыгрывала гитара, и чей-то негромкий голос проговаривал, не вполне следуя ритму, простые, незамысловатые строки.

Три недели воевал

Против собственной души,

Три недели пропадал

В зачарованной глуши.

Три недели сочинял

Непридуманный рассказ

Про капризную судьбу,

Да про каждого из нас.

Загадал, что будет дождь,

И тогда ты все поймешь,

Только в небе пустота,

Глухота да маета.

Переделанная жизнь,

Переписанный куплет,

Все по полкам разложил —

Счастье есть, а смысла нет.

Алиса бессильно опустилась на кровать – ноги не держали, нос, кажется, распух и то и дело грозил потечь, в глазах по непонятным причинам все двоилось и щипало, словно в них попали теплые морские брызги. Вспомнились его спокойное лицо, когда Ружичка, не сомневаясь ни секунды, шагнул навстречу пулям рейдеров, чтобы закрыть, чтобы отвести опасность от своих; и то, как он иногда начинал прихрамывать в минуты волнения и, забываясь, морщиться; и задавленная глубокая боль в глазах, когда он рассказывал об аде, в который превратилась родная земля.

Наверное, все же что-то было в этой его непреклонной убежденности, в отчаянной вере в то, что брошенным, умирающим, одураченным людям еще можно помочь, не убивая, спасти, не раня. Что-то, что заставило его отказывающий мозг сделать так, что человеческая мысль и надежда оказались сильнее слепой жажды разрушения, черной тучей закрывшей горизонт. Что-то было в этом, простое и мощное, то, чего она не умела и не могла понять.

И никогда уже она не услышит его насмешливого голоса… Сердце пропустило удар один раз, другой – что это было, неужели та самая, многажды описанная поэтами любовь? Истинная, горячая, настоящая? Если да, то она не хотела ее, не хотела такую. Почему все получилось, почему вышло именно так – и что им, четырем растерянным дурочкам, теперь делать?

Не было ответа.

Послышался негромкий хлопок, уши слегка заложило. Кто-то сдавленно ахнул. Алиса обернулась.

Посреди комнаты стоял, по своему обыкновению, ухмыляясь, Ружичка. Вот только Алиса его едва узнала. На голове больше не было смешной марлевой повязки, в коротко остриженных волосах поблескивала седина, с правого виска спускался длинный изогнутый рубец, а кожа была покрыта темным загаром – не от солярия или морского отдыха, а такого, какой бывает, если много времени проводишь в поле за работой. Сильные, жилистые руки, разведенные в стороны, как бы обнимая, были перечеркнуты белой паутиной шрамов, словно стрелками на полевой карте, указывающими направление удара. Но это был он.