Текст книги "Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще.» Самураи, понятно, парни понимающие, грех им не верить, но что-то моя жизнь пока мало походила на безупречность – а о грядущем успехе не хотелось таким манером даже задумываться.

Дальше нашу беседу вынужденно прервали – в палату ворвалась расхристанная необъятная женщина в развевающемся халате – это приехала мама к еще одному раненому, на этот раз из уродов, взятому в плен уже нами. А теперь успешно лечащемуся бок о бок с остальными ранеными на общих основаниях.

– Сыночку! – завопила она с порога, сразу ринувшись к замотанному в бинты парню на крайней койке. – Да что ж тут такое делается! Да на кого ж ты меня покидаешь! Да ты ж слова плохого в жизни никому не сказал! Да он же, – она повернулась к нам, словно мы были аудиторией ее выступления, зрителями, восхищенными удачной актерской импровизацией, – он же не со зла сюда поехал родину защищать, далась ему эта родина, будь она проклята! Ему ж пообещали тут участок после войны, на хорошей земле – вот он остепениться и решил, хотел заслужить! Кто ж знал, что тут такое творится!

Доктор стоял с каменным лицом и молча курил, я, наверное, тоже реагировал не совсем так, как ожидала толстая женщина, поэтому довольно быстро она выбежала из палаты, и с обещанием дойти в скором времени хоть до президента, хоть до кого с вопросом – почему отважных воинов так плохо защищают, что они попадают в плен к кровавым сепаратистским упырям – наконец, затихла в отдалении.

– Видал? – доктор расслаблено выдыхал колечками дым, но глаза, несмотря на шутливый тон, у него были серьезные.

– А то, – подтвердил я. – Седьмой век нашей эры, император Ираклий, фемная реформа, солдаты получали плату захваченными землями вместо денег. Полторы тысячи лет прошло, а ничего не поменялось. Участок он сюда приехал заслуживать, за военную доблесть и подвиги. Никакой идеологии или, боже упаси, патриотизма, чисто материальный интерес. И замечательная любящая мама тоже в этом ничего такого не видит, нет.

– Я даже про другое хотел сказать, – заметил доктор. – У нее основной вопрос к ее дорогому президенту: почему так плохо защищают наших сыночков? Не требование немедленно прекратить войну, не желание забрать сына домой и никуда больше не отпускать – а вот это. Больше оружия, лучше бронежилеты – и пусть хоть обвоюются. Наглухо отбит материнский инстинкт, срезан под корень буквально. Что ж с этими людьми делали, чем кололи, что добились такого эффекта, меня, как медика, остро волнует этот вопрос. Ты вот помнишь, к примеру, когда на войну уходил из дома, тебя твои – не знаю, родители, жена – как отпускали?

– Девушка, – коротко сообщил я. – Теперь уже бывшая. Плохо отпускала. Плохо.

***

– Никуда ты не пойдешь, – отрезала Дашка и сунула в толстую стеклянную пепельницу недокуренную сигарету. Обычно она не курила, это так, баловство – только по серьезным случаям. Наверное, сегодня как раз такой. – Понял, что я говорю? Приговор окончательный, обсуждению не подлежит. А не пойдешь ты потому, что я тебя не отпущу.

Люблю такие смелые утверждения. Полный эффект того, что мне снова тринадцать лет, и родители обрисовывают перспективы похода на школьную дискотеку под «Продиджи» и «Руки вверх!». И, может, редкие кислотные сэмплы из ReBirth, если ди-джей окажется по-настоящему продвинутым.

– Дашка, я хотел бы напомнить, что ты мне не мама и тем более не папа, – вкрадчиво сообщил я, глядя в рюкзак. – Мы что, переселились во времена военного коммунизма? Что за диктат пролетариата, откуда такая категоричность?

Что брать с собой в турпоездку или поход, я знал наизусть, шесть лет стажа все-таки. А что берут с собой, отправляясь на войну? Носки, трусы, предметы гигиены – это понятно, а еще что? Позвоните на короткий номер и подскажите верный ответ нашему герою, не дайте помереть идиотом.

