Текст книги "Агентство «БМВ»"

Автор книги: Александр Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Глебушка Тимонин принял душ, сбрил бороду, переоделся, а все свои старые вещи сунул в полиэтиленовые пакеты, в которых принес обновки, намереваясь на обратном пути выбросить их в мусорный бак. С удовлетворением посмотрев на себя в зеркало, он решил, что не только Гвоздь, но даже его близкий приятель – ПП, к примеру – не признал бы в нем прежнего замухрышку Глебушку. На него смотрел в зеркало весьма элегантный, небольшого роста господин с приятными, мягкими чертами лица, одетый в темно-синий – с иголочки – костюм, белоснежную рубашку и красивый итальянский галстук. Ботинки Глебушки сверкали, как лакированные, а на диване его дожидались прочие необходимые вещи – белоснежный, на утепленной подкладке плащ, небольшой, но вместительный чемодан с полированными металлическими уголками и широкополая шляпа «борсалино», отлично скрывавшая лицо, – Глебушка не хотел рисковать.

В ожидании звонка Штерна он уселся в кресле перед телевизором и бездумно уставился на экран. Глебушке хотелось побыстрее убраться из этой неухоженной, заброшенной квартиры – тем более что на прощанье Штерн сказал: «Долго там не задерживайся – переоденешься, дождешься моего звонка – и сразу же уходи».

Уходи, уходи… – проворчал себе под нос Глебушка. – только вот куда? Или Штерн мне новую квартиру обеспечит? Что-то не припомню, чтобы он прежде расшвыривался квартирами… Хотя…

Тимонин подсчитал, что за Штерном числилась квартира матери, потом была еще квартира Лолы, в которой Глебушка часто бывал гостем, ну и, конечно, квартира пенсионера Авилова по 1-й Железнодорожной. Оттуда, правда, Штерн поспешно бежал, с мрачной ухмылкой заявив, что «воздух этой улицы сделался для него вреден». Глебушке вдруг невероятно, до навернувшихся на глазах слез, захотелось вернуться к родителям.

Неожиданно перед глазами Тимонина и в самом деле предстал дом, где он прожил большую часть своей жизни. По «ящику» шла передача «Дорожный патруль», в которой рассказывали о самых нашумевших преступлениях за день. Сегодня вечером центром внимания телевизионщиков сделался подъезд его родного дома и стоявшая рядом иностранная машина марки «сааб-турбо».

Глебушка буквально прилип к экрану. Он увидел мертвого человека, лежавшего лицом на рулевом колесе, и забрызганный кровью интерьер кабины, толпу милиционеров с автоматами, окруживших автомобиль и подъезд, но главное, он увидел того самого десантника в голубом берете блином, который напал на него в парке и учинил ему допрос, приставив к горлу острие ножа. К своей огромной радости, Глебушка заметил, что на руках десантника красовались стальные браслеты наручников. И тут же его пронзило острое чувство беспокойства за родителей – уж не случилось ли чего с ними?

Глебушка схватился за телефон, набрал знакомый номер и сразу же услышал голос матери. Разговаривал он долго – никак не меньше получаса, после чего, повесив трубку, быстро оделся, взял чемодан и, прихватив полиэтиленовые пакеты со своими старыми вещами, захлопнул за собой дверь. Оказавшись на лестничной площадке, он в нерешительности с минуту постоял, покрутил на пальце ключ, доставшийся ему от Штерна, не слишком хорошо представляя себе, что с ним делать, после чего, оглянувшись – не видит ли кто, – быстро сунул кольцо с ключом под резиновый коврик у двери и с чувством исполненного долга направился к лифту.

