Текст книги "Агентство «БМВ»"

Автор книги: Александр Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Ну, открывай багажник, что ли. – Марину едва было видно из-за горы пакетов, набитых всевозможной мягкой рухлядью. У Бориса чуть глаза не вылезли на лоб от удивления, и Марина вспомнила, что они с Валентиной забыли рассказать ему о своем новейшем проекте – дутой организации «Милосердие», которая должна была служить ей, Марине, прикрытием. До сих пор Борис знал только, что Летова отправляется с экспедицией по квартирам – и не более того.

Да открывай же скорей, дурень, – отчаянно зашептала она в открытое окошко «москвича», – а то сейчас полдома сюда сбежится – наблюдать за погрузкой теплых вещей для беженцев.

Борис молча вылез из машины и поступил так, как ему было велено. Открыл багажник и помог уложить полиэтиленовые пакеты со старыми куртками, свитерами и драными детскими колготками.

Когда они с Мариной уселись в машину, Борис продолжал хранить угрюмое молчание. Во-первых, он обижался на то, что его не поставили в известность об изменении в планах, а во-вторых – ума не мог приложить, что делать со всем этим барахлом, которое собрала Марина в своих странствиях по дому № 18.

Заводи тачку, Боря, – ласково сказала Марина, заметив, как напряжен ее напарник, – сбросим где-нибудь это барахло.

Жалко выбрасывать, – сообщил свое мнение водитель. – Зря, что ли, ты волокла на себе всю эту груду? Поедем, я отвезу тебя туда, где все эти вещи могут понадобиться.

Борис тронул «москвич» с места, и они помчались по заснеженным переулкам. По дороге Марина в нескольких словах рассказала Борису обо всем, что ей удалось разузнать в своих странствиях по дому, в особенности же – о Катковской.

Не верю я, что Медуева-младшая крутит любовь с нашим красавчиком. Слишком она еще мала для такого испытания. Ей бы только на дискотеки бегать. И никакая она не стриптизерша, – Марина брезгливо наморщила носик. – Скорее всего Медведеву это приснилось. Или бабка какая сказала. Спутала «стриптизершу» с «визажисткой». И такое бывает. Куда мы, кстати, едем? – спросила она, заметив, что за окном автомобиля потянулись незнакомые ей улицы.

В детский дом, – коротко, как отрубил, сказал Борис. – Говорил же тебе уже: не хочу, чтобы твои труды пропали даром.

Машина въехала во двор выстроенного из красного кирпича четырехэтажного массивного здания. Летова вспомнила рассказ отца – такие дома в Москве строили в конце сороковых годов военнопленные немцы. Сначала их предоставляли в качестве общежития возвращавшимся с фронта офицерам и их семьям, а потом – по мере того как в столице разрешался жилищный кризис, – стали передавать благотворительным учреждениям – в том числе и детским домам.

Ты посиди, я мигом, – пробормотал Борис, распахивая дверцу со своей стороны и исчезая в темноте. Марина услышала только, как сзади хлопнула крышка багажника, после чего все стихло.

«Отличный все-таки мужик этот наш Боря, – подумала молодая женщина. – О детях не забывает. Может, он сам из детдома? Валентина мне о нем почти ничего не рассказывала. Да, – вдруг спохватилась она, – все это, конечно, хорошо – но как быть с вице-президентом? И с Катковской? Вот было бы здорово завалиться завтра на пятый этаж в тот самый момент, когда Кортнев распахнет дверь в квартиру своей музыкантши, и отснять этот торжественный момент на пленку!»

Марина откинулась на спинку кресла и предалась приятным мечтам. Если Боря достанет ей завтра фотоаппарат мгновенного действия «Полароид» да ежели она удачно встанет у мусоропровода или у лестничной клетки и вовремя нажмет кнопку – то… То дело Кортнева будет закончено, а потом начнется другая, интересная жизнь – без всей этой глупой слежки и хождения по квартирам.

Пришел Борис и сел за руль, с силой захлопнув за собой дверцу. Марина заметила, что в глазах его стояли слезы.

«Страдает, бедняга, – решила она, – а я, дура, о каких-то глупостях размечталась. «Полароиды» там всякие, Катковские, Кортневы – а вот он, Боря, пожалуйте вам – о детях думает. И не только о своих».

Борис, однако, заговорил спокойно, будто ничего с ним и не происходило.

Завтра, значит, все и закончим. Щелкнешь, как объект к Катковской входит, – и вся любовь. Отвезем плёнку Капустинской, она – в свою очередь – отдаст её Шиловой, получим бабки – и разбежимся – до следующего раза.

