Текст книги "Стать японцем"

Автор книги: Александр Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Детская смертность оставалась на чрезвычайно высоком уровне и даже росла (в конце 20-х годов она составляла приблизительно 150 смертей на 1000 новорожденных), туберкулез побежден не был и превратился в общенациональную проблему. В обществе получило определенное распространение мнение, что для больных проказой, венерическими заболеваниями и умственно неполноценных допустима стерилизация. В пользу этой идеи свидетельствовали соответствующие евгенические законы, принятые в демократической Америке и в нацистской Германии. В широком общественном мнении было распространено убеждение в том, что «элементы» с дурной наследственностью размножаются быстрее, чем обладатели наследственности «хорошей», «что представит в будущем страшную угрозу для государства». Проблема стерилизации этих «элементов» активно обсуждалась и в парламенте, но поначалу не нашла поддержки в правительстве. В качестве весомого аргумента против принятия такого закона служило соображение о том, что стерилизация противоречит идее семьи, которая служила основой того же самого японского государства⁸⁰.

«Вульгарная» евгеника пользовалась в Японии того времени большой популярностью. Традиционные предрассудки, объяснявшие телесные аномалии «божьим наказанием», облекались теперь в «научную» форму. В этих условиях калеки, инвалиды, слепые чувствовали себя по-прежнему неуютно, их сторонились и подвергали дискриминации.

Японцами того времени владело множество страхов, которые имели отношение к исчезновению их государства, нации, культуры. Японец гордился своим бесстрашием перед лицом смерти, но японцы паническим боялись за свое коллективное будущее. По этой причине они опасались угроз со стороны стран Запада и СССР – снаружи, они страшились и врага внутреннего – болезней и их носителей.

Для исправления ситуации со здоровьем нации был выработан комплекс мер, включавший в себя совершенствование гигиены, здравоохранения, охраны материнства и детства, планировалось строительство яслей, более широкое вовлечение населения (в особенности юношей и девушек) в занятия физкультурой.

Однако предпринимаемые меры были явно недостаточны и не приносили ощутимых результатов. Каждый год от туберкулеза умирало около 130 тысяч человек, количество инфицированных составляло 1 миллион 200 тысяч. Если во второй половине 20-х годов 25 % призывников признавались негодными для службы, то в 30-е годы их доля возросла до 35—40 %. Основными причинами освобождения от армии являлись слабое телосложение и туберкулез. Обе эти причины являлись во многом следствием социальных факторов, прежде всего плохого питания и жилищных условий.

Средняя продолжительность жизни составляла в первой половине 20-х гг. 42,06 (мужчины) и 43,20 (женщины) лет и даже имела какое-то время понижающую тенденцию. Уровень начала 10-х гг. (в 44,25 и 44,73 лет) был сколько-то существенно перекрыт только в 1935—1936 гг. (он составил 46,92 и 49,63 лет)⁸¹. Эти показатели существенно уступали развитым странам Запада (прежде всего, из-за высокой детской смертности), что служило предметом для нервических переживаний – не в последнюю очередь потому, что Япония не желала уступать никому и ни в какой области. Особенно тяжелое положение сложилось в спецпоселениях для бывших «отверженных» (эта, хинин). По закону они обладали равными правами с другими японцами, но, несмотря на все усилия правительства, на практике оставались дискриминируемым меньшинством, проживавшим в намного худших бытовых условиях, чем остальные японцы. Согласно выборочному обследованию, проведенному в 1938 г. в Киото, заболеваемость в их среде трахомой составляла 40 %⁸².

В связи с малоуспешной деятельностью Департамента ресурсов и Департамента гигиены (при Министерстве внутренних дел) в 1938 г. было учреждено Министерство благосостояния и здоровья с намного большими полномочиями и материальными возможностями. Ухудшение качества здоровья призывников сыграло в его основании огромную роль, армия решительно настаивала на его создании. В дискуссии, развернувшейся непосредственно перед учреждением министерства, влиятельный военный врач Коидзуми Тикахико подчеркивал недопустимость ситуации, когда «народ Ямато, этот венец человечества, которому Небом дарованы наилучшие качества здоровья, впал в такое болезненное состояние, которое является следствием халатности властей»⁸³.

