Текст книги "Агентство «БМВ»"

Автор книги: Александр Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

* * *

У Черкасова пили пиво и вели беседу.

Я эту суку Тимонина по стенке размажу! – здоровенный жилистый кулак Гвоздя с силой врезался в стол. Тоненькая фарфоровая тарелочка с солеными крекерами, которая ненароком оказалась на пути этого ударного устройства, тихонько хрустнула и развалилась на две неравные части.

Мамонов хмыкнул, Черкасов поморщился. Сунув руки в карманы, Александр Николаевич принялся расхаживать по своей огромной гостиной, временами с неодобрением посматривая на Гвоздя. Мамонов ликовал, правда, про себя – стараясь не показывать этого Черкасову, а уж тем более взбешенному десантнику. Турок с невозмутимым выражением лица сидел в углу у стеклянной двери и курил, стряхивая пепел в металлическую крышечку от бутылки из-под виски – лень было вставать и идти к столу, где красовалась устрашающих размеров хрустальная пепельница в виде лебедя.

Ты бы лучше свое настроение в Измайловском парке демонстрировал – этому самому Тимонину, – грозно нахмурив брови, сообщил свое мнение Черкасов. – А то ведь получается, что он тебя просто-напросто надул.

Александр Николаевич, – взмолился Гвоздь, – этот Тимонин – гриб грибом. Маленький, как шкет, грязный, бородатый – а уж руки у него трясутся, как у последнего алконавта.

Десантник настолько распалился от злобы, что рванул воротник своей не слишком свежей рубашки – при этом верхняя пуговка отлетела и с костяным щелчком стукнулась о концертный рояль «Стейнвей», стоявший сбоку от огромного окна, затянутого кремовой шторой.

Налив себе пива, чтобы остудить кипевшее ненавистью горло, Гвоздь снова обратился к Черкасову:

Я все делал, как меня учили. Запугал Тимонина, сунув ему под нос нож, а потом быстро допросил. При этом следил, чтобы он не задумывался, когда отвечает. Он и не задумывался. Выдавал все, что знал, сразу. Конечно лучше было бы привезти его к вам, Александр Николаевич. Но катить по аллее коляску с чуркой и одновременно конвоировать Тимонина было бы затруднительно. К тому же вокруг было много народу, да и ментов, кстати, тоже. Тимонин мог внезапно броситься к ним, и тогда мы с Мансуром сгорели бы, как свечки.

А что же ты не позвонил – хотя бы по одному из телефонов, которые назвал тебе этот Тимонин? Не проверил их сразу же, при нем? – в свою очередь поинтересовался Мамонов, наливая себе пива в высокую стеклянную кружку с рекламной этикеткой концерна «Бавария».

Ты, Мамонов, когда в последний раз в Измайловский парк ходил – да и вообще в любой парк? – мрачно хмыкнул Гвоздь, чувствуя, что «сукин кот» начинает под него копать, причем в присутствии Черкасова. – Каждый идиот знает, что в таких местах телефонов или нет вовсе – или они все давным-давно поломаны.

Но ведь телефон Авилова он тебе назвал правильно? – Черкасов продолжал мерить шагами комнату, пытаясь по возможности составить из доставленных ему лоскутов информации мало-мальски цельную картину. Черкасов ни о чем сейчас не спрашивал Гвоздя – он мыслил вслух.

Кроме того, этот гриб, как ты его называешь, признался, что учился вместе со Штерном в МАХУ, назвал дату выпуска Штерна – правильную, кстати, – Черкасов вопросительно взглянул на Мамонова, и тот утвердительно кивнул, – да и год собственного выпуска, скорее всего, тоже указал верно…

Черкасов с размаху плюхнулся на диван, который под его тяжелой тушей прогнулся чуть не до полу, вытянул руку и пошевелил в воздухе пальцами. Мамонов сорвался с места, мигом откупорил бутылку «Баварии», вылил ее содержимое в высокий стеклянный бокал и поднес Черкасову. Тот долго, не отрываясь, пил, пока не осушил кружку целиком. Поставив ее на пол, он откинулся на мягкую спинку и сложил руки на животе. Мамонов с Гвоздем хранили почтительное молчание, понимая, что все сказанное Черкасовым прежде – это только прелюдия, и он через минуту-две заговорит снова.

