Текст книги "Агентство «БМВ»"

Автор книги: Александр Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Из машины Мамонов следил за тем, как маленький Шнелль, нагруженный огромной пачкой газет, из-за которой едва виднелась его голова, пытался протиснуться в массивные двери МАХУ. Это ему с трудом, но удалось, и Мамонов удовлетворенно вздохнул. Это была последняя пачка. Для того чтобы снабдить Шнелля таким невероятным количеством газет, им пришлось подъехать к ближайшей станции метро и обобрать в буквальном смысле почти всех лоточников, торговавших прессой. На удивленные вопросы «сукин кот», не моргнув глазом, отвечал, что у него в квартире ремонт и ему нужно укрыть полы и мебель. Очень скоро пачки газет, которые Шнелль раз за разом относил и укладывал в багажник и на заднее сиденье «ягуара», заполнили в машине все свободное пространство.

Мамонов затеял все это, чтобы выманить даму из деканата на улицу. Черкасов требовал от него «срочно что-нибудь придумать», и Мамонов, основательно «поморщив репу», в течение нескольких минут составил план действий. Вполне возможно, детище Мамонова страдало бесчисленными недостатками, но у плана имелось два существенных плюса – простота, а главное – быстрота, с какой его можно было воплотить в жизнь. Времени для более продуманных и тщательно подготовленных действий не оставалось.

Шнелль сбежал по ступеням к машине и доложил Мамонову, что все исполнено в полном соответствии с замыслом: газеты заложены во всех туалетах на всех этажах, а туалеты, в свою очередь, заперты на ключ. Вернее было сказать «на отмычку»: Шнелль орудовал этим прибором с невероятной ловкостью и, пожалуй, с известным изяществом.

Ты их поджёг? – коротко поинтересовался Мамонов.

Ясный перец, – ответил, ухмыляясь, Шнелль. – Но не очень, только с краю. Бензином, во всяком случае, не поливал. Водичкой – это да, самую малость. Для дыма. Так что полыхать не будет, но дымить – это уж не извольте беспокоиться.

Отлично, – сказал Мамонов и, набрав номер, позвонил в Управление внутренних дел округа. Старательно выговаривая слова то ли со скандинавским, то ли с прибалтийским акцентом, он потребовал позвать дежурного.

Дежурный слушает.

Сторонники присоетинения Карельской опласти к Финлянтии хотят претупретить орканы прафосутия и мэра Лушкофа, что они палашили бомпу пальшой мощности в стание Маскофскако акатемическако хутошестфенного училища. Бомпа фсарфется черес тфатцать минут, – сказал Мамонов и нажал кнопку «отбой».

А теперь посидим и посмотрим, что будет дальше.

Слышь, Мамоныч, – обратился к «сукиному коту» юркий Шнелль. – А есть такие?

Какие такие? – удивился Мамонов.

Ну эти… Сторонники… Присоединения Карелии к Финляндии?

Кто его знает, может, и есть? Да какая, к чёрту, разница? Сейчас всяких организаций пруд пруди. Что ни день, то новая объявляется.

«Ягуар» Мамонова располагался чуть сбоку от главного входа на противоположной стороне узкой улочки. Поэтому когда через четверть часа к МАХУ подкатил целый кортеж автомобилей и микроавтобусов, забитых омоновцами и специалистами по разминированию с собаками, машина «сукиного кота» оказалась вне сферы их действий. Вооружённые автоматами милиционеры оцепили здание и главный вход училища, но проезжую часть перекрывать не стали.

Спустя несколько минут из главных дверей валом повалили охваченные паникой люди. Милиционеры выгоняли из здания всех до единого, чтобы специалисты по разминированию могли поскорее приступить к работе.

Шнелль и Мамонов прилипли к стеклам «ягуара», высматривая в толпе линялую деканатскую крысу в очках.

