Текст книги "Агентство «БМВ»"

Автор книги: Александр Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Ну, что тебе наговорили обо мне твои, с позволения сказать, подруги? – ледяным тоном поинтересовался он, наливая себе в бокал белого вина. – В каких еще грехах и мерзостях они меня обвиняют? – Кортнев залпом выпил «Либе фрау мильх» и с утомленным выражением на лице принялся ждать, что ему скажет в ответ жена.

Как всегда, когда дело доходило до решительного объяснения, Диана Павловна тушевалась. У нее не поднимался язык сказать, что она установила за мужем наблюдение. Это могло означать полный разрыв отношений, между тем Шилова хотела сохранить для себя Игоря любой ценой. Оставалось только говорить о том, о чем знали они оба.

Ты недооцениваешь моих сослуживиц. Они преданы мне и, конечно же, желают мне счастья. – Диана даже не присела за стол, а продолжала мерить столовую большими, уверенными, почти мужскими шагами.

И потому на меня доносят – так, что ли? – Игорь Кортнев поиграл тяжелой серебряной вилкой с монограммой и наколол на нее кусочек осетрины. В то самое время, когда в офисе Дианы служащие обе дали, он ударялся в бега, а потому к вечеру чертовски хотел есть.

Почему же доносят? – Диана подошла поближе к столу и для подкрепления сил налила себе в маленькую рюмочку водки. – Правду говорят.

Правду? Это штука относительная, – продолжал препираться с Дианой вице-президент, испытывая некоторое раздражение оттого, что не ко времени учиненный женой допрос мешал ему есть. – По-моему, они все завидуют твоему счастью.

Счастью? Счастью? – раздувая, как кобра, от возмущения шею, спросила Диана Павловна. – Это о каком же счастье ты изволишь толковать?

О покупном, вот о каком! Ты же счастье свое купить хотела! – гаркнул вдруг всегда спокойный и даже флегматичный Кортнев и с такой силой ударил по столу, что приборы подпрыгнули. – Вот и изволь теперь его лопать – полными пригоршнями!

Реакцию супруги можно было предугадать. Искривив лицо в гримасе, которая сделала ее и так не слишком привлекательную внешность еще более неприятной, она прошипела:

– А ты что же, милый друг? Обо всем этом не догадывался? Или тебя насильно в загс тянули? Сваха Люция Карловна совершенно определенно утверждала: ты требовал от нее, чтобы она нашла тебе богатую невесту – мол, рожа какая и кожа – не важно, главное, чтобы богатая была. Не так, что ли, красавчик?

Игорь Кортнев промокнул губы салфеткой, одарил холодным взглядом исказившееся до неузнаваемости лицо жены и произнес равнодушно, уже без всяких эмоций:

– Да, я знал, что брак с тобой – это своего рода контракт. Тем более что кое-какие бумаги, которые я при этом подписывал, окончательно мне вправили мозги на этот счет. Но ты не беспокойся, Диана, свои обязательства я соблюдаю честно. У меня нет другой женщины.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Кто там? – голос из-за двери звучал не слишком уверенно, а стеклянный кружочек «глазка», прежде тускло светившийся, погас – видно было, что с противоположной стороны к нему приникла обитательница квартиры в надежде разглядеть нежданного гостя.

Тут на помощь Марине пришло липовое удостоверение, о котором она заблаговременно побеспокоилась. Совместными с Валентиной усилиями был состряпан документ, имевший, в общем, весьма солидный вид. Там значилось, что госпожа Летова М.И. является членом активной группы благотворительной организации «Милосердие», занимающейся сбором теплых вещей для беженцев.

Без лишних слов Марина поднесла его к «глазку», чтобы хозяйке квартиры было лучше видно, и заговорила с такими елейными интонациями в голосе, что ей самой сделалось тошно.

– Надеюсь, вы добрый человек и понимаете, что, когда на дворе мороз, бедным крошкам и их родителям, оказавшимся в силу различных обстоятельств без крова и теплой одежды, остается рассчитывать только на помощь ближнего…

За дверью тяжело вздохнули, с минуту помедлили, после чего начали послушно открывать замки и отодвигать засов.

«Сработало! – восхитилась про себя Марина и мысленно потерла руки. – Все-таки мы с Валентиной не такие уж дуры!»