Значит, так, – произнёс, наконец, Черкасов, – ты, Гвоздь, действовал неплохо, но не идеально. К сожалению, для большей скрытности вашей с Мансуром группы мы не стали ее усиливать – к примеру, тем же Турком. Вы вдвоем с чуркой выглядели вполне естественно и не привлекали к себе ненужного внимания. Какие плюсы? – Черкасов обвел тяжелым взглядом всех присутствующих, включая Турка, хотя последний вроде был и ни при чем. Гвоздь настороженно вытянул шею и стал похож на насупленного гуся с беретом на голове. Мамонов, наоборот, втянул голову в плечи и мягким, округлым движением закинул ногу на ногу – так пушистым хвостом прикрывает замерзшие лапки кот.

Гвоздь установил, что за кличками «Цитрус» и «Иголка» скрывается конкретный человек, которого мы разыскиваем. И зовут его Сергей Штерн.

Раз, – произнес Мамонов и загнул пухлый палец.

Мы знаем, какое учебное заведение он закончил, год его выпуска из МАХУ, и даже если Тимонин навешал Гвоздю лапшу на уши, место, где прописан и живет Штерн или его родственники, установить не составит труда.

На этот раз «сукин кот» промолчал и пальцев загибать не стал.

Кроме того, – возвысил голос Черкасов, – Гвоздю хватило ума конфисковать у Тимонина паспорт, а потому и его адрес также не является теперь тайной.

Черкасов медленно поднялся, прошел к бару и уже собственной рукой – не прибегая к помощи Мамонова – открыл бутылку «Баварии» и снова налил себе пива. Пить он, однако, не стал, а застыл около бара, возвышаясь над своими собеседниками.

Теперь о том, что было сделано дерьмово, – слушатели напряглись еще больше.

Гвоздь решил, что достаточно запугал Тимонина, и принял все его слова за чистую монету, предварительно их не проверив.

Далее. Вместо того чтобы привезти Тимонина ко мне, он его отпустил. Повторяю, у него имелась для этого уважительная причина. Отсюда мораль, – Черкасов снова повысил голос. – Самонадеянным быть вредно. Всякую информацию необходимо проверять и перепроверять. И еще. – Черкасов воздел вверх толстый, как сарделька, палец. – С сегодняшнего дня запрещаются выезды в одиночку – только парами. Если потребуется привлечь еще людей – привлечём.

Закончив подсчитывать плюсы и минусы, Черкасов вернулся к столу и уселся в кресло. Поставив перед собой бокал с пивом, он ткнул пальцем в стопку чистой бумаги и выразительно посмотрел на Мамонова. «Сукин кот» сходил к столику, где стоял компьютер, и принес Черкасову лист бумаги и жирный черный фломастер.

Подведём некоторые итоги, – Черкасов почесал ручкой переносицу и в центре листа большими печатными, буквами вывел – Штерн.

Вот он, этот Иголка, который скидывал Касыму фальшивые грины. Возникает вопрос: где он их строгал? Очень просто – в квартире пенсионера Авилова, с которой съехал за день до появления там Гвоздя.

Точно. Его вспугнули. Возможно, тот самый парень с бесцветной рожей, о котором упоминала деваха из соседней квартиры, – нашел нужным вклиниться в разговор Гвоздь. – Тем более что Авилов ничего не сказал мне по телефону о новом жильце.

Очень хорошо, – сказал Черкасов, – назовём его «Бледный». Но рядом со Штерном вписывать не будем, а поместим чуть в стороне и обведем кружочком.

Черкасов изобразил на листе сбоку условное имя неизвестного и жирной линией взял его в круг. После этого, швырнув ручку на стол и утвердив тяжелую лысую голову на могучих волосатых руках, Александр Николаевич надолго задумался. Между тем Гвоздь сходил за пивом, а Мамонов велел Турку убираться на кухню и не отсвечивать.

Когда Мамонов и Гвоздь снова уселись за стол, они обратили внимание, что на бумажном листе произошли некоторые изменения. По сторонам от имени Штерн Черкасов вписал две новые фамилии – Кортнев и Тимонин. Подчеркнув все три фамилии – «Штерн» – двумя чертами, а «Кортнев» и «Тимонин» – одной, Черкасов задумчиво произнёс:

И Штерн, и Тимонин, и даже Кортнев закончили МАХУ. Что это? Совпадение? Вряд ли. – Александр Николаевич прищурил небольшие, «пивного» цвета глазки и посмотрел на Мамонова. – Помнишь, сукин кот, как Мансур говорил о каком-то Кроте, которому Касым передавал привет, прощаясь с Иголкой? Стало быть, Штерн работает не один, а с помощником. Но кому можно довериться в таком опасном деле? Только очень близкому другу… Ну-ка напомни мне, сукин кот, что тебе по этому поводу натрепала натурщица Наташа, с которой ты полночи пропьянствовал в сортире МАХУ?

