Текст книги "Стать японцем"

Автор книги: Александр Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Японским позитивистам-рассудочникам казались варварскими любые формы и символы своей культуры. Они насмехались даже над таким распространенным и «невинным» бла-гопожелательным символом, как креветка, которая своей скрюченностью напоминает о долгой жизни. Точно так же, как и искривленная ветрами сосна. Нет, и в старости человеку можно и должно оставаться прямым, – утверждали реформаторы нарушающих осанку дурных обыкновений.

Настойчивая пропаганда «цивилизованного образа жизни» приносила свои плоды, интерьер японского дома медленно, но все-таки менялся. В первую очередь это касается, разумеется, элиты. В домах зажиточных японцев появляется европейская мебель. В то же самое время следует помнить, что подавляющее большинство японских домов оставались застеленными циновками. Внедрение европейской мебели происходило медленно, простому человеку она была не по карману. А потому сидение на полу оставалось совершенно привычным. В связи с этим пол в православных японских церквях был покрыт коврами, а верующие – с согласия отца Николая – во время проповеди сидели на полу.

Публичная часть нового императорского дворца, отстроенного к 1889 г., была устроена на европейский лад – с мебелью и коврами. Однако приватная часть, где обитал Мэйдзи, оставалась по-прежнему японской, что хорошо демонстрирует противоречивость того времени. Похожим образом обстояло дело и со многими из тех японцев, кто мог позволить себе построить европейский особняк: они заводили его, «чтобы показать, что привычны к европейской обстановке», но сами продолжали жить в своем прежнем японском доме, расположенном рядом¹¹⁰.

«Интервенция стульев» вносила существенные изменения в интерьер и саму конструкцию зданий. Человек занимал теперь более высокую точку во внутреннем пространстве, что привело к укрупнению габаритов мебели и строительству домов с более высокими потолками. То есть японские дома стали «подрастать».

Процесс «распрямления» японца хорошо заметен на визуальных текстах того времени. Если раньше на интерьерных изображениях мы видим только сидящие на полу (на цинов-

поскольку они-де «идут на поводу» у японцев. Желая достичь компромисса, члены миссии Путятина 1853—1854 гг. при входе в помещение покрывали свою обувь специально пошитыми чехлами из парусины¹¹¹. Однако после «открытия» Японии на уступки приходилось идти почти исключительно японцам. В императорской зале для приемов постелили ковры. И император, и его посетители были в европейской обуви.

В связи с тем что обстановка в государственных учреждениях и школах была устроена на европейский лад, а сами служащие и школьники одевались по-европейски, там получает распространение «стоячее» приветствие. Если в традиционной Японии люди, находящиеся в интерьере, кланялись друг другу из положения «сидя», то теперь даже поклонение портрету императора во время общенациональных праздников происходило стоя: три шага вперед – поклон, еще три шага – более глубокий поклон, еще три – самый глубокий поклон. В прежние времена подданному следовало бы упасть на колени и прижать лоб к полу, но теперь этого не происходило. В значительной степени потому, что такой способ приветствия также вызывал отрицательные отзывы европейцев, утверждавших, что такого поклонения может заслуживать лишь Бог (разумеется, христианский).

В отличие от портретов европейских монархов, официальное изображение Мэйдзи было сидячим. Все имеющиеся в нашем распоряжении портреты прежних императоров и сёгунов были тоже сидячими (на полу). Так что в этом отношении наблюдается прямая преемственность. Правда, теперь Мэйдзи сидел в кресле, а не на возвышении, которое в Японии являлось эквивалентом трона. В любом случае, сидячая поза Мэйдзи на официальном портрете свидетельствует о том, что в отношении самих японцев правила традиционного этикета были все-таки хотя бы отчасти соблюдены. И лишь его сын, император Тайсё, появится на официальном портрете стоящим в полный рост.

