Текст книги "Стать японцем"

Автор книги: Александр Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

►'•'■ха

Глава 5

Упразднение телесной оболочки: стать японцем

До определенного времени усилия по достижению телесного равенства с европейцами или же даже превосходства над ними предпринимались постоянно и повсеместно. Спорт не был исключением.

Со второй половины 20-х годов популярность физкультуры и спорта в Японии резко возросла. В условиях начавшегося формироваться в это время потребительского общества спорт стал частью индустрии развлечений. Газеты и радио (с конца 20-х гг.) широко освещали спортивные состязания. По количеству репортажей первые два места безоговорочно принадлежали бейсболу и сумо, на третьем месте оказалось плавание, где японские атлеты стали добиваться определенных международных успехов.

Популярность спортивных зрелищ поддерживалась усилиями государства по внедрению физкультуры и спорта в японские массы. Считалось, что здоровое тело является вместилищем здорового духа. Вслед за западными странами японские врачи и власти решили, что для здоровья нации следует развивать физкультурно-спортивное движение. Свою роль сыграло и то, что Япония была страной сравнительно бедной, средств на развитие медицины не хватало. Точно так же не хватало населению средств на улучшение питания.

3 ноября 1924 г. (в день памяти императора Мэйдзи) состоялся Первый всеяпонский день физкультуры, в котором приняли участие 11 760 школ и 2860 детско-юношеских организаций. В качестве организатора выступило Министерство внутренних дел, то есть полиция. В приветствии тогдашнего министра Вакацуки Рэйтаро по случаю открытия Вторых игр говорилось: «Цель [этих игр] – собрать в одном месте спортсменов со всей страны, чтобы они предстали перед духом великого императора Мэйдзи, который является главным

действующим лицом в деле создания новой Японии, чтобы они отдали дань его святой добродетельности. Вместе с тем рассчитываем, что игры внесут вклад в закалку народного сердца и души, помогут повысить народный дух, сделать его более качественным и здоровым»¹⁰⁵.

Таким образом, главная цель мероприятия – вовсе не соревнования, они – лишь повод для того, чтобы собраться вместе многим молодым людям и поучаствовать в ритуале поклонения императору. Спорт важен не сам по себе, он рассматривается как инструментальное средство для подъема и закалки народного (коллективного) японского духа, а не каждого человека в отдельности.

Соревнования проводились как по европейским (легкая атлетика, плавание, теннис, бейсбол, футбол, волейбол, баскетбол, гребля), так и по японским видам спорта (кэндо, дзюдо, стрельба из лука, сумо). В 1929 г. количество участников игр составило 8 380 202 человека. Физкультура и спорт были подняты на государственный уровень, сами игры получили название «Игры святилища Мэйдзи». Возле этого грандиозного святилища был построен стадион вместимостью в 65 тысяч человек, который и стал главным центром физкультурноспортивного движения страны. Только что прошедший церемонию интронизации император Сёва (Хирохито) почтил своим присутствием игры 1929 г. Наблюдал он и за соревнованиями по традиционным единоборствам (фехтование-кэндо и дзюдо), которые проводились в двух дворцовых манежах 4—5 мая этого года. Присутствие императора на этих соревнованиях, безусловно, придавало чисто японским видам единоборств высочайший статус.

Помимо присутствия императора, эти соревнования имели еще одну важнейшую особенность. До этого времени определение победителя в схватке было делом редким, спортсмены обычно выступали как бы в качестве артистов, демонстрирующих свое мастерство. Такая ситуация являлась отражением общекультурной установки на предотвращение конфликтов внутри любых коллективов. Это резко отличало японские «единоборства» от европейского спорта.

Но на соревнованиях 1929 г. в императорском дворце победитель определяться все-таки стал, что вызвало немало протестов со стороны традиционалистов, утверждавших, что состязательность является чертой западного, а не японского миропонимания. Так что присутствие императора, освящавшего это новшество, не выглядит излишним. Тем не менее и в дальнейшем японские единоборства в значительной степени сохраняют свою родовую особенность: установку на собственное самосовершенствование (прежде всего моральное), на победу над собой, а не над противником. В популярнейшем романе Ёсикава Эйдзи (1892—1962) «Миямото Мусаси» (печатался в газете с 1935 по 1939 г.) при описании решающего поединка чувства главного героя Мусаси характеризуются таким образом: «Огромный, как скала, враг исчез из взора Мусаси. И одновременно сам Мусаси перестал существовать. За мгновение до этого желание победить тоже куда-то исчезло». Мусаси, естественно, побеждает своего гораздо более сильного соперника, поскольку тот верил в «свое искусство и в силу меча», а сам Мусаси – «в меч духовный».