Мамонов расплылся в довольной улыбке и отхлебнул пиво прямо из горлышка.

Ну вы и скажете, Александр Николаевич, – «в сортире». Я же вам докладывал – в курилке это все было, в курилке… А то, что я полночи с ней валандался, – ничего удивительного. Она много чего мне порассказала. Как вы, Александр Николаевич, любите повторять – и то, что знала, и то, чего не знала, но вдруг вспомнила – поименно, заметьте, вспомнила. Десятка два фамилий назвала, не меньше, а с тех пор уже, наверное, лет десять прошло – когда Кортнев там учился. Трепалась – не остановишь. Я-то всё разговор на Кортнева норовил перевести. Шутка ли сказать – муж самой Шиловой! Но она и Штерна вспомнила, и даже прозвище его – Иголка. Говорила, кстати, что они все четыре года обучения корешковали – прямо не разлей вода были. Нет, кто бы мог подумать: муж Шиловой – близкий друг Штерна!

Ну и что ж, что муж, – проворчал Черкасов, – учился же он где-то – до того, как мужем стал. Что тут удивительного?

Да это я к тому, Александр Николаевич, что мы с вами даже не предполагали, что Кортнев и Иголка могут иметь между собой хоть что-то общее. А теперь… – Мамонов хитро посмотрел на шефа. – Кличку «Крот» помните? Ассоциации какие-нибудь с фамилией Кортнев возникают? А что? По-моему, неплохая мысль – Кортнев – Крот. Как вам моя идейка, Александр Николаевич?

В Измайловском один бабец говорил, что у приятеля Штерна было прозвище Маркиз, – встрял в разговор Гвоздь, которого раздражало, что Черкасов всё внимание переключил на Мамонова.

Правильно, Маркиз, – ответил донельзя собой довольный «сукин кот». – Как его иначе назвать – такого красавчика? Ты ведь сам его, Гвоздь, в ресторане видел. Что, разве не хорош?

Хорош не хорош, – пробурчал Гвоздь, которому было неприятно, что Мамонов вспомнил про ресторан, где Кортнев одним ударом сбил его с ног. – По мне – так он больше на педика похож, а не на маркиза.

Гвоздь он и есть Гвоздь, – сказал Черкасов, обнажив в улыбке золотую «фиксу». – Где же ты маркизов-то видел, чтобы иметь возможность сравнивать их с педиками?

Там же, где и вы, – огрызнулся десантник. – В кино. Где ж еще?

Нет, Гвоздь, – произнес Мамонов, отправляясь в очередное путешествие за пивом к холодильнику-бару. – Маркизом его девчонки назвали. За красоту и поразительное сходство с портретом какого-то аристократа, который висит в Пушкинском музее. Это мне Наташка рассказала – натурщица.

Можешь не продолжать, – Черкасов надписал над фамилией Кортнев два слова – «Маркиз» и «Крот» и поставил над ними вопросительные знаки. – И без того ясно, что клички «Крот» и «Цитрус» предназначались только для узкого круга лиц – для Касыма, я хочу сказать. Но в принципе, сукин кот, – Черкасов весьма благожелательно глянул на Мамонова, – мне нравится ход твоих мыслей.

А мне не нравится! – грохнул по столу кулаком Гвоздь. – Штерн или этот, как его – Тимонин – вполне могли на такое отважиться. Чтобы разбогатеть. А Кортневу все это зачем? Он и так в роскоши купается. С какой стати ему рисковать, а? Кроме того, мне не слишком понятен расклад… – Гвоздь прервал свою речь на полуслове, сходил за пивом и стал жадно пить.

Интересно, – чуть ли не в унисон воскликнули Черкасов и Мамонов. – Что тебе не понятно?

Гвоздь залпом прикончил бутылку пива и остановился в центре комнаты, широко расставив ноги. Черкасов и Мамонов, утонув в креслах, снисходительно на него посматривали.

Какого черта всем этим художникам строгать фальшивые грины, а потом отдавать их Касыму? Где же, как говорится, гешефт?