Обычай носить детей за спиной также подвергался осуждению, поскольку он вызывал искривление позвоночника. Однако упразднение этого обыкновения не сопровождалось такими же энергичными усилиями, как реформирование способа сидения: данный обычай затрагивал только женщин,

Глава 6

Физкультура и спорт: сила грубая и сила мягкая

В 1879 г. видный политик и просветитель Мори Аринори (1847—1889) прочел доклад «Теория образования. К вопросу о телесной силе». В этом докладе подчеркивалось, что отставание японцев от европейцев особенно сильно в физическом воспитании. Физическое развитие удовлетворительно только у людей физического труда – крестьян и ремесленников. Раньше своим физическим развитием могли похвастаться самураи, но теперь это время ушло в прошлое, большинство их опустилось. Что же вызывает отставание японцев в физическом отношении? 1. Богатые почвы, не побуждающие людей к упорному труду. 2. Теплый климат, который не заставляет много двигаться, чтобы согреть свое тело. 3. Растительная пищевая диета. 4. Сидячая жизнь на полу, вследствие которой развивается лень, нарушается осанка и искривляются ноги. 5. Одежда с длинными рукавами, препятствующая движению и возбуждающая лень. 6. Изучение иероглифов, из-за которого приходится проводить длительное время в сидячей позе. 7. Буддизм, который фокусируется на будущей жизни, а не на этой. Для исправления ситуации Мори Аринори советовал, в частности, усиленные занятия физкультурой и военной подготовкой¹¹².

Оставляя на совести автора корректность его анализа (в особенности его соображения относительно «богатых почв» и «теплого климата»), следует отметить, что многие его идеи были приняты во внимание японским государством и обществом. Придание телу большего динамизма и более «европейских» характеристик стало обеспечиваться, в частности, занятиями физкультурой и спортом, характернейшей чертой которых являлись зрелищность и соревновательность. В школе были введены уроки физкультуры, в высших учебных заведениях входили в обиход соревнования по легкой атлетике, греб-

долгую жизнь, не утрачивают этой функции и в это «новейшее» время. Только теперь к религиозным мыслителям присоединяется хор врачей и гигиенистов, обосновывавших пользу «хайкинга» с помощью «рационалистической» (научно-медицинской) точки зрения. Если раньше священные горы считались неприступными (только человек особенный, «святой», мог покорить их), то теперь упор делался не на неприступности горных вершин, а, наоборот, на легкости их достижения. Знаменитый поборник национальной самобытности Миякэ Сэцурэй отмечал, что гора Фудзи доступна каждому человеку, обладающему «обычным телом»¹¹⁶. Необходимо помнить, что «здоровье» в это время уже стало постепенно восприниматься не только как личная, но и как государственная задача. Государству были нужны здоровые и сильные люди, способные выполнить общенациональные задачи. Покорение гор (особенно Фудзи) способствовало закалке тела и духа, приобретению такого разделенного опыта, который обладал превосходными «склеивающими» свойствами, превращавшими отдельных и разобщенных индивидов в японскую нацию.

Уже в это время стали настойчиво подчеркивать: да, мы, японцы, занимаемся европейскими видами спорта, мы можем даже и проигрывать иностранцам, но самое главное, чтобы мы демонстрировали уникальный японский дух. Относительно турне бейсбольной команды высшей школы Кэйо по США (1908 г.) газета «Токе асахи симбун» сообщала: когда три года назад в аналогичное турне отправилась команда университета Васэда, ее целью было продемонстрировать свое мастерство, нынешнее же приглашение японской дружины обусловлено тем, что «за границей признали уникальную черту японского бейсбола – добиваться победы с помощью силы духа»¹¹⁷. То есть японская команда обладала тем, чего не было у американцев. И спортивная квалификация была здесь ни при чем.

Европейский спорт стремительно развивался. В то же самое время наблюдаются и попытки придания высокой статус-ности и чисто японским видам двигательной активности. Прежде всего, это относится к таким видам самурайских единоборств, как кэндзюцу (кэндо, фехтование на деревянных мечах) и борьба дзюдзюцу (дзюдо). Статус «демократической» борьбы сумо был невысок. Достаточно сказать, что поединки борцов посещали женщины и дети. Столь известное сейчас в мире каратэ считалось тогда в Японии местным окинавским явлением, которое не пользовалось среди «обычных» японцев престижем – Окинава вошла в состав империи совсем недавно (в 1872 г. объявлена княжеством, а в 1878 г. получила статус префектуры) и не воспринималась массовым сознанием как «настоящая» Япония.

