Текст книги "Знакомство (СИ)"

Автор книги: Александр Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

А вечером следующего дня к нам с мамой пришла Валеркина мамаша. Пришла ругаться. Я потом спрашивал Валерку, и он поклялся здоровьем своей младшей сестры, что моё имя вообще ни разу не прозвучало. Вот почему, если у нас во дворе что-нибудь случается, то подозрение падает в первую очередь на меня? Я что, самый главный хулиган?

***

Когда хлеб закончился, Надюшка предложила заняться домашними заданиями прямо здесь, а вазочку с остатками варенья можно не убирать. Она не мешает. Я хмыкнул на это и сказал, что если я, как в прошлый раз, найду капли варенья на своих тетрадках и книжках, то заставлю её слизывать их языком! Прямо вместе с чернилами! Вот ведь сластёна!

Сказав, что мне нужно ненадолго отлучиться, чтобы помочь Серёжке, и что она может начинать делать уроки без меня, я оделся, и мы с ним полезли на чердак. Кот повёл себя оскорбительно по отношению к своим благодетелям. Одним прыжком он выскочил из мешка, отпрыгнул от нас подальше, осмотрелся по сторонам, вразвалочку отошёл ещё метра на два и… принял боевую стойку. Ну, это когда боком, напружинив лапы и нагнув голову. Позёр!

Серёга на всякий случай приготовился отфутболить драчуна, если тот, действительно, рехнулся и решил затеять с нами драку, но у кота всё-таки достало благоразумия. Он презрительно посмотрел на нас своими жёлтыми глазищами, повернулся и, как ни в чём не бывало, потрусил в темноту, исследовать новое для него место. Прежде чем окончательно исчезнуть, он презрительно дёрнул хвостом в нашу сторону.

Мне кажется, что презрение к людям сидит у котов в крови. Они презирают нас за всё! Дашь такому поджопник, так, что он бежит из кухни, пользуясь только передними лапами, – он вернётся, уляжется в дверном проёме, будет посматривать на тебя и презирать за то, что ты зажидился дать умирающему от голода коту самую малюсенькую рыбку.

Навалишь ему полную миску рыбьих голов – он жрёт, давится, а сам жидится. Попробуй отодвинуть от него миску. Сразу услышишь, как он умеет шипеть. И не стесняется, паразит, своего кормильца когтями пугать. Потом налопается, так, что живот до самого пола висит, и начинает презирать тебя за проявленную слабость характера. Они, кажется, презирают нас даже за то, что мы их любим. Лежит такой уютно свернувшись у тебя на коленях, мурчит и презирает!

Когда я минут через сорок вернулся, Надюшка уже корпела над последней задачей по алгебре. Я плюхнулся на стул напротив неё и раскрыл свой учебник. Надюшка тут же поднялась со своего места, потянулась, зевнула и зашла ко мне за спину. Я как раз выводил пером заголовок «Домашняя работа» в самом верху чистой страницы, когда руки Надюшки обвили мою шею, и она навалилась мне на спину.

С кончика пера упала здоровенная капля, и на чистом листе образовалась огромная клякса. Надюшка прижалась щекой к моему уху, а я подумал, что моя исключительная доброта и огромное, как небо, терпение постепенно сделали мою жизнь совершенно невыносимой. Другой бы, на моём месте, уже давно таскал пригретую на груди змею за косы, а я только обречённо вздохнул и потянулся за промокашкой.

Когда я сказал об этом змее, она совершенно невпопад заныла, что так нечестно, и что я в последние дни всё больше времени провожу с Наташкой, а не с ней и, когда мы с Наташкой вместе, то оба сразу же забываем про неё…

Я подумал, что она права, и предложил ей поиграть во что-нибудь, но Надюшка сказала, что она не хочет, потому что у неё заболел живот.

– Это из-за горячего хлеба! Между прочим, это твоя идея была, горячего хлеба купить! – закончила она.

– Это не из-за хлеба, а из-за большого количества хлеба! Просто кое-кто теряет голову, когда видит трёхлитровую банку брусничного варенья! – мудро возразил я.