В японских единоборствах, а вслед за ними и в распространившихся в Японии европейских видах спорта установка на победу прежде всего над собой, а не над противником, всегда оставалась чрезвычайно значимой. Это серьезно сказывается на результатах японских спортсменов на международной арене и поныне (автору книги приходилось принимать участие в любительских футбольных матчах в Японии, где не велся счет забитых и пропущенных голов, а сам он заслуживал нелестных отзывов за поиск «наиболее быстрого пути к воротам»).

Основной формой соревновательной практики в это время стали не индивидуальные, а командные соревнования: школа на школу, район на район и т. д. Это помогало созданию прежде всего коллективной идентичности, воспитывало «коллективистский дух», который противопоставлялся западному индивидуализму, стремлению к индивидуальным достижениям и погоней за рекордами.

До 1930-х годов развитие единоборств происходило более-менее сбалансированно. Они играли определенную роль в деле самоидентификации японцев, но ни сам Кано Дзигоро, ни его ближайшее окружение не принадлежали к ксенофобам и шовинистам. Кано Дзигоро хотел гордиться своей страной, но кто осудит его за это? Однако после знакового выступления фехтовальщиков и борцов перед императором Сёва положение меняется, и воинские искусства все больше превращаются в символ милитаристской Японии. В это время издается огромное число книг и снимается множество фильмов, посвященных воинским искусствам. Помимо «Миямото Мусаси» особенно большую известность приобрел роман Томита Цунэо (1904—1967) «Сугата Сансиро» (1942). Экранизация последнего стала дебютной работой всемирно известного режиссера Акира Куросава (в русском прокате этот фильм известен как «Гений дзюдо»),

С 1931 г. занятия по кэндо и дзюдо были введены в школе в качестве обязательных предметов (до этого времени были факультативными). В директиве Министерства образования утверждалось: «Кэндо и дзюдо являются исконно японскими воинскими искусствами и представляют собой необходимые дисциплины для взращивания крепкого и здорового народного духа, закалки сердца и тела». В 1936 г. в качестве факультативных разрешалось вводить уроки по стрельбе из лука и фехтованию на алебардах. В военное время прямо утверждалось, что занятия воинскими искусствами должны способствовать воспитанию наступательно-победного духа, «самоотвержению и жертвенности»¹⁰⁶. Таким образом, мы видим, что воинские искусства, одним из главных предназначений которых является, казалось бы, воспитание здорового тела, в условиях тоталитаризма пришли к отрицанию и уничтожению этого тела.

В пропаганде боевых искусств (будо) огромную роль играли полицейские и военные. Их кадровую основу, заложенную еще в правление Мэйдзи, составили бывшие самураи. Нынешние силовые структуры тоже культивировали самурайский дух, понимаемый прежде всего как беззаветная верность сюзерену, то есть императору. В полицейско-армейско-спортивной среде были особенно распространены ксенофобские и националистические настроения.