В самые первые годы правления Мэйдзи фехтование на мечах (их бамбуковых имитациях) находилось под фактическим запретом (запрещалось проведение турниров), поскольку новое правительство опасалось "скопления недовольных его политикой самураев. Однако положение стало быстро меняться с конца 1870-х годов, когда фехтование начинает признаваться в качестве эффективного средства для подготовки полицейских и военных чинов.

Борьба дзюдо в таком виде, как мы ее знаем, являлась, в сущности, недавним изобретением. В ее создании ведущая роль принадлежит Кано Дзигоро, который унифицировал бытовавшие прежде стили японской борьбы, отобрал наиболее эффективные приемы, сумел в определенной степени преодолеть неприязнь между различными школами, каждая из которых обладала тайной и не подлежащей распространению традицией. Кано сделал ставку не на «секретность» дзюдо, а на его популяризацию, он издавал множество журналов, писал книги, выступал с лекциями. Прилив учеников в основанную им школу «Кодокан» способствовал вытеснению на обочину других школ, не желавших отказаться от своей изоляции.

Продолжая, в соответствии с традиционными требованиями, придавать огромное внимание фиксированным телесным движениям (ката), Кано одновременно ратовал и за востребованную новыми временами инициативу– поощрял свободные поединки (рандори) с их непредсказуемостью. Для придания авторитетности этому новшеству, в значительной степени навеянному западным влиянием, Кано использовал примеры из жизнедеятельности образованного (т. е. уважаемого) японского человека: он уподоблял ката знанию грамматики письменного языка, а свободный поединок – сочинению текста, что является более трудной и ответственной задачей. В то же самое время он предостерегал от чрезмерного увлечения поединками, поскольку невладение ката не позволяет «понять в полной мере ценность дзюдо как боевого искусства»'¹⁸. Поскольку именно ката, имеющие в себе «танцевальный» элемент, лучше выражают «идеи, чувства, принципы движения предметов меж небом и землей»¹¹⁹.

Кано Дзигоро приспосабливал дзюдо к потребностям модернизации, которая желает иметь дело не с избранными представителями элиты, а с широкими «народными массами». Он привлекал к занятиям людей любого происхождения и любого возраста. В его школу «Кодокан» вход не возбранялся даже женщинам. Отказываясь от сектантства традиционных самурайских школ, Кано находился в русле происходивших реформ, направленных на создание единой японской нации. В «демократичности» взглядов Кано Дзигоро сказалось, возможно, его «подлое» происхождение из купеческой среды.

Публичные методы распространения дзюдо, акцент, сделанный на поединке, а не на бесконечной отработке фиксированных движений, были позаимствованы Кано Дзигоро из западной спортивной практики. Но в его идеях имелось и много того, что отсутствовало на Западе. Так, он ввел в дзюдо систему «рангов» или «разрядов» («дан»), которая, по его мнению, должна была стимулировать человека к постоянному самосовершенствованию. В некоторых видах японской соревновательной практики (настольные игры го и сёги, в некоторых школах борьбы дзюдзюцу) существовала система ранжирования. Шкала обычно состояла из трех ступеней, путь к каждой из которых занимал многие годы. Кано счел, что «обычному» человеку (а он рассчитывал именно на обычного человека) в современных условиях убыстрения темпа жизни трудно ждать столько времени, чтобы перейти в следующую категорию. Поэтому он пошел намного дальше: ввел шкалу из 12 ступеней, обозначив каждую из них поясом определенного цвета (вслед за дзюдо похожая система была распространена и на другие виды воинских искусств). Эта система живо напоминала традиционную придворную практику ранжирования чиновничества, в которой каждому рангу соответствуют одеяния и головные уборы определенного фасона и цвета. Сходство видно и еще в одном важнейшем аспекте. Чиновник продвигается по служебной лестнице по мере старения. Система ранжирования спортсменов в японских видах единоборств также устроена таким образом, что высшие разряды человек мог получить только в зрелом возрасте или даже в старости (даны, как и чиновничьи ранги, могли присваиваться даже посмертно), в то время как высшие соревновательные достижения европейских атлетов достигаются исключительно в молодости. В этом отношении Кано Дзигоро проявил себя настоящим традиционалистом: жизнеописания знаменитых мастеров воинских искусств обычно приписывают им достижение высшей ступени мастерства лишь в старости. И в этом отношении «мастерство» воина ничем не отличается от любого другого занятия, не связанного с физическими кондициями.