– Я. Тебе. Не чужой. Человек, – отчеканила Дашка, упирая руки в бока. Не чужой, это правда, скоро будет год, как вместе живем. А будет ли? Наверное, ей хочется уже и официального статуса, и квартиру свою, а не съемную, липкую от застарелой грязи, халупу в древней пятиэтажке со скандальной родственницей-хозяйкой… Своих детей, в конце концов. А чего хочется мне? Я пока не понял.

Друг друга мы с ней знали давным-давно – еще с универа, я тогда был на втором курсе, а она на первом. Проблема плотного общения с противоположным полом стояла как никогда остро, а особыми успехами в этом важном вопросе я похвастать не мог, отчего день ото дня становился еще более замкнутым, чем обычно. Легко догадаться, что ситуацию это не улучшало никак.

Все изменилось, когда одним зимним утром в битком набитом автобусе незнакомая девушка, прижатая к моему сидению мрачным людским потоком, улыбнулась, сдула со лба челку и сказала: «Слушай, ты не будешь против, если я сейчас присяду к тебе на руки? И мне ехать будет удобнее, и ты, я думаю, порадуешься».

Я, натурально, оказался не против, и буквально через минуту уже познакомился с Дашкой, будто знал ее полжизни. Она приехала из маленького приморского городка, и у нас пока только осваивалась – правда, делала это со свойственной провинциалкам деловой хваткой. Очень скоро оказалось, что она отлично знает, что сказать официанту в кафе, чтобы он обслужил побыстрее, как подойти к завкафедры, чтобы пересдать особенно сложный зачет, да и вообще найти кого-нибудь, чтобы написать за нее курсовую, потому что – если так можно, то почему бы и нет?

В общем, мы начали встречаться. Справедливости ради, почти такие же отношения Дашка поддерживала еще минимум с двумя парнями, да и в родном городке у нее вроде бы кто-то оставался. Многопользовательский интерфейс и общая живость характера творили чудеса. Ревновал ли я? Дико, но выхода было не видно – либо так, либо никак. А «никак» уже не получалось – к этому моменту жизни без нее я уже не представлял.

Ну, вы все знаете – первая женщина все равно что приковывает к себе железными цепями, оторваться можно, только очень больно. Дашка это понимала и без смущения пользовалась.

Впрочем, и отрываться-то не хотелось, потому что вместе нам было интересно – я много знал и умел рассказывать, а она любила слушать, так что в компании друг друга мы проводили, пожалуй большую часть своего свободного времени. Походы в кино и рестораны, поездки на море, в ее родной городок, знакомство с мамой – доброй толстой тетенькой, больше всего на свете любившей свою дочу, цветы в горшках на подоконнике, да еще печь пирожки с вишнями – стали логичным продолжением.

И при всем при этом она категорически отказывалась считать себя моей девушкой, заявляя, что ей нужна полная свобода в принятии любого решения, и я, кстати, тоже совершенно волен завести себе еще кого-нибудь, какую-нибудь глупую первокурсницу, она совершенно не против. Беда в том, что первокурсница мне была не нужна. Нужна была только она. А она всегда уходила. Всегда.

Я писал Дашке стихи и посвящал песни – даже чужие, даже те, что я никогда не смог бы написать сам. Она улыбалась и возвращала это мне – редкими поцелуями, пахнущими вином, и объятиями со вкусом сладкого клубничного торта. Наверное, именно это называют любовной манией. Впрочем, мне было все равно, я читал и перечитывал чьи-то странные стихи без рифмы, непонятным образом хранящие то, что описывало меня и ее, нас двоих, без остатка:

Твой рот, твой голос, твой каждый волос – я голодаю без них,

И по улицам я бреду, несытый и молчаливый,

Мне не поддержка хлеб, меня подавляет рассвет,

Ищу я звучание шагов твоих в течении каждого дня.

Твоего скользящего смеха звук – я голоден без него,

Без рук твоих цвета бушующих зрелых хлебов;

Без бледного камня твоих ногтей – я голоден без него,

Я мечтаю о коже твоей – она как нетронутый миндаль.