Работа Министерства благосостояния и здоровья характеризуется размахом планов и их невыполнением. В главные направления его деятельности входили: здравоохранение и гигиена, рациональное использование трудовых и пищевых ресурсов, контроль за качеством жилья и одежды. Однако с 1931 г. Япония вступила в череду войн. Сначала это было завоевание Маньчжурии, с 1937 г. Япония начала полноформатную войну с Китаем, с 1941 г. – с Великобританией и США. В суровой военной обстановке тех лет значительная часть деятельности Министерства выливалась на практике в «рационально» («научно») обоснованное ограничение потребностей тела каждого отдельного японца. Таким образом, «благосостояние» фактически понималось не как повышение жизненного уровня японца, а как поддержание его физических и физиологических кондиций (минимального прожиточного минимума) с наименьшими издержками. Поэтому Министерство благосостояния и здоровья можно с полным основанием назвать «министерством выживания».

Уже с 1937 г. на часть продуктов и товаров были введены карточки. Так что ни о каком улучшении питания не могло быть и речи, оно постоянно ухудшалось. Если в 1941 г. среднеяпонский рацион состоял из 2105 калорий, то в следующем году он уменьшился до 1971 калории, а в 1945 г. – до 1793. Лозунгом того времени стали слова: «Роскошь – наш враг!» В список «роскошных товаров» поначалу попали украшения, мужские костюмы, яркие кимоно и многое другое. Мужчинам рекомендовались френчи цвета хаки, женщинам – мешкообразные штаны. С течением времени список «карточных» продуктов и товаров все больше расширялся. Рис тоже попал в их число. Борьба с роскошью была в японских традициях. И в этом отношении правительство не отступалось от них. Однако теперь список «роскошных» товаров и продуктов стал намного более всеобъемлющим, и он постоянно пополнялся. Тотальное нормирование потребностей тела со стороны государства сделалось характернейшей чертой времени.

В военных условиях качество питания, уровень гигиены, санитарии и медицинского обслуживания неуклонно падали, так что все усилия Министерства благосостояния и здоровья

нято обществом все-таки не было. Нацисты считали, что немецкую нацию следует очистить от нежелательных элементов, загрязняющих ее «чистоту». Но в Японии господствовало мнение, что эта чистота и так присутствует в японском народе изначально, она уже достигнута, следует только поддерживать ее, избегая смешанных браков, которые ведут к появлению «неполноценного» («нечистого») потомства. В особенности это касалось европейцев. В оккупированной Индонезии было выделено восемь категорий населения – в зависимости от процента европейской крови, текущей в их жилах. Многие из них (по некоторым оценкам – 10 процентов) кончили свою жизнь в тюрьме⁸⁷.

Вера в непревзойденные качества «японца по крови» была велика. По сравнению с другими тоталитарными режимами (нацистской Германии и сталинского СССР), постоянно озабоченными поисками «внутренних врагов», японский режим по отношению к своему народу может быть признан «вегетарианским». Любой японец может исправиться – таково было убеждение. За все военное время по политическим мотивам в Японии был казнен всего один человек (Одзаки Хоцуми, входивший в группу Рихарда Зорге).

В 1941 г. то же самое Министерство благосостояния и здравоохранения, которое само инициировало закон о стерилизации, фактически пошло на попятную. Оно утверждало: последние научные исследования еще раз доказали непревзойденную чистоту крови японцев, среди которых страдают душевными заболеваниями всего-навсего 6 процентов населения. А вот в других странах– Германии, Италии, Великобритании и США – эта цифра равняется 20 процентам!⁸⁸ Таким образом, как бы признавалась неактуальность для Японии процедуры стерилизации, так как отклонений от психической нормы среди японцев намного меньше, чем где бы то ни было.

В рамках закона о евгенике была развернута пропаганда здоровой семьи, призывавшая молодоженов обмениваться справками о здоровье и обращать особое внимание на такие заболевания, как туберкулез, венерические, душевные, глухоту и немоту, наследственную слепоту. Звучали призывы отказаться от поздних и кровнородственных браков (напомним,

что в период Мэйдзи ратовали за повышение брачного возраста). Стали появляться учрежденные Министерством благосостояния и здоровья государственные брачные консультации.