Борь, а Борь, мне страшно, – сказала Марина, представив себе на мгновение, что Кортневу подобная несанкционированная съемка может и не понравиться. – Вдруг он на меня накинется? Что я тогда буду делать? Еще, не дай бог, и по лицу от него схлопочешь – да и аппарат он разбить может. С чем тогда, интересно, мы к Капустинской пойдем? А она – к Шиловой, а?

Ты, Мариш, главное, не волнуйся, – ответил Борис, нажимая на педаль газа. – Поехали пока, а завтра посмотрим, что и как. Прежде всего, может, наш красавец в дом № 18 вовсе не заявится. А если и объявится – не боись, я тебя подстрахую. Так что в лицо – как ты выражаешься – он тебе не даст. И аппарат я не позволю ему кокнуть – он у меня один-единственный.

Борис подвез Летову прямо к дому. Она вышла из «москвича», махнула напоследок приятелю рукой и вошла в свой подъезд. Там было темно и пахло кошками. Лифт не работал.

Как всегда, мрачно отметила Марина, поднимаясь по лестнице и раздумывая о завтрашнем дне, который, несмотря на уверения Бориса, вовсе не представлялся ей безоблачным. Игорь Кортнев – внешне по крайней мере – выглядит сильным и склонным к решительным действиям. Вряд ли он допустит, чтобы его безнаказанно фотографировали при компрометирующих обстоятельствах. Марина не желала участвовать в скандале, более того, скандалов она терпеть не могла и в этом смысле, как ей казалось, диаметрально отличалась от Капустинской, готовой в любой момент ввязаться в авантюру.

На плите стоял предназначавшийся ей ужин. Родители, прознав о ее новой работе в частном агентстве, посовещались и на семейном совете постановили: дочери не мешать и создать ей все возможности для работы – то есть не устраивать ей скандалов, в душу не лезть и позволить ей возвращаться домой, когда ей только заблагорассудится.

Прокричав сквозь дверь короткое приветствие отцу и матери, Марина уселась за стол и принялась вяло ковырять вилкой холодную котлету с макаронами – скромный ужин скромной служащей частного агентства «БМВ».

По мере того как пища усваивалась, набирал обороты и мыслительный процесс. Налив себе растворимого кофе, Марина закурила и снова прокрутила перед своим внутренним взором всех увиденных за день персонажей – Медуеву-младшую, доктора Рыбко, Лену Струеву с цветным хохолком на голове и, наконец, композитора Катковскую. Прочих дам, которых они с Капустинской занесли в свой список, Марина своим присутствием обременять не стала – Медуе-ва, Рыбко и Струева наговорили ей достаточно, чтобы она наотрез отказалась от визита к продавщице, злоупотреблявшей спиртным, и к девице легкого поведения, промышлявшей на Тверской.

Так и эдак раскладывая в голове свой пасьянс, Марина пришла к выводу, что Медуева-младшая права: лучшей кандидатуры на роль любовницы вице-президента компании «Троя», чем композиторша, было не сыскать. Катковская была красива, талантлива и напрочь лишена предрассудков. В ее небольшой квартире имелось множество красивых вещей, которые вполне могли быть ей подарены Игорем Кортневым. И самое главное, Женечка жила, повинуясь исключительно собственному распорядку, а потому у нее всегда было время для встреч с Кортневым. Даже в середине рабочего дня.

Что ж, решила Марина, – так тому и быть. Начнем проверку с Катковской. Завтра же я устроюсь на лестничной клетке пятого этажа и буду ждать появления Кортнева – до посинения. – Тут Марина вспомнила, что аппарат «Полароид» имеет весьма внушительные размеры, и загрустила. Вряд ли его удастся скрыть в случае чего. Да и Борис ничем ей не поможет – при всем желании. Пожалуй, его присутствие только усугубит ситуацию: вице-президент сразу поймет, что за ним следят.

Мне нужен совсем другой фотоаппарат – крохотный, как у шпионов, подумала Марина. Если его спрятать в сумке и проделать в ней маленькую дырочку для объектива, то Кортнев даже не будет подозревать, что его снимают. А она, Марина, всегда сможет сказать, что ошиблась этажом или квартирой, – это уж как придется.

Одно плохо, подумала она, поднимаясь с кухонного табурета и подходя к окну, за которым блистали россыпью огни ночного города. Абсолютно нет времени на то, чтобы учиться фотографировать в экстремальных условиях. Да и где еще найдешь аппарат, какой мне нужен?