Когда дверь распахнулась, глазам Марины предстало восхитительное существо восемнадцати-девятнадцати лет от роду со стройной, будто точеной фигуркой и светлыми, с серебристым оттенком волосами. Существо доброжелательно, хотя и несколько боязливо взирало на Марину огромными голубыми глазами, сиявшими, как две утренние звезды.

«Вот это да, – подумала Марина, делая шаг по направлению к дверному проему, – аи да стриптизерша! Увидев ее на улице, я бы скорее всего решила, что это выпускница Института благородных девиц или – того чище – какого-нибудь закрытого учебного заведения при монастыре. На такую и вице-президент запасть может».

Между тем девушка пропустила Марину в квартиру и стояла рядом с ней, не зная, как ей быть дальше и чем помочь несчастным крошкам и их родителям.

– Вы любите детей? – огорошила ее вопросом в лоб Марина, вертя головой во все стороны, чтобы осмотреться и найти пусть даже самое эфемерное, косвенное свидетельство пребывания в этих стенах вице-президента Кортнева. Малогабаритная квартира, где' проживала девушка вместе со своими родителями, признаться, не слишком подходила для каких бы то ни было приемов. Не было здесь также примет, которые указывали бы на род занятий Медуевой-младшей. Никаких тебе фотографий с обнаженными девушками на стенах, никаких двусмысленных, а часто и просто неприличных призов и подарков, которые вручались исполнительницам стриптиза за хорошо выполненную работу. Обстановка здесь отличалась спартанской простотой, чистотой и строгостью.

Детей? – переспросила между тем юная хозяйка квартиры, обдумывая обращенные к ней слова Летовой. – Это в каком смысле? В принципе… я не против детей, хотя своих, как вы понимаете, у меня ещё нет. Но бомжующим «киндерам» я и мои родители могли бы откинуть какую-нибудь мелочевку. А вы, собственно, чего от меня хотите?

У вас есть старые вещи? – поинтересовалась Марина, продолжая развивать легенду, которую они с Капустинской разработали для такого рода оказий. – Тащите все зимнее, что под руку попадет. Старые куртки, детские комбинезончики, варежки, драные перчатки – детишкам и их родителям зимой все сгодится. Потом мы все это взвесим на безмене, – продолжала вдохновенно врать Летова в надежде завязать с Медуевой-младшей разговор, – и я вам выдам справку: дескать, гражданка такая-то сдала в фонд «Милосердие» столько-то килограммов теплых вещей. Вас как, кстати, звать-величать-то?

Меня-то? – снова переспросила девушка. – Настей Медуевой. Я – студентка техникума, или, как сейчас по-модному стали называть, колледжа. Тот же техникум, только понта больше…

Милые же нынче техникумы, то есть колледжи, объявились, коли в них стриптизу обучают, удивилась про себя Марина Летова. С другой стороны – это тоже как-никак ремесло. Хочешь не хочешь, а учить надо.

Вы на кухню пройдите, – сказала Медуева-младшая, – я вам кофе налью, а сама пойду поищу что-нибудь.

«Отличная идея, – подумала Летова, – пусть себе ищет, а я пока продумаю, как быть дальше с этой андерсеновской русалочкой.

Кухонька была небольшой, но аккуратной и чистой, и там имелось все необходимое для того, чтобы гонять чаи-кофеи. Получив в свое распоряжение большую чашку в белый горошек с растворимым кофе, сдобренным изрядным количеством молока, Марина осталась в одиночестве. До ее слуха доносился только производимый Медуевой-младшей шорох: девушка добросовестно шарила по шкафам и антресолям, разыскивая вещи, которые она, скорее всего, носила в детстве. Когда же она появилась на пороге кухни с огромным полиэтиленовым пакетом, Марина поняла, что Анастасия потрудилась на совесть.

А родители ваши где? – спросила Марина, вдруг представив себе с тоской, что этот увесистый пакет ей придется тащить по всем этажам, обходя указанные в их с Валентиной списке квартиры.

Где же им быть-то? Пашут… – с готовностью сообщила Анастасия, усаживаясь рядом с Мариной за стол и тоже наливая себе кофе. – Я шнурков своих вижу редко – меня дома-то почти никогда не бывает. Это вам подвезло, что вы меня сегодня застали: нам в конторе дали свободный день, чтобы подготовиться к зачету.

А какая же у вас специальность? – на всякий случай осведомилась Марина, хотя до сих пор свято верила в выписку из книги старшего лейтенанта Медведева, сделанную Валентиной.