Воинские искусства поднимались на щит, но это вовсе не означает, что европейские телесные практики были отброшены. 11 февраля 1929 г., в день «основания империи», начались радиоуроки по гигиенической гимнастике. «Купаясь в лучах танцующего солнца, // Согнем и вытянем руки! // Это радио вам говорит: // Ну-ка раз! Ну-ка два! Ну-ка три!» При поддержке Министерства внутренних дел и Ассоциации резервистов по всей стране создавались кружки, члены которых занимались зарядкой под руководством радиоинструкторов. Министр просвещения Хатояма Итиро с восторгом отмечал, что миллионы людей, которые в одно и то же время повинуются одной и той же команде, крепят единство японского народа¹⁰⁷. Он же на состоявшемся в 1933 г. производственном совещании говорил о том, что движущей силой подъема Германии и развитие «народного движения в Чехословакии» больше чем наполовину обусловлены размахом физкультурного движения и призывал к вовлечению в физкультурное движение в Японии не только учащихся, но и широкие слои населения – с целью подъема «духа по строительству страны». Другие участники этого совещания заявляли об устаревшей ориентации на результат и развитие определенных телесных навыков, поскольку истинное предназначение физкультуры и спорта– это «воспитание духа», который особенно хорошо проявлять, устраивая в дни национальных праздников физкультурные фестивали возле синтоистских святилищ¹⁰⁸. Таким образом, занятие европейской физкультурой, точно так же как и японские воинские искусства, обретало духовные сверхсмыслы. Государство и общество стремительно двигались по одной и той же скользкой беговой дорожке, ведущей к тоталитаризму. Обычно эту дорожку уважительно именовали «Путём». Любая спортивнофизкультурная секция предполагает наличие учителя. Поскольку фигура наставника обладает в японской культуре непререкаемым авторитетом, любая кружковая (секционная) деятельность автоматически воспроизводила чаемый образец вертикально-иерархического социального (или же армейского) устройства.

Несмотря на явный крен в сторону спортивно-морального воспитания, власти все-таки не забывали и о конкретных физкультурных достижениях. В 1939 г. Министерством благосостояния и здоровья были введены спортивные нормативы для молодых людей в возрасте от 15 до 25 лет (с 1943 г. – для девушек с 15 лет до 21 года). Для молодых людей это были следующие показатели:

	1-я степень	2-я степень	3-я степень
бег на 100 м	16 секунд	15 секунд	14 секунд
бег на 2000 м	9 минут	8 минут	7 мин. 30 сек.
прыжки в длину с разбега	4 м	4 м 50 см	4 м 80 см
метание гранаты	35 м	40 м	45 м
перетаскивание тяжестей(50 м, 15 сек.)	40 кг	я»50 кг	60 кг
подтягиваниена перекладине	5 раз	9 раз	12 раз

Заметим, что нормы ГТО («Готов к труду и обороне») были введены в СССР еще в 1931 г., что, похоже, оказало в конечном результате влияние и на Японию. Советский опыт управления страной и человеком (точно так же, как и нацистский) тщательно изучался в Японии, но на официальном уровне это влияние (в особенности СССР) никогда не признавалось. Если в период Мэйдзи ссылки на иностранный опыт служили свидетельством того, что и в Японии нужно поступать точно так же, то теперь заимствования выдавались за собственные наработки.

Так или иначе, но контроль над телом (здоровьем и физическими кондициями) превратился в широкомасштабную политику, в сдаче нормативов участвовали миллионы людей. Для тех, чьи результаты оказывались неудовлетворительными, организовывались многодневные дополнительные занятия. Физкультурное движение, точно так же как и политика в области здравоохранения, имело ту же самую целевую (возрастную) группу – молодежь.

Превращение физкультуры и спорта в общегосударственное дело начало приносить свои плоды в международных спортивных соревнованиях, главным из которых была Олимпиада. Как уже говорилось, в первый раз два японских спортсмена приняли участие в Олимпиаде в 1912 г. (Стокгольм) и не добились никаких успехов. Но уже на следующей Олим-

Длительные и энергичные усилия старейшего члена Международного олимпийского комитета Кано Дзигоро не пропали даром, и в 1936 г. МОК решил провести очередную Олимпиаду (1940 г.) в Токио. Эта победа была встречена в Японии с воодушевлением, правительственные деятели заявляли, что мир проявил «правильное понимание» японской политики и признал Японию за «цивилизованную страну». На 1940 г. были запланированы грандиозные торжества по поводу 2600-летия Японской империи. И Олимпиада, точно так же, как и планировавшаяся на этот год Всемирная выставка (их совмещение было обычной практикой того времени), должны были послужить доказательством того, что весь мир признаёт эту империю древнейшей в мире.

Однако начатая Японией полномасштабная война в Китае вызывала неудовольствие стран Запада. Японию стали критиковать за то, что она хочет превратить Олимпиаду в пропагандистское мероприятие. Кроме того, ввиду войны Япония вступила в режим экономии ресурсов. Военные, которые вначале поддерживали идею проведения Олимпиады, теперь были озабочены совсем другими проблемами и требовали сокращения расходов на любые мирные проекты. Одним из них стала Олимпиада.