* * *

В день операции «Соблазнение» Шилова устраивала у себя в офисе небольшой приём – персон эдак на двадцать пять – тридцать. Поначалу все шло своим чередом, но когда пробило девять, а Игорь так и не появился, она заволновалась. Место вице-президента прямо-таки зияло пустотой. Уже неделю – как ни старалась Диана Павловна хранить за семью печатями тайны своей семейной жизни – из гостиной в гостиную странствовал слух, что у Шиловой с мужем нелады, и отсутствие Игоря на приеме лишь подтверждало эту информацию и подливало масла в неугасимый огонь светских сплетен. Казалось, стоило ей отойти от одной кучки гостей, с которыми она беседовала о проблемах маркетинга, и перейти к другой, оставленные без присмотра «доброжелатели» немедленно принимались обсуждать на все лады обстоятельства ее семейной жизни. Пару раз она даже слышала, как кто-то довольно отчетливо произнес слово «гомосексуалист», и полыхнула румянцем такой интенсивности, что будь в этот момент поблизости врач, он бы наверняка решил, что у нее начался приступ малярии.

И это при том, что на приеме было всего несколько женщин, а большинство гостей составляли серьезные бизнесмены, предпочитавшие разговоры о покупке и перепродаже недвижимости и движениях финансовых потоков.

«Возмутительно!» – в который уже раз говорила себе Шилова, вспоминая, что сегодня утром она вновь напомнила Игорю о приеме и в весьма настоятельной форме потребовала от него украсить это мероприятие своей персоной.

Потом мысли Дианы Павловны переключились на крайне неприятное известие, которое принес ей Серебряков. То обстоятельство, что Игорь изготовлял фальшивые деньги, вряд ли шокировало бы Диану Павловну, если бы он сам предварительно поставил ее об этом в известность. Она бы решила, что мальчик занялся, наконец, серьёзным делом, которое, как резонно заметил Тимофей, могло бы принести немалый прибыток её концерну – разумеется, при умелой и очень осторожной реализации фальшивых купюр, в частности в ближнем зарубежье. Страх и тревогу у Шиловой вызывало совсем другое – абсолютное молчание на этот счет Игоря и его дружба с Сергеем Штерном, предположительно являвшимся человеком Хмельницкого.

Новость, которую в разгар приема привезла бледная, трясущаяся Аношкина, в лучшую сторону на состояние духа Дианы Павловны также не повлияла, и Шилова вышла из кабинетика своей секретарши, где беседовала с Аношкиной, туча тучей.

Почему так поздно приехала? – спросила она у своей пресс-атташе под конец.

Не могла вести машину, Диана Павловна, – ответила та. – Руки-ноги не слушались. Уж больно страшен был тот детина, который на меня напал. Натуральный маньяк, каких в кино показывают.

Знаем мы, кто этого маньяка на тебя натравил. Хмельницкий – вот кто! – бубнила себе под нос Диана, возвращаясь к гостям, ибо слишком долгое ее отсутствие могло стократно увеличить ненужные толки. – Кому другому могло прийти в голову отдать приказ вдребезги расколотить аппаратуру моей сотрудницы, кроме Хмельницкого? Судя по всему, этот недоносок пришел к выводу, что за Кортневым стали следить, и испугался, что это прямиком приведет меня к Штерну, а значит – и к нему! Интересно, он сам до этого додумался – или ему по подсказал? Уж не мой ли муженек ему нажаловался? Но тогда это прямая измена – такая же, как адюльтер! Нет, не зря я тогда затеяла слежку за моим Игоречком – доверять нельзя никому, даже собственному мужу.

Диана Павловна вошла в зал для приемов и несколько раз продефилировала среди гостей, рассыпая вокруг обворожительные улыбки и демонстрируя посетителям искусственные фарфоровые зубы и не менее искусственные доброжелательность и незамутненное состояние души. Более же всего в тот момент ей хотелось найти Хмельницкого и посмотреть в его лживые, вечно затененные тонированными стеклами очков глаза. Виктора Юрьевича, однако, нигде не было видно, хотя в числе приглашенных он значился и в самом начале приема Зинаида доложила ей, что банкир приехал.