Однако мысль переквалифицироваться из фотографа-паппараци в разведчицу с крохотным, встроенным в сумочку объективом показалась Марине настолько плодотворной, что она никак не могла от нее отделаться. Покрутившись на кухне еще немного, она зашла в свою комнату, решительно взяла со стола телефон и уселась с ним на тахте, поджав ноги. Набрав номер Капустинской, она сказала в трубку:

– Привет, Валечка, это Летова. Тут у меня появилась одна идея – по поводу нашего красавца. Не знаю только, как ты ко всему этому отнесешься…

* * *

Турок и Шнелль пасли вход в аэропорт Шереметьево-1. Впрочем, пасли они его во вполне комфортных условиях. Их черный «сааб-турбо» был припаркован таким образом, чтобы его обитатели имели возможность следить за дверями аэропорта и всей прилегающей к ним территорией, где находилась чрезвьпайно разросшаяся за последние несколько лет автомобильная стоянка и остановка рейсовых автобусов «Икарус».

Общее руководство операцией осуществляли Мамонов и недавно возвысившийся среди телохранителей Черкасова бывший десантник по прозвищу Гвоздь. Кличка подходила ему как нельзя лучше: он был высок, длиннорук и обладал крохотной головкой с плоским затылком, похожей на шляпку гвоздя. Дополнительное сходство с гвоздем его голове придавал голубой десантный берет с косичками, с которым он, казалось, не разлучался даже во сне.

Их большой тяжелый автомобиль – темно-синий «Ягуар Экс-Ж-8» – располагался чуть в стороне от общего скопления транспортных средств, в темном закоулке, откуда из него можно было без помех наблюдать за площадью перед аэропортом.

Гвоздю, однако, было наплевать – много народу на площади или нет. Его тусклые, будто свинцовые глаза без конца сканировали площадь и все подходы к ней, и Мамонов не сомневался, что его натренированный взгляд сумеет обнаружить Касыма даже в самой густой толпе.

Черкасов уверен, что Касым долго в Москве не пробудет, – наставлял Гвоздя Мамонов. – Более того, наш шеф печенкой чует, что Касым взял какой-то важный груз, а потому помчится в свою родную Алма-Ату, что называется, не чуя под собой ног. Наши срисовали Касыма на выходе из Шереметьево, а потом потеряли – собаки драные! А все потому, что он взял да и укатил на «Икарусе» – не виданное до сих пор дело! И теперь мы не знаем, где он. Догадываемся только, что вот-вот должен отбыть восвояси.

А когда срисовали-то? – в крайне лапидарной форме осведомился Гвоздь, лелея под мышкой длинноствольный пистолет времен Отечественной войны «Борхардт-Люгер» – свое любимое оружие для стрельбы по движущейся мишени в местах скопления народа.

Да вчера вечером, чуть не ночью, – ответил Мамонов, на минуту с тоской представляя себе, как станет глумиться над ним Черкасов, если они прохлопают Касыма.

Расписание рейсов на Алма-Ату выяснили? – снова крайне сдержанно поинтересовался Гвоздь, продолжая сканировать взглядом доверенный ему оперативный участок.

Натурально, выяснили, – сообщил Мамонов, – сегодня вечером, в 20.00. Был еще дневной рейс – в 14.35, но мы, как видишь, к нему опоздали.

Плохо, что опоздали. – На лице Гвоздя не отразилось никаких эмоций. Его внешность напоминала обличье боевого робота, созданного по образу и подобию человека. – Если Касым очень уж торопился, – Гвоздь намеренно подчеркнул голосом слово «очень», – то мог уже улететь.

То-то и оно, – с грустью произнес Мамонов, не умея отделаться от воспоминаний о здоровенном волосатом кулаке Черкасова, который постоянно маячил у него перед глазами. – Но делать нечего – будем сидеть и ждать. Чем черт не шутит?

Хотя – будь я на месте Касыма, – продолжал между тем Гвоздь, будто бы ни к кому не обращаясь и ухмыляясь щелястым ртом, похожим на прорезь в броне, – я бы взял вечерний рейс. Темно, ни черта не видно – благодать. А торопливость важна только при ловле блох.

Правда? – радостно ухватился за мнение десантника «сукин кот», который, признаться, ни черта в такого рода делах не смыслил, а полагался исключительно на профессиональную интуицию Гвоздя. – Значит, по-твоему, шанс есть?

Шанс всегда есть, – задушевно поведал ему Гвоздь. – Вопрос только – какой?

Сам же сказал – темно, ни черта не видно – благодать?

Я сказал еще – зависит от того, насколько он торопится, – разъяснил свою позицию Гвоздь, не изменяя своего положения в машине и не поворачивая головы к Мамонову – его взгляд был по-прежнему прикован к площади перед входом в аэропорт. – Кто их, этих казахов, разберет? Как говорил товарищ Сухов, Восток – дело тонкое.