Вот она, суконка! – воскликнул быстроглазый Шнелль, тыча пальцем в тонированное стекло. – Третья слева, среди таких же, как она, крыс. Даже цвета в ней никакого – будто ее пылью обсыпали.

Заткни фонтан, Шнелль, – скомандовал Мамонов. – Трогай-ка лучше потихоньку вслед за этими канцелярскими швабрами. Надо подумать, как от тереть нашу дамочку в сторону от этой тёплой компании.

Шнелль, пропустив оживленно переговаривавшихся женщин вперед, оперся локтем о руль и повернулся к Мамонову.

Черта лысого она ототрется, Мамоныч. У этих телок сейчас базару про дым да про бомбу – до утра молоть языками не устанут!

Вот блин! – в сердцах сказал Мамонов и сплюнул. – А ведь ты прав. Но все равно – трогай, езжай себе помаленьку.

Между тем женщины, чтобы сократить себе путь до метро, свернули с оживленной улицы в переулок, где пешеходов в это время дня было немного.

Слышь, Мамоныч, – затараторил возбужденным голосом Шнелль. – Давай её прямо сейчас возьмем, а? Нет, правда, чего тянуть? У тебя пушка есть? У меня имеется. Выскочим, стволы наставим – она и пикнуть не успеет, как у нас в машине окажется. А подруженции её так и останутся на улице с открытыми варежками стоять. Голосить потом начнут, когда мы отъедем…

Мамонов обдумал предложение Шнелля. Риск, конечно, был: увозить насильно женщину в разгар дня – да еще в двух шагах от оцепления ОМОНа – дело нешуточное. За это Черкасов не похвалит. Но если они со Шнеллем упустят деканатскую даму, Черкасов их тоже по головке не погладит.

Мамонов хлопнул Шнелля по плечу.

Что ж, попробуем. Доставай пушку. – Мамонов полез в бардачок, вынул оттуда зеркальные солнечные очки и, хотя в небе вместо солнца стояло какое-то светло-серое марево, водрузил их на нос. С отвращением он достал из тайника под сиденьем не большой пистолет «Вальтер». «Сукин кот» терпеть не мог оружия и испытывал к нему какую-то брезгливость, но в ход пускал – и не однажды.

Шнелль свернул в переулок. Одной рукой он выкручивал руль, а другой доставал из кобуры угрожающего вида автоматический пистолет «Че-Зет» чехословацкого производства – хотел, чтобы оружие в ответственный момент было под рукой.

«Ягуар» поравнялся с женщинами. Шнелль притормозил, распахнул дверцу и сразу же, колобком, выкатился им под ноги. Мамонову показалось, что машина все еще двигалась, когда Шнелль уже стоял на заледеневшем, нечищеном асфальте и, скорчив зверскую рожу, тыкал в сторону бледных канцелярских дам своим большим черным пистолетом.

Понятное дело, те замерли, словно им гвоздями прибили к асфальту ступни. Надо было срочно воспользоваться их замешательством. Мамонов не обладал, конечно, такой реакцией, как у Шнелля, но в отдельных случаях, когда требовалось показать прыть, «сукин кот» мог дать несколько очков вперед даже неплохому спортсмену. Как говорится, жизнь научила.

Мамонов зашел сзади и, приставив ствол «Вальтера» к шее женщины – той самой, что отказалась дать ему папку с личным делом Штерна, – замогильным голосом произнес:

Садись в машину, стерва. Станешь рыпаться – положу на месте. Будешь хорошо себя вести – денег дам.

После такой леденящей душу преамбулы Мамонов схватил женщину за руку повыше локтя, втолкнул на заднее сиденье «ягуара» и сам сел рядом, оттеснив даму к противоположной двери. Большого труда ему это не стоило, поскольку замдекана отлично выполняла команды – как пациент, погруженный в транс, выполняет команды врача.