Я выпил бы каждый видимый луч палящей твоей красоты,

Нос, царствующий на этом высокомерном лице,

И эту неуловимую тень легких твоих ресниц.

Изголодавшийся, я прихожу, и в сумерках я ищу

Твой запах, твой след, горячее сердце твое

И нюхаю воздух, как пума в пустынном Китратуэ.

Через месяц после выпуска – я к тому времени уже год как работал на двух работах, ее стиль жизни не предполагал экономии – Дашка неожиданно исчезла. И из моей жизни, и, насколько удалось выяснить, из города. Телефон молчал, в социальных сетях она не появлялась, общие друзья отводили глаза. Сердце болело, будто из него вырвали кусок, словно выдернули из челюсти здоровый зуб – тягуче и тупо. Работа валилась из рук, да и плевать на нее было – зачем вообще нужны деньги, если не с кем разделить самого себя? Мне очень, очень не хватало этой задиристой кареглазой девушки, одновременно расчетливой и наивной, отзывчивой и распутной.

Так прошло три года. Жизнь вошла в колею, работа больше не доставляла отвращения, на ней вполне очевидно уже намечались определенные романтические интересы. И Дашка появилась снова, заметно повзрослевшая и погрустневшая, с каким-то мудрым отблеском в шкодливых глазах. Сказала, не вдаваясь в подробности, что гостила у знакомых в Австрии, а теперь вернулась на родину, и больше уезжать не планирует. Ну, понятно все, в общем.

И она была уже не против стать моей девушкой официально. Наоборот – всячески намекала и приветствовала. Поэтому уже через полгода мы стали жить вместе.

В народе это называется «запасной аэродром». Последний вариант, на самый крайний случай, после того, как отпали и исчезли остальные, более перспективные. Раздражало ли это меня? Да ничуть – у меня снова была возможность быть с ней рядом, а другие – что другие? Они отсеялись и потонули в прошлом, а я – вот он, все еще рядом. Так кто выиграл, а кто проиграл в этом непростом забеге, дорогие друзья?

По крайней мене, мне так казалось до сегодняшнего дня, когда Дашка в очередной раз продемонстрировала свою стальную хватку.

Очевидно было, что понадобится еда не менее, чем на три дня, складная ложка-вилка-нож, нитка с иголкой, паспорт, телефон – вроде бы, все, или еще что-то? Больше как-то ничего в голову не приходило. В средние века рыцари сами экипировались, им никто ничего не выдавал на месте, но у нас-то не средние века. Наверное. Оружием, как минимум должны обеспечить, поставить на довольствие.

«А оружие себе вы добудете в бою». Нет, это тоже, кажется, из других времен, такие заходы нам не нужны, спасибо большое.

– Слушай, – Дашка решила зайти с другой стороны. И, натурально, зашла, присела на корточки рядом с мной и рюкзаком, посмотрела просительно в глаза снизу вверх, а заодно невзначай продемонстрировала вырез майки. С майкой и ее содержимым у нее было все отлично, но я все равно с усилием отвел глаза. Не друг мне сейчас ее вырез, надо держаться от него подальше, даже в мыслях.

– Сашунь, послушай, – повторила она мягко. – Давай мыслить рационально.

А эти штуки я знаю. «Рационально мыслить» – это слушать ее и соглашаться во всем. С другой стороны… не все ли равно? Для себя я уже все решил, а она либо смирится, либо… в любом случае, расстаемся мы надолго.

– Давай мыслить, – согласился я.

– Ты сейчас собираешься на войну, – Дашка, кажется, чуть приободрилась, тряхнула головой, и непослушные темные пряди упали на глаза. Я всегда любил, когда она так делала. – «Мальбрук в поход собрался…» Все мальчики любят играть в войну, представлять себя великими героями, сражаться с толпами врагов, я понимаю… но на настоящей войне людей убивают. То есть по-настоящему убивают. То есть ты не сможешь загрузиться из сейва и пройти уровень заново. Не знаю, что ты придумал у себя внутри головы, но там, на востоке, тебя ничего не держит, там нет твоих родственников, знакомых, нет близких и родных тебе людей. А здесь – есть.