Несмотря на введенные Кано Дзигоро новшества, созданная им борьба дзюдо стала вскоре восприниматься как древний и «чисто японский» вид единоборства. В те времена (как, впрочем, и в нынешние) понятия «чисто японский» и «древний» с легкостью становились синонимами.

Япония эпохи Мэйдзи предоставляла достаточно большие (во всяком случае, невиданные доселе) возможности для вертикальной мобильности. Одно время Кано был преподавателем в аристократической школе «Гакусюин» (находилась в ведении Министерства императорского двора), и его бывшие (и по-японски верные ему) ученики занимали в дальнейшем важные должности в бюрократическом аппарате и оказывали ему активную поддержку. Среди учеников Кано были два будущих премьера (Вакацуки Рэйдзиро и Хирота Коки), военно-морской министр Такарабэ Такэси, герой японско-русской войны Хиросэ Такэо. Кано Дзигоро и его деятельные ученики вели секционные занятия во многих высших учебных заведениях.

«Великояпонское общество воинских искусств и морали», почетным президентом которого стал принц крови Комацу, было основано в 1895 г. В числе учредителей значились все важнейшие политические фигуры того времени. Создание «Общества» приурочили к 1100-летней годовщине перенесения столицы из Нара в Киото (Хэйан). Это произошло при императоре Камму (781—806), который, как посчитали, поощрял воинское начало в государственной деятельности. Ос-

Спортсменов, занимающихся сумо, было тоже не слишком много, но они были профессионалами, их схватки привлекали огромное число зрителей. Если в начале периода Мэйдзи борьба сумо осуждалась образованными японцами как занятие варварское, как соревнование в грубой физической силе двух обнаженных толстяков, то теперь ситуация меняется радикальным образом. Возрождая древнюю придворную традицию (схватки сумоистов проводились при дворе еще в VTII в., но впоследствии этот обычай был упразднен), император Мэйдзи в 1883 г. посетил соревнования борцов. А в 1909 г. в Токио был построен гигантский по тем временам крытый зал «Кокугикан» для соревнований по сумо вместимостью в 12 тысяч человек. Однако приверженцы воинских искусств по-прежнему относились к обнаженным сумоистам с презрением.

Стремление к телесному равенству с европейцами приводило к постоянным размышлениям о том, какую роль в этом деле призваны сыграть физические упражнения. Обрисовав телесную, моральную и даже интеллектуальную пользу дзюдо, Кано Дзигоро говорил в 1890 г. о сверхцели своего детища: «Я верю, что если мы будем твердо следовать сокровенным принципам дзюдо, то даже если наша страна окажется в тяжелом положении и будет со всех сторон окружена сильными врагами, мы не устрашимся и не покоримся перед ними, а во времена мира и благополучия иностранцы будут восхищаться прогрессом нашей страны и завидовать красоте ее исконных обычаев. Точно также я верю, что если мы будем твердо следовать принципам дзюдо, <...> то уже вскоре наша родина будет признана одной из самых цивилизованных и могущественных стран мира»¹²¹.

Из приведенного пассажа и из всей деятельности этого выдающегося организатора и педагога видно, что Кано Дзигоро, ратовавший за «свободные поединки», все-таки рассматривал дзюдо не столько как спорт, целью которого является победа в соревновании, сколько как средство для достижения телесного, морального и интеллектуального совершенства. Совершенства, которое поможет Японии выдержать соперничество с Западом. При этом он делал акцент не на «грубой» физической силе и не на развитой мускулатуре (что для европейских видов борьбы было бы только естественно), а на силе «мягкой», на гибкости и ловкости, на умении использовать силу противника себе во благо. Кано Дзигоро не уставал повторять, что дзюдо – это мягкость, которая побеждает твердость. В контексте эпохи это могло восприниматься и таким образом: малый рост и вес японцев, их мышцы не имеют никакого значения – если только они овладели соответствующими моральными и техническими навыками. Таким образом, борьба дзюдо служила, помимо прочего, и средством по избыванию телесного комплекса неполноценности.

