Текст книги "Знакомство (СИ)"

Автор книги: Александр Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Что с Сашей, Марина Михайловна? Почему он плачет?

– Ах, Григорий Иванович, не обращайте внимания! Малыш мальчишка крепкий, выдержит. Я тут пришла поклониться ему за мою девочку… – она всхлипнула, закусила нижнюю губу, но тут же справилась с собой. – Пришла, а тут, оказывается, его следователь прокуратуры уже несколько часов допрашивает. В отсутствии матери, заметьте! Мальчишка с высокой температурой лежит, а этот палач мучает его…

– Это который же из двоих? – дядя Гриша лениво оглянулся в сторону двоих мужчин, обалдевших от той скорости, с которой развивались события.

– Вон тот, в сером костюме. Да вы не беспокойтесь, Григорий Иванович! Я завтра же направлю депутатские запросы в областную прокуратуру. Пусть они с ним разбираются!

Но дядя Гриша, похоже, уже не слышал её. Я поёжился, вспомнив, как он однажды драл нас с Серёжкой скрученным вдвое электрическим проводом. Так-то он дядька спокойный и добрый, но лучше его не злить.

– Я председатель Облисполкома Новосельцев. Представьтесь, пожалуйста… – обратился он к следователю.

"Ну, понеслась душа в рай!" – с тоской подумал я. Надоели мне все эти взрослые разговоры, в которых я ровным счётом ничего не понимал. Я отвернулся к стенке и, подумав, ещё и накрыл голову подушкой. Мне было хреново. Наверно, опять температура поднялась. Голова кружилась, а под закрытыми веками плыли чёрные облака с огненной каёмкой. Болела грудь и было трудно дышать.

Потом голоса из палаты переместились в коридор и свет в палате погас, выключенный чьей-то милосердной рукой. Меня потрясли за плечо и голосок Сони насмешливо произнёс:

– Эй, вылезай, Малыш! Опасность миновала! Задохнёшься там под подушкой.

Я вылез, покорно перевернулся на живот и даже не зашипел, когда в ягодицу жадно впилась острая игла. Потом Соня поставила мне градусник и тихонько сидела рядом, придерживая мою руку…

Как я умирал

16 декабря 1967 года

Потом я задремал и сквозь дрёму слышал, как шёпотом переговариваются рядом со мной Соня и Марина. Я разлепил веки и увидел их лица, освещённые почему-то синим светом. Я снова провалился в сон, и во сне мне становилось всё труднее и труднее дышать. В груди всё время что-то булькало и перекатывалось и избавиться от этого бульканья не было никакой возможности.

Потом мне пришла в голову простая мысль: нужно просто перестать дышать, и тогда это досадное препятствие само исчезнет! Я даже улыбнулся, настолько простой и удачной показалась мне она! Я перестал дышать, и мне тут же стало гораздо лучше. Исчезла боль в груди, исчезло надоедливое бульканье. Хорошо-то как! Глаза мои резанул яркий свет, и мне приснилось искажённое страхом и яростью лицо Марины. Как сквозь подушку до меня глухо доносился её голос:

– Нет, ты будешь у меня дышать, сволочь!.. порву… кусочки!..

Я улыбнулся и продолжил за неё, – … и скормлю собакам! Я хотел поднять руку и погладить её по щеке, но, как это часто бывает во сне, рука не слушалась. Я говорил ей, что это же так просто, не дышать! Попробуй, моя богиня! Но она не слышала меня. Всё это время меня что-то сильно било в грудь, но было не больно. Как будто это происходило не со мной.

Потом звуки утихли, в глазах вспыхнул яркий синий свет, как от сварки, вслед за этим постепенно потемнело, и стало очень спокойно и хорошо….

Но кому-то завистливому очень не понравилось, что мне стало хорошо! Сильно кольнуло в груди и в сердце, и у меня зашумело в ушах. Новые удары по груди, по плечам и даже по щекам… И сердце быстро и громко застучало.

Потом надо мной плыл потолок больничного коридора, и на меня сверху смотрели незнакомые лица в марлевых масках. Я снова задремал, а когда очнулся, дышать стало легко и весело…

Возвращение

19 декабря 1967 года

Открыл глаза я в какой-то ярко освещённой солнцем комнате. Я лежал, точнее, полулежал в кровати, а слева от меня сидела, клюя носом, моя мама. Она выглядела странно – похудевшая, почерневшая, какая-то жалкая. Может у неё снова разыгралась мигрень?