Она задумчиво провела ноготками по моей руке, сбивая и рассредотачивая. По загривку побежали приятные мурашки.

– Мне кажется, что не стоит менять неясное будущее с перспективой смерти от чужих пуль и снарядов на вполне определенное настоящее. – Она еще раз настойчиво позволила заглянуть ей в вырез. – Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – согласился я. – Но я должен. Теперь уже ты обязана понять – от этого никуда не деться, это неизбежно. Как там в фильме? «Это невозможно – Нет, это необходимо». Я верю, что уродам не место на нашей земле, и необходимо сделать все, чтобы их тут не было. Я… я тебя люблю, ты знаешь, но это просто сильнее и больше, и важнее, чем ты и я вместе, это мои убеждения, и я ими связан. Как сказал когда-то гордый сын немецкого народа Мартин Лютер: «На том стою, и не могу иначе».

Был теплый летний вечер. Проносясь мимо окна, тонкими голосами кричали ласточки. Шумела листва, в садах около дома зрели абрикосы и шелковица. А в двухстах километрах к востоку, от визжащей шрапнели и артиллерийских залпов большого калибра десятками гибли люди. Гибли наши.

Дашка медленно и глубоко вздохнула. Она, похоже, была под впечатлением, мы обычно не разбрасываемся такими признаниями направо и налево. Мы вообще суровые и угрюмые люди, и не знаем слов любви. А если и знаем, то держим его, это знание, где-то глубоко-глубоко внутри. Как моллюски жемчужину, пряча от всех, без особой нужды и пользы.

– Сашунь, тогда вот что, – она резко поднялась, и теперь уже мне пришлось задирать голову. Боже ж ты мой, ну почему у нее такая обтягивающая майка, невозможно же думать. – Если ты все-таки решишь уходить, примешь такое решение, то… я не могу обещать, что дождусь. Это может прозвучать некрасиво, жестоко даже, но я уже давно не девочка. Мне двадцать семь лет, и я умная, расчетливая женщина, которая точно знает, чего хочет. Твоя женщина. И я хочу устроенной, стабильной, предсказуемой жизни. Хочу нормальную семью, хочу мужа, хочу детей. А плакать и носить цветы на могилку – это если она будет – наоборот, не хочу. И не буду. Поэтому если ты уйдешь – то это навсегда. Мне будет неприятно, что ты обменял меня на свои убеждения, но… я переживу. Вот так открыто – все карты на стол, мы не дети. Решай.

Десять лет… десять лет знакомств, держания за руки, поцелуев, завтраков в постели – а так же обедов и ужинов, иногда по выходным из кровати выбираться было просто лень – всего этого устроенного, и почти счастливого быта были бесконечно рядом, только руку протяни. Или бесконечно далеко, в зависимости от тех слов, что я должен был сказать. Которые мне придется сказать.

По телевизору показывали черно-белый клип Red Hot Chili Peppers, что-то совсем обыкновенное, сделанное за три копейки, с грустно улыбающимися людьми, музыкантами в шапках и джинсах, полупустым залом. И простенькая мелодия лилась медленно и верно, обволакивая и заставляя понять главное. Как просто. Как же все просто.

Come to decide that the things that I tried were in my life just to get high on.

When I sit alone, come get a little known

But I need more than myself this time.

Step from the road to the sea to the sky, and I do believe that we rely on

When I lay it on, come get to play it on

All my life to sacrifice

– Я должен подумать, – выдавил я наконец. И с силой застегнул молнию на рюкзаке. – Переспать с этой мыслью, как говорят американцы, и принять решение. Ты узнаешь его завтра.

Дашка секунду подумала, а потом улыбнулась.

– Заметано. Давай переспим – с мыслью, я имею в виду. Мне кажется, я найду аргументы, чтобы тебя убедить.