Вообще, я довольно мудрый человек, если мне дают достаточно времени подумать…

Деревянная нога

22 апреля 1967 года

Сегодня праздник! 97-я годовщина со дня рождения Ленина! Школьное фойе встретило нас бумажными цветами. Целое море бумажных цветов по стенам, колоннам и даже по всему фронтону гардероба! Такими же цветами украшен и выставленный в рекреации на втором этаже большой портрет Ленина.

Девочки все пришли в белых фартуках и с белыми, пышными бантами. Всё было очень празднично. По крайней мере сначала. На первой перемене была проведена школьная линейка, и кучу малышей приняли в октябрята. Мы, рослые, красивые и плечистые пятиклассники, снисходительно посматривали на суетливых и писклявых гномиков из первых и вторых классов, гордящихся только что полученными октябрятскими звёздочками.

А потом вперёд выступил наш городской военком, толстый, высокий дядька с орденской колодкой шириной в две моих ладони, и завуч вызвала моего соседа по парте Илюху Болотина. Военком громким басом объявил, что пришёл вручить награду, которая должна была быть вручена ещё в 44-м году отцу Илюшки, но затерялась в военной неразберихе.

Он наклонился к Илюшке, долго возился, а когда выпрямился, стало видно, что на лацкане школьного мундирчика нашего одноклассника пламенеет новенькая Красная Звезда. Полковник ловко отдал честь Илюшке, вручил ему бархатную коробочку и невзрачную книжечку удостоверения. Потом он повернулся к нам и рассказал, что отец Илюшки был военным лётчиком, храбро воевал и кроме этого ордена заслужил ещё пять других.

Рядом с военкомом стояла высокая, некрасивая женщина, мать Илюшки, которая во все время его речи вытирала платком катящиеся из глаз слёзы. Как потом рассказал Илюшке, его отец, так же, как и мой, умер в госпитале от полученных на фронте серьёзных ран. Это произошло вскоре после его рождения, так что Илюшка своего отца не помнил.

Во всем этом не было бы ничего необычного – в прошлом году, весной, на День победы, военком приходил и к нам домой и вручил маме медаль «За оборону Севастополя», которой папу наградили ещё в 41-м году, но она тоже заблудилась. Необычным было то, что Красную Звезду вручили не матери Илюшки, а ему самому. Весь следующий урок он просидел, тупо глядя в раскрытое удостоверение к ордену и шмыгая носом.

Да, уроков никто не отменял, и весь блеск праздничных нарядов, украшавших наших девочек, тускнел прямо на глазах. Уже после второй перемены Надюшка Колокольцева вернулась в класс с развязавшимся бантом на одной из двух своих кос. Она попыталась самостоятельно приладить бант на место, но быстро потеряла терпение и решила задачу, как всегда просто и элегантно – сняла оба банта и сердито затолкала их в портфель.

А на последней перемене было народам явление! Как только в дверях иссяк бурный поток моих одноклассников, стремящихся как можно быстрее покинуть храм науки и предаться простым и незатейливым удовольствиям в буфете и в школьных коридорах, в дверь вошла она! Наташа Колокольцева, с которой у нас уже несколько месяцев настоящая любовь! У нас в классе она появилась впервые по той простой причине, что мы с ней учимся в разные смены.

Отыскав меня глазами, Наташа приветственно махнула рукой и для начала подошла к стоящему в дальнем углу шкафу, поздороваться с Машкой. Машка – это школьная кошка. Точнее, не вся кошка, а только её скелет в стоящем на шкафу стеклянном ящике. На деревянном постаменте ящика рядом с латунной биркой, на которой выгравированно, что это действительно кошка, а не какая-нибудь там маленькая собачка, какой-то шутник ещё в стародавние времена вырезал ножичком имя Машка. Теперь в школе даже первоклашки знают, что если утром поздороваться с Машкой и хорошенько попросить её об удаче, то твоё желание, скорее всего, сбудется. Остряки и маловеры из старших классов возражают. Говорят, что Машка исполняет желания не всякого каждого, а только тех, кто в состоянии услышать, как она мяукает в ответ на просьбу.