Я-то? Учусь на парикмахера-дизайнера, или, как сейчас принято говорить, визажиста, – последовал ответ Медуевой-младшей. – Днем вкалываем, как в любой школе или техникуме, а по вечерам у нас практика: рожи дамам мастерим – так что свободного времени нет совершенно.

И тут до Марины, наконец, дошло. Участковый Медведев все перепутал и написал в своей книге «стриптизерша» вместо «визажистка». Марина чувствовала, что девушка говорит правду – для профессиональной лгуньи она была слишком юна и неиспорченна. Ее маленькая исповедь струилась ровно, как крохотный лесной ручеек, и была столь же чиста и прозрачна, хотя и сдабривалась временами довольно странными выражениями.

Трудно учиться-то? – Марина допила кофе и перевернула свою чашку на блюдечке донышком вверх.

Не так трудно, как накладно, – промолвила хорошенькая парикмахерша. – Это ж частная контора, и башлять надо много. Но мне шнурки помогают: бабки на обучение дают. Вот одинокому бабцу – у которой с фанерой туго, и ни шнурков, ни мужа нет – сейчас чаще всего кранты настают.

И много у вас таких в подъезде – которым эти самые кранты грозят? – лениво растягивая слова, произнесла Марина, напуская на лицо индифферентное выражение. Ей пришло в голову, что на выписки из книги Медведева не стоит очень уж полагаться – сведения в ней могли быть в значительной степени замешены на циркулировавших во дворе сплетнях.

Да есть кое-кто, – словоохотливо заметила девушка, которая, судя по всему, была не прочь отвлечься от своих учебников и почесать с новой знакомой язычок. – Вот, к примеру, наша докторица – Наташа Рыбко. Хороший бабец, всем в доме помогает, и красивая к тому же. Но одинокая. Не пойму, куда только мужики смотрят…

Наверное, она слишком хороша для нашей жизни, – сказала Марина, довольная, что разговор коснулся второй кандидатки в списке, – чересчур скромна. Сейчас, чтобы тебя заметил стоящий мужик, нужно быть ярко окрашенной, заметной – вроде павлина.

Такие у нас тоже есть, – легко переключилась юная визажистка. – Вот хоть Лена Струева. Она как раз под нами живет. Молодая, одинокая и – как вы, значит, заметили – ярко окрашенная. То есть буквально: один клок на башке синий, другой – фиолетовый, третий – рыжий. Короче, атасная клюшка. Вся в коже ходит, а по ночам катается на мотоциклах с «ночными волками». Это такие парни отчаянные, – объяснила Анастасия. – Никого не боятся. Крутняк, одним словом.

«А вот Лену Струеву, пожалуй, нужно из списка исключить, – решила про себя Марина. – Уж слишком она, если верить Настеньке, экзотическая. Вице-президент – человек совсем другого круга, поэтому девица с разноцветным гребешком на голове, да еще и раскатывающая по ночам на мотоцикле, вряд ли его устроит».

– Вы, Настя, насколько я понимаю, девушка со вкусом. – Марина подпустила в разговор немного лести, которая – она знала – действует безотказно и на юных дев, и на девяностолетних старцев. – По крайней мере, ваш род занятий связан с тем, что вы создаете человеку образ – имидж, если хотите. Другими словами, делаете его лучше, чем он есть на самом деле.

Анастасия Медуева скромно потупилась, и мочки ушек у нее порозовели. Помолчав с минуту, девушка сказала:

– Вы это клево сказали – насчет «имиджа». Кое-кто и в самом деле от нас выходит – ну прям хоть на подиум.

Марина, продолжая изображать на лице выражение легкой заинтересованности – не больше и не меньше, чем нужно для небольшого трепа на кухне, – произнесла:

– В таком случае мне важно узнать вашу точку зрения как профессионала. Опишите мне женщину, которая – на ваш просвещенный взгляд – могла бы заинтересовать молодого, благополучного, очень интересного внешне мужчину.

Анастасия Медуева в каком-то смысле была сражена. К большому ее удивлению, ее мнение вдруг оказалось важным для молодой, интересной женщины, которая, как казалось юной ученице колледжа, сама могла бы быть эталоном женской привлекательности и уж кому-кому, а не ей следовало задаваться подобным вопросом – как понравиться мужчине. Короче говоря, девушка смутилась и замолчала – не могла подобрать нужных слов.