Справедливости ради, она правда постаралась – умения и темперамента у нее всегда было на двоих, а этим вечером она просто превзошла саму себя, так что уснули мы уже очень сильно заполночь. Дашка – довольная, разметавшаяся на смятых простынях, с легкой улыбкой на лице, уверенная в победе. Я – значительно позже, пролежав чуть ли не до четырех утра с открытыми глазами. Когда жизнь резко меняется, и ты знаешь, что любое действие только ухудшит ситуацию – это не очень хорошо способствует полноценному отдыху. Правда, это уже не имело никакого значения.

На дворе стоял жаркий июль. В ночном небе висела полная луна, сквозь противомоскитную сетку просовывали длинные носы комары, безостановочно цвел жасмин на подоконнике, и в горшках исправно всходили апельсинки из косточек.

А наутро я проснулся рано, бесшумно оделся, подхватил рюкзак и вышел в дверь, не оглядываясь.

Официально мы с Дашкой расстались только неделю спустя – по телефону. В то время по нашим позициям уже в полный рост лупили из тяжелой артиллерии, так что обошлись без криков, рыданий и прочей ненужной и бесполезной уже мишуры. Все-таки в общении с умными женщинами есть свои преимущества.

***

– Ну, я как раз об этом и говорил, – согласился доктор. Сигарета у него в руках дотлела до фильтра, и он, обнаружив это, потянулся за новой, но пачка была пуста. – А тут видишь, с чем приходится сталкиваться?

– Вижу, – сказал я, имея в виду и женщину, и сигарету. – Слушай, я пойду, наверно. Точнее, поеду, – я похлопал по колесу своего инвалидного кресла.

– И куда теперь? – доктор выглядел усталым, очень усталым. Персонала в полуразрушенной больнице не хватало, и специалисты работали без смен, по двенадцать, восемнадцать часов, а иногда и сутками напролет.

– Сначала к главврачу, потом на выписку, потом снаружи знакомые подберут на машине, – перечислил я. – Перееду через границу, сниму комнату, буду, как и раньше, фрилансить за смешные деньги, сидеть в Интернете, читать про вас новости.

– Отбегал, значит, свое? – в голосе доктора послышались какие-то новые нотки. То ли издевка, то ли презрение. – Больше нет желания воевать?

– Честно – уже нет, – сообщил я. – Ни желания такого не имею, ни возможности. Я отдал долг Родине, Родина предпочла взять здоровьем. Расчет окончен, готов плюнуть на все это густой мокрой слюной и как-то устраиваться на гражданке.

– Кто бы меня спросил, хочу ли я отдавать какой-то там долг, – процедил сквозь зубы доктор. – Я бы тому мог рассказать много интересных вещей. Но вот беда – не спрашивают почему-то, просто привозят очередных двадцать раненых и говорят: пожалуйста, помоги. И я, что характерно, помогаю, уже скоро год как. Но хочешь уйти – решай сам, конечно, ополчение – дело добровольное.

– Доктор, – я как-то с опозданием сообразил, что не помню его имени. Игорь, что ли, а может, Алексей. – Ну чего ты хорохоришься? Ты еще ерепениться начни.

– Никогда в жизни не ерепенился, – мгновенно поддержал старую шутку доктор. – Хорохорился – по молодости бывало, не спорю. Но чтобы ерепениться?

Приятно говорить с умными людьми.

– Что я могу сделать, а? – поинтересовался я тихо. – Обстоятельства изменились, я больше не могу воевать, меня теперь куда сильнее привлекает тихая спокойная жизнь, пускай бедная, но не подразумевающая ежедневного риска долгой и мучительной смерти… – я внезапно понял, что почти дословно повторяю дашкины аргументы и осекся.

«Не бойся…»

– Безработный калека, без друзей и близких, без денег, в конце концов, – напряженно закончил я. – Обреченный до конца жизни сидеть на обезболивающем, а ходить как минимум с палкой, коротким «пингвиньим шагом», чтобы не дай бог не потревожить раздробленные и плохо сросшиеся кости. Как я могу вам помочь теперь, как я могу спасать людей, подскажи, что я еще могу сделать?