В любом случае, по сравнению с «отстранением» нежелательных элементов от репродуктивного процесса с целью повышения «качества» японского народа, гораздо более актуальной задачей признавался все-таки количественный рост населения. Не случайно в евгеническом законе содержался полный запрет на аборты. Показательно также, что Департамент «физической (букв, “телесной”) силы» был вскоре переименован в Департамент «населения», а в государственных брачных консультациях старались не столько «пугать» молодых людей возможными нежелательными последствиями проблемного брака, сколько советовали вступать в брак с теми партнерами, при союзе с которыми возможность наследственных отклонений признавалась за невысокую⁸⁹.

В марте 1940 г. был принят «Закон о физической силе народа», который следует рассматривать в паре с евгеническим законом. Предполагалось, что его осуществление поможет воспитывать здоровых и сильных японцев, готовых достойно выполнять военные и экономические задачи. Подчеркивалось, что здоровье человека не является его личной проблемой, оно является основой для «мощи страны». Главам местных администраций, предприятий, директорам детских садов и школ вменялось в обязанность проведение постоянных обследований здоровья и физических кондиций своих подопечных в возрасте до 20 лет и ведение их медицинского паспорта. За неисполнение – крупный штраф (до 1 тысячи йен) или вычет из жалованья. Вводились специальные должности врачей, ответственных за состояние «физической силы народа».

Показательно, что государство предполагало контролировать «физическую силу» и здоровье прежде всего той части населения, которая могла (должна) быть мобилизована для решения военных и производственных задач. Из заявлений чиновников следует, что особое внимание должно обращаться на молодых людей в возрасте от 17 до 19 лет, т. е. того контингента, которому в скором времени предстоит нести воинскую службу (призывной возраст составлял именно 20 лет), трудиться и размножаться на благо страны. Еще раз подчеркнем: «заботу» о молодежи следует интерпретировать не столько как «заботу», сколько как попытку поставить ее под контроль. Ведь то же самое государство без тени сомнения отправляло эту молодежь на фронт, то есть на смерть.

Заявления чиновников Министерства благосостояния и здоровья, сделанные ими во время обсуждения закона о физической силе, дышат неподдельной гордостью за всемогущество государства, которое осуществляет контроль над подданными не только на социальном, но и на телесном уровне. Игнорируя «достижения» нацистов по «очищению» немецкого народа, мощную систему по охране здоровья и развитию физкультуры и спорта в Советском Союзе, они, не обинуясь, утверждали, что создаваемая ими система контроля является «уникальным» японским достижением, цель которого – качественное увеличение физической силы японца и улучшение его здоровья⁹⁰.

25 января 1941 года кабинет министров утвердил грандиозную двадцатилетнюю программу по увеличению популяции этнических японцев. Начиная с 1920 г. рождаемость в стране стала падать, особенно это стало заметно после начала полноформатной войны с Китаем. В преамбуле программы подчеркивалось, что увеличение населения необходимо для успешного строительства «сферы совместного сопроцветания в Восточной Азии» под эгидой Японии. Будучи союзником нацистской Германии, Япония пристально следила за ее «достижениями», в том числе и за эффективной демографической политикой, приведшей к появлению большого количества молодых и здоровых людей, что, как считалось, позволило ей одерживать легкие победы над «старыми» европейскими нациями. Кроме того, в Японии существовало серьезное беспокойство по поводу того, что рождаемость в Китае, Индии и СССР превышает уровень рождаемости в Японии.

Согласно «Программе», к 1960 г. этнических японцев должно было стать 100 миллионов (на момент принятия программы население империи составляло именно 100 миллионов человек, но из них 25 миллионов были «инородцами», в основном корейцами и китайцами). Непосредственное выполнение программы было возложено на Министерство благосостояния и здоровья. Для этого была развернута активная пропагандистская работа по снижению брачного возраста (на момент принятия программы составлял 24 года у женщин и 28 у мужчин), сосредоточению женщин не на производственной, а репродуктивной функции, увеличению количества детей (не меньше пяти на семью; реально составляло 4,15), японцев призывали отказаться от «роскошных» свадебных церемоний, расширялась сеть государственных семейных консультаций, предлагалась разработка конкретных мер по оказанию материальной помощи многодетным семьям, искоренению венерических заболеваний, туберкулеза, улучшению жилищных условий и питания. Поскольку в городах рождаемость падала особенно заметно, то ставилась задача, чтобы в деревне проживало не менее 40 процентов населения. Предлагалось расширить сеть дошкольных учреждений, платить пособия молодым семьям. Хотя это была программа по увеличению численности всего населения, из предлагаемых мер видно, что это был в первую очередь план по увеличению рождаемости и сокращению детской смертности, то есть фактически интересы пожилой части населения Японии находились на втором плане.