Машка не всё время стоит на шкафу. На школьные линейки её выносят послушать, о чём народ говорит, так что от участия в общественной жизни она не уклоняется. В первые ряды не лезет и большей частью помалкивает, но особо и не скрывается. Поговаривают, что молчит она от великого ума, а так-то она имеет своё мнение по всем школьным вопросам, но её мнение не всегда совпадает с мнением руководства, поэтому она и ведёт себя столь сдержанно. Учителя и директор, разумеется, знают о ней, но не возражают против этой игры. А что? Какое-никакое, но развлечение.

Поздоровавшись с Машкой, Наташа подошла к моей парте, мимолётно коснулась моего плеча кончиками пальцев и громко спросила:

– Саша, ты придёшь вечером к нам?

– Не, сегодня не получится. У меня тренировка.

– А завтра сможешь?

– Завтра смогу. Ты когда из школы возвращаешься?

– У меня пять уроков, значит в полседьмого. Приходи в семь, ладно?

Наташа улыбнулась мне, оглянулась, отыскивая глазами Катю Петрову, которую я ей вчера описал, подошла к ней и спокойно спросила:

– Ты Катя? – и, дождавшись кивка Петровой, продолжила, – Если тебе так интересно, то знай – Саша дружит со мной.

К Катьке она подошла потому что за пару дней до начала весенних каникул та прислала мне записку с предложением дружбы, а ещё через пару дней на классном чаепитии пригласила меня на "белый" танец. Не знаю, почему он так называется, но его отличие от обычных танцев заключается в том, что на него дама приглашает кавалера. Это для тех, кто не знает.

Ну это бы ладно: пригласила и пригласила. Но! Но она танцевала его так, что я тут же вспомнил кое-что, казалось бы, напрочь забытое. С самого детского садика забытое. Вспомнил, чем девочки отличаются от нас мальчиков. По дороге домой рассказал об этом Надюшке, а та тут же передала наш разговор сестре. Именно поэтому Наташа и пришла к нам сегодня!

Она не ожидала ответа от Кати, поэтому просто отвернулась от неё и с гордо поднятой головой вышла из класса. Я успел увидеть отвалившиеся челюсти одноклассников и, как ни в чём не бывало, уселся на место и уткнулся в книгу. Челюсти у них отвалились, потому что Наташка считается первой красавицей нашей школы! Это всем хорошо известно!

Ко мне тут же подскочил Илюха. Он втиснулся на скамейку парты рядом со мной и зашептал на ухо:

– Ты что, с ней замутил? С ней?!

Я молча кивнул, не отрывая глаз от книги. Всё что последует дальше, я себе неплохо представлял. Вот, наверно, он жалел, что снял с куртки отцовский орден и спрятал его в портфель!

– Слушай, расскажи, как ты с ней познакомился? Ну, будь другом!

Я захлопнул книгу, вздохнул и начал свою ещё дома заготовленную историю…

О, в ней много всего было! Я хорошо знал, как угодить вкусам моих одноклассников. Начиналась она в тёмном переулке, где беззащитную девочку обступили трое хулиганов с ножами, а заканчивалась тем, как я, весь израненный, тащил всех троих в ближайший опорный пункт милиции, предварительно связав им руки их же шарфиками.

Согласно легенде, первого я вырубил красивым хуком в челюсть, второй пал, получив по спине удар портфелем, в который я, как обычно для тренировки рук, нёс пятикилограммовую гирю.

– Никакой гири тут нет! – тут же завопил Мишка Смирнов, подхватывая с пола мой раскрытый портфель.

– Я по вторникам и пятницам её всегда выкладываю. Иначе кеды не влазят, – спокойно парировал я, – А ты разве не так делаешь?

К этому моменту вокруг нас с Илюхой уже собралась целая толпа народу, которые, кто с интересом, кто с недоверием, слушали моё трагическое повествование.

Закончилось всё тем, что я, окончательно завравшись, сказал, что в результате той неравной схватки я тоже сильно пострадал. У меня началось заражение крови с последующей гангреной, и врачам пришлось ампутировать мне правую ногу.

Все дружно уставились на мою правую ногу, которую я предусмотрительно выставил в проход.

– Это протез. – спокойно объяснил я, обводя взглядом пару десятков оттопыренных ушей, – Увы, но всего лишь хорошо выполненный протез.