Современники неоднократно отмечали, что мастера дзюдо не отличались габаритами тела и рельефной мускулатурой, они выглядели собранными и подтянутыми – не более того. Целью занятий было самосовершенствование, а не личная победа над противником. В это время победитель схватки почти никогда не определялся, ибо цель состоит вовсе не в победе. Кано гордился тем, что, в отличие от того же сумо, дзюдо обладает «высокой» теорией и моральными ценностями, а это, по его мнению, привлекает к дзюдо и иностранцев. Действительно, в начале XX в. борьба дзюдо (тогда она называлась в европейских странах джиу-джитсу), основанная на совсем другой идеологии, чем привычные европейцам спортивные принципы, сделалась весьма популярной на Западе (включая Россию). Ученики Кано Дзигоро охотно разъезжали по миру и демонстрировали технику джиу-джитсу. Недаром и легендарный Шерлок Холмс тоже был знаком с джиу-джитсу...

Этот вид единоборств стал в то время одним из немногих (а может быть, и единственным) экспортным «телесным» know-how, которым владели японцы. Западные газетчики нередко называли джиу-джитсу «восточным магическим средством», которое якобы позволяет избавиться от ревматизма, туберкулеза и способствует пищеварению¹²². Европейских атлетов и джентльменов больше привлекала незнакомая и действенная техника борьбы, гипотетические оздоровительные эффекты, а не моральное самосовершенствование на японский лад. Особенное внимание на Западе стало уделяться джиу-джитсу после того, как Япония победила Россию в войне 1904—1905 гг. Таким образом, борьба джиу-джитсу воспринималась на Западе и в военном контексте, как «секретное оружие» японской нации.

В Японии периода Мэйдзи обычно употреблялся термин не дзюдо, а «дзюдзюцу» («умение мягкости»), который и был позаимствован на Западе. Но уже к концу 10-х годов XX в. в Японии восторжествовало пропагандируемое Кано Дзигоро словосочетание «дзюдо» («Путь мягкости»). «Путь» (кит. «Дао») в дальневосточной традиции – понятие намного более авторитетное, ёмкое и широкое, чем просто «умение». Только мудрый и совершенный человек способен шествовать этим Путем. То есть Кано Дзигоро переносил акцент с технической стороны единоборства на моральную составляющую, он подчеркивал, что дзюдо – это стиль мысли и жизни, стиль, который облагораживает общество и способен помочь преодолеть психологические проблемы отдельного человека.

Вслед за дзюдо другие «воинские искусства» тоже пришли к этому «Пути», что еще раз должно было подчеркнуть: цель физической активности состоит не в ней самой, не в победе в соревновании, а в том вкладе, который эта активность может оказать на формирование личности. В странах Запада, однако, еще очень долгое время продолжал употребляться термин дзюдзюцу. И только в 30-е годы XX в. в европейских словарях «дзюдо» начинает удостаиваться отдельных статей.

Кано Дзигоро привлекал к своей практике и женщин, но, разумеется, подавляющее большинство его учеников составляли мужчины. В дискурсе того времени осмысление «мужской силы» характеризуется крайней противоречивостью. Наблюдаемое в конце 20-х и, в особенности, в 30-х годах XX в. повышение статуса всего «японского» вело к росту популярности и каратэ. Самураи всегда относились к нему с презрением, ибо его носителями были мужланы, лишенные права носить оружие. Однако теперь каратэ распространяется и за пределами Окинавы. При этом меняется написание этого термина: если раньше он записывался иероглифами «китайская рука» (что подчеркивало континентальное происхождение каратэ), то теперь в ход идет омонимичное сочетание «пустая (безоружная) рука».

Точно так же, как и Кано Дзигоро, пропагандисты и энтузиасты каратэ подчеркивали, что занятия каратэ доступны всем вне зависимости от возраста и пола, они не требуют много времени, пространства и денег, но приносят огромный эффект, ибо помогают продлению жизни, формированию «могучего» и «развитого» тела, воспитанию несгибаемого духа¹²³.

Однако как следует понимать это «могучее» и «развитое» тело? Подчеркивая, что главным средством для достижения этой цели являются упражнения типа ката, когда каратист в одиночку (без спарринг-партнера) отрабатывает отточенность движений с целью «преодолеть свои слабости, победить самого себя», теоретик каратэ Мабуни Кэнва расшифровывает, чего можно добиться с помощью занятий каратэ. Это возможность «укрепить мускулы» и «обеспечить гармоничное физическое развитие»; «научиться правильно изменять положение центра тяжести»; «овладеть правильной техникой дыхания».