Неожиданно бывший десантник напрягся, как взявшая след гончая, и коротко проинформировал своего босса:

– Вот он. А с ним еще один.

Пока Мамонов пытался отыскать глазами в толпе пассажиров и встречающих знакомую фигуру Касыма, невозмутимый прежде телохранитель Черкасова взорвался серией коротких четких фраз, которые он выстреливал в портативную рацию.

– Турок и Шнелль! Чебурек у вас под боком. Только что вылез из такси. С ним приятель. В руках у них чемоданчики. До входа в аэропорт им примерно двести метров. Перехватить. Без шума. Я буду вас страховать. Конец связи.

Мамонов не успел еще и рта раскрыть, а Гвоздь, распахнув дверцу, рванулся вперед – туда, где его рысьи глаза обнаружили Касыма и его напарника. «Сукин кот» остался в машине в одиночестве, что, по правде говоря, его вполне устраивало. Если Гвоздь «проколется» и упустит Касыма, он, Мамонов, окажется вроде бы и ни при чем. Тем не менее общее руководство операцией Черкасов возложил все-таки на него, поэтому – хочешь не хочешь – а действовать надо. Он вытащил черный прямоугольник рации и, невольно подражая Гвоздю, гаркнул в микрофон:

– Гвоздь, Турок и Шнелль, предупреждаю: никакой активности в помещении аэропорта. Повторяю – ни малейшей. Работать только на улице – и чтобы без шума мне, понятно? Конец связи.

Длинная фигура Гвоздя уже мелькала далеко впереди, в толпе, – и для Мамонова он сделался чем-то вроде указующей стрелки компаса – позволял следить за тем, как разворачивались события. По обыкновению, Гвоздь находился в самой их гуще. Между тем происходило вот что.

Касым и его напарник Мансур вылезли из самого обыкновенного такси чуть в стороне от дверей: мешало скопление тех же самых такси и частников, занимавшихся извозом. Их владельцы прохаживались неподалеку, поджидая свою добычу – в основном пассажиров коммерческих рейсов или тех, что прилетели из Сибири или бывших азиатских республик. Прочая публика делилась на две неравные части: обеспеченных субъектов, которых встречали на машинах, и тех, кто сразу же устремлялся к остановке автобуса.

Казахи неторопливо прокладывали себе путь сквозь толпу водителей ко входу в аэропорт, вежливо извиняясь всякий раз, когда на кого-нибудь из них случайно натыкались, – даже малейшая ссора или задержка не входила в их намерения. Им навстречу в толпе двигались со стороны входа Турок и Шнелль, а сзади казахов очень быстро догонял Гвоздь – он имел настолько грозный вид, что даже самые отчаянные водилы его сторонились. По мысли Мамонова, все пятеро должны были встретиться почти в самом центре этого чрезвычайно пестрого скопления людей, где его боевики имели целый ряд преимуществ. Во-первых, их было больше – трое против двоих, ну а потом, за ними было преимущество белой фигуры в шахматах, которая начинает партию.

Эй ты, косой, куда прешь? Не видишь – здесь люди? – начал партию небольшой юркий Шнелль, заметив, что Гвоздь уже подтянулся к казахам с тыла.

Житья не стало от этих черных – так и снуют, – поддержал приятеля горбоносый Турок, имевший, кстати сказать, ярко выраженную внешность «лица кавказской национальности».

Ызвыныте, пжалста, – миролюбиво сказал Касым, стараясь протиснуться мимо этих двух неприятных господ с нехорошим блеском в глазах. – Мы как раз уезжать сабыраимся.

Уезжать собираетесь, говоришь? – мрачно осведомился объявившийся за спиной Касыма Гвоздь. – А почему за тачку не заплатили? Слышь, мужики, – обратился десантник к стоявшим со всех сторон стеной шоферам. – Черные подрядились со мной до аэропорта ехать, я их довез – чин чином, как полагается – они выскочили, а мне вместо бабок – хрен по роже. Даром решили прокатиться!

Убивать таких надо, – зло прокричал квадратный, весь в коже, частник, начиная демонстративно наматывать на руку кусок стальной цепи, который прежде хранился у него в кармане. Шоферы несокрушимой стеной надвинулись на двух казахов. «Убивать! Убивать!» – послышались громкие возбужденные голоса.

