Текст книги "Иномиры (сборник)"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Академик встал, опираясь на свою палку. Я пошел проводить его. Оказалось, что мы остановились в Ленинграде в одной и той же гостинице. Решили ехать вместе на катере.

Мы стояли на корме и любовались остающимся следом на поверхности воды. Академик указал на него и сказал:

– Следы ваших приматов и летающих блюдечек для исследования стоят не больше! Вилами они на воде писаны.

– Не скажите. Известны места посадок неопознанных летающих объектов, позволяющие исследовать их не как круги на воде. Дело не только в отпечатках лап приземлявшегося аппарата, а в явлении, более значимом.

– Покажите мне место такой посадки, чтобы мы могли всесторонне изучить его. Вы сами-то, живущий в мире своего вымысла, побывали в таких местах?

– Побывал мой сын, Олег Александрович, военный моряк, капитан первого ранга. Вместе с журналистом центральной газеты.

– Ох мне эти журналисты! Беда, когда пироги берется печь сапожник, а сапоги тачать пирожник. И что же ваш наследный принц?

– Он прежде всего инженер. Однажды он узнал, что под Москвой, близ Серпухова, в местечке «Шарапова охота», парочка влюбленных заночевала в стогу сена. Они проснулись от яркого света и услышали в поле голоса. Затаившись, они наблюдали, как из спустившейся «летающей тарелки» выходили люди в комбинезонах, чем-то занимались, потом улетели. Свидетели точно указали место, где остались следы, три вмятины от опор опустившегося аппарата. Мой сын поместил в этом месте морской хронометр, дающий ошибку в сутки 0,02 секунды. Для контроля он поставил рядом кварцевый излучатель с исключительно точной частотой волны. Проверив показания приборов, он к величайшему изумлению обнаружил увеличение ошибки в 100 раз.

– И это научно проверено? – осведомился академик.

– Проверено кандидатом физико-математических наук Алексеем Васильевичем Болотовым, который не ограничился простой проверкой, а взял эти приборы с собой в очередную свою экспедицию в район тунгусского взрыва 1908 года, приписываемого то метеориту, не оставившему осколков или кратера, то инопланетному кораблю.

– И что же?

– Оказалось, что спустя восемьдесят лет после взрыва в его эпицентре приборы дают то же отставание, на две секунды в сутки, а вынесенные на некоторое расстояние, снова обретают свою точность. Такие приборы, Николай Николаевич, не те свидетели, которые «очевидно врут».

– Разумеется, если приборы были в порядке.

– Золотов убедился в этом и дал из тайги телеграмму в Центр, утверждая, что им установлено остаточное явление, связанное с неудавшимся космическим контактом.

– Несколько смело для кандидата наук. Ему следовало бы помнить, что наука ищет объяснение любым явлениям, прежде всего естественным.

– А разве наш с вами разум противоестественное явление? Разве некие гипотетические исследователи космоса, попав, скажем, на Венеру и обнаружив там нашу автоматическую межпланетную станцию или луноход на Луне, будут искать объяснение их формы и устройства в причудах вулканической деятельности на Венере или Луне?

– Эка куда хватили, небось на миллион лет вперед! А вот посмотрите на силуэт города. До чего же люблю «Петра творенье»! Любуюсь этим рисунком в тумане, и хочется думать о прошлом. Одни дамы в кринолинах и с буклями чего стоят! Без прошлого нет будущего. Не' так ли? Вот и в науке никогда нельзя спешить с выводами. Надо убедиться, не было ли такой ситуации в минувшем? Любое явление надлежит сверить с тем, что уже было, что изучено, что известно!

– Тогда, коль скоро вы вспомнили поэтические строки, позвольте мне прочесть вам один сонет.

– Сонет? – удивился академик. – Но я не вижу Лауры.

– Лаурой будет наука.

– Ах вот как!

И я прочел:

Сверкнет порой находка века,

Как в звездном небе метеор,

Но редко славят человека,

Слышней всегда сомнений хор.

Жрецы науки осторожны.

Великий опыт – их глаза:

«Открыть такое невозможно!

Немыслима зимой гроза!»

Запретов сети, что сплетает

Преградою «науки знать»,

Тому, кто сам изобретает,

Эйнштейн советовал не знать!

Наука к истине ведет,

Но движется спиной вперед!

Академик совсем не обиделся и даже переписал сонет, который, как он сказал, пригодится ему для «увещевания коллег».