Однако существовало и еще одно обстоятельство, препятствовавшее проведению Олимпиады. Оно имело даже большее значение, чем конкретные события военной истории. Дело в том, что сама идея занятий европейской физкультурой и спортом стала вызывать сомнения. На европейские виды спорта обрушивается волна критики. Их обвиняют в либерализме, индивидуализме, состязательности и развлекательности (в довоенном СССР спорт тоже зачастую противопоставлялся физкультуре по тем же самым или похожим соображениям¹⁰⁹). Раздаются призывы придать европейскому спорту дух японских военных искусств, который заключается в закалке души и тела, задача которых – воспитание патриотизма и обеспечение успешного функционирования фронта и тыла.

Еще до начала японско-китайской войны в Японии стали подвергать сомнению формулу «в здоровом теле – здоровый дух». Важнейшим свидетельством этого стало появление составленной в недрах Министерства просвещения брошюры «Кокутай-но хонги» («Сущность нашей государственности», букв. «Сущность нашего государственного тела», 1937 г.), которая предназначалась для усиленного изучения всеми японцами. В этой брошюре превозносился непревзойденный японский дух. Но о теле японца там не говорилось почти ничего. Лишь однажды авторы проговариваются и касаются наболевшего – танцев. Танцы (как вид телесной активности) были для японцев важной и болезненной темой. Первых японцев, побывавших на Западе, европейские танцы (имеются в виду бальные танцы) возмущали нелепостью движений и эротичностью. Потом японская элита сама закружилась в вальсе, но европейцы нашли, что японцы выглядят неестественно и смешно. Асакура Фумио посчитал, что японское тело приспособлено именно для японских танцев, а европейское – для европейских. И вот теперь было сказано о порочной сущности европейских танцев с точки зрения проявления «правильного» и «неправильного» духа: на Западе танцуют парами, что является демонстрацией гнилого индивидуализма, а вот японские танцы всегда имеют коллективный характер и в соответствующий момент хоровод устремляется в центр. А движение к Центру (сюзерену, господину, императору) – это движение к светоносной благодати. Танцевальная тема была продолжена неожиданным образом, когда в бальный зал отеля «Империал» ворвался человек, который посреди изумленной публики станцевал традиционный самурайский танец с мечом. С этих пор балы в Японии прекратили свое существование¹¹⁰.

Однако этот телесно-танцевальный пассаж является исключением, общая направленность мысли составителей была такова, чтобы попросту исключить тело японца из списка тем, достойных обсуждения. Обсуждать стоило лишь тело коллективное. Каждый японец по отдельности не обладал светонос-ностью, и лишь при объединении всех тел в «кокутай» это «государственное тело» приобретало светоносную способность, призванную рассеять тьму, в которой пребывали другие народы. Традиционно за носителей света почитались императоры. Недаром в их именах понятие «свет» является столь частотным. Среди недавних государей светоносностью обладали

мнилось, что застывший в вечном поклоне юноша способен решить стоящие перед Японией динамические задачи.

Турнир по бейсболу для юных спортсменов чиновники приветствовали в 1937 г. следующими словами: «Учитывая нынешнее сложное положение, следует проникнуться духом бусидо, что вызовет расцвет школьного бейсбола, внесет вклад в дело развития народной физкультуры и поможет выявлению беззаветной преданности по отношению к государственным делам»¹¹³. Таким образом, осуществлялась «японизация» бейсбола и других западных видов спорта, признававшихся за рассадник либерализма и индивидуализма. Да, теперь настали именно такие времена: всё, что было порождено за пределами Японии, объявлялось вредоносным. Министерство просвещения в своих разработках призывало бороться не только с индивидуализмом и либерализмом, не только с коммунизмом и социализмом, не только с материализмом и идеализмом, но и с «интеллектуализмом». Вместо этого министерство рекомендовало изучение японских воинских, художественных и ремесленных искусств¹¹⁴.