Но все эти усилия не принесли чаемого результата. Военные, которые в то время определяли политический курс государства, хотели иметь больше будущих призывников и отправляли умирать нынешних. Все больше юношей и мужчин уходили в армию, все больше девушек и женщин оставались без брачных партнеров, развернувшаяся в стране пропаганда вступления в брак с инвалидами войны имела ограниченный успех. Отправленным на побывку домой солдатам командиры настоятельно советовали успеть за время отпуска вступить в брак, но это удавалось далеко не всем.

Все больше женщин занимали место мужчин на производстве. Обязанности по уходу за уже имевшимися детьми тоже никто не отменял – количество яслей и детских садов было явно недостаточным. Японки оказались в трудном положении – им предлагалось больше рожать и больше работать. Деятельница женского движения Хасэгава Сигурэ (1871—1941) в возглавляемом ею журнале «Сияние» (раньше он назывался «Женское искусство») писала в 1939 г., т. е. в разгар войны в Китае: «Именно в нынешнюю великую эпоху женщина-мать не может оставаться равнодушной по отношению к проблеме мира на Востоке, которая имеет значение для всего человечества. Полагаю, каждая женщина-мать все свои телесные движения должна принести в жертву своей стране»⁹¹.

Хасэгава Сигурэ действительно вела весьма активный образ жизни, но у нее самой детей не было. Тем не менее, написав слово «женщина», она немедленно добавляла к нему «мать». Таково было веление правительства и времени.

Военные нужды диктовали потребность в развитии промышленности, военное время характеризуется дальнейшей индустриализацией и урбанизацией, так что в 1944 г. развернулась пропаганда, призывавшая женщин относиться к работе не как к временному занятию, целью которого является пополнение семейного бюджета, а как к «служению империи». В том же самом 1944 г., когда японцы все еще надеялись достичь перелома в ходе войны, всерьез обсуждалось развертывание кампании под лозунгом: «Ради победы на производственном фронте откажемся от заключения браков в этом году!» Таким образом, программа по повышению рождаемости перерастала в свою противоположность. Общество и государство, которые строили планы на слишком отдаленное и слишком утопическое будущее, были вынуждены думать исключительно о сегодняшнем дне... Ввиду отсутствия материальных ресурсов планировавшиеся материальные меры по поощрению рождаемости (увеличению ресурса людского) даже не достигли стадии законопроектов. Точно так же, как и «налог на безбрачие»⁹².

Непосредственно после принятия программы уровень рождаемости несколько повысился, но затем тяготы войны сыграли свою роль, рождаемость резко упала, а смертность так же резко возросла (во время войны погибло около трех миллионов японцев). К этому времени государство окончательно национализировало тело японца и поступало с ним по своему произволу. В это время государственные идеологемы вступали в противоречие, которое кажется из нынешнего дня кричащим. Мужское тело военного человека выступало в качестве образца, Япония позиционировала себя как страну муж-

чин. Все больше женщин меняли женственное кимоно на мужской рабочий комбинезон, волосы на голове становились короче, украшения, аксессуары, косметика объявлялись роскошью, эротика решительно осуждалась. Иными словами, у женщины отнимали ее «вторичные» (закрепленные в культуре) гендерные признаки, она теряла женскую привлекательность. И требовать от нее повышения фертильности было нереалистичной задачей.