Обеими руками придерживая бедро, я с грохотом взгромоздил правую ногу на парту и заголил её почти до колена:

– Вот…. можете потрогать…

Ребята и девочки, в большинстве своём боязливо уставились на ногу. Лишь Петрова набралась смелости и потыкала в неё пальчиком.

– Тёплая… – неуверенно сообщила она остальным.

– Я же говорю, отличный протез! Мама в Вильнюсе заказывала. Почти неотличим от настоящей ноги! Не плачь, Катюша, – грустно добавил я, заметив, что глаза Кати Миловановой налились слезами. – Нога, это невысокая плата за честь и здоровье хорошей девочки.

И, обращаясь к Илюхе, завершил свою повесть:

– Вот так мы с Наташей и познакомились.

Здесь Надюшка Колокольцева уже не выдержала и лопнула от смеха. Она давно уже вернулась из коридора и, заметив, что нашу с Ильюхой парту обступили одноклассники, ловко протиснулась в первые ряды и сейчас стояла напротив меня с улыбкой до ушей. Она заорала, давясь от смеха:

– Катька, не реви! Этот сказочник опять всё наврал! Вы уши развесили, а он по ним на мягких лапах скачет! Наташка моя старшая сестра, и он с ней уже шесть лет знаком. И нога у него ещё вчера вечером на месте была, никто её не отрезал!

– Протез – это в фигуральном смысле, – запротестовал я.

– Слышь ты, сказочник, в глаз хочешь? В прямом смысле! – угрожающе надвинулся на меня Илюха.

– Вы грубые, нечуткие люди, не понимающие аллегорий! Не буду больше ничего вам рассказывать! – с этими словами я вывалился в проход.

***

Домой я тащился в отвратительном настроении. В моём дневнике появилась короткая и грозная запись: «Сорвал урок!». Я шёл и жаловался… Нет, не так! Я шёл и стенал о жестокости и несправедливости этого мира! В самом деле, я что ли виноват, что молодая училка биологии в течение четверти часа не могла успокоить класс?

Ребята – кто прикрываясь ладошкой смеялся, кто шушукался с соседом, обсуждая рассказанную историю, а бунтарь-одиночка Мишка Смирнов кипел и призывал всех к мести. Когда он, не сдержав эмоций, на весь класс прошептал:

– Надо подвергнуть его этому… как его?… «абстракизму»! Бойкот объявить гаду! – я не выдержал и заржал в полный голос.

Меня, натурально, выставили за дверь, предварительно украсив дневник красными чернилами и велели ждать возле учительской. А спрашивается, за что?! Вместе со мною над Мишкой хохотала половина класса, а другая половина – те кто не понял над чем мы хохочем, недоумённо вертела головами.

Светлана Петровна лично завела меня в учительскую, в которой после окончания первой смены собрались все учителя, и нажаловалась нашему завучу. Мария Прохоровна посмотрела на меня поверх сильных очков и велела объясниться.

Она тётка не злая. Поговаривают даже, что она справедливая. Наверно, поэтому я сделал попытку оправдаться, заявив, что это выше человеческих сил оставаться серьёзным, когда слышишь призыв подвергнуть тебя «абстракизму»!

Часть учителей в учительской сдержанно рассмеялись, все прочие навострили уши, предвкушая какое-то развлечение. Мария Прохоровна тоже улыбнулась, сняла очки и потребовала подробностей. Воодушевленный тем, что, кажется, меня никто особо не осуждает, я выдал им полную историю. Ну просто для того, чтобы они лучше понимали, почему я не смог сдержать смех.

Когда я, сидя на стуле, заголил ногу, смеялись уже все поголовно. Некоторые даже вытирали слёзы. Николай Степанович, наш учитель физкультуры, улыбаясь сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Зачем такому гиря в портфеле? Я слышал, он записался в секцию самбо. Что, чемпионом хочешь стать? – последний вопрос был обращён ко мне.

На меня смотрели несколько пар улыбающихся глаз, но я ответил совершенно серьёзно:

– Нет, просто хочу научиться преодолевать свой страх. Я однажды представил себе, что рядом со мной двое гадов затаскивают в подвал девочку, а у меня от страха ноги отнимаются, и я не знаю, что с этим делать… Просто хочу знать, что делать со своим страхом и всё. Хотя, конечно, чемпионом стать было бы здорово!