Шнелль всё это время продолжал держать остальных женщин на мушке. Увидев, что нужный экземпляр угодил в западню, он впрыгнул в машину и, не закрывая двери, сразу же вдавил в пол педаль газа. Тяжёлый «ягуар» взревел двухсотсильным мотором и, словно камень, выпущенный из пращи, рванулся вперед. Вся операция заняла не более минуты.

Мамонов оглянулся. Как и предсказывал Шнелль, товарки замдекана продолжали оставаться на месте. Они смотрели вслед машине, выпучив глаза и широко раскрыв рты, и ни у кого из них, по-видимому, не было ни малейшего желания кричать.

В машине Мамонов сразу же сменил гнев на милость: спрятал пистолет, снял и сунул в карман очки и вполне светским тоном заговорил с дамой:

Видите, что происходит, когда нарушаешь долг – к примеру, начинаешь продавать сданные в архив дела?

Женщина, сцепив на груди руки, стала всматриваться в лицо Мамонова, голос которого неожиданно показался ей знакомым.

Так это вы приходили сегодня в деканат за личным делом нашего выпускника Штерна?

Точно так, госпожа… не знаю, как вас звать, – вежливо сказал Мамонов и улыбнулся. – Но поскольку вы отказали мне в этой ничтожной просьбе, пришлось вас похитить.

Меня зовут Виктория Федоровна, – сообщила женщина, начиная понемногу успокаиваться. – Я только не возьму в толк, зачем вам было меня похищать, если вы с самого начала знали, что личного дела Штерна у меня уже нет?

Совершенно справедливо, – подхватил Мамонов. – Но уж если такое случилось, у меня, Виктория Федоровна, естественно, возникает вопрос: как зовут человека, который купил у вас архивную папку?

Я не знаю, как его зовут, – замдекана поникла головой. – Вы, разумеется, можете мне не верить, но это так. Я его никогда раньше не видела.

Наоборот, охотно вам верю, – с энтузиазмом отозвался «сукин кот». – Не каждый день встретишь человека, готового заплатить деньги за никому не нужную дрянь. Но ведь вы можете, по крайней мере, дать мне описание его внешности? Так как же он выглядел, Виктория Федоровна? – Мамонов полез в бумажник, вынул сторублевку и положил женщине на колени. – Пусть эта купюра освежит вам память. Итак?

Странный он. Бесцветный какой-то весь, если так можно выразиться, – начала деканатская дама, аккуратно складывая деньги и пряча их в карман. – Я вижу вблизи не очень хорошо, – продолжала она, уже совершенно успокаиваясь, – так вот, хочу вам сообщить, что хотя он находился от меня на расстоянии не более полуметра, его лицо мне напомнило гипсовую маску – такое оно было бледное. И только когда он пошел к двери, я поняла, что внешность у него весьма угрожающая – нос острый, как клюв, рот похож на щель, а глаза – как у альбиноса – красные. Может, он и есть альбинос, но я лично в ту минуту подумала, что он похож на выходца с того света.

На выходца так на выходца, – с готовностью согласился Мамонов, доставая из кармана «гавану» и начиная её раскуривать. – Будем считать, что на первый вопрос вы ответили. Довольно сносно охарактеризовали внешность этого субъекта. Тем не менее завами числится еще один должок – Сергей Штерн. В сущности, мне не нужно его личное дело целиком. – Мамонов затянулся сигарой, и салон «ягуара» окутался клубами удушливого дыма. – Меня бы вполне устроило, если бы вы сообщили мне его домашний адрес, подарили его фотографию – пусть бы и самую завалящую, и сообщили какие-нибудь сведения личного характера – женат он или нет, есть ли у него увлечения, или, к примеру, куда его направили на работу после окончания МАХУ

Мамонов извлёк из портмоне «пятихатку» – так в некоторых кругах именовали купюру достоинством в пятьсот рублей – и сам затолкал ее в карман Виктории Федоровны.

Женщина крепко задумалась. Она даже потерла себе лоб и несколько раз провела пальцем по носу – сверху вниз.