Теперь же Зинаида с тревожно поблескивающим взглядом пробиралась к ней навстречу, искусно лавируя среди группок оживленно переговаривающихся гостей и официантов с нагруженными под завязку подносами.

Ну, что ещё у тебя? – недовольно спросила хозяйка компании «Троя». – До конца приема нельзя было подождать, что ли?

Вам, Диана Павловна, звонит Летова с отчётом, – сказала, запыхавшись, Зинаида. – И еще – вот это письмо… – Зинаида передала Шиловой не большой белый конверт без подписи. – Его вам просил отдать Хмельницкий, когда уезжал из офиса. Предупреждал, что сообщение срочное.

Передай Летовой, чтобы подождала – заодно, кстати, посмотри по определителю, откуда она звонит. – Шилова прошла к окну и повернулась спиной к гостям, тем самым на минуту отгородившись от всего мира. Нервным, резким движением Диана Павлов на вскрыла конверт, и из него выпал небольшой четырёхугольный листок бумаги, который она поймала налету.

На бумаге неровными печатными буквами от руки было написано: «ПОСМОТРИ СЕГОДНЯ «ДОРОЖНЫЙ ПАТРУЛЬ», СТЕРВА».

* * *

Когда Игорь Кортнев несколько раз шаркнул ногой по резиновому коврику у двери, под ним что-то зазвенело. Игорь нагнулся и вынул из-под коврика ключ на колечке.

Гляди-ка, – весело сказал он, обращаясь к Маришке, – а у меня, оказывается, кто-то побывал. – Увидев в глазах девушки испуг, он торопливо добавил: – Не бойся, это не дрессированный вампир. Скорее всего, здесь была мать. Она и оставила ключ. Помнится, я как-то раз ей жаловался, что потерял тот, что всегда был при мне, – вот она и привезла мне запасной.

Странно, – произнесла Маришка, мгновенно успокаиваясь. – А я ничего не услышала.

Это промашка с твоей стороны, Мата Хари, – бросил Кортнев, открывая дверь своим ключом и укладывая запасной в карман. – Тебе, как шпионке, надо постоянно тренировать слух – да и зрение тоже… Ты ведь наверняка не заметила, что в одном месте коврик чуть вспучивался – как раз там, где лежал ключ.

Игорь вступил в свои скромные апартаменты и любезно придержал дверь, помогая девушке войти. Потом он сорвал с себя пальто, шарф, закинул все это на вешалку и с размаху бросился на диван.

Вот я и дома. Будто бы и не уходил никуда. Будто бы и не было этого бесконечного года.

Марина, посмеиваясь, за ним наблюдала. Казалось, диван, на котором растянулся Игорь, хранил на себе отпечаток его тела, оставшийся с тех самых времен, когда он здесь жил. В принципе в квартире имелось все, что было нужно для жизни, – только малость пыльновато…

Девушка сняла дубленку, засучила рукава и прошла в ванную за ведром и тряпкой. Подобрав необходимый инвентарь и перевязав волосы забытым ещё в незапамятные времена на батарее носовым платком, она без лишних слов приступила к уборке. Протерла влажной тряпкой полы, вымыла громоздившуюся в раковине посуду, убрала со стола и выбросила в помойное ведро сделавшиеся каменными объедки.

Потом, вооружившись другой тряпкой – поменьше и помягче, – она прошла в комнату и, предварительно коснувшись поцелуем губ Игоря, который, закинув руки за голову, с ухмылкой на нее поглядывал, стала вытирать пыль с мебели – с книжных полок, с секретера, с письменного стола. Неожиданно ее внимание привлек длинный фирменный конверт с несколькими печатями и цветной, хорошо известной эмблемой в углу.

Игорь, а ты здесь бываешь – хотя бы изредка? – спросила она без особого интереса, словно для того, чтобы снова завязать угасший было разговор. При этом она продолжала делать своё дело – стирать с мебели пыль.