В учительской тут же стало тихо. Улыбки на лицах погасли. Все смотрели на моё красное от смущения лицо и, наверно, каждый вспомнил тот прошлогодний случай с изнасилованной и убитой девочкой, труп которой нашли на куче мусора в подвале обычного жилого дома.

Тишину нарушил наш трудовик. Он сидел за своим столом и, держа в левой, трехпалой руке какую-то сложную шестерёнку, протирал её ветошью. Ни на кого не глядя, он буркнул:

– Малец прав… Все мы чего-нибудь да боимся… Главное, суметь преодолеть в себе этот страх. Иначе потом от стыда умрёшь. Или сопьёшься…

– Позвольте с вами не согласиться, Геннадий Васильевич. – вмешалась Мария Прохоровна, – Бывают же мужественные люди, напрочь лишённые этого чувства. Возьмите, к примеру, того же Александра Матросова…

– Я Сашу знал… – негромко и как-то равнодушно перебил её Геннадий Васильевич, – Мы с ним воевали в одном батальоне. Как он погиб, я не видел, наша рота прикрывала в тот день другое направление, но потом мне ребята рассказывали…

Он, наконец-то, оторвался от своей шестерёнки, с грохотом положил её на стол и поднял голову.

– Саша был обычным хорошим парнем. Очень весёлым. В роте у него было много друзей. Ребята говорили, что в том бою на его глазах один за другим погибли трое из них. Хороший пулемётчик сидел у немцев в том ДОТе… Не знаю, то ли он так рассвирепел, что уже только о мести и мог думать, то ли так любил своих погибших друзей, что и его душа вместе с ними отлетела… – он помолчал. – В такие моменты страха уже нет, поверьте. Не с чем в себе бороться… А этот пацан, – кивок головой в мою сторону, – он верно мыслит. К такому моменту, может быть, нужно всю жизнь и каждый день себя готовить… И то никто не скажет заранее, готов он или ещё нет? Эй, малый, как тебя там?

– Ну Сашка. А что?

– Ничего… Проваливай… Считай, пятёрку по труду за четверть ты заработал…

Он с вызовом посмотрел по сторонам. Продолжения я не услышал, потому что меня и впрямь выперли из учительской. Странный какой-то разговор получился…

***

Надюшка ждала меня. Она сидела на подоконнике неподалёку от двери в учительскую, болтала ногами и грызла баранку. Вечно она что-то грызёт, когда ей делать нечего! Спрашивается, где берёт? И почему у меня в портфеле не бывает ни баранок, ни яблок?

Последний раз в моём портфеле из съедобного побывал завёрнутый в газету бутерброд с котлетой. И то недолго. Мне его приготовила мама, но это было год назад. Наш школьный буфет и столовую санэпидстанция закрыла на пару дней. То ли мышей травили, то ли тараканов. Вот тогда мама и стала готовить мне в школу бутерброды.

Котлета… Я так отчётливо представил её себе, что у меня громко забурчало в животе, и во рту собралась слюна. Не выдержав, я остановился, открыл портфель, поднял его обеими руками повыше и засунул в него голову. Котлетой не пахло. Пахло чернилами, бумагой, стиральной резинкой и, кажется, котом. Вполне может быть. В моём портфеле не только кошки бывали, но даже лягушки. Это когда я в Москву с мамой ездил и первую четверть в тамошней школе учился. Мне её Колька Никулин в портфель подсунул. Мы с ним из-за этого в тот день подрались, но потом даже подружились. Не, так-то он пацан нормальный, только с юмором у него не очень. Нужно же понимать, с кем можно так шутить, а с кем нельзя. Лягушка в портфеле – это типичная шутка для девчонок…

– Чего ты там ищешь? – спросила Надюшка. Она спрыгнула с подоконника и подошла ко мне.