Знаете что? – сказала она наконец. – Поедёмте ко мне. У меня дома хранится масса древних бумаг, копий старых приказов и характеристик на студентов. Давно хотела выбросить, да так и не собралась. Кроме того, – она подняла на Мамонова водянистые глаза, – у меня имеется несколько старых записных книжек, где, вполне возможно, записан телефон Штерна. В прежние времена работники деканата часто звонили студентам домой, чтобы, так сказать, «вызвать на ковер» нерадивых – за пропуски, академическую неуспеваемость и тому подобные вещи.

* * *

Глебушка Тимонин отчетливо себе представлял, что может с ним произойти в случае, если до него доберется Гвоздь. Оловянный безжалостный взгляд десантника преследовал его даже во сне, хотя за последние сутки спать ему пришлось не более двух часов. Глебушка до того разнервничался, что в том месте на горле, куда десантник в голубом берете блином приставлял ему острие выкидного ножа, кожа покраснела и стала шелушиться.

«Это нервное, – говорил себе Глебушка. – Надо взять себя в руки – и всё пройдёт».

Но страх не проходил – наоборот, он ширился и наполнял душу – все её самые заповедные уголки. К страху примешивался еще и стыд – десантнику удалось выбить из Глебушки – да что там «выбить» – вытянуть силой одного только взгляда – сведения о его приятеле Сергее Штерне. Глебушка не желал Сергею зла, более того, он отдал бы всё на свете, чтобы этой встречи с десантником не было и ему, Глебу, не пришлось говорить о своем друге. Хотя Глебушка дал детальный отчет Сергею об этой встрече, и тот, потрепав его по плечу, сказал, что ничего страшного не произошло, Глебушка сразу понял, что в их с Сергеем спокойной и по-своему упорядоченной жизни произошли кардинальные изменения.

Об этом он догадался ещё и по той причине, что Сергей вручил ему ключи от какой-то квартиры и назвал адрес. Это означало, что в комнату, которую Глебушка снимал, возвращаться не стоило. Мысль о том, что Сергей сразу признал как данность тот факт, что на старом месте десантник его достанет, тоже не слишком прибавила Тимонину оптимизма.

Тем не менее, ещё раз заглянув Штерну в глаза и мысленно попросив у него прощения за проявленную слабость, Глебушка вылез из «победы» у станции метро и поехал под землей по указанному Штерном адресу. Ехать было далеко – на другой конец Москвы, и Глебушка, проехав полдороги, неожиданно вспомнил, что ему срочно требуется прибарахлиться. Тимонин высадился на станции метро «Комсомольская», перешёл по подземному переходу к громадному универмагу, равного которому размерами, как говорили, не было во всей Европе, и бродил несколько часов по этажам и отделам этого величественного здания, покупая то, что ему казалось образчиком вкуса и хорошего тона.

Покинув универмаг с полиэтиленовыми сумками и пакетами, набитыми весьма и весьма неплохими и довольно дорогими – даже по европейским меркам – вещами, Глебушка Тимонин кликнул такси и покатил по выданному ему Штерном адресу, но на этот раз по земле.

Дом, где он должен был провести день-два – до тех пор, пока до него не дозвонится «по системе» Штерн, – находился рядом со станцией метро «Бабушкинская» и представлял собой типовую двенадцатиэтажную башню с единственной дверью внизу. Глебушка высадился со всеми своими пакетами рядом с подъездом и, щедро вознаградив старания водителя, поднялся на девятый этаж. Он открыл дверь ключом и оказался в квартире, сплошь покрытой слоем белесой застарелой пыли.

Вот уж точно – конспиративная явка, подумал Глебушка и принялся всюду включать свет. В какой-то книге он прочитал, что яркое освещение поднимает настроение, а темнота, наоборот, вызывает у человека сильнейший стресс. Глебушка обожал свет и терпеть не мог темноту.