Японский дух развивался сам собой и побеждал тело. Маэкава Минэо смело утверждал: «Следование путем подданного означает следование путем, на котором приобретается здоровье»¹¹⁵. Таким образом, причины и следствия менялись местами: не здоровье позволяет выполнять свой верноподданнический долг, а само верноподданничество делает человека здоровым. Идеологи твердили о «пути самурая», но на самом деле они забывали о том, что соотношение духа и тела в токугавской Японии имело достаточно сбалансированный характер. Идеологи твердили, а японцы затверживали: примат духа над телом есть достояние уникальной японской культуры, в этом и состоит ее превосходство над «материалистичным» Западом. Интересно отметить, что всего несколькими десятилетиями раньше проповедники христианства обвиняли японцев в излишней материалистичности. Так, отец Николай частенько и с сожалением говорил о «посюстороннести» японцев, которая мешает им стать настоящими христианами. Теперь же острие критики было перенаправлено в противоположную сторону. Теперь в качестве материалистов представали люди, считавшие себя христианами.

В этой наполненной «духовностью» атмосфере сама идея проведения Токийской олимпиады теряла привлекательность. Тем более, что знающие люди прекрасно понимали: японским спортсменам ни за что не добиться такого триумфа, какого добились немецкие атлеты в Берлине. Олимпиада перестала быть для Японии приоритетным проектом. Вместо нее таким проектом стала война. 14 июля 1939 г. Министерство благосостояния и здравоохранения опубликовало заявление, в котором объявлялось о добровольном отказе от проведения Олимпиады.

Кано Дзигоро умер незадолго до решения правительства об отказе от ее проведения. В последние годы своей жизни он частенько подвергался критике за недостаточный «патриотизм» и «недоуважение» к императорскому дому, что, разумеется, было неправдой. Кано отвечал в том духе, что всегда являлся сторонником древней идеи о нерасторжимости военного и гражданского начал, превалирование же «военного» не отвечает принципам «срединности» и потому не может быть принято. В условиях засилья военных это был не только умный, но и мужественный ответ. Смерть Кано Дзигоро можно считать символичной. Она знаменовала собой конец дзюдо в том виде, в каком он его создавал. Кроме того, его смерть означала для Японии и фактическую смерть западного спорта, пропагандистом которого Кано Дзигоро тоже являлся.

Японский тоталитаризм отказывался от европейских видов спорта, лишенных «духовности». В начале 40-х годов журнал «Бейсбол» переименовали в «Сумо и бейсбол», а затем просто в «Сумо». Зато чисто японские виды телесной активности получали все больше внимания. Их сторонники настаивали на примате духа над телесным умением и совершенством. На государственном уровне господствовал лозунг: «Недостижимое для материи побеждается духом». В это время становится окончательно ясно: очередной раунд в соревновании с Западом в «телесности» был проигран. А на следующий японцы попросту не явились. Они решили соревноваться в духовности. То есть в той области, где, как им казалось, они станут играть по тем правилам, которые определяют сами. «Низкое» тело представлялось оболочкой для

«высокого» духа. Чтобы освободить этот дух, следовало «содрать» оболочку.

Жесткое разделение материального и духовного (при безусловном примате «духовного») имело прямое отношение к тем формам, в которых являл себя японский тоталитаризм. Одной из его особенностей оказалось отсутствие культа тела. Культ обнаженного тела противоречил важнейшей установке японской культуры, придававшей огромное значение одежде, которая являлась синонимом культуры и культурности. Одежда всегда считалась показателем места, занимаемого человеком в общественной иерархии. Поэтому выражающая эту идея европейская военная форма укоренилась в Японии без всяких проблем, но лишенное знаков отличия нагое тело таких шансов не имело.

В Германии и СССР обнаженное (полуобнаженное) тело воспринималось как освобождение от прошлого и символ обновления. В Японии такой «нудистский» дискурс был обречен на провал. Культура японского тоталитаризма боролась с телесностью. Это касается не только собственно эротики (в 1930 г. танцовщицам запретили надевать короткие чулки, трико телесного цвета и танцевать канкан; тремя годами позже был запрещен спектакль по мотивам «Повести о Гэндзи»), но и обнаженного (полуобнаженного) тела вообще. Япония с готовностью воспроизводила в скульптуре худшие европейские образцы облаченных в форму военных героев, но не осмелилась заимствовать античные реплики советской и нацистской пластики. Не стали воспевать в Японии и полуобнаженное «физкультурное» тело, художественное воспроизведение которого оказалось столь востребованным в европейском тоталитаризме, – такие изображения чрезвычайно редки. Здоровое и мускулистое европейское тело (как и облаченное в одежду японское) демонстрировало готовность служению не личным, а государственным интересам. Однако обнаженное тело рабочего, крестьянина или же физкультурника нарушало сложившуюся иерархию (социальную, возрастную и гендерную), отменяло церемониальность, историю и потому оказалось для Японии неприемлемым.