Марина Летова сразу же пришла ей на помощь: ей хотелось, чтобы Медуева-младшая, отбросив некий отвлеченный образ, сосредоточила внимание на своих знакомых по подъезду.

– Я понимаю – вам трудно все это объяснить… Так вот сразу. Но ведь вы в состоянии описать человека, который проживает с вами по соседству. Уж я-то знаю, что, когда перед тобой знакомое лицо, говорить куда легче, – со значением сказала Марина, хотя за этой кажущейся многозначительностью не стояло ровным счетом ничего.

Юная визажистка возвела глаза к потолку.

– Это точно – так куда легче. Это вы, блин, правы… В таком случае возьмем Женьку Катковскую. Вот это настоящая, блин… Хилари Клинтон! Красотка, каких поискать, не дура, ну и к тому же композитор. Сочиняет музыку для известной группы «Стратостат»…

«А вот это с нашей с Валюшкой стороны прокол, – подумала Марина, не спеша закуривая сигарету и пытаясь сохранить вид женщины, которая поддерживает светскую беседу исключительно для собственного удовольствия, не более, – мы эту самую Женечку в список-то не включили. И опять-таки из-за книги Медведева – там эта дама числилась замужем. Непростительное легкомыслие!»

Да у нее наверняка муж есть, – равнодушно произнесла Летова. – Такие леди в одиночестве не прозябают.

А вот и нет, а вот и фигушки, – отчаянно зашептала юная визажистка. – Муж-то как раз от нее сбежал! Не выдержал музыки группы «Стратостат». Женька, бывало, включит запись – а он прямиком в коридор. Стоит там и курит. А тоже музыкант, между прочим. Но бабу свою не понимал. Творческое у них расхождение получилось.

Что ж, такое бывает, – хладнокровно заметила Марина. – У творческих людей это сплошь и рядом. Но это ничего, у нее новый нарисуется, если не муж, то любовник. Или, может быть, уже нарисовался?

Да ходят слухи, что есть такой, – с улыбкой произнесла Медуева-младшая, приканчивая свой кофе и собирая чашки со стола. – Смазлив. – Просто картинка. Я-то сама ни разу его не видела – в колледже торчу с утра до ночи. Но мать была на больничном, выходила за газетой – глянь, а в наш подъезд такой красавец заходит – просто обалдеть. Смерил он ее эдаким насмешливым взглядом – и сразу в лифт. Мать-то у меня баба умная – подождала, послушала, на каком этаже дверь открылась – в аккурат на пятом, где Катковская живет. Это мать говорит, – добавила девушка. – Но, по слухам, и другие этого господина видели. И все в один голос говорят, что да, ходит к ней такой – почти не скрывается. Да и кого ему бояться-то – бывшего мужа, что ли, музыкантишку задрипанного? Вот уж не поверю. Мать, по крайней мере, считает, что любовник Катковской – мужчина упакованный, то есть охрану имеет – ну и все такое…

Ну да бог с ними со всеми, – сказала Летова, поднимаясь со стула. После разговора с Медуевой-младшей ей многое стало ясно. – Пусть себе богатые тешатся. У нашей организации – у «Милосердия» то есть – задачи совсем другого рода. Обеспечить беженцев теплой одеждой. Давайте-ка, Настенька, свой пакет – мы его взвесим и выпишем вам бумажку – сколько добра вы подарили бедным несчастным «киндерам». Прибытку от этого вам, конечно, никакого, но моральное удовлетворение получите.

* * *

А Касым-то опять к нам заявился, слыхали? – спросил некто Мамонов, всем телом поворачиваясь к своему шефу Черкасову. Одет Мамонов был в дорогой шелковый халат и, чтобы занять руки, крутил в воздухе тяжелый шнур витого пояса с пышной кисточкой на конце. – Заявился, но сразу же упорхнул. Засекли его случайно, вели до автобусной остановки, потом решили, что он поедет прямиком до «Речного вокзала», но там его уже не обнаружили. По-видимому, он сошел раньше, но где – это вопрос.

Черкасов, мужчина за пятьдесят и с солидным брюшком, воспринял эту новость хладнокровно. Оба они сидели в отдельном кабинете сауны, потягивали пиво и после парилки испытывали чувство умиротворения.

Объявится, куда денется? – сказал Черкасов, почесывая живот под футболкой с рекламной надписью на английском языке. – Кто ж не знает Касыма? Личность приметная. Небось опять дурь привез – то, что он называет «чистым героином», хотя в Гонконге от этого снадобья наверняка бы с презрением отвернулись. Станет толкать свой героин – тут мы его сразу словим и, натурально, потребуем свою долю. Все его здешние контакты давно известны.