Кортнев перевернулся на бок и внимательно посмотрел на девушку.

Какая ты любопытная, Мата Хари. С тобой не поймёшь – то ли ты заботу проявляешь, то ли допрашиваешь. Но если тебе и вправду любопытно – отвечу: бываю – и даже не так редко, как это может показаться из-за этих геологических наслоений. Приеду, улягусь на диван и думаю, как отомстить Шиловой.

Ну и как, надумал? – осведомилась Марина, старательно полируя поверхность стола.

Надумал, Мата Хари, но тебе не скажу – потому что это тайна. – Кортнев вскочил с дивана, двумя большими шагами пересек комнату и, подойдя к Марине со спины, заключил её в объятия.

Марина ловко вывернулась из его рук.

Ты забыл, что мне надо еще позвонить твоей Шиловой и отчитаться о проделанной работе? – Тут Маринка хихикнула.

Так позвони ей отсюда – уж чего, кажется, проще… – Игорь снова приблизился к Летовой, раскинув руки, но та опять от него увернулась – со стороны можно было подумать, что они танцуют сложный ритуальный танец.

Как же, позвони… Она мигом установит номер по определителю. Короче, – сказала Марина, – мне пора уходить – да и тебе тоже не след здесь задерживаться. Вспомни шиловского вампира… Вот только почищу твой пиджак – ты же плюхнулся прямо на покрывало, а его, должно быть, год не вытряхивали – и уйду… Кстати, где тебя завтра можно будет найти? – поинтересовалась она, помогая Игорю избавиться от пиджака и выходя с ним в коридор, но не закрывая двери, – чтобы было слышно ответ Кортнева.

Мир не без добрых людей, Мата Хари. У бывшего мужа Шиловой еще есть друзья. Вот только переночую – и уберусь отсюда к чертовой матери.

К Штерну ведь уберешься, не иначе? – спросила Марина, осторожно заглядывая в портмоне Кортнева, извлекая оттуда паспорт и открывая его на нужной ей странице.

Могу и к Штерну, – последовал ответ.

А ведь Штерна твоего тоже ищут – тот самый вурдалак, о котором я тебе говорила. Вся ваша милая компания – как говорилось в одном известном фильме – находится под колпаком у Мюллера. – Марина аккуратно сложила паспорт и сунула его в портмоне, а портмоне вложила во внутренний карман пиджака. Пару раз шаркнув по пиджаку щеткой – для очистки совести, – девушка вернула его владельцу, после чего стала натягивать дубленку.

Штерн не такой болван, чтобы отсиживаться у матери. У него есть где укрыться, – сказал Игорь Кортнев, натягивая пиджак и провожая девушку к двери.

Маринка, которая все это время отлично держалась и даже подшучивала – то над собой, то над Игорем, неожиданно сдалась и сама обвила руками шею беглого вице-президента.

Прошу тебя, Игорь, будь осторожнее. Валька говорит, что этот дрессированный вампир Шиловой – ужасная личность. Ты не можешь, не имеешь права рисковать – ведь у тебя мама… и еще я. – Маринка сделала над собой усилие и улыбнулась сквозь слезы.

Кортнев достал из кармана запасной ключ от квартиры и сунул его Марине в сумочку.

Видишь, как просто? – Он ухмыльнулся и погладил её по голове. – К тому же шпионкам плакать просто неприлично. Если ты будешь с таким отчаянием заливаться горючими слезами из-за всякого «объекта», которого тебе придется вести, то вскорости выплачешь все глаза, ослепнешь и пойдешь наниматься на работу в Общество слепых – делать розетки и тому подобную дрянь. Согласись, для истинной Мата Хари вещь совершенно неприемлемая.

Игорь отошел к столу, достал четвертушку бумаги и что-то на ней черканул.