Начавшиеся с конца 20-х годов призывы к увеличению рождаемости и усилению за счет этого коллективного тела государства вступали в кричащее противоречие с привычными ламентациями о том, что японцам не хватает жизненного пространства и ресурсов (как минеральных, так и пищевых), что приводило к раздвоенности сознания. Политика правительства действительно имела разнонаправленный характер. С одной стороны, предпринимались меры по увеличению рождаемости, но, с другой, правительство пыталось ввиду перенаселенности Японии способствовать переселению японцев за пределы страны. Самая широкомасштабная программа по переселению была принята в 1936 г. Согласно этой программе, к 1956 г. в Мань-чжоуго должно было проживать 5 миллионов японцев. Используя нацистскую риторику, японские идеологи провозглашали необходимость соединения «крови» японца и «почвы» расширяющейся империи. В секретном докладе Министерства благосостояния и здоровья (1943 г.) приводились скрупулезные подсчеты, согласно которым к 1950 г. 12 090 000 японцев должны проживать за пределами собственно Японии, занимаясь там по преимуществу крестьянским трудом (в Корее должно было проживать 2,7 миллиона японцев, на Тайване – 0,4, в Мань-чжоуго – 3,1, в Китае – 1,5, в странах Юго-Восточной Азии – 2,38, в Австралии и Новой Зеландии – 2,0)⁹³.

Как и планы по увеличению рождаемости этнических японцев, программа по их переселению тоже потерпела крах. Он объясняется двумя главными причинами: во-первых, комплексом оседлости самого японца, который не желал искать счастья на материке, и, во-вторых, тем, что Япония начала череду войн на чужой территории, избавив себя от значительной части трудоспособного «избыточного» населения. Таким образом, подавляющая часть японцев, которая находилась за пределами страны, были не крестьяне со своими семьями, а солдаты с ружьем. К концу Второй мировой войны в армию было мобилизовано около 7 миллионов военноспособных (трудоспособных!) мужчин, что вызвало нехватку рабочих рук в стране. 7 миллионов – это чуть меньше одной десятой части населения тогдашней Японии. В процентном отношении это значительно превышает долю самураев в токугавской Японии с доминированием в ней воинского сословия (приблизительно 1,3 процента).

Меры по улучшению здравоохранения и качества жизни рассчитаны на долговременную”перспективу и не приносят мгновенных результатов. Но японское общество того времени быстро теряло терпение. Слишком многим казалось, что война на чужой территории принесет облегчение – экспансия обеспечит доступ к материальным ресурсам, позволит многим японцам переселиться на новые земли. В связи с этим и фигура военного человека приобретала в глазах общества все большую значимость. И если интеллектуалов заботила прежде всего красота японки, то государство отдавало явное предпочтение телу мужскому. Интеллектуалы гордились (пытались гордиться) красотой японки, в которой ничего не следует менять. Государство же решительно настаивало на том, что мужское тело является объектом для активного воздействия и усовершенствования. Словом, как и в период Токугава, олицетворением «настоящего» мужчины стал выступать воин.

Эстетический дискурс говорил о красоте японки и оставлял японца не у дел. Уже одно это не позволяло «женскому» дискурсу завладеть умами. О «красоте» японского мужчины не говорил никто. В этих условиях главным способом избавления от комплекса телесной неполноценности стало набиравшее обороты воспевание «духа» японского мужчины. В том же самом объемистом сборнике «Гордость Японии», где была напечатана статья Асакура Фумио о телесной красоте японцев (японки), был помещен еще один текст, в котором обсуждается проблема телесности.

В этом тексте приводится, в частности, отрывок из интервью с Клемансо. Интервьюер спрашивает его, чем может гордиться Япония перед миром. «Старый тигр» с «быстротою стрелы» отвечает: «Японская пехота». Тогда за этим вопросом следует другой: «Но, как вам известно, тело японца короче и меньше, чем тело европейца или американца. Рост японского пехотинца – всего 5 сяку и 2—3 суна [т. е. 156—159 см]. Вряд ли можно сказать, что это лучший показатель в мире». На что Клемансо энергично восклицает, что он имеет в виду вовсе не рост, а дух японского солдата, его бесстрашие и мужество, являющиеся «отражением традиционного национального духа японцев». Интервьюеру ничего не остается, как согласиться с этим утверждением⁹⁴.

«Духовный» дискурс, воспевающий непревзойденные духовные качества японцев, казалось бы, напрочь отменял телесность. Однако на самом деле они сосуществовали друг с другом, о чем свидетельствует помещение данного текста под одной обложкой со статьей Асакура Фумио. Но все-таки более «перспективным» оказалось в результате упраздняющее тело «духовное» направление.