Черкасов и Мамонов переглянулись и расхохотались.

Не отдавать, а продавать, Гвоздь, – произнёс Черкасов и вздохнул: ему предстоял непростой труд объяснять своему подчиненному азбучные истины. – Касыму нужны были деньги – много денег. Иголка, он же Штерн, готов был ему эти деньги предоставить, но только… не настоящие, а фальшивые. Фальшивые деньги тоже, знаешь ли, товар и имеют свою цену. У Мансура мы обнаружили девятьсот тысяч фальшивых долларов. Кстати, такую же примерно сумму увез в Казахстан Касым. Там, где он покупает наркотики, и фальшивые доллары сойдут – в тех краях народ темный. Здесь же, в Москве, фальшивые «грины» скорее исключение, чем правило, – их слишком быстро выявляют. Теперь представь, что Касым за фальшивую сотню давал Штерну десятку – но настоящую. Это я так, к примеру говорю. На самом деле цена хорошо сделанной фальшивки значительно выше. Таким образом, – Черкасов всмотрелся в оловянные глаза Гвоздя, – довольны оба – и покупатель, и продавец, потому что каждый получает, что ему надо. Касым получает средства, чтобы расплачиваться с неграмотными производителями опиумного мака, а Штерн – настоящую валюту, которая позволяет ему припеваючи существовать в большом городе. Уяснил ты себе это наконец – или нет?

Десантник молча вернулся к столу.

Вы мне не ответили, Александр Николаевич, – Гвоздь, как всегда, был настырен, – зачем все это нужно Кортневу?

А затем, – поспешил с разъяснениями Мамонов, который сразу сообразил, что просвещать Гвоздя Черкасову надоело, – что Кортнев женился на Шиловой из-за денег. Об этом вся Москва говорит – один ты находишься в неведении. Но Шилова не такая баба, чтобы давать Кортневу деньги и позволять тому жить, как вздумается. Денег он почти не получает – а все остальное – машина, часы «Ро-лекс», английские костюмы и даже трусы, которые он носит, – это все собственность Шиловой. Не понравится ей его поведение – она его на улицу выставит и даже эти самые трусы отберет. Так почему не предположить, что Кортневу все это надоело и он решил, скажем так, немного подзаработать, чтобы было на что девушек в ресторан «Первая формула» водить? Ты же видел, какая там с ним телка была? Сам же к ней клеиться начал – только ничего у тебя не вышло! – Мамонов расхохотался, широко разевая рот, а Гвоздь ощутил острое желание всадить в этот извергающий хохот кратер парочку пуль из своего «Борхардт-Люгера».

Тем не менее Гвоздь своего неудовольствия проявлять не стал: в присутствии Черкасова он старался вести себя сдержанно.

Ну что ж, – сказал он, пододвигая к себе лист бумаги, на котором чертил свои иероглифы Черкасов. – Будем считать, что ты, Мамонов, кое-что мне объяснил. Но если уж проверять, так проверять все.

Гвоздь взял фломастер и написал рядом со словом «Бледный» комбинацию, состоявшую из букв и цифр.

Что это? – поинтересовался Черкасов, потянув бумагу к себе.

Номер автомобиля, который стоял во дворе дома № 18. Поскольку, кроме нашего «сааба» и этой тачки, машин там больше не было, я его на всякий случай запомнил. Пусть Мамонов выйдет на кого надо и установит, кому этот номер принадлежит.

Это ты верно сказал, Гвоздь, – заметил Александр Николаевич. – Будем просчитывать все возможные варианты. – Снова пододвинув Гвоздю лист бумаги, он добавил: – Кстати, не забудь вписать сюда все адреса и номера телефонов, которые ты получил от Тимонина. Включая и его собственные данные.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда Летова удалилась, Диана Павловна Шилова некоторое время сидела в тишине, пытаясь припомнить все нюансы только что завершившейся непростой беседы. Как ни странно, сотрудница Капустинской показалась ей деловой, собранной и даже, в каком-то смысле, суховатой, хотя, конечно, и очень красивой женщиной. Это совершенно не вязалось с ее обликом, запечатленным на фотографии в газете «Светский клуб», – там она была вся порыв, огонь и чувство.

«Если она притворяется, – подумала Диана, – то очень профессионально. Но это отношения к делу не имеет».