Я сделал попытку поднять руку и положить её ей на колени, чтобы убрать эту боль, но у меня не получилось. Рука оказалась привязаной к выступающей блестящей металлической скобе сбоку кровати. В сгибе руки торчала толстая игла, от которой вверх убегала прозрачная трубка. В горле отчаянно саднило, болели рёбра, как будто меня побили, и жутко хотелось есть. Я тихо позвал:

– Мам,… а мам…

Мама встрепенулась, взглянула на меня и вскочила со стула.

– Мам,… а скоро обед?

Лицо у мамы скривилось, она громко всхлипнула и, не ответив мне, выбежала из комнаты. Я остался один, но не надолго. Через пару минут недостатка в людях в комнате больше не ощущалось. Мама вернулась в сопровождении Марины, Сони, ещё какой-то медсестры и солидного пожилого врача с бородкой, как у Чехова. У него даже очочки были такими же круглыми, как пенсне у Антон Палыча. Я понял, что он тут главный, потому что он подошёл к моей кровати и уселся на стул, на котором до этого сидела мама. Все остальные остались стоять на почтительном расстоянии.

Дядька этот задавал мне какие-то вопросы, на которые я отвечал невпопад, потому что смотрел при этом на маму, Марину и Соню. Я улыбался им и всё время порывался спросить, почему они плачут. Точнее, как-то странно плачут – улыбаются и плачут одновременно. Дядька немного сердился на мою бестолковость, и мне пришлось из вежливости поговорить и с ним.

Я ответил на все его вопросы о том, что у меня болит и что не болит. Среди прочих были и вполне себе глупые вопросы. Он спрашивал меня как меня зовут, кого из присутствующих я знаю, который сейчас год, и в каком классе я учусь. Мне было неудобно, что я забыл отчество Сони, но она так мило улыбнулась, когда я, покраснев, назвал её просто Соней, что тут же стало понятным, что ей это приятно. Потом он слушал моё сердце и лёгкие. Под конец дядька этот, я уже окрестил его для себя профессором, спросил, чего мне хочется. Я честно ответил, что в первую очередь мне хочется, чтобы вынули иглу, чтобы развязали меня, потом отпустили на обед, а потом в душ. Можно наоборот, великодушно разрешил я – сначала в душ, а потом на обед.

Моим словам все рассмеялись, как будто я отмочил невесть какую шутку. Рассмеялся даже профессор. Он похлопал меня по плечу и сказал, что иглу уберут и меня накормят, но с душем придётся повременить. Температура у меня, мол, ещё скачет. Я вспомнил, что хотел бы вернуться в свою палату, потому что здесь и словом перемолвиться не с кем. Профессор ненадолго задумался, но в конце концов всё же согласился отпустить меня назад.

Потом он попрощался со всеми и ушёл, а к постели подошли мама с Мариной и незнакомая мне сестра. Последняя осторожно отвязала мою руку, ножницами перерезала бинт, завязанный вокруг моего запястья, ловко вытащила из вены иголку и прижала место укола ваткой, смоченной спиртом. Она согнула мою руку в локте и велела держать её некоторое время не разгибая.

Мама с Мариной уже не плакали. Мама села на освободившийся стул и положила руку мне на плечо, а Марина глубоко вздохнула и сказала с видимым облегчением:

– Ну и перепугал же ты нас всех, Малыш!

А мама добавила:

– Мы с тобой теперь Марине и Сонечке по гроб жизни обязаны! Они вдвоём тебя с того света вытащили!

Марина улыбнулась:

– Мы с ним квиты… Он мою девочку от смерти лютой спас… А Сонечке, Малыш, ты и впрямь теперь должен!

Я серьёзно посмотрел на Соню, которая стояла в ногах кровати и улыбаясь смотрела на меня:

– Спасибо, Соня! Я верну долг… Не знаю как, но верну…

Она смущённо рассмеялась и махнула на меня рукой:

– Да ну тебя! Скажешь тоже!