В гостинице мы пошли вместе ужинать. Николай Николаевич заказал себе коньяку, тщетно пытаясь угостить меня, непьющего. Пришлось ему меня заменить. После чего он чрезвычайно расположился ко мне и даже сообщил по секрету, что в запаснике Палеонтологического музея хранится череп бизона сорокатысячелетней давности с прижизненным огнестрельным ранением на лбу.

Я давно знал об этом и еще в пору создания кинокартины «Воспоминание о будущем», которую помог завершить западногерманской фирме «Континентальфильм», подсказал кинематографистам заснять это бесспорное доказательство появления на земле в доисторическое время кого-то с огнестрельным оружием. Череп тогда экспонировался в Палеонтологическом музее и был убран в запасник, когда привлек слишком много сторонников былых космических контактов. Я не удержался и рассказал об этом Николаю Николаевичу. Тот воспринял это с хитрой улыбкой и заявил:

– А не пора ли нам, батенька, попятиться спать? – И он по-хорошему рассмеялся.

Признаюсь, я не мог уснуть, и все услышанное вместе с тем, что мне было прежде известно, ожило в моем воображении. И если не все, о чем я напишу, было именно так, то могло быть именно так!

Глава 2
ОБЛАВА

В науке нет столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих высот, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам.

К. Маркс

– След! – крикнул пограничник, шедший с монахом впереди.

Перед ними виднелось пятно первого на этой высоте снега с четким отпечатком на нем чьей-то босой ноги.

След вместил бы пару горных ботинок. Он был неимоверной ширины, с пальцами на одной линии.

Зоолог и художник подбежали к снежному пятну.

След был один. Дальше шла каменистая тропа, по которой, не зная усталости, поднималась отделившаяся от Памирской экспедиции И. Тацла группа во главе с бородатым зоологом Болотовым, так заросшим по самые глаза, что художник подшучивал, уверяя, что в крайнем случае обещанный портрет гоминоида он сделает с натуры, с зоолога.

Вокруг со всех сторон теснились горы. Синие, как на картинах Рериха, с белыми хребтами.

Особенно впечатляли более близкие скалы с острыми переломами освещенных и затемненных граней. А ближний остроконечный холм с каким-то вроде бы памятником наверху и свалившимися к подножью, как с пирамиды, плитами казался не игрой природы с ее чудесами выветривания, а чем-то рукотворным, но ни с чем не сравнимым. И еще волшебно резкие переходы света и теней, вызывавшие у художника поистине «девичий» восторг и попытки вытащить мольберт, чтобы запечатлеть неправдоподобную мозаику. И только суровая устремленность бородатого Болотова заставляла Вин Виныча, как звали Худницкого, прозванного Болотовым Худ-Худницкий, двигаться вперед.

Предстояло добраться до снежной полосы, где, может быть, окажется цепочка следов загадочного существа.

По словам буддийского монаха, которые с трудом переводил проводник-таджик, существо это не было загадочным, а, по его убеждению, в нем скиталась душа умершего человека, ждущая встречи с тем, в кого можно переселиться.

Все подсмеивались над монахом, но шли за ним.

– Вперед! – скомандовал зоолог. – Судя по отпечатку ступни, примат поднимался, как и мы.

– Если не шел спиной вперед, – заметил художник, щелкая фотоаппаратом.

– Не знаю, кто так движется, – пожал плечами зоолог.

– Говорят, леший. У него будто все навыворот…

– Эка выдумка! – возмутился Болотов. – Вам бы, дорогой Худ-Худницкий, сказки иллюстрировать, а не приматов с натуры писать! Леший! Чай не в лесу мы…

– В лесу понятнее. А чем он здесь питается? Зелень внизу осталась, – заметил художник.

– Монах говорит, ворует съестное, – пояснил проводник. – Мясо – нет. Овощи, хлеб берет.

– Ну и выдумщик этот монах! – отозвался Худниц– кий. – Скитающаяся душа у него есть просит, овощи ворует!

– Люди в горах йетти крепко не любят, – продолжал проводник. – Вонючий сильно.

– Воняющая душа! Это прелестно! – рассмеялся художник.

Зоолог повел носом:

– А и впрямь! Мне что-то запах чуется.

– И верно, – согласился художник. – Спросим охотника, у него чутье не наше.

Киргиз замыкал шествие и только теперь остановился перед следом:

– Ишь зверь какая вымахала! Однако ружье перезарядить надобно. Жакан нужна будет.

– Ни в коем случае не применять оружие! – запротестовал зоолог. – Наша задача взять его живьем. Это будет бесценная находка для науки!