А если это не наркотики, а что-нибудь новенькое? – поинтересовался Мамонов в прежней легкомысленной манере, хотя, казалось, этот вопрос его все– таки озаботил. Сейчас деловые люди быстро перестраиваются. Особенно в Азии. Скупают, к примеру, радиоактивные материалы. По-моему, сейчас там все хотят иметь свою ядерную бомбу.

Ещё проще, – сказал Черкасов, отхлебывая из высокого бокала с пивом. – Можно подумать, что мы с тобой, сукин кот, не знаем, откуда бывает утечка материалов? Отлично знаем. Установи наблюдение за институтом – всего-то и делов. Касыма не трогать – пусть заплатит неустойку. Мне его крови не надо.

Так-то оно так, – с сомнением в голосе произнес Мамонов, затягиваясь настоящей гаванской сигарой, которая после краха социализма сделалась в России редкостью. – А вдруг он хочет умыкнуть у нас еще что-нибудь ценное – и при этом без всякой пошлины? Бриллианты, к примеру?

Ты что, одичал? – ласково поинтересовался Черкасов, меряя своего приближенного вопрошающим взглядом мертвенно-холодных глаз. – В Казахстане недавно нашли кимберлитовую трубку – не хуже, чем в Якутии. Им теперь наши алмазы без надобности. Южная Африка в любой момент готова заключить с ними договор. Касыму проще спекулировать стекляшками на месте.

Тем не менее Касым наш куда-то делся, Александр Николаевич, – продолжал гнуть свое Мамонов, – хотя отлично знает, что, проявись он хоть где-нибудь, мы его обнаружим и основательно потрясем. Как хорошую казахскую грушу. Может ли быть такое, что он объявился здесь, в Москве, только на короткое время? Скажем, взять что-нибудь – и назад в кусты. Может быть такое?

Александр Николаевич Черкасов задумчиво помотал в воздухе ногой с надетым на нее мягким шлепанцем.

Может, – коротко резюмировал он, – если то, что ему предложили, имеет небольшой объем, но стоит дорого. Очень дорого. Прежде это могли быть алмазы, это ты, Мамонов, точно подметил. А вот что это такое теперь – это ты, сукин кот, думай. Морщи свою репу – и поосновательнее.

Александр Николаевич щелкнул в воздухе пальцами, подзывая массажистку. Та материализовалась, словно из небытия, и, стянув халат с плеч шефа, принялась длинными, сильными пальцами массировать Черкасову плечи и шею. Тот закинул голову вверх, отдаваясь этой ласке, за которую, впрочем, было уже основательно уплачено.

Пойду окунусь, – пробормотал Мамонов, которому было велено поосновательнее «морщить репу». – Чтобы думать было легче. Голову надо держать в холоде, ноги – в тепле, корпус – в умеренном климате. Чехов советовал. Чтобы в человеке все было красиво.

Пойди, пойди, – откликнулся Черкасов, окидывая вожделеющим взглядом телесные достоинства своей массажистки, трудившейся над ним, будучи в одном только крошечном «бикини». – Як тебе тоже присоединюсь – только попозже. Когда Марьяша меня ублажит. – Александр Николаевич хлопнул по попке двадцатилетнюю Марьяшу, которая кокетливо взвизгнула. – Впрочем, я уже старый, так что долго ждать тебе не придется: раз, два – и в дамки.

Да что вы, Александр Николаевич, – счел нужным сообщить свое мнение Мамонов, скидывая с себя халат, прежде чем отправиться в бассейн. – Вы у нас ещё ого-го! Мужчина в самом соку!

Ты знаешь, Мамонов, о чем я сейчас подумал? – сказал Черкасов, делая знак массажистке, чтобы та зажала уши. На льстивое замечание своего «сукиного кота» он попросту не обратил внимания. – Так вот, мне пришла в голову мысль, что Касым сюда за бабками приехал. Ему «нал» нужен – чтобы с поставщиками рассчитываться. За героин – или что там к нему через восточную границу поступает. Доллары ему нужны, зелененькие – причем толстыми пачками. Героин и там, за кордоном, дорог, хотя, конечно, ни в какое сравнение с тем, сколько он стоит здесь, не идет. Представь только, что ему обломилась очень крупная партия. Где он бабки возьмет?