В старой палате

В старую палату меня перевезли на каталке. Я считал, что вполне мог бы дойти и самостоятельно, но сестра из отделения реанимации твёрдо стояла на своём. На каталке и никаких гвоздей! Впрочем она была права – мои ноги по-прежнему были замотаны бинтами. По секрету она сказала мне, что я пробыл в их отделении целых три дня.

Вот это фокус! Оказывается, целых три дня я провалялся без сознания! Мне несколько раз откачивали из бронхов скапливающуюся там жидкость. Именно поэтому у меня так саднит в горле.

В палате всё оставалось по-прежнему. Только Колька не сидел с книжкой на кровати, а лежал под одеялом. Соня сказала, что ему сегодня утром сделали операцию, и врач распорядился дать ему снотворного. Ему удаляли гланды, и он до полуночи не мог заснуть от волнения.

Я вспомнил себя, когда мне удаляли гланды, и мне стало жалко пацана. Так же, как когда-то и я, он лежал мордой в плевательнице, и из него потихоньку сочилась кровь вперемешку со слюной. То ли ещё будет, когда заморозка кончится и горло болеть и саднить начнёт!

Мама с Мариной ушли домой помыться и поспать, поручив меня попечению Сони, на которую они обе, похоже, уже молились. Соня два раза бегала на кухню за бульоном и сухариками для меня и, пока я ел, сидела рядом, пересказывая мне новости. Оказывается, и мама, и Марина провели в больнице безвылазно трое суток. Измаялись, конечно. Каждый день приходили и Наташа, с Надюшкой. В реанимацию их не пускали, и они просиживали по нескольку часов перед стеклянной дверью в отделение. Даже уроки там, на стульях, делали!

Того лохматого врача на следующее утро уволили, а на смену ему приняли женщину врача из районной больницы, которая, оказывается, давно хотела попасть именно на это место.

Следователь, который измучил меня в тот день, больше не появлялся и неизвестно, появится ли он вновь. Когда Соня вспомнила про следователя, настроение моё резко упало. Не будет этого следователя, так придёт другой! Если тот мужик не очухается, всё равно отвечать придётся. Детская колония… Мать ведь с ума сойдёт, если узнает. А девочки? Как они будут без меня? А я без них и без Марины?

Почувствовав перемену в моём настроении, Соня спросила меня в чём дело. Мне хотелось сначала поговорить об этом с Мариной. Она женщина очень умная. Может подскажет, как мне правильно себя вести со следователями?

Я попытался отделаться мычанием, но Соня не отставала. Ей жутко хотелось узнать, почему Марина назвала меня спасителем её дочери. Пришлось рассказать ей то, что я рассказывал тому вредному следователю.

– И вообще, – закончил я свой рассказ, – я не её, а себя спасал.

Увидев недоумение на лице Сони, я пояснил:

– Если бы с ней случилось то, что случилось с той девочкой два года назад, я бы тоже, наверно, умер. Ну или с ума сошёл бы… Дружим мы с ней очень, понимаешь?

Соня кивнула, но по её глазам я видел, что она всё равно не очень верит моим словам. Чтобы сменить тему, я снова спросил её, можно ли где-нибудь раздобыть для меня тапки большого размера? Соня поднялась и сказала, что спросит у врача. Вернулась она без тапок, но зато с уткой. Чёрт! Как надоела уже эта утка! Я снова принялся упираться и доказывать ей, что вполне могу самостоятельно сходить по-маленькому, но Соня только посмеивалась. Она сказала:

– Слушай, Малыш, – вот и ещё для одной я стал Малышом, – Я всё равно тебя сегодня вечером мыть буду. Перестань уже меня стесняться!

– Как это, мыть? – удивился я, – Тот доктор, с бородкой, не разрешил ведь…

– Ну правильно! Не в душ пойдёшь, а будешь лежать, а я тебя влажной губкой оботру. Всё почище станешь!

В это время заворочался в своей койке Колька и Соня подошла к нему.

– Болит… – прошептал он.

– Потерпи, маленький! Несколько часов должно поболеть.

– Колька, иди ко мне! – вмешался я, – Я умею снимать боль. Часа на три-четыре хватит, а потом снова сниму. Мне гланды удаляли, я знаю, как это больно.