– Находка? – проворчал охотник. – Ее давай, ищи. – И он остро огляделся вокруг прищуренными глазами на скуластом безбородом лице. – Есть запах. Плохой. Сверху несет.

– Возобновим подъем, – предложил Болотов. Двинулись дальше. Каждый шаг требовал усилий. Гнулись под тяжестью рюкзаков.

За один переход до снега так и не добрались.

Тщетно высматривали отпечатки огромной босой ноги. Девственный снег делал горный пейзаж еще своеобразнее.

– Здесь он, здесь, – говорит проводник. – Монах болтает, что скитающаяся душа его поджидает.

– Присутствовать при переселении душ! Совсем забавно! – заметил художник.

Зоолог был сосредоточенно молчалив.

Казалось, добыча была так близка. И неужели опять неудача, как и со всеми исследователями до него!

Разбили палатку.

Охотник умудрился раздобыть поблизости кое-какого сушняка, хотя, казалось, что здесь ничего не растет.

Вместе с проводником они разжигали костер.

Зоолог открывал консервы.

Пограничник вызвался сварить солдатскую похлебку. Собственно, голубоглазый Алеша Крючков уже не был пограничником, срок службы его кончился, и он мог отправляться домой. Узнав о цели бородатого зоолога, он подсказал Болотову, что задержанный на заставе монах может оказаться полезным в экспедиции, и вызвался сопровождать его.

Монах утверждал, что перешел границу, гонясь за йетти. И сумел убедить молоденького лейтенанта, начальника заставы, что выполняет данный в монастыре обет, и что-то добавлял о том, что «его душа совсем плохой, надо новый».

Перед палаткой монах уселся на камень и вдруг, к великому удивлению остальных, вытащил шахматную доску, вопросительно оглядывая подходивших к нему людей.

– Никак сыграть с кем-нибудь хочет. Так я могу. Зубы об меня обломает, – заявил художник.

Солнце садилось за недавно еще синюю гору, которая стала черной на фоне оранжевой, до невероятности яркой зари.

Болотов снисходительно наблюдал за игрой.

– А что вы думаете? – обернулся к нему Вин Виныч. – Игра-то эта из Древней Индии пошла. Вот и слоном он ходит только на одну клетку, как до европейского усовершенствования игры. Может быть, игра входит в программу самосовершенствования, каким они там в своем монастыре занимаются?

– Громоздятся что-то фигуры ваши. Преимущества не видно.

– Так ведь приходится приноравливаться к старинным правилам. Все наши дебюты – не в счет. И цена фигур, выходит, иная.

Монах потирал бритую голову и что-то говорил. Таджик-проводник был занят у костра, и понять слова монаха было невозможно.

– О чем это он? Может, про «свой плохой душа»? – шутил художник. – А мы ему сейчас кое-что покажем. Ну, любезный… – И художник двинул пешку на два поля вперед.

Монах замотал бритой головой и отставил вражескую пешку на поле назад.

– Дает понять: не зарывайся! – сказал зоолог.

– Да нет! Он напоминает мне, что два хода пешкой не в Индии, а у нас в Европе ввели. А жаль, такая комбинация могла получиться!

Внезапно художник нахмурился и одну за другой взял предложенные ему монахом фигуры, а потом смешал шахматы.

– Ему не за душой йетти надо было гоняться, а у одра Алехина, Капабланки или Петросяна стоять, авось их души к нему перекочевали бы.

Монах спрятал шахматы.

Из-за почерневшей горы в небо протянулись лучи.

– Глядите! – восторженно воскликнул художник. – Как на детском рисунке, но на настоящем небе, а не на бумаге!

Монах по-ребячьи радовался то ли заре, то ли выигрышу.

– Загляделся на такую красоту, вот и проиграл, – утешил зоолог.

– Да нет! Это оттого, что я в чужую игру играл. Не могу же я ему объяснить, как у нас в Европе фигуры ходят.

– Прошу к солдатскому ужину, – объявил пограничник, статный парень с умилявшими художника детскими голубыми глазами.

– Нешто поваром на заставе был? – спросил зоолог.

– А у нас каждый другого заменять должен. При необходимости.

– А с чего ты с нами увязался, с такими «аленушкиными глазами», а не домой отправился? – спросил художник.

– А я со школьной скамьи снежным человеком увлекался. И еще НЛО.

– Вот с НЛО мы тебе помочь не беремся, а снежного человека при твоей помощи я не только сфотографирую, но и маслом напишу.

– Вы думаете, поймаем?