Довериться словам Летовой Шилова не согласилась бы ни при каких условиях, поскольку не доверяла в этой жизни ни единой живой душе. Тем не менее она невольно улыбнулась, вспомнив, как девушка торговалась из-за каждого доллара и как при этом горели у нее глаза. Человеческая жадность – это было то, что Диана Павловна всегда принимала в расчет и в отдельных случаях даже поощряла. Летова, по крайней мере, ушла от нее, унося с собой добычу в виде трех тысяч «зеленых». В данном случае экономить не приходилось: скандал, разразившийся у Шиловой дома, приобрел характер лесного пожара, который грозил пожрать остатки ее семейного счастья, каким бы эфемерным оно ни казалось. Игорь объявил, что уходит к матери, и Диане с большим трудом удалось отговорить его от этого шага.

Помнится, она при этом совершенно вышла из себя – и даже позволила себе в адрес мужа кое-какие весьма дурно закамуфлированные угрозы.

А вот этого делать не следовало, сказала она себе. Игорь и без того меня черт знает в чем подозревает. И не без оснований. Шилова скривила в улыбке рот и нажала на кнопку внутренней связи.

Вызови Аношкину, Зинаида, – коротко сказала она, не удосужившись поздороваться с секретаршей. – Пусть бросает все и летит ко мне. Пулей!

Шиловой понравилась юркая черненькая девушка, и она решила, что лучшей кандидатуры для наблюдения за Летовой и ее мужем не сыскать.

Если доклады Летовой и Аношкиной будут совпадать, значит, Летова играет честно. Если же нет…

Что ж, Серебрякову придется потрудиться вдвойне, – со вздохом пробормотала себе под нос Диана Павловна.

К вам пожаловал Серебряков, – прошелестел голосом Зинаиды микрофон на столе у Шиловой. Можно было подумать, что он прочитал мысли хозяйки на свой счет. – Кого пропустить раньше – Тимофея Владимировича или Аношкину?

Пусть Аношкина подождет, – сказала Шилова и отключилась от секретарши – как всегда, общение с Тимофеем требовало соблюдения конфиденциальности.

Вошёл, хлопнув дверью, Серебряков и сразу приступил к делу.

Высыпав на стол перед Шиловой свои крохотные пакетики – результаты обыска в квартире Авилова, Тимофей положил рядом сильную лупу и, не спрашивая разрешения, уселся в кресло напротив. Прикрыв веками бесцветные глаза, он застыл, как сфинкс, так что было неясно – спит он или бодрствует. Серебряков умел отдыхать и расслабляться в любых условиях – но это вовсе не означало, что при этом он терял возможность все слышать, все видеть и даже анализировать окружающую обстановку.

Зная за ним эту особенность, Шилова не стала его ни о чем спрашивать и приступила к исследованию содержимого пакетиков. Тщательно, как и все, что она делала, Диана пересмотрела их один за другим и только потом отложила лупу в сторону и вопросительно посмотрела на Серебрякова. Тот каким-то шестым чувством уловил, что на него смотрят, и открыл свои белесые, с красными прожилками и черными дырками зрачков глаза вампира.

Следы, Диана Павловна, остаются всегда. Главное – знать, что ищешь, – произнесло это, в своём роде уникальное существо. – В прошлый раз я искал следы деятельности художника, а сегодня кое-что другое – и, как видите, нашел.

Но ведь это?.. – Шилова, не договорив, замолчала. Догадка, появившаяся у нее в голове, показалась ей слишком чудовищной.

Именно, Диана Павловна, – проскрипел Серебряков, даже не пошевелившись в кресле. – То, что вы видели, – это крохотные обрезки особого рода бумаги, на которой печатают деньги. Фальшивые деньги. А если быть точным – фальшивые доллары. На одном крохотном обрезочке сохранились даже остатки зеленой краски.

Прежде чем заговорить снова, Диана Павловна молчала, казалось, целую вечность.

Теперь понятно, почему съехал Штерн. Но Игорь? Зачем ему все это?

Насколько я знаю, вы давали ему мало денег и слишком ограничивали его свободу, – проговорил Серебряков. Он и не думал обвинять свою начальницу – просто констатировал факт. – Некоторые мужчины согласны с этим мириться, а некоторые – нет. На мой взгляд, господин Кортнев ощутил потребность обзавестись собственными средствами, и такая возможность неожиданно ему представилась.