– Котлету. – коротко ответил я, – Помнишь, в прошлом году мама давала мне с собой бутерброд с котлетой? Показалось, что ею пахнет…

Надюшка опустила голову, коротко принюхалась, выпрямилась и помотала головой:

– Не пахнет уже. Пошли домой, а? Мне тоже уже есть хочется…

Мы возвращались домой, а она, вместо того, чтобы поддержать друга, спорила со мной и говорила, что зря я всё это затеял. Можно было, мол, просто сказать, что знаю Наташу давно и точка! Она хихикнула:

– Тебе бойкот объявили! Мишка и ко мне подходил. Говорит: «Мы этому гаду бойкот объявили. Ты с нами?». – А я ему: «А по яйцам не хочешь?». – Он тут же и слинял, придурок!

Часть 2. Летние каникулы

Катюша Милованова

01.06.1967 г.

Формально каникулы начались ещё 26 мая, но, как и всем нашим ребятам мне пришлось неполную неделю отработать на так называемой «производственной практике». Девочки наводили чистоту в классах: мыли окна, скоблили полы, а в тех классах, где завхоз считал нужным, полы красили.

Нам, мальчишкам досталась работа более незатейливая: мы выносили в школьный двор очередную партию школьных парт и под навесом возле школьных мастерских чистили и красили их.

За пять дней я закрасил 16 пронзённых стрелами сердец, трёх русалок, прорву стилизованных человечков «палка, палка, огуречик…», трёхклеточных досок для игры в «крестики-нолики» и прочих интересных вещей. Всё это было нарисовано химическими карандашами, чернилами или, если чувства автора были очень сильны, вырезанными перочинными ножичками.

Кроме сердец, русалок и глубокомысленных надписей типа «Ленка дура!», нам велено было затирать мастикой и, после её высыхания и шлифовки, закрашивать краской любые неровности. Особый интерес у меня почему-то вызывали глубокие узкие отверстия, высверленные, как я знал, обыкновенными ученическими перьями. Сам когда-то делал такие.

От каждого такого отверстия веяло бесчисленным количеством скучных минут и часов, проведённых автором за этой партой!

Работа была не трудная, но я знал, что она очень быстро закончится. В другой раз я бы этому радовался, но не в этом году. Дело в том, что я не попал в пионерский лагерь в первую смену. Что-то у мамы не срослось. То ли для меня не хватило места, то ли просто мама не подала заявление вовремя. В любом случае, как минимум весь июнь мне предстояло провести в городе.

Все мои друзья разъезжались. Серёжка уезжал на всё лето к бабушке под Полтаву. Валерку с сестрой родители пристроили в какой-то лагерь в Крыму. Тётя Марина взяла отпуск за три года, досрочно забрала девочек из школы, и два дня назад они втроём улетели на материк.

Летние месяцы Наташка с Надюшкой проведут с нею, а в конце августа она посадит их на самолёт, и мы с мамой должны будем их здесь встретить. И это была единственная хорошая новость. Получалось, что они всю осень будут жить у нас. Сама тётя Марина вернётся только в середине ноября.

Судьба июля тоже была не определена, потому что мама ещё вчера уехала в длительную инспекционную поездку по посёлкам и стойбищам Колымы и Чукотки. В этом не было ничего необычного. Зимой на Чукотку врачи ОблСЭС из-за погоды выезжают только в аварийных случаях. Им приходится навёрстывать летом.

Когда мама вернётся, одному богу известно! Хорошо хоть на сей раз со мной будет жить знакомый человек. Марго согласилась пожить у нас и присмотреть за мной. А что? Неплохо! Она тётка весёлая, с выдумкой и ко мне хорошо относится.

Плохо то, что в городе никого из друзей не осталось… Об этом я думал, стоя в гастрономе в очереди за хлебом, когда меня окликнула Катя Милованова. Она стояла в той же очереди только на пять человек дальше от прилавка. Очередь уже пятнадцать минут не двигалась. Как крикнула продавщица откуда-то из глубин магазина, ей нужно было принять товар.

Я подумал две секунды и решил, что времени у меня навалом, и мне всё равно, где его убивать. Решив так, я подошёл к Кате. Мы немножко поболтали. Потом я спросил её, где она собирается провести каникулы, и тут выяснилось, что она тоже застряла в городе до самой осени. На мой вопрос, почему, Катя помрачнела, украдкой оглянулась через плечо и шепнула, что объяснит это позже.