Ну, – протянул Мамонов, стоя абсолютно обнаженным перед шефом и Марьяшей, не обращая, кстати, на последнюю ни малейшего внимания, – там же, где и раньше брал. У своих, у московских казахов займет – где же еще? Ясное дело, получить «налом» очень крупную сумму ему больше негде. Пока еще к нему в Алма-Ату накапают денежки от продажи предыдущей партии…

Ну-ка, выйди, – скомандовал Черкасов, обращаясь к Марьяше. – Не видишь разве, разговор у нас? Явишься, когда позову, – дождавшись, когда массажистка удалилась, Александр Николаевич смерил своего приближенного весьма нелюбезным взглядом. – У тебя, Мамонов, напрочь широта мышления отсутствует. Я это только сейчас понял. – Черкасов удивленно выгнул дугой брови. – Представляешь? Десять Лет не понимал – а вот сейчас понял.

«Сукин кот» Мамонов напрягся. Порицание начальника застало его в самый неподходящий момент – когда он основательно успел расслабиться после пребывания в парилке и большого количества влитого в себя пива. Соображать, однако, хочешь не хочешь, было надо. В противном случае существовала, опасность огрести от шефа по полной программе. При этом – Мамонов знал – не раз отмечались случаи рукоприкладства, а рука у шефа была тяжелая – что твой кистень.

Вы что же, Александр Николаевич, хотите сказать, что Касыму нужно очень много денег – больше, чем его собратья могут ему ссудить? – осторожно поинтересовался он, присаживаясь на краешек плетеного кресла. Больше промашек со своей стороны он допускать не желал, поэтому сделался собран и деловит, хотя и давал Черкасову всей своей манерой понять, что последнее слово остается за ним – за шефом. Как всегда.

Прогресс! Наконец-то и Мамонов прозрел, – не без иронии заметил его босс и отхлебнул из своего высокого стакана. Поскольку разговор зашел о деле, привилегия пить при этом пиво сохранялась исключительно за Александром Николаевичем. Хотя Мамонов был бы не прочь промочить сейчас глотку, ему оставалось одно – слушать шефа, помалкивать да делать время от времени судорожные движения кадыком в ответ на каждый глоток Черкасова.

Значит, ему остается одно, – сказал Мамонов, чтобы сказать хоть что-нибудь, – ограбить банк или несколько пунктов по обмену валюты. Несколько десятков, – добавил он, заметив, как снова недовольно поползли вверх брови Черкасова.

Дивно, – произнес Александр Николаевич, разражаясь каркающим смехом. – Банк, как ты сам, надеюсь, понимаешь, взять – дело дохлое. А чтобы получить, к примеру, пару миллионов «гринов», прикинь-ка – так просто, для интереса, – сколько пунктов по обмену валюты ему придется выпотрошить? Ты сказал – несколько десятков? Да, никак не меньше. Причем, заметь, одновременно – чтобы потом по-быстрому свалить в свою Алма-Ату. Где, скажи, Касым столько людей найдет, а? Тут ведь целая армия потребуется, не меньше! А здешние, московские, казахи – люди по преимуществу мирные.

Тогда я уже ничего не понимаю, – загрустил Мамонов, наклоняя голову: дескать, покаянную башку и меч не сечет. – Где он сразу возьмет несколько миллионов – да еще «налом»? Или у Касыма неожиданно объявился кредитор, готовый рискнуть ради него таким количеством «гринов»? Маловероятно. С таким состоянием этому кредитору лучше всего было бы в Австралию податься или в Бразилию. И лежать себе спокойненько на пляже, попивая «кампари». Что хотите со мной делайте, Александр Николаевич, – добавил «сукин кот», – никак я не возьму в толк эту комбинацию…

То-то и оно, то-то и оно, – воскликнул Черкасов, хлопая в ладоши, чтобы вызвать к себе Марьяшу. – Потому я и сказал тебе – иди и думай. И я – в свою очередь – тоже думать стану. Чувствую я за всем этим какой-то гигантский подвох, хотя и не соображу пока – какой. Встретимся через час – поговорим. Как говорится, одна голова хорошо – а две лучше. А если понадобится, – вдруг грозно возвысил он голос, – мы еще головы подключим – не чета твоей. Так что думай как следует – и не смей пиво пить! От него, между прочим, в мозгу леность мысли проистекает и успокоение – а нам сейчас не до покоя, ох, не до покоя.