Комната принадлежала художнику, в этом не могло быть сомнений. По стенам висели в скромных рамочках офорты и большой, писанный маслом городской пейзаж с видом Москвы двадцатых-тридцатых годов. У окна, под брезентовым чехлом, красовался офортный станок.

«Вот черт, – подумал Глебушка, – Серега, оказывается, подсунул мне квартиру эмигранта – какого-нибудь знакомого парня, который жирует сейчас в Австралии или в Новой Зеландии. Впрочем, мне-то какая разница?»

Глебушка разобрал пакеты и, раздевшись до голубых, изукрашенных авангардными узорами и разводами трусов, прошел в ванную, чтобы и заняться примеркой только что купленных вещей, потому что самое большое зеркало в квартире находилось там.

«Правильно говорил тот мужик, что меня подвозил, – сказал себе Глебушка, – рожа у меня, конечно, не слишком. Не говоря уже о шмотках. Пора менять имидж».

* * *

Неожиданно позвонила Шилова.

Валентина? Странно, что ты дома, – холодно сказала она. – Тебе бы сейчас колбасой по Москве носиться. По городу разные слухи ходят, события происходят – прямо-таки из ряда вон, но в твоей конторе, оказывается, тишь да гладь.

Ты это к чему? – раздражённо спросила Капустинская, которая только что вошла к себе в квартиру и даже не успела снять пальто. За окном было темно, в шкафу хранилась заветная бутылочка «Монастырского», перед диваном стояла новейшая модификация телевизора «Сони», и Валечка собиралась основательно расслабиться. – Мои сотрудники слухами не занимаются, а выполняют совершенно конкретные задания. А по ночам, между прочим, спят.

А Летова? – от голоса Шиловой повеяло арктическим холодом. – До сих пор она работала на меня. Даже деньги взяла – и, кстати сказать, не малые. Должна же ты была ее страховать? Ведь у вас, кажется, «общий котёл» – все доходы поровну делите?

Чего ты добиваешься от Летовой? – мрачно сказала Капустинская, понимая, что последний вопрос – это своего рода проверка и Шилова о судьбе Аношкиной уже знает. – Она сделала все, как ты велела. Отвезла вице-президента к себе домой, пыталась его соблазнить – увы, безуспешно. Потом, по ее словам, Кортнев уехал к тебе. Не могу взять в толк, что ещё от нее нужно? К тому же ты, наверное, забыла, что мое агентство больше на тебя не работает, а ваш договор с Летовой – ваше с ней личное дело.

Мне нужно знать, где сейчас находится Игорь, – ответила Шилова. – Он не пришел ночевать.

Капустинская была готова к этому вопросу. Она сняла пальто, повесила его на плечики, налила себе «Монастырского» и прилегла на диван, где проводила свои одинокие ночи.

Ты меня слушаешь? Да дома он, скорее всего, у матери – где ж ему еще быть? – сказала она Шиловой, сделав хороший глоток. – Думаю, что твой Игорь, не выдержав слежки и тому подобных унижений и мерзостей, которыми ты ему без конца досаждала, просто-напросто от тебя слинял. Да и вообще… – Валечка с минуту помолчала, а потом добавила: – Сука ты, Шилова, вот что я тебе скажу!

Приехали! – с иронией в голосе произнесла Диана Павловна. – До сих пор ни для тебя, ни для Игоря я сукой не была, а теперь вот – совершенно неожиданно – сделалась. Это все штучки твоей Летовой! Это она настроила вас против меня…

Врешь! – неожиданно заорала вдруг Капустинская-. – Против тебя никого и настраивать не надо – стоит только на тебя посмотреть! У тебя рожа мрачная! Мужик с бабой, у которой рожа мрачная, долго не живет – сначала у него аппетит пропадает, а потом он начинает на сторону поглядывать – в поисках более жизнерадостной физиономии.