С самых разных сторон раздавались утверждения, что достоинства японца состоят прежде всего в его «духе», жертвенности, готовности к смерти. Предназначение человека состоит в том, чтобы отдаться служению и жертвовать своими эгоистическими интересами ради родины, государства, императора. Этот «жертвенный дискурс» был настолько внедрен в сознание, что распространялся даже на животных и растения. Некий молодой человек написал письмо в газету с вопросом: как следует вести себя, если ему по нравственным причинам претит есть рыбу и птицу? Газета отвечала: поскольку даже растения обладают «душой» (или «сердцем» – «коко-ро»), то, если быть последовательным, автору письма следует отказаться от любой пищи и умереть. Однако предназначением всего сущего в этом мире является принесение себя в жертву, а потому и животные, и растения, и человек должны неукоснительно следовать этому принципу⁹⁵.

Отказ от тела хорошо виден и в том, с помощью каких методов и метафор воспитывался японский солдат.

Даже в мирных условиях военная служба приравнивалась к инициации и означала для паренька превращение в «настоящего» мужчину. Как и в прежнем традиционном ритуале, по достижении совершеннолетия (гэмпуку) юноша менял прическу. Самураи брили лоб и оставляли косичку. Нынешние новобранцы брились наголо. Рукоприкладство было нормой армейской жизни и не подвергалось осуждению – ни командирами, ни обществом. Умение молча терпеть побои тоже входило в процесс инициации.

Армейской службе придавались очистительные смыслы. Вот как в официальном пособии для солдата образцовый новобранец описывает первый день службы. После прибытия в часть я «помылся и смыл с себя грязь мира, сменил свою прежнюю одежду вплоть до фундоси [род набедренной повязки, использовавшийся в качестве нательного белья. – А. ЛГ.], принес присягу... Моего тела больше не существовало, все мои помыслы устремлялись к воинской службе, я осознал великую правду беззаветного служения родине»⁹⁶.

Как явствует из этих слов, казарма воспринималась как особо отмеченное место, имеющее очистительные свойства. Очистительный смысл пребывания в армии подчеркивается не только баней, сменой одежды и постоянными уборками помещений, но также и утерей собственного тела, которым теперь солдат не может распоряжаться сам, что преподносится как благо. Командир представлялся отцом и матерью в одном лице. Когда он отдает приказания – это отец, когда проявляет заботу о солдате – это мать. Напомним, что и японский император позиционировался именно таким «двуполым» образом.

Подобно монаху, солдат изнуряет свое тело физическими упражнениями и лишениями, он избавляется от своего тела, у которого становится все меньше потребностей. И если новобранцам не хватает армейского пайка для насыщения, то старослужащие совершенно удовлетворяются предлагаемым количеством пищи⁹⁷. В полном соответствии с христианской парадигмой восприятия тела как изначально греховного, Хино Асихэй писал: «Если тебя нет, то ты не можешь совершать незаконных поступков [букв, “подпольных сделок”]». Он же утверждал, что настоящий солдат должен быть немногословным, ибо в таком случае у него меньше возможностей для лжи⁹⁸. Таким образом, основным «языком» и средством выражения является для солдата тело, которое совершает предписанные ему уставом и командиром действия. Инструкции и приказы в армии составлялись не на современном, а на старописьменном языке (буиго), что должно было подчеркнуть связь нынешней армии с миром самураев. Приказ, естественно, не предполагает ситуации диалога, его единственным следствием является перевод приказа в телесную форму, то есть действие по его выполнению.

После призыва в армию, тело уже не принадлежит человеку, не управляется самим солдатом, а выполняет указания командира (заместителя императора). Тело отчуждалось в пользу родины и императора. Плохое выполнение своих обязанностей означает отсутствие верноподданнического духа. То, что принадлежит родине и императору, следует содержать в полном порядке. Именно поэтому тело солдата должно быть сильным и здоровым, именно поэтому он должен содержать свое обмундирование в чистоте и порядке.