Немного воспрянув духом, я пояснил ей, что тоже остался не у дел и предложил скучать вместе. Лицо Кати осветилось. Оказывается, её тоже угнетала мысль провести целых три месяца в одиночестве. На мой вопрос, чем она собиралась заниматься сегодня, Катя ответила, что ничем. Я обрадовался и предложил ей на выбор три варианта времяпрепровождения.

Во-первых, мы можем пойти ко мне и поиграть во что-нибудь, или просто поболтать. Во-вторых, мы можем пойти на речку, посидеть там, побросать камни в воду и тоже поболтать. В-третьих, мы можем пойти на море и, в зависимости от настроения, или покормить чаек хлебом, или покидать в них камнями. И снова поболтать.

Позади нас заржал какой-то мужик. Катя тоже улыбнулась и спросила:

– А кто у тебя сейчас дома?

– Я час назад проводил маму. Она улетела в командировку. Так что никого.

– Ты что, будешь жить один? – удивилась Катя.

– Не, она договорилась с одной своей сотрудницей, и та обещала уже сегодня вечером после работы переехать к нам. Не бойся, она тётка хорошая. Я её давно знаю. Она нам не будет мешать.

– Знаешь, мне бы хотелось сегодня побыть в тишине…

– Жалко… Дома побыть хочешь?

– Нет, как раз дома у меня тишины и нет! Давай, пойдём к тебе? А завтра можем сходить куда-нибудь… На море или на речку. Мне всё равно куда…

– Отлично! Когда придёшь?

– Только занесу хлеб домой, и мы можем пойти вместе. Подождёшь?

Я кивнул. Очередь, наконец-то, двинулась, и мы быстро продвигались к прилавку. Я подождал Катю возле гастронома, пока она бегала домой. Она не хотела, чтобы меня увидели из окон её квартиры. Странные какие-то у неё родители…

Только когда мы пришли ко мне домой, я обратил внимание на то, какие усталые у неё глаза. Мы с ней устроились в спальне на кушетке. Она лежала на животе, положив голову на скрещенные руки и искоса поглядывала на меня. Я, если честно, рассчитывал на какое-то общение, но Катя молчала.

Наконец, я не выдержал и сказал:

– Слушай, ты выглядишь так, как будто на тебе мешки таскали. Ты не заболела?

– Нет, мешки я не таскала, но устала сильно. У меня дома всё идёт наперекосяк и давно…

– Расскажи? Даже если не смогу помочь, то хоть выговоришься. Само собой, я – могила!

– У меня мама четыре года назад умерла. – кивнула Катя, – Отец два года назад женился и взял за себя молодую. Она на пятнадцать лет его младше. Не работает, сидит дома, ко всем придирается.

Катя уже сидела напротив меня сложив ноги по-турецки. В глазах её стояли слёзы, но она, похоже, их не замечала.

– На отца каждый день орёт, как ненормальная. Всё ей не так! Иногда мне кажется, что она просто сумасшедшая! Нас с Сашкой просто ненавидит, дармоедами называет! Сашке хорошо, он во Владик уехал поступать в мореходку, а мне с ней ещё как минимум три года мучиться…

Я подсел поближе и приобнял её за плечи:

– А чего он с ней не разведётся?

– Любит её… Она на него наорёт, так что он из себя выпрыгивает, а потом полночи просит у неё прощения… А потом ещё полночи у них в спальне кровать скрипит. Стоны, вздохи… Когда он спит, вообще?… На работу каждый день уходит невыспавшийся, злой…

– Слушай, как бы так сделать, чтобы ты с нами здесь пожила? Ты бы хоть высыпалась… Здесь на тебя орать никто не будет! Я бы тебе уступил диван, а сам на раскладушке. Мама, когда вернётся, будет не против. Я её знаю. А Марго – ей всё равно.

– Марго? Странное имя. Она не русская?

– Да, не… Марго это прозвище. Вообще-то она Маргарита. Мама зовёт её Рита. А меня она попросила называть её Марго. Ей так больше нравится. Просто причуда такая.