Таким образом, подозрения в гомосексуальной связи моего мужа со Штерном отпадают сами собой? – поинтересовалась Шилова, желая услышать из других уст подтверждение своим мыслям. Как ни странно, она испытала известное облегчение, выяснив, что Игорь не трахался со Штерном, а, так сказать, занимался с ним делом. Это она могла еще понять, поскольку и для неё самой дело было превыше всего в жизни. О том, каким делом занимался ее муж и во что это занятие могло вылиться, она в данный момент старалась не думать.

Я не эксперт в области сексуальных проблем, Диана Павловна, – произнес Тимофей, изображая подобие улыбки. – Но думаю, что так оно и есть. Хотя… Говорят, совместная деятельность людей сближает.

Шилова встала из-за стола и, прихватив с собой газету «Светский клуб», пару раз прошлась по кабинету, похлопывая себя ею по обтянутому тёмно-синей юбкой от Баленсиаги бедру. Потом, видимо, что-то про себя решив, она раскрыла газету на той странице, где на фотографиях была запечатлена троица – ее муж, Летова и неизвестный в десантном берете, – и положила её Серебрякову на колени.

Что ты обо всём этом думаешь, Тимофей? Мне почему-то кажется, что ты – как все невозмутимые люди – разбираешься в человеческой психологии куда больше, чем стараешься это показать.

Диана Павловна вернулась к столу и уселась в кресло. Теперь был ее черед ждать, когда собеседник заговорит, поскольку Серебряков углубился в изучение снимка и сопутствующего ему текста с тщанием ничуть не меньшим, чем то, которое продемонстрировала она сама, когда десятью минутами раньше разглядывала пакетики с обрезками бумаги.

У меня складывается ощущение, Диана Павловна, что девушка весьма и весьма неравнодушна к его особе. Это первое – и далеко не самое главное из того, что я почерпнул, разглядывая эти снимки, – проскрипел Серебряков, разглаживая газету на коленях. – Скажите, вы знаете, что это за тип? Я имею в виду противника вице-президента Кортнева?

Шилова отрицательно покачала головой.

Никогда его прежде не видела. Мне звонил менеджер ресторана «Первая формула», где все это происходило, но и он знать не знает этого громилу. А ведь это настоящий громила, Серебряков, верно?

Вы, Диана Павловна, как всегда, угодили в яблочко. Это громила – и весьма, надо сказать, опасный, хотя парень и недалекий. Зовется он Гвоздь и служит человеку по фамилии Черкасов. Эта фамилия вам что-нибудь говорит?

Диана Павловна наморщила лоб.

Кажется, я ее уже где-то слышала, но не помню – от кого и где. Но слышала – это точно.

Серебряков встал, подошел к столу Шиловой и расстелил страницу со снимками у нее перед носом – будто хотел, чтобы она еще раз полюбовалась на физиономию Гвоздя и навсегда ее запомнила.

Черкасов и его братва, – продолжал размеренным скрипучим голосом говорить Тимофей, – «крыша» одного хорошо знакомого вам человека – банкира Хмельницкого. Оттого я и задаю себе вопрос: случайно ли ваш муж напоролся в ресторане именно на Гвоздя – любимого черкасовского холуя?

Диана зябко повела плечами. Еще бы ей не знать Хмельницкого, своего главного конкурента – по крайней мере, в сфере финансов. Потому-то она и приглашала его к себе на приемы, чтобы с помощью своего женского, а вернее, животного, чутья выяснить – чтобы не сказать «вынюхать» – не замышляет ли тот против нее какой-нибудь каверзы. Диана Павловна очень своему чутью доверяла, но, когда они встречались с Хмельницким в последний раз, она в его присутствии не испытала ни малейшей тревоги.

А этот, как его? Черкасов? – способен предпринять что-нибудь самостоятельно, не спрашивая у Хмельницкого разрешения? – вполне резонно поинтересовалась она, откладывая газету в сторону, потому что созерцать рожу Гвоздя ей было неприятно. Сказать по правде, все до одного снимки в газете «Светский клуб» не больно-то ей нравились – по разным, правда, причинам. Но Серебряков мог не опасаться – такие, как у Гвоздя, физиономии Диана Павловна запоминала сразу – что называется, с одного предъявления.