Солдат должен быть силен телом, но еще большее внимание уделялось закалке духа. Настоящий святой, как известно, достигает победы над плотью. Он способен творить чудеса не с помощью своих физических кондиций, а с помощью очистившегося и могучего духа. Именно воспитанию несгибаемого духа армия уделяла первостепенное внимание. Одним из средств для этого выступало учебное фехтование – на деревянных мечах (кэндо) и винтовках. «Цель занятий фехтованием состоит в улучшении подготовки солдата, в особенности воспитанию несгибаемой силы духа». Именно поэтому сближение с партнером, переходящее в рукопашную схватку, в которой победа достигается с помощью физической силы, считалось нарушением принципов фехтовального искусства и, таким образом, не способствовало духовному совершенству. Основное внимание во время поединка фехтовальщиков должно быть направлено на чистоту своих собственных помыслов, выражением которых является правильность поз (т. е. ката), занимаемых солдатом". Иными словами, главное внимание должно быть направлено на самого себя, а не на противника. Поединок с самим собой – именно так следует назвать систему подготовки японского воина. Эта особенность была явлена не только в мирной жизни, но и во время реальных боевых действий. В своей основе это была тактика токугавских самураев и практика буддийских монахов. Нынешние японские солдаты должны были походить именно на них.

В самом начале руководства для солдата фиксируются ситуации, когда он должен был отвешивать самые разные виды поклонов. Таких ситуаций составитель руководства насчитывает сорок девять!¹⁰⁰

Японский солдат, безусловно, обладал «культурностью» в указанном выше смысле и гордился ей. Недаром в армейской среде люди, ведущие «обычный» образ жизни, презрительно обозначались словом «деревенщина». После окончания воинской службы набравшийся «культурности» демобилизованный солдат возвращался в свою деревню, где он нес приобретенный им багаж умений в среду односельчан. Они же не только оказывали ему всяческие почести – он имел преимущественное право на занятие должностей в аппарате местного самоуправления (руководство кружками для молодежи, пожарным расчетом, членство в Совете деревни и т. п.). В связи с этим юноша, признанный негодным по состоянию здоровья для службы в армии, попадал в категорию социально ущербных.

В то же самое время армия опутывала солдата таким ворохом инструкций, что он оказывался не способен к принятию самостоятельных решений. Усвоив на уровне рефлекторного поведения последовательность и интенсивность действий, необходимых для «правильной» маршировки, быстрой ходьбы (114 шагов в минуту при длине шага в 75 сантиметров) и бега (170 шагов в минуту по 85 сантиметров)¹⁰¹, рытья окопов и стрельбы, японский солдат за счет своей дисциплинированности с легкостью превосходил неорганизованное сопротивление, но при встрече с серьезным противником он ему явно уступал, поскольку реальная схватка – это всегда преодоление множества непредсказуемых обстоятельств. Твердя о том, что армия – это школа для воспитания настоящего мужчины, генералы забывали, что от мужчины требуется не только повиновение. Однако именно повиновение выдавалось за главное мужское достоинство.

Армейская жизнь даже в условиях мирного времени представлялась для многих японцев моделью для подражания. Цитированное выше пособие для солдата было издано в спокойном (мирном) 1926 г., когда, как тогда казалось (а многим кажется и до сих пор), процессы демократизации набирают в

уровне безусловного рефлекса. Такому человеку не требовался надзиратель. Он сам был надзирателем над своим телом. «Он почувствовал, как при одной мысли об императоре его мышцы конвульсивно напрягаются, а тело готово принять благоговейную позу»¹⁰². Не об этом ли мечтал теоретик детской психологии Хиранума Рё, когда он говорил о том, что целью школьных уроков по физкультуре является «понимание, затверживание телом и воспитание привычки к церемониальное™ и к другим нормам поведения, необходимым в повседневной жизни»?¹⁰³ Иными словами, на предъявляемый жизнью стимул подданный должен был отвечать (и отвечал) выработанным у него телесным рефлексом. Рефлекс был условным, но и спутать его с безусловным было не так трудно. Пренебрежение к интеллектуализму и увлечение телесностью естественным образом подводило известного теоретика физкультурного движения Маэкава Минэо к выводу: конечная цель занятий физкультурой заключается в том, чтобы «сделать тело Путем учения, чтобы работа тела выявляла сущность самого человека»¹⁰⁴.