– А что ты сделал из того, что мог? – прищурился Игорь, а может, Алексей. – Может, как Маресьев, научился с ампутированными ногами управлять боевым самолетом? Нет? Тогда может ты, как Герман, организовал партизанский отряд на оккупированной территории и многие годы успешно руководил им, презирая опасность и этот, как его, «ежедневный риск мучительной смерти»? Что, тоже нет? Вот беда-то, чего не спросишь, ничего у тебя нет…

Доктор наклонился ко мне, во рту у него нервно дергалась незажженная сигарета.

– Ты ведешь себя как щенок, которому прищемили лапку, и теперь он визжит и воет, жалуясь равнодушному городу вокруг на злодейку-судьбу. Вот только городу плевать. И еще щенок – это глупое молодое животное без капли разума, а вот кто такой в этом случае ты? Не подскажешь?

«Я с тобой…»

– Да пошел ты! – я с силой развернул колеса кресла и покатил к двери. Что-то было не так со всей этой ситуацией, что-то было неправильно, но сообразил я это только когда подъехал к тяжелой деревянной двери госпиталя и дернул за ручку. Воспоминание было ложным, ничего подобного при моей выписке не происходило, да и доктора никакого не было, я же сам его придумал, этого несчастного усталого человека, этот тихий голос моей издерганной, погасшей совести.

«Я не оставлю тебя…»

Но было уже слишком поздно, дверь открылась, протяжно заскрипев, и за дверью, за синим летним небом с расцветающими в воздухе черными цветками зенитных разрывов, оказалась тьма, она оскалила зубы и схватила меня, забросив в приятное и вечное небытие.

***

Примечание к части

В главе использованы стихи Пабло Неруды.

Глава 16, где «Бистро де Мартир» вполне оправдывает свою репутацию

Тьма может быть сколь угодно долгой и страшной, длящейся без конца и края и пугающей до чертиков. Но есть у глухой, душной темноты и слабое место: рано или поздно она уходит. Вот и сейчас, после некоторого, очень продолжительного времени, отвратительный липкий мрак вынужден был отступить, и я очнулся. В памяти осталось только ощущение тревоги, непонятного тяжелого страха и явственного напряженного облегчения, как будто чуть было не совершил ужасную ошибку, но в последний момент остановился, чудом удержав равновесие на самом осыпающемся под напряженными ногами обрыве.

Что-то сны в последнее время меня не радуют. Поначалу подсознание вообще не особенно баловало разнообразием, поставляя в основном сюжетные страшилки из непростого военного прошлого. С этим еще можно было жить – я точно знал, что происходящее уже случалось раньше и уверенно фильтровал бывшее от не-бывшего. Но вчера, в полном соответствии с тезисом о переходе количества в качество, вскипевшее мозговое вещество преподнесло мне неожиданный, но от этого не менее гадкий сюрприз. В сны без спросу ворвались персонажи моей нынешней развеселой жизни и принялись там куролесить, беспокоя и тревожа.

А это уже предлагало повод серьезно задуматься, ведь ничего подобного раньше не было, а значит, состояние мое медленно ухудшается.

Ну, то есть я был практически уверен, что все произошедшее на катере после операции над Реви – это именно сон, потому что… словом, иначе получалось совсем нехорошо. Так вот, после того, как накал дурацких, скачущих во все стороны, точно конники Буденного, мыслей в голове достиг некого порога, я решил, что пришло время открыть глаза и нырнуть в реальность. А то погряз тут в самокопании и жалобных мыслях о невозможном, как идиот. Прошлое ему захотелось изменить, Терминатор, блин.

В действительности, следует запомнить всего одну простую вещь: прошлого нет. Прошлое мертво, а воспоминания о нем занимают всего несколько нейронов человеческого мозга. И в наших силах отвернуться от него навсегда, разворошив сапогом хрупкий пепел, и уйти прочь, не оглядываясь – или постараться вновь возродить их в душе, попробовать вдохнуть жизнь в тлен. Что выбрать и как быть дальше, каждому приходится решать самостоятельно.