– А пограничник на что? Как-никак нарушение границы!

– Лишь бы на следы наткнуться.

– Раз один след был. Другой сам придет, – заверил охотник.

– Давайте договоримся, – предложил зоолог. – Облаву устроим. Загоним, чтобы ему уйти некуда было, и там сеткой накроем. У вас сетка наготове?

– Есть сетка, – отозвался охотник, – барса для зоопарка ловил.

– То снежный барс, а тут снежный человек.

– Уж больно большой нога, – сказал проводник.

– Страшновато? – осведомился художник.

– Страшно не ходить. А ходить уже не страшно, – ответил таджик. – Монах говорит, что он мирный, не нападет, хоть и сильный.

Монах внимательно вслушивался в разговор, стараясь уловить его смысл.

Ложки поочередно опускали в котелок с похлебкой.

Скоро совсем стемнело, и только камни на тропе поблескивали в отсветах костра.

– Спроси, друг, монаха. Неужели клочка шерсти йетти никто не подобрал? Или кость подохшего?

Проводник спросил. Монах зажестикулировал, показывая на небо.

– Он говорит. Шерсть нет. Кто видел. Светло-серый. А кость совсем нет, йетти не умирают, говорит.

– Как не умирают? Бессмертные, что ли?

– Говорит, исчезают.

– Ну, полно врать-то! – возмутился художник и посмотрел на зоолога, ожидая поддержки. Но тот неопределенно пожал плечами.

– Ночью облаву делай, – вступил охотник. – Зверь ночная, далеко уйдет.

– Человек с йетти день поделили, – глубокомысленно заявил пограничник. – Мы, люди, днем. Он – ночью. Как и мы на границе.

– На ночную охоту разрешения дать не могу. Йетти сам по себе, а если с кем-нибудь что случится? – пробасил зоолог.

Дождались утра. И снова из-за гор, только с другой стороны, вырвались первые лучи, как на детском рисунке.

– Самый раз, – сказал проводник. – Йетти не только есть, йетти спать надо. А когда? Днем. Следы не исчезнут.

И следы не исчезли.

Преследователи наконец, к всеобщей радости, наткнулись на них. Они тянулись цепочкой, но было в них что-то особенное.

– Не по-нашему ходит, – сказал пограничник.

– Вроде как на одной ноге прыгал, – предположил художник. – Все следы на одной линии. Может, ногу повредил, бедняга.

– Тем легче будет беднягу вашего в западню загнать! – решил зоолог.

– Да нет! – возразил пограничник. – Что-что, а следы мы научились распознавать. Здесь и правая и левая нога. Вглядитесь.

– И правда, – согласился зоолог. – А почему на одной прямой?

– Как по канату шел! – заключил художник.

– Это уже интересно, – заявил зоолог. – Давайте, друзья, свернем и по следам пойдем.

Руководство охотой на йетти по праву взял на себя охотник. Он разделил группу на части. Зоолог с художником и монахом должны были заходить справа от четкой линии следов «канатоходца», а остальные – слева.

Охотник осмотрел ружье.

– Не вздумайте стрелять, – предупредил зоолог. – Только сетка!

– Будет сетка. Не ловчей барса зверь будет, – заверил охотник.

Приближались к каменной гряде, к которой вела прямая линия следов.

Недавние шахматные партнеры, монах и художник, шли впереди. Зоолог замыкал шествие.

Примат показался вдали неожиданно, словно вынырнул из-под земли.

– Мужик! Отменный мужик! – обрадованно воскликнул художник, нацеливаясь фотокамерой.

Он сфотографировал примата. Тот был, насколько можно было судить издали, огромного роста, мохнатый, словно поседевший, с шерстью светло-серого цвета, сутулый, как зоолог.

– Недаром я с вас хотел его портрет писать, – заметил художник.

– Гони! Гони его! Заходите каждый со своей стороны! – взволнованно командовал зоолог.

Преследуемому некуда было уйти. Следы на снегу изобличали его.

Монах радовался даже больше, чем вчера после выигрыша.

Застигнутый за камнем йетти, видимо, прикорнул там в сонном для него сиянии рассвета. Почуяв же приближение опасности, он выскочил из-за своего укрытия.

– Мужик! Истый мужик в охотничьей парке навыворот! – воскликнул художник. – Сутулый и заросший, как кое-кто! – Он радостно щелкал фотокамерой.

Йетти бежал в сторону. Он почти не касался снега, будто летя над ним.

– И как только при такой летучей походке следы его все же остаются? – заметил художник.