То-то, Валечка, от тебя муж ушёл, – ядовито заметила Диана, но тут же вернулась к прерванному разговору. – Оставим это. Сейчас я веду речь о вещах куда более серьезных, нежели веселые или мрачные рожи, – произнесла уже иным, более сдержанным тоном Шилова, которой подобный обмен любезностями с Капустинской был не внове. – Ты, конечно, этого не знаешь, но у меня появились неопровержимые доказательства, что мой муж – вернее, мой бывший муж – я, знаешь ли, подала на развод, – она намеренно сделала ударение на последних словах, – фальшивомонетчик!

Боже мой! – воскликнула Капустинская. – Что ты такое говоришь?

Он за тем и к Штерну ездил – помогал ему работать. А я, каюсь, невесть что о нем тогда подумала. Хотя, – тут Шилова неожиданно хихикнула, – один мой сотрудник считает, что одно другому не мешает. Говорит, что общее занятие сплачивает.

Это не тот ли твой сотрудник, который на вампира похож? – ядовито осведомилась Капустинская, обретая наконец дар речи.

Тимофей, разумеется, неказист, но уж фальшивые доллары у себя дома не делает – это я тебе могу гарантировать.

Конечно, зачем это ему – твоему Тимофею? Он у тебя в конторе на других ролях подвизается – например, в роли палача! – бабахнула Капустинская и по продолжительному молчанию, установившемуся в трубке, поняла, что попала в цель. Впрочем, слишком уж злить Шилову в ее планы не входило. Капустинская решила выяснить еще одну вещь.

Ты уже заявила в милицию? – сухо, по-деловому, обратилась она к Диане Павловне. – С такими вещами затягивать не следует.

Я? В милицию? Да ты шутишь? – в голосе Шиловой ясно читалось удивление. – Я предпочитаю государство в свои дела не впутывать. Сама разберусь. Кстати, о твоей Летовой. Она уже звонила мне с докладом. Так вот, можешь ей передать, что в её услугах я больше не нуждаюсь. И пусть держится от Кортнева подальше. Как бы с ней не приключилась неприятность – сама ведь знаешь – «лес рубят – щепки летят».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Выручать из милиции Гвоздя прикатил сам Черкасов, прихватив с собой личного адвоката Хмельницкого Михаила Раушенбаха. Довольно долго утрясался вопрос, почему у простого бухгалтера, каким числился в штате Хмельницкого Турок, находился во владении пистолет «Беретта» итальянского производства. Начальник Управления внутренних дел немало удивлялся этому факту, а когда – после личного досмотра десантника – выяснилось, что тот тоже весьма основательно вооружен, над головой Гвоздя сгустились такие грозные тучи, что развеять их сумел только адвокат Хмельницкого. Он заявил, что и Гвоздь, и Турок привлекались для сопровождения больших денежных сумм, а потому без пистолетов им просто никак нельзя. Кстати, все тот же Раушенбах привез с собой разрешения на ношение оружия для Гвоздя и ныне уже покойного Турка, выправленные по всей форме.

Гвоздь наконец был отпущен – под подписку о невыезде, но его экзотический пистолет остался в собственности Управления внутренних дел. Полковник Черепанов – начальник Управления – сказал, что сохранит «Борхардт-Люгер» для своего музея. Подобного пистолета, как выяснилось, не имелось даже в экспозиции Музея Вооруженных сил.

По этому поводу Гвоздь находился в ярости и поначалу отвечал на вопросы Черкасова коротко, а иногда вообще только мотал головой – сверху вниз – «да», а из стороны в сторону – стало быть, «нет». Смерть напарника, казалось, потрясла его куда меньше, чем потеря любимого «Борхардта».

Кто грохнул Турка? – сразу же насел на него Черкасов, когда они оказались в машине. В «БМВ» Александра Николаевича их было двое – Раушенбах задержался в Управлении утрясать кое-какие формальности.

Вы бы что-нибудь полегче спросили, – огрызнулся Гвоздь, не переставая трогать подмышечную кобуру, которая была ему оставлена словно в насмешку. – Я базарил с родственниками Тимонина и пробыл у них в квартире довольно долго.