Вот, Мата Хари, – произнес он, вкладывая листочек в карман её пальто. – Ты получила от объекта все – ключи, адрес, телефон, а теперь, птичка, лети-ка скорей домой – не то Шилова и в самом деле подумает, что ты сбежала вместе со мной, и велит точить топор и по твою шею.

Пей, мамаша, – ласково говорил Гвоздь, наливая Маргарите Теофиловне Штерн кипрского муската, – трескай на всю катушку. Как говорится, уплочено! Пей и рассказывай нам потихоньку о сыне, всё рассказывай – ночь-то длинная.

Ты смотри, Гвоздь, не части – а то она и так едва на ногах держится, – едва слышно прошелестел «сукин кот». Мамонов, однако, сильно исказил действительность. Маргарита Теофиловна давно уже на ногах не держалась, а лежала на диване, радостно улыбаясь обоим мужчинам. Во-первых, они разрешали ей пить, чего никогда не позволял сын, во-вторых, поили бесплатно чудесным вином, а в-третьих – и это главное, – дали, наконец, возможность вволю поговорить о её милом мальчике, которого Маргарита Теофиловна – или «Мате», как называл ее Сергей – обожала до самозабвения.

Да ты что, Мамонов, – не видишь разве, что я ей скармливаю? – Гвоздь, потративший час, раскатывая по Москве в поисках приличного вина, обиженно скривил рот серпом. – Это же не вино, а нектар. Очень нежно забирает!

То-то что забирает. Так заберёт, что потом эту самую Мате выстрелом из пушки не разбудишь! – Мамонов навесил на рожу сочувственное выражение и, повернувшись к матери Штерна, сокрушённо покачал головой. – Так и не женился, вы говорите? Ай-ай-ай, какой жестокосердный! Не доставил, стало быть, мамаше такой радости – внучат понянчить!

Маргарита Теофиловна залилась слезами и «сукиному коту» стоило известного труда ее успокоить.

А чем он занимался-то – после того, как своё художественное училище закончил? – встрял, перебивая Мамонова, со своим вопросом Гвоздь, вновь наполняя рюмку Маргариты Теофиловны и очищая для неё банан. – Не сразу же он на Измайловский рынок подался – своими этими… как их… офортами торговать?

Сереженька по распределению два года проработал на фабрике Гознака, – сказала Маргарита Теофиловна, вытирая слезы и выпивая налитый ей мускат, но отказываясь от банана. – Нет, вы только подумайте, – с жаром обратилась она к гостям, – талантливого художника направили на предприятие, где государство печатало свои «деревянные» рубли! Уж какие тут офорты – сплошь монотонный изматывающий труд! Ужасно, правда?

Это известие, однако, не показалось столь ужасным Гвоздю и Мамонову, которые обменялись между собой многозначительными и, пожалуй, даже веселыми взглядами. Истоки своеобразного мастерства Сергея Штерна стали постепенно проявляться…