Зоолог уже бежал наперерез примату. Но бег его был тяжеловат по сравнению с убегающим.

– Гони! Гони его! – раскатисто звучал его бас. Охотник с таджиком, улюлюкая, тоже побежали наперерез беглецу.

– Там дальше должен быть обрыв в ущелье. Ему не уйти, – сказал пограничник, догоняя художника.

– Боюсь, он разрешения не спросит, – заметил на бегу художник.

Монах не отставал, даже забежал вперед, отчаянно жестикулируя.

Наконец гон завершился…

Йетти больше не показывался, затаившись за камнем, к которому вела прямолинейная цепочка его следов.

– Вот он где, канатоходец! – воскликнул художник.

– Берегитесь нападения, – предупредил зоолог.

– Не страшусь. Школу каратэ проходил, как и наш пограничник.

– Пока вы свои приемы готовить будете, он вас раздавит. В нем веса не меньше двух-трех центнеров!

Участники облавы сошлись, зайдя за камень с двух сторон. Дальше действительно был обрыв в ущелье. Охотник расправлял сеть.

– Бросьте мне контрольную веревку, – попросил художник, в котором проснулся опытный альпинист.

Подошли к огромному камню, за который заворачивали следы.

На камне виднелись какие-то знаки, оставленные или игрой природы, или бесконечно давними обитателями здешних мест.

Подходили сразу с двух сторон, затаив дыхание.

Обратной дорожки следов из-за камня не было. Загадочное существо – «огромный сутулый мужик в оленьей парке шерстью наружу», как назвал его художник, был там.

Охотник скомандовал, и сетку перебросили через камень. Она неминуемо должна была накрыть примата.

Художник крепко держал в руках контрольную альпинистскую веревку, закрепленную за сеть.

Не дыша, заглянули один за другим за камень. И застыли в изумлении.

Сетка лежала на притоптанном босыми ногами снегу, а примата не было…

– Что за наваждение! – воскликнул художник.

– Одна вонь остался. Совсем свежий вонь, – заметил таджик.

– Куда ж он делся? – растерянно спросил зоолог.

– Отсюда не мог по снегу уйти. Летает, видно, – предположил охотник. – Окаянная зверь. Хитрее барса.

– Любой птица заметна в небе, – заметил проводник.

– Нечто сверхъестественное. Похоже на НЛО, – заявил молодой пограничник.

– Какое тут НЛО! Его мы все бы видели. Диск, свечение… – отмахнулся Болотов.

Один только монах радовался неизвестно чему.

– Чего он? – спросил зоолог.

Монах бил себя руками в грудь и приплясывал.

– Странный монах, – покачал головой художник.

– Он говорит, – перевел таджик, – что йетти исчез, потому что нашел монаха и переселился в него.

– Здорово живешь! – восхитился художник. – Переселение душ у всех на виду! Отменно!

Зоолог поник, ссутулился и в самом деле стал походить на увиденного издали йетти.

– Самое скверное не только то, что мы его не взяли, а то, что ничего объяснить не можем.

– Нехороший место, – сказал охотник. – Худой знак на камне. Уходить надобно.

– Ну а как монах? Отпустим его с новой душой? – поинтересовался художник. – Пусть идет себе в дружественную нам страну.

– В Шамбалу? – спросил пограничник. – Вот туда бы попасть! – мечтательно добавил он и обратился к таджику: – Скажи ему, что может возвращаться в свой монастырь.

Но монах словно ничего не понял и уселся на маленький камень, вытащив из своего просторного одеяния шахматы.

– Хочет еще раз всадить мне на прощанье, – сказал художник. – Я теперь осмотрительнее буду.

И они, только что охотившиеся за мохнатым чудовищем, принялись за игру.

Остальные по-разному отнеслись к этому столь нежданному занятию. Пограничник с видимым интересом, зоолог с невозмутимостью, таджик и охотник с недоумением.

На этот раз монах смешал шахматы и заговорил быстро-быстро.

– Чего это он? – осведомился у проводника художник.

– Говорит, что совсем плохой душа к нему попала, хуже прежней.

Монах, уже не радостный, а удрученный, сделав приветственный знак рукой, стал удаляться.

– Не могли уж ему проиграть, – с укором сказал зоолог.

– Да, виноват я, – согласился художник. – Славный он все-таки. Не повезло бедняге. Видно, в этом йетти не капабланковская душа скиталась.

Фигурка монаха уменьшалась, словно на нее смотрели теперь в перевернутый бинокль.

Он взял одному ему известный курс через горы.