Японские художники редко изображали бицепсы физкультурников, могучих рабочих и крестьян, мускулистые

тела которых лоснятся от пота, еще по одной причине. Японское общество было геронтократическим, а могучее мускулистое тело – достояние молодости, а не старости. Таким образом, отличающим тоталитарного японца признаком являлась «духовность», которая плохо совмещалась с телесностью. Даже Кано Дзигоро говорил о том, что борьба – всего лишь путь к моральному совершенству, задача «борца» состоит в конечном итоге не в победе и успехе, а в удовлетворении тем фактом, что ты сделал все, что мог. «Если человек уверен, что он использует свои психические и физические возможности максимально эффективным образом, он защищен от разочарований и огорчений. Если вы спросите почему, я отвечу так: если человек использовал все свои силы максимально эффективным образом, ему уже некуда будет приложить какие-либо дополнительные усилия»"⁶. Кано Дзигоро даже утверждал, что вовсе не обязательно практиковать дзюдо – достаточно обладать пониманием его сущности¹¹⁷.

Отрицание телесности в это время было настолько всеобщим, что даже в яростном антизападном дискурсе предвоенного и военного времени тело европейца было задействовано лишь в минимальной степени (связанный с Японией пактом о ненападении СССР вообще старались не трогать). И если западные (в особенности американские) карикатуристы с кровожадной охотой (одним из главных американских лозунгов было утверждение «хороший японец – это мертвый японец») изображали «япошек» в виде недочеловеков или же макак (горилл, тараканов, вшей, червей, змей, крокодилов, собак, баранов, мышей, крыс, муравьев, пчел, осьминогов и т. д.), то главным дегуманизирующим направлением японской пропаганды было изображение противника как ущербного в моральном («духовном») отношении. Если же враг все-таки уподоблялся представителям животного мира, то это был не паразит, а агрессивное и обычно абстрактное млекопитающее, у которого следовало выбить клыки и зубы. Или же обломать рога (американцы и англичане могли изображаться в виде чертей). Обычно это был не «рядовой» американец (англичанин, китаец), а конкретный персонаж (Рузвельт, Черчилль, Чан Кайши).

погибшим на поле боя), – «вот что такое здоровье, к которому мы стремимся»¹¹⁸.

Японские военные оказались наиболее восприимчивыми по отношению к «духовному» дискурсу. Именно они указывали на тот путь, на котором японские мужчины могли обрести уверенность в себе.

Полномасштабная война в Китае началась в 1937 г., а еще через четыре года, 8 декабря 1941 г., японская армия оккупировала английские сеттльменты в Китае, десантировалась на британский Малайский полуостров, блокировала военно-морскую базу в Гонконге, совершила воздушные налеты на авиабазы, расположенные на американских Филиппинах, напала на Перл-Харбор и объявила войну Великобритании и США. Япония оказалась в состоянии войны с половиной мира.

Комплекс телесной неполноценности, который выдавался за комплекс духовного превосходства, провоцировал непредсказуемое и не подчиняющееся логике поведение японских мужчин. С точки зрения стратегической эта война представляется безумием, но логику поведения страны диктовали вовсе не соображения рационалистического характера, а прежде всего комплекс обиды на то, что Запад продолжает рассматривать Японию как «азиатскую» страну, дискриминирует ее по расовому признаку и не желает признавать «красоту» японцев, а сами японцы оказываются неконкурентоспособными в телесном отношении. Безграничная вера Запада в то, что по телесным и умственным параметрам японцы безнадежно уступают белому человеку, была действительно искренней: когда японская авиация безнаказанно уничтожала американские аэродромы на Филиппинах, генерал Дуглас Макартур не мог поверить, что в кабинах японских бомбардировщиков сидят японские пилоты – он был уверен, что ими управляют белые наемники. Англичане в разбомбленном Гонконге тоже полагали, что за штурвалами японских самолетов находятся немцы¹¹⁹.