Соня обернулась, и они оба удивлённо уставилась на меня. Я приглашающе махнул рукой. Колька выполз из-под одеяла и, недоверчиво глядя на меня, сел туда, куда я ему показал.

– Не боись! – шепнул я ему, – Две-три минуты и пойдёшь дальше дрыхнуть.

Я положил руку ему на горло. Соня с интересом наблюдала за процессом. Она даже уселась на стул в изголовье моей кровати, чтобы лучше видеть. Через пару минут я убрал руку и Колька, покрутив шеей и сглотнув, удивлённо прохрипел:

– И в самом деле прошло…

– Это что,… – похвастался я, – если хочешь, я могу тебя вообще усыпить до завтра, и ты проснёшься совсем здоровым.

Соня засмеялась, и я рассказал им историю со Светкой, когда ей лечили зуб под гипнозом. Теперь смеялись уже оба, а Колька схватился руками за горло. Оно у него снова заболело. Я предложил ему снять боль, но он помотал головой и прохрипел, что болит не сильно, и, если никто его не будет смешить, то оно само пройдёт.

В разгар веселья в палату зашла Надюшка, которая тут же кинулась ко мне и рухнула на меня сверху. Она обняла меня за шею, прижалась щекой к моей щеке и расплакалась. Я гладил её по спине, уговаривал успокоиться, ведь ничего страшного не произошло, а она подняла зарёванное лицо и прогнусавила, что я ничего не понимаю, потому что они с Наташкой в эти три дня чуть не умерли от страха за меня.

Соня сбегала на пост, принесла полную рюмку валерьянки и заставила Надюшку выпить. Надюшка послушно выпила, заметила устремлённый на неё взгляд Кольки и сердито буркнула:

– Чего пялишься, дурак? Я бы посмотрела на тебя, если бы твой брат умирал, а ты ничего не в состоянии сделать.

Колька удивлённо просипел, обращаясь ко мне:

– Ты же говорил, что они тебе не сёстры…

Надюшка разозлилась:

– Ну не брат, и что с того? Мы с Наташкой только и живём потому что он ещё пока жив. Если хочешь знать, он четыре дня назад спас Наташку от двух насильников и убийц! В одиночку спас, между прочим! Ты бы так смог?

Пришлось срочно вмешиваться, пока эта кошка дикая окончательно не взбесилась.

– Ну, перестань… Чего ты раскипятилась… У Кольки сегодня, между прочим операция была. Дай-ка руку…

Нет, моей руки ей было сегодня мало. Она вновь улеглась мне на грудь и прижалась щекой к щеке. Минут пятнадцать мне пришлось её гладить по голове и по спине, пока она окончательно не пришла в себя. Точнее, пришла в себя она тогда, когда я попытался вслепую поправить сбившуюся резинку, удерживающую её замечательный хвост. Это всегда выводило её из себя.

Соня сидела на стуле рядом и, качая головой, смотрела на нас. Я подмигнул ей, мол, молчи, я тебе потом всё объясню. Потом Надюшка вдруг что-то вспомнила. Она оторвалась от меня и спросила, обращаясь к Соне,

– Вас Софья звать?

Соня кивнула. Надюшка встала с кровати и сказала:

– Мама сказала мне, что это вы спасли Сашку от смерти. Я теперь всю жизнь буду вас помнить.

Соня не привыкла, наверно, к таким словам. Было видно, что она смутилась:

– Вообще-то, мы вдвоём с твоей мамой его вытаскивали, и она сыграла здесь главную роль. Я бы ни за что не решилась на прямой укол в сердце. Она у тебя блестящий врач! А потом Коля сбегал за бригадой реаниматоров. Больше было некому. Ночь, все спят… Коля молодец, быстро нашёл их. Мы Сашу вытащили и держали до подхода главных сил. А остальное доделывали уже наши врачи и сёстры из реанимации. Их благодари.

Я слушал всё это и мотал на ус, а Надюшка обратилась к Кольке:

– Слушай, извини… Я же не знала, что ты тоже помогал… Спасибо тебе. – она подошла к его кровати и протянула руку, которую Колька пожал.

Разговор с Мариной

В два часа, когда мы только что пообедали, открылась дверь, и в палату зашла Марина в сопровождении Сони. Соня держала в руках эмалированную ванночку со шприцем, и я послушно перевернулся на живот. Пока мне ставили укол, Марина отослала Надюшку домой обедать и учить уроки.