– Не, Саша, спасибо, но не получится. Она и так меня бранит, если я после девяти вечера хоть на пять минут опоздаю. Шлюхой обзывает и ещё матерно…

Я вздохнул:

– Слушай, тебе, и правда, нужно отдохнуть, расслабиться как-то… Знаешь, давай-ка устраивайся под пледом, а я рядом посижу, почитаю тебе что-нибудь. Хочешь?

Катя неуверенно посмотрела на меня.

– Платье помнётся… Мачеха увидит, опять орать начнёт… и обзываться…

– А ты переоденься. Дам какую-нибудь свою рубашку и чистые треники. Если большие окажутся, подвернёшь рукава и штанины.

Катюша улыбнулась:

– А давай!

Мы поднялись и подошли к шкафу, где лежала моя домашняя одежда. Катя выбрала себе фланелевую рубашку в крупную, красную клетку, и я дал ей мои застиранные, бывшие когда-то фиолетовыми домашние штаны. Выходя из спальни, я крикнул ей:

– Платье можешь на стул бросить или на плечики в шкафу повесить. Что тебе почитать?

– Не знаю! – крикнула она в ответ, – Всё равно!

Я подумал и решил почитать ей что-нибудь весёлое. Ну, чтобы настроение поднять. Помнится, когда-то Ирина Васильевна очень смеялась над моими записями в дневнике. Может попробовать? А почему бы и нет? И я пошёл в кладовку к своему тайнику.

Я сидел в комнате на диване и от нечего делать перелистывал дневник. И тут Катя вышла из спальни. Штанины были закатаны до колен, как и рукава рубашки, которые она подвернула, чтобы не болтались. Рубашку она надела навыпуск. Катя неуверенно посмотрела на меня,

– Ну как?

– А что? Мне нравится!.. Правда!.. Тебе идёт.

– Зеркало у вас только в коридоре?

Я кивнул и Катя вприпрыжку побежала туда. Я пошёл за ней следом и встал у неё за плечом, глядя на её отражение в зеркале. Она улыбнулась моему отражению, расправляя воротничок рубашки.

– Ты такая хорошенькая в ней! – улыбнулся я в ответ.

Я вспомнил, как не так давно стоял за спиной у Наташи, смотрел на её улыбающееся личико, и у меня аж зубы свело от этих воспоминаний. Не выдержав, я положил Кате руки на плечи.

– Хочешь, я тебе её подарю?

– А что твоя мама скажет?

– Ах! – я убрал руки с её плеч и пренебрежительно отмахнулся, – Мама и не вспомнит, что у меня когда-то такая была.

– Не, Саш, спасибо. Как я мачехе объясню её происхождение? Ну что, пошли?

Мы вернулись в спальню. Катя без долгих разговоров устроилась под пледом, я сел спиной к стене, подложив под неё подушку, и сказал:

– Помнишь нашу классную, Ирину Васильевну? – она утвердительно кивнула. – Так вот она как-то осенью, подсказала мне мысль, начать вести дневник. Ну просто для развития навыков письменной речи… Некоторые места в дневнике ей понравились. Хочешь прочитаю их тебе?

Катя кивнула:

– Угу, хочу. Ты что, разрешил ей читать свой дневник?

– Ну да. До определённого момента… Потом она сама отказалась. Сказала, что записи начали становиться очень личными, и что она чувствует себя не вправе продолжать читать его.

– Всё равно не понимаю… Почему ты вообще разрешил ей совать нос в твои дела?

– А-а-а, понял! Нет, тут видишь в чём дело… Я и не собирался ничего писать, пока она не предложила мне сделку: я раз в неделю пишу что-нибудь в дневник, а она до весны закрывает глаза на кляксы и грязь в моих тетрадках. – я рассмеялся, – Понимаешь? Ну она же не дура! Читала она только для того, чтобы убедиться, что я не отлыниваю.

Катя подхватила мой смех:

– Да-а-а, действительно не дура! Ну ладно, давай послушаем…

– Только сразу предупреждаю. Ирина Васильевна посоветовала мне писать так, как говорю, поэтому там, – я постучал пальцем по обложке дневника, – не все слова приличные. Ну то есть тебе могут показаться неприличными. Заранее извиняюсь.

Читать я начал прямо с первой страницы. Катя перебила меня почти сразу,

– А можно вопросы задавать?