«Эмоциональный» фактор, заключавшийся в причудливом сочетании чувства обиженности, комплексов неполноценности и превосходства обладал огромной силой. Сложившиеся телесно-церемониальные практики были направлены на обеспечение порядка, консервацию существующих внутригосударственных общественных отношений и, в конечном итоге, играли роль «замедлителя» событийной истории внутри страны. Однако что касается международной истории, то здесь телесный фактор служил в качестве ускорителя принятия решений и событий. Стихотворец Такамура Котаро, который в свои молодые годы так мучился от комплекса своей (японской) телесной неполноценности, с началом войны (8 декабря 1941 г.) получил теперь возможность для мстительного реванша. Он сочинял:

Запомните: месяц декабрь, восьмое число.

История мира начинает новый отсчет.

Власть англосаксов тает и тает"'—

Восточная Азия, суша и море.

Тает и тает крошечный остров

Japan, что лежит на востоке, за морем.

Держава Ниппон – снова держава богов

Во главе с божеством-государем.

Грабителей семя – Австралия, Америка, Англия – Их мы власти лишаем.

Наша сила – в правде силу черпает.

Восточную Азию – ей же верните. Больше не надо. Страны-соседи – от голода пухнут.

Когти и зубы врагов – вырвем с корнем.

Стар и млад, мужчина и женщина —

Встань, как один, силой военной налейся.

Будем сражаться – доколе страшный враг существует.

Запомним рубеж истории мира: Месяц декабрь, восьмое число.

Исходившие из критерия «целесообразности» и «достижимости целей», безоговорочно верившие в превосходство «белого человека» и военно-экономическую статистику лидеры западных стран не верили в возможность того, что японским политикам может прийти в голову сама идея ввязаться в заведомо проигранную войну, а потому нападение Японии застигло их врасплох. Однако тогдашняя Япония одушевлялась не столько геополитическими соображениями и достижимостью целей, сколько «поэтическими» (эмоциональными) ценностями, которые противопоставлялись «холодному» и «бездушному» рационализму Запада и даже классического Китая.

Данное утверждение – не только метафора, в жизни тоталитарной Японии (как, впрочем, в нацистской Германии и СССР) поэзия действительно занимала огромное место. Это относится и к традиционной поэзии, но основную роль играл здесь новомодный европейский верлибр. Характерной чертой последнего в его японском изводе является повышенная экзальтированность и игнорирование всех проявлений материального мира. В предисловии к одному из поэтических сборников утверждалось, что «с началом великой войны в Восточной Азии декламация стихов получила широкое распространение, которое с каждым днем становится все шире и шире», что ведет «к поднятию воинского духа, очищению родного языка и повышению накала высоких эмоций». Говорилось также, что в этом отношении поэзия занимает первое место среди всех искусств.

Этот поэтический дискурс предполагал не индивидуализацию человека, не выявление особенностей его душевной и телесной жизни, а его «массовизацию» и слиянность с «телом государства», растворение в нем и, в конечном итоге, самоуничтожение. Ликвидация границ между телом человека и телом государства доходила до абсурдного предела, когда наиболее чувствительные к поэтическим метафорам люди предлагали ликвидацию заборов между частными домами – так, чтобы страна представляла бы собой действительно один дом, чего требовали поэты от политики¹²⁰.

Мир «низкой» прозы следовал вслед за поэзией и парил в небе, в котором его соперником была американская авиация. Ее налеты на японские города становились все более методичными и смертоносными.

Дискурс, который делал акцент прежде всего на «духовности», приводил к страшным и смертельным практическим последствиям. Раз дух выше материи, то для достижения «царства духа» следует материю истребить. Японская журналистка писала о том, что при виде трупа китайского солдата она чувствовала лишь холодное безучастие. «Мое отношение к трупу китайского солдата было полностью отстраненным. Я подумала о том, что моя холодность вызвана незнанием китайцев, а потому и человеческий труп казался мне просто неодушевленным предметом»¹²¹.