Вполне. Но это-то и плохо. Когда он действует, исходя из интересов Хмельницкого, банкир выступает как сдерживающий фактор. Ему, как и вам, лишний шум вокруг его имени ни к чему. Зато когда Черкасов выходит, так сказать, в автономное плавание, он становится непредсказуем. Черкасову на репутацию наплевать – для него главное, чтобы его боялись, – это и есть его репутация. Кстати, – добавил Серебряков, – забыл вам сказать, что, когда я сегодня находился в квартире Авилова, туда ломился какой-то молодчик. Очень настойчивый – звонил, наверное, минут десять, а потом трепался с Катковской – соседкой Авилова. О чем они говорили, мне, к сожалению, разобрать не удалось. Но вот что я думаю: уж не к Штерну ли этот человечек приходил – и не посланец ли он Черкасова?

И какие же в связи с этим напрашиваются выводы? – спросила Шилова, только сейчас начиная по-настоящему осознавать серьезность положения. Прежде все ее мысли были посвящены одному только Игорю Кортневу и вопросу, станет ли он изменять ей с Летовой – или нет.

К сожалению, выводы делать пока рано, Диана Павловна, – со всей уверенностью проскрипел Серебряков. – Хотя догадок может быть несколько, причём самых разных и не слишком для вас приятных. Можно даже предположить, что ваш муж Кортнев работает на Черкасова или на Хмельницкого и именно с их благословения на вас женился: чтобы, если так можно выразиться, проникнуть в ваше святая святых – компанию «Троя». А драка в ресторане «Первая формула» – это так, маскировка.

Заметив, как Шилова сначала побледнела, а потом покрылась алыми пятнами, Серебряков поторопился внести дополнительные разъяснения:

Но это вряд ли. По-моему, ваш муж – человек, между нами, далеко не глупый – не способен все-таки преступить некоторые пределы, – Серебряков намеренно сделал ударение на слове «некоторые». – Он, как бы это сказать, индивидуалист, а не человек свиты, а потому будет стараться только ради себя. Другое дело – Штерн, его приятель, о котором мы ничего не знаем. Вот тот вполне может работать под крышей Черкасова и даже Хмельницкого, поскольку неучтенная наличная валюта – да еще в большом количестве – сейчас нужна всем. Не мне вам объяснять, как из фальшивых долларов получаются вполне настоящие. Игоря Штерн мог привлечь к этому делу по старой памяти – как товарища студенческих лет. Работа это тонкая, и без помощника здесь не обойтись… Короче, – подвел итоги своего выступления Серебряков, – нам нужно взять за глотку Штерна и основательно его потрясти – вот тогда он нам все расскажет, не вывернется, – тут Серебряков выразительно посмотрел на Шилову, приложив к груди бледную руку с длинными ногтями – точь-в-точь как у киношного вампира, – и добавил: – Уж в этом вы можете не сомневаться.

Шилова некоторое время сосредоточенно думала.

Тебе одному с этим не справиться, Тимофей. Возьми себе в помощь людей из охраны. Сколько захочешь… Тем более что я опять отрядила Летову… хм… следить за Игорем, и тебе, возможно, придется приглядывать и за ними тоже.

Серебряков снова уселся в кресло, старательно, как первый ученик, сложил на коленях руки с длинными ногтями и снова чуть скривил на сторону рот.

Обижаете, Диана Павловна. К тому же эти бугаи из охраны годны только на то, чтобы выкручивать руки. А здесь работа предстоит тонкая, можно сказать, ювелирная. Сам справлюсь. Впрочем, – тут он снова вернул свой, похожий на щель, рот на прежнее место, – я бы не отказался от ловкого, пронырливого человечка – для связи там – или контакты с людьми устанавливать… Видите ли, Диана Павловна, – доверительно обратился Серебряков к патронессе, – наши российские господа-граждане – особенно те, у кого хорошее зрение, – меня почему-то иногда побаиваются. Ума не приложу, почему. Так что вступать с ними в беседу иной раз бывает затруднительно.

Ловкий человечек, говоришь, тебе нужен? – переспросила Шилова и подняла на Серебрякова оценивающий, блеснувший зловещим огоньком взгляд – в душе у нее уже рокотали барабаны войны, звавшие к безжалостному уничтожению неприятеля. – Будет тебе такой человечек – как и всемерная поддержка с моей стороны.

В этот момент в ее голосе звенела сталь – как в голосе фельдмаршала Блюхера, отдававшего свой знаменитый приказ в битве при Ватерлоо: «Пленных не брать, патронов не жалеть!»

Нажав на тумблер внутренней связи, Шилова сказала:

Зинаида? Аношкина у тебя? Ждёт не дождётся? Тогда запускай её ко мне – и поскорее.