Ушла и Соня, предварительно нажаловавшись Марине на меня, что я чересчур самостоятельный и отказываюсь выполнять распоряжение врача, касающиеся постельного режима, но, в конце концов, мы остались одни. Колька не в счёт. Он сидел на своей кровати и тихонько читал свою книжку. Марина села на кровать рядом со мной, наклонилась ко мне и тихо сказала:

– Ну давай, рассказывай! Мне кажется, ты хотел со мной поговорить.

Я кивнул и, понизив голос, рассказал ей о моих страхах. О том, что не хочу попасть в колонию для малолетних или в детский дом. Марина усмехнулась и заверила меня, что ни колония, ни детский дом мне не угрожают. Оказывается, тот следователь просто запугивал меня, гад, пользуясь моей неосведомлённостью. Вот сволочь!

Я было обрадовался, но она быстро остудила меня. Сказала, что следствие ещё не завершено, этого бандита они допросить не могут, потому что кроме мычания от него ничего добиться невозможно. Их очень беспокоит вопрос, как и чем я смог его так сильно покалечить. Марина попросила меня очень подробно всё ей рассказать.

Когда я закончил, она спросила:

– Малыш, а ты ничего не придумал? Уж больно фантастически все это звучит…

Я расстроился. Уж если Марина мне не верит, то кто тогда поверит? Я уже хотел обидеться, но тут мне в голову пришла спасительная, как я подумал, мысль.

– Знаете, когда я его ударил, у меня брюки по всем швам в паху лопнули. Спросите Наташу, она это первой заметила, когда мне пальцы на ногах растирала. Потом эта тётка из детской комнаты милиции тоже видела. Она мне брюки и заштопала ещё до того, как вы с мамой приехали.

Марина подняла глаза к потолку и задумалась. Наконец, она вздохнула и вновь посмотрела на меня.

– Странно всё это… Ты, вроде, мальчишка не драчливый, а тут – раз! – и взрослому мужику одним ударом позвоночник переломил. Это ж как нужно было ударить?… Ты где так драться научился, Малыш? И зачем?

– Мне один мой друг показал. Мы с ним в секции самбо занимаемся. Оставались после тренировки, дожидались, когда все разойдутся и пробовали. Это очень сложный удар. Там, в спортзале, у нас он ни разу не получился, а в переулке я почему-то был уверен, что получится. Если бы я не так сильно ударил, этот гад, падая, потащил бы за собой и Наташу. Она могла сильно удариться головой или лицом. У меня другого выхода не было, понимаете? Мне нужно было хоть одного из них, но надёжно вырубить. Сразу, пока они ничего не подозревали и не слышали, что я сзади подбегаю. Это был мой единственный шанс! Я для этого и сбросил с себя всю одежду и валенки. Против двоих я бы ни за что не выстоял. Я же не знал, что тот милиционер так быстро появится.

Я вспомнил второй её вопрос:

– А зачем?… Да как раз за этим… Я в тот день, когда пошёл в секцию записываться, Надюшке так и сказал – чтобы суметь их обеих при случае защитить. Можете её спросить, если мне не верите. Я просто не знал, что это так скоро случится…

Марина побледнела ещё тогда, когда я начал рассказывать, а сейчас, наоборот, ей в лицо бросилась краска. Она порывисто обняла меня, прижалась щекой к моей щеке и горячо зашептала в самое ухо:

– Верю я тебе, верю! Ты, Малыш, даже представить себе не можешь, от какого ужаса ты меня и Надюшку избавил! Про Натку я уж молчу! Умирать буду, а этого тебе не забуду!

Она ещё много чего шептала, но я не слушал. Я обнимал её, я вдыхал запах её волос и каких-то лекарств от её белого халата, а сердце моё колотилось, как ненормальное. Оказывается, я очень соскучился по ней. Оказывается, не Наташку я люблю, а её маму. Почему-то я теперь был уверен, что тётя Марина – это моя судьба, с которой меня может разлучить только смерть…

Когда уже меня выпустят отсюда! Я хочу к ней, к девочкам, к маме… Я без них жить не могу! Марина оторвалась от меня, достала из кармана халата платочек и вытерла уголки глаз. Я покосился на Кольку, который уже не читал, а во все глаза смотрел на нас, и спросил:

– Тётя Марина, а вы можете врача спросить, когда меня отсюда выпишут? Я хочу домой…

Она кивнула:

– Уже спросила. Ещё недельку придётся здесь полежать. Тебе ведь пенициллин и витамины колют. Дома мама может только утром и вечером это делать, а нужно по три раза в день. Через неделю дозу понизят, и тогда, возможно, тебя можно будет выписать для лечения в домашних условиях. Потерпи!