С этим решительным тезисом я сделал усилие и открыл все-таки воспаленные глаза. И ничего не понял, потому что оказался беспомощно висящим посреди светящейся, жемчужной пустоты. Она мягко мерцала и переливалась, медленно протекая мимо и сквозь меня. Кажется, пустота тихо звенела, таким звуком, который издают хрустальные подвески на люстре, поймавшие слабое дуновение ветра.

Что происходит? Сколько можно? Ну, или, говоря словами лейтенанта Рипли, «с кем мне нужно переспать, чтобы выбраться отсюда?»

«Где ты?» – голосок раздался внутри меня, и я обреченно выдохнул, почти не удивившись. Глюки никуда не делись, они продолжались и набирали оборотов.

«Понятия не имею, дорогой невидимый собеседник», – с честной язвительностью сообщил я вслух. Жемчужная пустота никак не отреагировала на голос, она все так же неторопливо струилась вокруг. Эхо моих слов бесследно терялось в гладких серебристых потоках.

«А где ты хочешь быть?» – голос звенел приглушенными колокольчиками. Его обладательница, наверное, улыбалась сейчас.

«Это что, игра?» – я начал раздражаться. «Потому что если так, то я не в настроении».

«Игра?» – голос, казалось, развеселился. «Нет, что ты. Еще нет. Это просто вход в нее. Просто подумай, где бы ты хотел сейчас оказаться, чтобы продолжить наш интересный разговор. Представь любое место, где тебе было бы комфортно».

Ну да. Конечно.

«Раз так, – я задумчиво посмотрел туда, где в светящейся дымке должно было находиться закрытое облаками небо, – то я бы хотел в Париж. А еще точнее, на Монмартр, на улицу Мучеников, там есть такое симпатичное заведение, называется „Бистро де Мартир“. Обыкновенная забегаловка, в общем, но…»

«Как скажешь, мой рыцарь, – согласился голос в голове. – Веди.»

И я шагнул вперед.

Серебристая дымка рассеялась, и под ногами оказалась мостовая, над головой белело длинными низкими облаками небо без признаков солнца, слева и справа пространство сжали выросшие ряды домов кремового цвета, превращающихся у основания в кафе, ресторанчики и бистро, и вот как раз слева, если стоять лицом на север, к базилике Святого Сердца на холме, как раз и была…

– Я здесь!

Сидящая за столиком Славя помахала мне рукой.

– Я тут не могу разобраться с меню, написано все по-французски, а я его не знаю, – с очаровательной искренностью сообщила она.

– А ты захоти, – посоветовал я ей, присаживаясь. Хозяин тут неторопливый, можно не беспокоиться, что прибежит принимать заказ. – Или, если хочешь, спустимся на квартал ниже, там есть ресторанчик «Лё Нуво Карийон» с отличными стейками, и меню на английском.

– Не надо, – отказалась Славя. – Мне нравится здесь.

На ней все так же было короткое голубое платье – не то, чтобы откровенное, просто удобная летняя одежда. Но это же Франция! Парижанки вообще не очень красивы, даже совсем юные, а французы слишком темпераментны, чтобы пропустить возможность поглазеть на прекрасную девушку, да еще учитывая, что большинство небольших закусочных в Париже давно выкупили еще более горячие арабы… в общем, на Славю заглядывался не я один.

Кажется, ее это совсем не волновало.

– Давай сначала сделаем заказ, – подняла Славя узкую ладошку, видя, что я собрался что-то сказать. – Просто посидим, поболтаем. И постепенно перейдем к обсуждению… дел наших скорбных. Или не очень скорбных, а просто происходящего с тобой и нами в последнее время. Это все, что я прошу. Договорились?

– Я бы советовал взять ягненка с овощами, – сказал я ровным тоном. – Он здесь очень хорош.

Славя погрозила мне пальчиком.

– Саш, что за проверки? Ты же помнишь, я мясо – ни-ни, несмотря на все уговоры Датча.