Но ведь во дворе в это время находилась целая армия омоновцев – они-то должны были видеть, кто подходил к «саабу» Турка? – Черкасов недовольно заворчал и полез в карман за подкреплением – «гаванской» сигарой.

Вот у них и спрашивайте, – буркнул Гвоздь, тоже закуривая свои «Лаки страйк». – Только они хрен что скажут. У них, видите лиу тайна следствия…

Черт, и Мамонов куда-то делся, – продолжал излагать свои мысли вслух Александр Николаевич Черкасов. – Как позвонил мне от МАХУ, с тех пор о нём ни слуху ни духу.

Объявится, куда денется, – скривил рот Гвоздь, которого в этот момент более всего интересовал один вопрос: чем заменить свой любимый «Борхардт-Люгер». – Раз молчит, инструкций не просит, значит, делом занят.

А ты-то что зевал, десантник хренов? – зловещим голосом поинтересовался Черкасов. – Нет, чтобы тихонечко убраться со двора, не привлекая к себе внимания. Так нет, поперся к машине: не видел разве, что Турок «зажмурился»?

Я думал, он дрыхнет. Подошел к машине, стал его расталкивать, а тут менты набежали… Оказывается, они еще раньше скумекали, что Турка грохнули, и ждали только, кто к машине подойдет. Ну и повязали меня… Кто ж мог знать, что на этот день у них намечено любимое ментовское удовольствие – борьба с бомжом? И как раз в этом дворе?

Ладно, оставим это, – сказал Черкасов, пыхая сигарой, как пароход, идущий на предельной скорости. – Ты лучше скажи, что у Тимонина нарыл?

Нарыл, да… – Гвоздь скорчил рожу, что должно было у него означать крайнюю степень сомнения и неудовольствия. – Я, когда в квартиру Тимонина вошёл, чуть со страха не обделался. Смотрю, на вешалке генеральский китель висит. Милицейский, между прочим. Чмо это, Тимонин, оказывается, генеральский сынок! Ну и мамаша соответствующая – под стать папаше. Пришлось мне уже на месте выкручиваться. Сказал, что нашел, дескать, паспорт их сына в Измайловском парке и решил вот – по доброте душевной – занести его прямо домой. Но только, как я понял, сынулька с родителями в ссоре и давно уже там не живет…

Хорошенькое дело, – ещё больше запыхтел «гаваной» Черкасов. – Турка грохнули, Тимонина на месте нет… Прямо-таки все концы оборваны.

Ну… все не все… – протянул Гвоздь, отмахиваясь рукой от особенно едкого синего облака, которое завилось у него над головой наподобие турецкой чалмы. – Кое-что я все-таки узнал. Мамаша надавала мне целую кучу телефонов. По-моему, они с папашей-генералом решили, что с моей помощью смогут отыскать своего непутевого отпрыска. Я же художником представился и сказал, что торгую на Измайловском рынке – как и их ублюдочный сын. – Гвоздь достал из кармана какие-то бумажки и показал Черкасову. – Пусть теперь Мамонов сидит названивает. У него это хорошо получается – по телефону

Странно, что они тебя за художника приняли – с такой-то мордой, – утробно хохотнул Черкасов, выворачивая руль «БМВ». Водить свою машину он не доверял никому. Возможно, потому, что в прошлом – весьма, впрочем, отдаленном – подрабатывал водителем-испытателем на автодроме ВАЗа.

Какая есть – такую носим, – с вызовом произнёс Гвоздь, который весьма трепетно относился к своей внешности и всякие насмешки на этот счет присекал в корне. – Скажите лучше, выяснилось, кому принадлежит та «четверка», которая ошивалась на 1-й Железнодорожной?

Это взял на себя Мамонов.