Маргарита Теофиловна начала свой «роман с алкоголем» давно – когда выяснилось, что ее муж – негодяй и жить с ним нет никакой возможности. Тем не менее она все-таки с ним жила, вернее, существовала – как существуют порой бок о бок соседи, которые терпеть друг друга не могут. Тому было несколько причин. Как многие женщины, она считала, что это дурно – когда сын растет без отца, пусть даже самого завалящего. Кроме того, чтобы воспитывать ребенка и при этом тайком выпивать, требовались деньги, а отец Сергея – при всех его недостатках – зарплату, и по тем временам немалую, приносил домой вполне исправно. Сама Маргарита Теофиловна никогда не работала и обеспечить сколько-нибудь достойное существование сыну не имела возможности, зато она приохотила его к рисованию и, как маленькая, радовалась его успехам. Она порвала с мужем, когда сыну исполнилось четырнадцать лет и он – по чистой случайности – узнал о предательстве отца, подписавшего во времена «папы Джо» отречение от деда, который проходил по делу вейсманистов-морганистов и через три года после процесса «генетиков» умер в лагере. Сергей тогда ушел из дому, и Мате воспользовалась этим, чтобы окончательно разругаться с опостылевшим супругом и переехать от него в свою однокомнатную квартиру. Сын остался с ней, и они зажили вдвоем, хотя далеко и не так обеспеченно, как прежде. Маргарита Теофиловна, имея за плечами три года Полиграфического института, устроилась в школу учителем рисования, и пару лет они с сыном ухитрялись как-то перебиваться. Но потом, когда ежедневные выпивки красивой и аристократичной Маргариты Теофиловны сделались любимой темой разговоров в учительской – коллеги не раз заставали ее в дамском туалете за распитием некоего «эликсира», который она тянула из плоской металлической фляжки, – вопрос о ее пребывании в школе был решен, и Мате уволилась «по собственному желанию». Прошло еще два года, и Маргарита Теофиловна, успевшая к тому времени поработать библиотекарем, продавцом в ларьке «Союзпечать» и даже уборщицей в магазине, оставила, наконец, все попытки жить нормальной жизнью и отдалась существованию, суть которого выражалась в поговорке: «Если водка мешает тебе работать, надо бросить работу». К тому времени ее сын Сергей уже учился в МАХУ и неплохо подрабатывал, малюя вывески кооператорам. По мере возможности он старался бороться с пьянством матери и даже как-то раз хотел положить ее в лечебницу, но та ответила, что в ЛТП жить не сможет и перережет там себе горло бритвой или повесится.

С тех пор Сергей разговоров о лечебнице с матерью не заводил и предоставил Мате возможность проводить время, как ей заблагорассудится. Зато сам стал чаще пропадать из дома, а когда у него появились деньги, снял квартиру и окончательно съехал от матери. Впрочем, он навещал ее по нескольку раз в неделю, а, также платил некоторую сумму соседке Дарье Ивановне, чтобы она приглядывала за Мате – в частности, следила за тем, чтобы она выключала газ, не курила в постели и хотя бы время от времени выносила мусор.

Все это довольно скоро стало известно Мамонову и Гвоздю, когда они – под видом приятелей Штерна – торговцев из Измайлова – завалились в одиннадцатом часу вечера в гости к Маргарите Теофиловне Штерн, в девичестве Готье. Мате чувствовала себя неважно – сын не появлялся у нее дома вот уже несколько дней, деньги кончились, а выпить хотелось. По этой причине Мате встретила гостей с распростертыми объятиями и приняла их объяснения за чистую монету, особенно после того, как Гвоздь выставил на стол несколько бутылок с дорогим вином, разложил по тарелкам фрукты и предложил обмыть знакомство. Она не видела – или не захотела увидеть, что если небольшой пухлый Мамонов и в самом деле походил на преуспевающего рыночного дельца; то напоминавший остро заточенный штык Гвоздь в голубом десантном берете на плоской башке ни в малейшей степени не соответствовал образу мирного торговца сувенирами и предметами искусства.

Стало быть, он так и живет один? – задал вопрос Мамонов, возвращаясь к интересовавшей его теме. – Вот бедняга. Таланту одному трудно. Сергею вашему женщина нужна – чтобы и сготовить могла, и душу его понять. Муза, одним словом!

Во-во, – буркнул Гвоздь, снова разливая мускат по рюмкам и выкладывая на блюдо огромную кисть чёрного винограда, – муза, лира, арфа – что-нибудь в этом роде…

Ну при чем здесь арфа? – с раздражением сказал Мамонов, недовольный тем, что Гвоздь снова вмешался в разговор. Потом, чуть повернув голову, он уже совсем по-другому, тепло и проникновенно, снова обратился к матери Штерна: – Арфа, конечно, уважаемая Маргарита Теофиловна, вашему Сергею ни к чему, но хорошенькая девушка, которая, так сказать, вдохновляла бы его и, возможно… хм… послужила бы моделью для будущих шедевров…

Только не напоминайте мне о его женщинах! – неожиданно сварливым и совершенно трезвым голосом отозвалась Мате. – С этими, как вы говорите, музами у него совершенно не остается времени на мать. Вот и теперь: исчез на неделю, шляется бог знает где и с кем, а матери позвонить – минуты свободной найти не может!