– В таком случае, разве что салаты могу порекомендовать, – даже немного растерялся я. Происходящее было слишком реалистичным. – Или тогда уже сладости – мороженое, бисквиты, пирог яблочный тут неплохой…

– Пускай будет пирог, – решила Славя.

Безошибочно угадав нужный момент, подскочил официант, он же хозяин, он же бармен в соседнем заведении, через дорогу – смуглый, бритый налысо, горбоносый. И звали его, конечно, Мустафа.

– Два яблочных пирога, – сообщил я. – И по бокалу вина, наверное. Из белого что посоветуете?

«Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» Да, не быть мне Воландом, потому что до сих пор все вино делю на вкусное и невкусное. Детская привычка, я знаю, но ни разу еще не подводила. Да и непонятно, какое сейчас, собственно, время дня – солнце все никак не проклевывалось сквозь плотный облачный полог. Какие упрямые здесь облака, без понимания относятся к ситуации – нам ведь обязательно нужно солнце.

– Юной даме, безусловно, шабли, вам – сансер, – ни на секунду не затруднился с выбором Мустафа. Славя не возражала, да и я, чтобы не проявить собственную дремучесть, только согласно качнул головой. Официант исчез, и я мрачно откинулся на спинку кресла.

– Что за лицо, откуда грусть? – весело поинтересовалась Славя. Ей, похоже, все происходящее откровенно нравилось, выглядела она расслабленной и жизнерадостной, как после хорошего… хм.

– Вопрос первый, – прохладным тоном сказал я. – Где мы находимся, и что вообще происходит?

– Ну… – Славя на секунду задумалась. – Ты же вроде бы хотел на Монмартр, так вот, это он. Сама я в Париже никогда не была, так что придется поверить на слово. Хотя… – она непринужденно огляделась, зацепив взглядом угрюмую серо-черную громаду Святого Сердца. – Выглядит очень похоже.

– Час назад мы находились на катере, плывущем посреди Сиамского залива в совершенно другой части земного шара, – напомнил я. Похоже, не у меня одного тут дезориентация в пространстве. – Мы никак не могли попасть во Францию.

Славя смешно развела руками.

– Наверное, ты прав. Тогда это ни что иное, как колдовство. Забавно, да? Всем известно, что колдовства не бывает.

Так. Тихо. Мыслим рационально. Учитывая обстоятельства и наши возможности, почему бы всему этому и не происходить в реальности? Почему бы нам и не уметь оказываться там, где мы хотим оказаться? Базовые физические законы при этом не нарушаются, а все остальное поправимо. Получается, я могу мгновенно путешествовать в пространстве? Черт, почему же мне эта мысль не пришла раньше, стольких неприятностей можно было бы избежать – и с тем самолетом в Амстердаме, и с обитаемым островом посреди горячего моря…

– И кстати… – Славя шутливо нахмурила брови. – Поправочка со временем. На самом деле, с того момента, как ты очнулся в каюте у Датча, прошел не час, а почти три. Ты оказался гораздо… выносливее, чем я думала раньше.

В памяти всплыло что-то расплывчатое и смазанное, будто я смотрел дрянную экранную копию. Приоткрытые жадные губы, гладкая шея с красными следами, медленные, ритмичные движения бедер, за окном в водяной бездне рассыпаются хрустальными искорками соленые брызги. И потом – снова, все как в медленно витающем, заботливо обнимающим два обнаженных тела тумане. Я зарываюсь руками в ее пшеничного цвета волосы, ее язычок путешествует по моему телу, а ногти впиваются в мои плечи, я прижимаю ее к себе, ближе, еще ближе… А потом…

Наверное, я покраснел. Слегка.

– И это возвращает нас обратно к твоему вопросу, – снова сделалась серьезной Славя. – Что происходит прямо сейчас, и как мы вообще дошли до жизни такой. На самом деле, все не очень просто, но я постараюсь объяснить.

Тут принесли пирог – здоровенный ломоть с шариком мороженого, корицей, карамелью и шоколадом, все как положено – и беседа естественным образом прервалась. Несмотря на заявленную умеренность в еде, Славя оказалась сладкоежкой еще той.