Первый пункт об укреплении мускулов не должен вводить нас в заблуждение, ибо далее Мабуни Кэнва поясняет, что на самом деле имеется в виду: «изначальной целью каратэ не является особо выдающееся развитие какой-то одной стороны тела – правой или левой, у каратиста не должно быть одностороннего перекоса в подготовке, он должен равно владеть и правыми, и левыми конечностями». В другом месте подчеркивается, что не следует уделять слишком много внимания силе удара и его отработке, поскольку в таком случае утрачиваются более важные компоненты подготовки. Таким образом, в полном соответствии с традиционными установками японской культуры, в тексте книги Мабуни главный упор делается вовсе не на «наращивании» мускулов и «грубой» силе, а на «правильной» работе мышц – на гибкости и эластичности тела, на ловкости и согласованности действий рук и ног.

Однако если мы посмотрим на иллюстрации в этой книге, то увидим совершенно противоположную картину. Тела каратистов, демонстрирующих то или иное упражнение (ката), не имеют ничего общего с идеалом поджарого мужчины, который по своему внешнему виду не должен ничем отличаться от «обычного» человека. Мы видим перегруженного мускулами атлета (более всего напоминающего культуриста), лицо которого к тому же напрочь лишено монголоидных черт. Такое наглядное противоречие между текстом и иллюстрациями ясно свидетельствует о раздвоенности тогдашнего сознания, когда японские и западные представления о том, каким надлежит быть телу, вступают в конфликтные отношения. И если в

ниях в Японии он умудрился показать результат, значительно превышающий мировой рекорд (считается, что преодоленная им дистанция оказалась, вероятно, значительно короче положенной).

Изменения в пищевой диете (увеличение белковой составляющей), усиленные занятия физкультурой и спортом в школе и университете, военная подготовка в армии, изменения в стиле жизни приносили определенные плоды в деле реформирования тела. Но результаты были все равно явно недостаточными. За весь период Мэйдзи, то есть почти за полвека, японцы подросли на «целый» сантиметр. Таким образом, несмотря на все свои усилия, они оставались ниже европейцев. Тем более что и европейцы за это время тоже успели подрасти.

Реформа японского тела имела существенные ограничения в деле признания равенства японцев с европейцами. Как и многие другие, Миякэ Сэцурэй также полагал, что по своим телесным параметрам японцы уступают европейцам. В то же самое время он считал: понятие роста и физической силы не имеет принципиального значения, поскольку развитие общества определяется не «телом», а «знаниями», то есть «головой». В связи с этим и переживания по поводу «ущербности» японского тела контрпродуктивны, поскольку, при условии овладения научно-техническими знания Запада, японцы сумеют построить конкурентоспособную страну. В интеллектуальных же способностях японцев Миякэ Сэцурэй не сомневался, приводя примеры их достижений в области культуры и цивилизации. Сёгуном Токугава Иэясу он восхищался в качестве создателя хитроумного здания японского феодализма, писателем Кёкутэй Бакин (1767—1848) – за его поистине огромное литературное наследие, Мурасаки Сикибу – за ее роман «Повесть о Гэндзи». Смеялся Миякэ Сэцурэй и над тезисом многих тогдашних антропологов, что больший объем мозга якобы соответствует более высокому интеллекту. А раз у европейца голова больше, то, значит, он и умнее. В таком случае, говорил Миякэ, пальма первенства должна принадлежать слону¹²⁴. Физические антропологи использовали другие приемы, чтобы справиться с комплексами. Адати Бунтаро в работе 1907 г. признавал, что японцы уступают европейцам в физическом развитии, но он же утверждал: так как объем мозга японца и европейца не отличается, то это означает, что при меньшем весе японца соотношение веса мозга и тела у японца выше, чем у европейца¹²⁵.

Однако подобные рассуждения вряд ли могли .произвести особое впечатление на широкую европейскую публику, которая пребывала в плену своих расистских убеждений. Идеи Миякэ Сэцурэй или же Адати Бунтаро были предназначены прежде всего для самих японцев, но их терапевтические голоса не были слышны в то время не только на Западе – в Японии их аудитория оставалась тоже ограниченной. А это означало, что проблема телесной неполноценности продолжала сохранять для японцев свою актуальность.