Опять этот Мамонов, – сказал Гвоздь, скашивая рот чуть ли не к уху. – Один треп от него, а дела мало…

Его бы, по крайней мере, в ментовку не замели, – веско произнес Черкасов, – и потом, что конкретно ты сделал? Чем прославился – где результаты, а? – В голосе Черкасова набирал силу его знаменитый гнев, а черкасовского гнева боялись все – не только «сукин кот», но и Гвоздь, который никого и ничего не страшился.

В этот момент у Александра Николаевича заверещал в кармане мобильный телефон. Звонил Мамонов. Некоторое время Черкасов слушал его, не перебивая, после чего – даже при всей своей знаменитой сдержанности – не смог удержаться от чисто эмоциональной фразы: «Мать твою! Неужели? А ты догадываешься, что это означает?» После этого, однако, он замолчал и до конца разговора не произнес больше ни единого слова.

Отключив телефон и ткнув его в боковой карман пиджака, Черкасов с минуту правил машиной в полной тишине. Гвоздь, хотя его так и подмывало встрять с вопросами– он, что называется, печенкой чуял, что «сукиному коту» удалось докопаться до чего-то важного, – тоже хранил молчание. Десантник знал, что, если дело того стоит, Черкасов – рано или поздно – поставит его об этом в известность сам.

Глядя прямо перед собой – на дорогу, – Черкасов холодно произнес:

Знаешь, Гвоздь, кто опередил Мамонова и забрал в МАХУ папки на Штерна, Кортнева и ещё не скольких студентов? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – Тот самый бесцветный тип, что входил в квартиру Авилова и которого видела Катковская. «Бледный». Когда по одному делу дважды наводит справки один и тот же человек – это уже не совпадение. Более того, сукин кот мне сказал, что та «четверка» числится за гаражом Шиловой. Шиловой! Понимаешь ты – или нет. А у нее в службе безопасности состоит некто Упырь – один из самых опасных в Москве киллеров. Смекаешь теперь, кто грохнул Турка?

Как раз это Гвоздь смекал очень хорошо, но сказал совсем другое:

Вы же сами говорили, что надо все сто раз проверять и перепроверять. Прежде чем делать выводы, нам Раушенбаха нужно дождаться. У него есть в Управлении свои каналы. Ведь если все так, как вы говорите. Александр Николаевич, то убийство Турка означает, что Шилова объявила нам войну. Эх, чёрт, жалко «Борхардт-Люгер» у меня отобрали!

Думаешь, я сам этого не понимаю? Но уж раз такое дело, тем более надо Штерна у Шиловой умыкнуть. Это ведь живые деньги – для нас с тобой, – если мы ему место и условия предоставим и предложим на себя работать! И Хмельницкого пока в известность ставить не надо. У него денег и так полно. Намекнуть, что Турка завалил человек Шиловой, можно, но никакой конкретики. Пусть Хмельницкий фыркнет пару раз в лицо Шиловой – она сразу же на дыбки встанет… Глядишь, и ошибется в чем…

А вообще-то… – добавил Черкасов, лихо обгоняя огромную фуру, которая дымила выхлопом им прямо в нос, – я склоняюсь к мысли, что надо вызывать «Ствола». Хмельницкий сам же потом нам спасибо скажет. А уж как он нам обязан будет – ты, Гвоздь, себе этого даже не представляешь! К тому же и вакантное место теперь имеется… Только бы Упырь не помещал – уж слишком он, гнида, умен и кровожаден – как всякая нечисть.

Неужели он так опасен – Упырь этот? – с чисто профессиональным интересом задал вопрос Гвоздь. – Насколько я понимаю, вы с ним не знакомы…

И слава Богу, что не знаком, и слава Богу, – заметил Черкасов, одарив Гвоздя каким-то странным, остановившимся взглядом. – В противном случае меня, скорее всего, не было бы в живых. Что-то я не припомню ни одного человека, который был бы лично знаком с Упырем, а это наводит на не слишком приятные мысли…