Сидевший в «ягуаре» Мамонов довольно потер руки – все складывалось как нельзя лучше. Даже если бы дошло до расправы с азиатами, все можно было бы при необходимости списать на праведный шоферский гнев. С другой стороны', Черкасов не желал кровопускания – зачем резать курочку, которая несет золотые яйца? Он собирался потолковать с Касымом и глянуть, что у него в чемоданчике. Тот факт, что казахов оказалось двое – как и чемоданчиков, был полнейшей неожиданностью для Мамонова, но и это не испортило ему настроения. Турок, Шнелль, а в особенности Гвоздь, умели держать ситуацию под контролем.

После этого, однако, Мамонов больше уже рук не потирал. Наоборот, он изо всех сил вцепился ладонями в руль, чтобы сдержать внутреннюю тряску, которая охватила его при виде того, что последовало в наступившую за тем минуту.

Касым сдавленным, гортанным голосом крикнул что-то Мансуру. Тот одной рукой – его левая по-прежнему сжимала чемоданчик – молниеносным движением повел перед собой, и люди стали рушиться на грязный снег, будто кегли. Если бы с каждым ударом падал один человек – это было бы еще полбеды. Но Мансур валил крутых, видавших виды мужчин, словно косил мечом. Мамонову на миг показалось, что шоферы падали по нескольку человек враз – рядами. И сразу же вокруг казахов образовалось свободное пространство и стала видна дорога, которую Мансур пробивал перед собой в толпе в надежде вывести себя и своего босса к прозрачным дверям аэропорта.

К чести Мамонова надо сказать, что он очнулся довольно быстро – скорее всего, страх перед Черкасовым пересилил ужас от того, что он видел сквозь ветровое стекло «ягуара», будто на экране телевизора. Сжав в руке черный пластиковый брусок рации и приблизив его к губам, он заверещал:

– Гвоздь! Гвоздь! Задержать их! Любой ценой. Немедленно. Если нужно – стреляйте! И заберите чемоданы. Повтор: заберите чемоданы. Конец связи.

Гвоздь услышал рев «сукиного кота» Мамонова даже сквозь толстую стеганую куртку – рация лежала у него во внутреннем кармане. Хладнокровно, ни на метр не пытаясь приблизиться к начинавшим уже отрываться казахам, он полез в подмышечную кобуру и выхватил из нее длинноствольный «Борхардт-Люгер» с навинченным на него глушителем.

Толпа, увидев эту грандиозную машину убийства, шарахнулась врассыпную. Сообразительные водилы разом поняли, что развернулась совсем другая игра и с каждой секундой она набирает обороты. Другими словами; Гвоздь получил то, что ему требовалось, – расчистил себе пространство для стрельбы. При этом простор – только для бегства – получили и казахи и что было силы припустили к спасительному входу в аэропорт. Шнелль и Турок, откатившиеся прочь от ударов Мансура, поднялись на ноги и, в свою очередь, вынули пушки.

Гвоздь выстрелил первым.

Пуля из «Борхардт-Люгера» поразила Мансура, который прикрывал теперь тылы своего босса и потому мчался позади Касыма. Казах словно бы напоролся на невидимую преграду, споткнулся, но потом выправился и побежал дальше.

«Борхардт-Люгер» Гвоздя снова издал негромкий хлопок. Мансур упал сразу, будто бы его резанули косой по ногам.

В то же самое мгновение Касым подбежал к дверям аэропорта, которые распахнулись и пропустили его в здание.

Вокруг лежавшего на талом снегу Мансура стали собираться люди.

Человеку плохо, – послышался взволнованный женский голос. – Торопился на самолет – и вдруг упал! Так с размаху и рухнул – даже чемоданчик отлетел в сторону!

Турок и Шнелль, мать вашу! Вы что зеваете? – пролаял в микрофон рации совершенно озверевший Мамонов – перед его глазами Касым скрылся в аквариуме аэропорта. – Хватайте хотя бы этого. И чемодан! Не забудьте про чемодан!

Двое в черных куртках мгновенно внедрились в толпу, которая стала собираться у входа.

«Скорую помощь»! Надо вызвать «Скорую помощь»!

Зачэм кричишь, дэвушка? – спросил Турок у суетившейся больше всех у тела Мансура гражданки, неожиданно обретая восточный акцент, хотя до сих пор говорил по-русски чисто. – Не видите разве, Азыз выпил? Ему нэ скорый помощь, ему помощь друга нужэн – такого, как я.

Мамонов, заметив, что ситуация получает, наконец, разрешение, двинул вперед свой темно-синий «ягуар». Гвоздь, подскочив поближе, уже распахивал обе дверцы сбоку, чтобы сесть самому и погрузить раненого Мансура.

Вот видишь, дэвушка, – сказал между тем Турок, обращаясь к суетливой пассажирке. – Как говорят у вас, у русских, – нэ имэй сто рублей, а имей сто друзэй!