– А может Надюшка будет к нам приходить и колоть, а? Вы ей покажете как… Она смышлёная, быстро научится.

Марина рассмеялась:

– Потерпи, Малыш! Неделя быстро пролетит.

Вскоре после этого она попрощалась и ушла к себе в отделение. Я тут же спросил Кольку:

– Слушай, ты нигде не видел здесь зеркало?

Он помотал башкой и прохрипел:

– Не-а… А тебе зачем?

– Хочу на морду посмотреть. Чувствую, что кожа на ушах и скулах облазит, а как всё это выглядит, не вижу.

– Спроси у Сони. Она же женщина, у неё должно быть. Да не ссы, нормально ты выглядишь. Ну, подумаешь, красные пятна…

– Утешил, – подумал я огорчённо. Он прав, нужно Соню спросить. Придёт укол ставить и спрошу.

Новый следователь

Потом приходила мама со следователем. Новый следователь был молод, черняв и какой-то весь вертлявый. Он, казалось, не мог и секунды просидеть в неподвижности. У него двигалось всё – руки, ноги, глаза и даже нос! Он не задавал мне тот вопрос, которым меня мучил предыдущий его коллега. Его интересовала только машина, на которой уехал второй бандит.

Я подробно рассказал ему всё, что мне запомнилось. Цвет машины, марка и модель. Особенно его заинтересовало, когда я сказал, что правый задний фонарь у машины был разбит и что на бампере справа я отчётливо видел глубокую вмятину треугольной формы. Он даже попросил меня изобразить эту вмятину на листке своего блокнота. Спрашивал и про номер, но тут же отстал, когда я сказал, что номер был полностью забросан грязным снегом. Ушёл он от меня довольным.

Мама побыла у меня до шести, когда пришла Соня с очередным шприцем. Я попросил маму принести из дома пару книг и отцовские тапочки. Те тапочки, которые сейчас хранились под моим матрацем, я собирался подбросить в хирургию или попросить об этом Кольку.

Соня поставила мне укол и пообещала принести своё зеркальце, когда закончит обход палат. Уже выходя из палаты, она спросила, нужна ли мне утка. Про тапочки под матрацем она не знала, считая, что Надюшка отнесла их назад, и я утвердительно кивнул. Тапочки это мой стратегический резерв для особо тяжёлых случаев, и я не собирался рисковать им по пустякам.

Через полчаса Соня принесла утку и сунула мне в руки маленькое зеркальце. Я провёл быструю ревизию ущерба. То что я увидел, повергло меня в полное уныние. От внимания Сони не ускользнуло кислое выражение моего лица. Она уселась рядом со мной и забрала зеркальце.

– Чего скуксился?

– Да знаешь…. и так морда ни туда, ни сюда была…. а теперь и вовсе… Леопард какой-то… Весь в пятнах… Ты не знаешь, пройдут они или на всю жизнь останутся?

Соня потрепала меня по волосам и улыбнулась:

– Не переживай, Малыш! Ты очень симпатичный мальчишка. Даже с пятнами. А они скоро пройдут. Максимум через месяц.

Уходя, она обернулась в дверях и сказала, указывая на меня пальцем:

– Сейчас разнесу ужин и приду за тобой. Будем тебя мыть!

Снова дома

25 декабря 1967 г.

Мама застала меня за письменным столом. Я стоял на коленках на стуле, облокотившись на стол, и в который раз пытался запомнить доказательство этой чёртовой теоремы Пифагора. Вот ведь вражина! 2500 лет назад жил, валялся под оливковым деревом, грыз сочное яблоко или вкусную грушу и, наверно, думал только о том, как сделать жизнь советского школьника ещё тяжелее и гаже! Просто гестаповец какой-то!