«Ага, – подумал «сукин кот», – вот, значит, как вы теперь, мадам, вопрос ставите? Что ж, попробуем и мы поставить его по-другому…»

Никогда не поверю, что Сергей – дурной сын! – решительно произнес Мамонов и, прикоснувшись краем своей рюмки к рюмке Мате, сделал глоток муската и проглотил несколько крупных, отливавших синевой виноградин. – Скорее всего, у него просто дел по горло – вот он и не может вам позвонить. Но с другой стороны, – теперь глаза Мамонова смотрели на Маргариту Теофиловну с сочувствием и заботой, – и вас можно понять… Здоровье, как я вижу, у вас хрупкое, заболеете вы вдруг, чего не дай, конечно, Бог, – как вы с ним свяжетесь, как предупредите? Я уже не говорю о том, что и нам, его друзьям, тоже хотелось бы с ним повидаться… Эх, молодость, молодость, – Мамонов довольно естественно пригорюнился, чуть слезу не пустил, – она прекрасна и эгоистична одновременно!

Мате, на которую непривычный ей мускат оказывал странное действие – то заставлял ее злиться на сына, то вновь проникаться к нему болезненной материнской страстью – в этот момент испытала очередной наплыв родственных чувств.

Ничего подобного! Мой Сережа не эгоист! Он даёт мне деньги, приставил ко мне соседку Дарью Ивановну, чтобы она обо мне заботилась, и всегда оставляет мне номер телефона, по которому я могу позвонить и поговорить с ним, если мне захочется!

У Мамонова от этих слов Маргариты Теофиловны вспотели ладони. Рыбка попалась на удочку, и теперь он боялся одного – как бы она не сорвалась с крючка. Незаметно ткнув кулаком в бок Гвоздя, который уже раскрыл было рот, чтобы огорошить даму вопросом в лоб, «сукин кот» произнёс:

Вот и хорошо! Давайте устроим Сергею сюрприз. – Тут Мамонов мигнул Гвоздю и движением головы указал ему на пустой фужер Мате. – Вы, Маргарита Теофиловна, позвоните ему и скажите, что вам нужно срочно его видеть. Он приедет и, к своему большому удивлению, застанет здесь не только вас, но и нас, своих друзей. Представляете, как он обрадуется! И тогда все мы – уже вместе с Сергеем – будем разговаривать и веселиться до самого утра!

Мате к тому времени уже выпила четыре больших фужера муската, и мысль вызвать сына среди ночи к себе вовсе не показалась ей дикой.

Поднявшись кое-как с дивана, Мате прошла, пошатываясь, к туалетному столику, достала из весьма приличной сумки («подарок сына» сказала она походя) какую-то бумажку и снова вернулась на привычное место – к столу. Пытаясь улечься, как прежде, она потеряла равновесие и рухнула бы на пол, если бы Гвоздь ее не поддержал.

Посмотрев с благодарностью на Гвоздя, Мате возлегла на диван наподобие древней римлянки, выпила залпом еще один бокал муската и, пододвинув к себе телефон, стала набирать нацарапанный на бумажке номер, далеко не всегда попадая пальцем в нужное отверстие на диске. Гвоздь застыл за ее спиной и напряженно всматривался в белевший на столе перед женщиной клочок бумаги.