Мама слегка шлёпнула меня по попе и сказала, чтобы я закруглялся и помог ей накрыть на стол. Спрошу разрешения сходить к Надюшке после ужина. – подумал я, – После ужина люди делаются добрее и отзывчивее. По себе знаю… Но мама меня опередила. Когда мы приступили к чаю, она вдруг сказала,

– Сынок, мне нужно серьёзно поговорить с тобой.

Обычно эти слова служили прелюдией для очередного нагоняя.

– Так, – подумал я, – что и когда я успел натворить?

– Речь пойдёт о Наташе. – продолжила мама, и я навострил уши, – Мы с тётей Мариной в последние дни много разговаривали о ней. Девочка очень подавлена случившимся. Тётя Марина всерьёз обеспокоена её состоянием. Повидимому, она получила серьёзную психическую травму.

Я хорошо знаю свою маму и сейчас видел, что её что-то мучает, и что она никак не может решиться что-то произнести.

– Понимаешь, Сашенька, девочке сейчас очень нужна наша помощь…

– Ну да, наверное… А чем ей можно помочь?

Мама быстро взглянула на меня и вновь опустила глаза в свою чашку. Она пожала плечами:

– Тётя Марина считает, что ей помочь можешь только ты. Мол, ты на Наташу действуешь очень положительно. На обеих девочек действуешь положительно.

Мама снова замялась, но, похоже, всё-таки решилась высказать то, что её мучило,

– Не мог бы ты некоторое время пожить на два дома?

– То есть, как это? – удивился я.

– Ну,… пожить у них некоторое время. Тётя Марина пообещала, что приобретёт широкую кушетку для девочек, а ты будешь спать на кровати Наденьки. Не придётся тебе спать на раскладушке, понимаешь? Тебе там будет удобно… Я знаю, что тебе тоже очень сильно досталось, и ты, наверно, хотел бы после больницы побыть дома, но тётя Марина так просила… Мы ей очень многим обязаны. Как ты считаешь?

Я встревожился. Если Марина дошла до того, что просила мою маму о таком, то с Наташей, видно, и впрямь не очень хорошо.

– Конечно, смог бы. Да и не впервой мне жить у них, сама знаешь. А что, с Наташей действительно так плохо?

– Да, плохо! Как бы это не развилось в серьёзный психоз…

Она помолчала и добавила,

– Смог бы ты пожить у них недели две-три?

Я кивнул:

– Конечно, смог бы! Не сомневайся.

Мама вздохнула с облегчением:

– Ну вот и хорошо! Я знала, что ты добрый мальчик. Папа был бы тобой доволен… Может, тогда ты в состоянии уже сегодня переночевать у них? Тётя Марина была бы тебе очень благодарна. Она мне сегодня звонила.

– Хорошо… Пойду собирать учебники…

***

Я собирал свой командировочный чемоданчик и прислушивался к тому, что говорила мама по телефону.

– Здравствуй, Мариша! Сашка сейчас придёт к вам. Вы там не передумали?…

– Да, согласился… Нет… Он, вообще-то, неплохой мальчишка, добрый… Избалованный только очень…

Это я-то избалованный?! Никак не может забыть, как я два года назад в Москве, в Детском Мире выпрашивал у неё модель планера… И потом кто-то ещё говорит мне, что я злопамятный!

– Только ты, Мариночка, построже с ним, ладно? А то он вообще от рук отобьётся… Если что – звони, хорошо? Я приду и быстро приведу его в чувство… Да, как и договаривались… Угу, спокойной ночи!… Я? Сейчас в ванну заберусь… Погреюсь, книжку почитаю… Пока!

Мама повесила трубку и обернулась ко мне:

– Они ждут тебя. Саш, ты, пожалуйста, поделикатнее там с Наташей. Она девочка очень ранимая… Постарайся быть ласковым с ней, хорошо? Марина очень надеется на тебя.

Часть 3. Посвящённый

3 января 1968 года

Я сидел в удобном кожаном кресле в кабинете Марины и увлечённо читал новую книжку. Вчера Марина напомнила мне о нашем с ней разговоре перед Новым годом и спросила, не передумал ли я поучаствовать в эксперименте. Я подтвердил свою готовность, и сегодня рано утром, когда девочки ещё спали, мы с ней вместе отправились в больницу…

Дело было вот в чём. На второй или третий день моего лежания в этой самой больнице, в нашу палату зашла… Светка! Ну, та самая, с которой я познакомился летом в пионерском лагере! Золотая Рыбка! Наша медсестра Соня привела её ко мне познакомиться. Оказывается, они с ней двоюродные сёстры, представляете?

Светка тоже лежала в педиатрии на обследовании по поводу подозрения на язву желудка. Когда Соня вышла из палаты, Светка на правах старой знакомой уселась ко мне на кровать и принялась расспрашивать. Соня рассказала ей о том, что произошло со мной и Наташкой, но она не знала, что я и есть тот самый мальчишка, который прошедшим летом в пионерском лагере представился её сестре гипнотизёром и пообещал, что весь сеанс лечения у зубного врача она проведёт в спящем состоянии.

Я рассказываю о ней столь подробно, потому что она между делом пожаловалась на боли в желудке и я, чтобы отвязаться от неё побыстрее, предложил ей снять их. Подумал про себя, что если у меня получается заговаривать зубную и головную боль, то, может, и с болями в желудке что-нибудь получится?

Получилось… Светка этой же ночью снова припёрлась в нашу с Колькой палату, растолкала меня и попросила снова убрать боль. Для этого она забралась ко мне под одеяло. М-да… Напрасно она это сделала. Ну да ладно, речь не об этом, а о том, что уже на следующий день утром она привела ко мне в палату знакомую ей девочку из первой палаты и попросил меня помочь и ей. Настя – девочку звали Настей Преображенской – лежала у нас с подозрением на воспаление придатков. По задумке Светки эти самые неведомые мне придатки я и должен был ей вылечить! Ну дура она, что вы от неё хотите!

***

В десять часов в кабинет заведующего отделением гинекологии, где я устроился с томиком Жюль Верна, зашла незнакомая мне медсестра и сказала, что Марина Михайловна ждёт меня в смотровом кабинете. Она представилась Дарьей Васильевной. Тётя Даша принесла мне тапочки и самый маленький халат, который только смогла найти. Марина попросила меня надеть школьную форму, потому что, по её мнению, это была самая приличная моя одежда. Пионерский галстук мне было велено не повязывать.

Рукава халата всё равно пришлось подворачивать. Смущало ещё и то, что пуговицы на халате были пришиты очень неудобно – с левой стороны. Никак не мог их застегнуть, пока тётя Даша не пришла мне на помощь. Представляю, каким чучелом я выглядел!

Дарья провела меня по длинному коридору, и мы подошли к кабинету, возле которого ожидали приёма пятеро женщин различных возрастов. Как по команде, все уставились на меня. Дарья усмехнулась и попросила женщин не беспокоиться. Это, мол, распоряжение заведующего отделением.

После этого она вынула из кармана халата скрученное в тугой валик чистое вафельное полотенце, развернула меня к себе спиной и крепко завязала мне глаза. Я зашипел от боли и дёрнулся.

– Больно же!

– Где?

– Волосы в узел попали!

Дарья развязала меня, пригладила волосы на затылке и завязала полотенце вновь. На сей раз осторожнее. Тихонько скрипнула открываемая дверь и Дарья, положив мне руки на плечи, осторожно ввела меня в кабинет. В нос ударил резкий запах эфира, который сначала перебил все остальные запахи. Сзади раздался голос медсестры:

– Привела, Марина Михайловна! Куда его?

До меня донёсся знакомый смешок:

– А это точно он, Дашенька? Что-то я его не узнаю…

Я откашлялся и сказал:

– Это я, тётя Марина… Саша.

– Вымой ему руки и усади на кушетку. Я сейчас закончу.

Даша подвела меня к умывальнику, зашумела вода, и я протянул руки вперёд. Даша ловко намылила мои руки, подставила их под струю воды, вытащила, намылила ещё раз, снова смыла и выключила воду. В руки мне легло полотенце, и я тщательно обтёр их.

Потом меня вели каким-то извилистым путём. Впрочем, не очень далеко. Даша развернула меня на месте, взяла за руки и велела осторожно садиться. Я уселся на мягкую кушетку, покрытую, как водится, клеёнкой и притих.