Что Гвоздь раз увидел, то уже не забудет, удовлетворенно подумал Мамонов и стал ожидать, к какому результату приведут манипуляции пьяной Мате с телефоном. Ему вдруг пришло в голову, что приезд Сергея Штерна значительно бы все упростил. Если бы они с Гвоздем скрутили графика и прямиком отвезли к Черкасову, то решать его судьбу пришлось бы Александру Николаевичу, а им с Гвоздем предоставилась бы наконец возможность вытянуться в креслах и посидеть так пару часов, ни о чем не думая. В последнее время Черкасов основательно их гонял, и «сукин кот» утомился. Ему хотелось лечь в постель, выбросить из головы дело о фальшивых долларах и сладко, как в детстве, уснуть.

Скромные мечты «сукиного кота» прервал хриплый, недовольный голос женщины. Мате, будто перечницей, трясла над столом трубкой и, надув губы, твердила:

Чёрт бы побрал эту Лолку. Не подходит к телефону, прямо хоть плачь. Помню, Сергей мне говорил, что ей надо звонить по какой-то там «системе». Два звонка, потом еще три… – Женщина на минуту задумалась. – Или четыре? Нет, ни за что не вспомню…

Неожиданно Маргарита Теофиловна пропела: «Каждому, каждому в лучшее верится – катится, катится голубой вагон», – и стала клевать носом.

Копец, – определил одним словом состояние женщины Гвоздь. – Больше от нее ничего не дождешься. В смысле, так сказать, разговору. А вот тело у неё богатое… Да… Хотя она и жрет вино, как матрос, но сохранилась неплохо. – Гвоздь с вожделением окинул лежавшую на диване Мате.

Ладно, ладно, хватит. Пора… – сказал Мамонов, понимая, что этой ночью спать ему уже не придётся. – Пойдем в машину. Нужно еще кое-что сделать.

Гвоздь сунул руку под мышку, где у него в кобуре вместо любимого «Борхард-Люгера» теперь нашел пристанище автоматический пистолет «Кольт» 45-го калибра, и выразительно посмотрел на Мамонова.

Кончать будем?

«Сукин кот» в изумлении выпучил на десантника глаза.

Озверел? Зачем ее мочить? Она завтра ни нас, ни того, что говорила, – ничего не вспомнит!

Ну как скажешь… – Гвоздь вернул руку в исходное положение. – Пошли тогда, что ли?

Оказавшись в машине, Мамонов достал мобильный телефон и позвонил ночному дежурному аналитического центра банка «Эльдорадо». Назвав пароль, он продиктовал ему номер телефона неизвестной Лолы и потребовал установить по номеру ее точный адрес. Выслушав ответ дежурного, Мамонов отключил телефон, сунул его в карман и откинулся на спинку кресла.

Ну, Мамонов, что тебе сказал очкастый хмырь-аналитик? – осведомился Гвоздь, поглаживая себя по подбородку: десантнику явно не давала покоя какая-то мысль.

Что сказал? – задумчиво переспросил, потягиваясь всем телом, Мамонов. – Сказал, что нужный адрес будет у нас через час или два. Так что сиди – и жди.

Ну нет, – сказал Гвоздь, ощериваясь акульей улыбкой и выбираясь из глубокого «анатомического» сиденья. – Это ты сиди и жди. А я пошёл…

Куда? – Мамонов с удивлением взглянул на Гвоздя. – За коньяком, что ли? Муската тебе не хватило?

Бабу надо оприходовать, Мамонов. Мате эту самую. Такое, понимаешь, богатое тело – а пропадает зря…

Мамонов был поражен до такой степени, что на мгновение потерял дар речи.

Ты что, Гвоздь, – умом тронулся? А вдруг она проснётся, вой поднимет?..

Не проснется… Когда мы уходили, она, как бревно, валялась. А если проснётся – я ей ещё стакан налью. Там должна была бутылка остаться. – Гвоздь вылез из машины, захлопнул дверцу, после чего просунул голову в окошко.

Ты, Мамонов, не напрягайся. Я скоренько. А завтра она ни о чем таком не вспомнит – сам же говорил!