355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Некрич » Утопия у власти » Текст книги (страница 79)
Утопия у власти
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:40

Текст книги "Утопия у власти"


Автор книги: Александр Некрич


Соавторы: Михаил Геллер

Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 98 страниц)

Канализация недовольства масс против административного аппарата – один из важных инструментов управления в тоталитарной системе. Гнев народа, побуждаемый и контролируемый Вождем, используется им для укрепления личной власти и подчеркивания своей неразрывной связи с трудящимися. Трудно понять период «большого террора» (1935—1938), если не учитывать, что это было время широчайшей «гласности», выражавшейся в форме Доносов – как тайных, так и явных – на собраниях, в письмах в газеты. Террор, касавшийся всех слоев общества, представлялся пропагандой как война против «начальства», которую Отец народа вел в защиту народа. «Культурная революция» Мао Цзе-дуна, изображаемая как удар по «генеральным штабам», была использованием сталинской модели управления страной. Синологи спорят, верно ли переведен был на иностранные языки термин, который употреблял Мао для своей акции. Важно то, что «культурной революцией» называлась в 1928—1931 гг. первая сталинская «гласность».

А характер нынешней «гласности», как инструмента политической власти, особенно очевиден, если сравнить ее с аналогичными эпохами в прошлом. В 1855 г. падение Севастополя и смерть Николая I пробудили, как выразился современник, Россию от летаргического сна. Стали видными всем «гниль правительственной системы, все последствия удушающего принципа». Рождается – гласность, наступает эпоха обличения, «время сатирического негодования, период осмеяния». Возникают сатирические журналы, в газетах появляются разоблачительные статьи. В 1856 г. выходят «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина – зеркало, в котором Россия со смехом и ужасом увидела себя. «Обличительная» печать действует в рамках цензуры, разрешается цензурой. Существует и официальная критика, которая, естественно, недовольна: «Наша обличительная литература принялась вытаскивать на пользу гласности, на публичное осмеяние весь хлам из каждого канцелярского подвала, из каждого грязного закоулка, из каждого бедного угла-жилища нищего чиновника». Обличительная литература будет существовать пока цензура ее терпит, но цензура только запрещает, она не подсказывает, что надо писать, она не указывает, куда сатира должна обратить свой взгляд, какие темы должна разрабатывать. Издатели сатирических журналов, авторы разоблачительных статей действуют в 60-е годы XIX в. – хотя и в цензурных рамках – самостоятельно.

Вторая волна «гласности» поднимается значительно выше первой: в 1905 г. принимаются постановления о печати, которые будут дополнены в 1906 г. Права и обязанности печати определяются законом. В частности, отменяется предварительная цензура. Каждая из многочисленных политических партий, возникающих в России, имеет свои печатные издания. Свобода слова, относительная по сравнению с Англией или Францией, была невообразимой даже по нынешним либеральным нравам горбачевской эпохи. «Оттепель» началась в декабре 1953 г. статьей Владимира Померанцева «Об искренности в литературе» в журнале «Новый мир» и повестью Ильи Эренбурга «Оттепель», опубликованной в апреле 1954 г. Померанцев говорил о дефиците (употребляя модное сегодня слово) правды в литературе и жизни: «Искренности – вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам». Эренбург нарушил другое табу – пишет о любви, болезнях, даже смерти, в то время как даже упоминание дурной погоды в советском романе рассматривалось как неприемлемое вольнодумство. Статья Померанцева, повесть Эренбурга немедленно вызвали осуждение со стороны официальной критики, негодование идеологических властей. Но «оттепель», оружие, которым пользуются в борьбе за власть сталинские наследники, начинает все сильнее отогревать промерзшую почву. Ее границы раздвигаются. Открывается возможность задавать вопросы. Но открывает эту возможность, дает разрешение, первый секретарь ЦК КПСС Хрущев. В «тайном» докладе на XX съезде, который широко популяризировался на «закрытых» и открытых собраниях по всей стране, Хрущев дал список вопросов, которые должны были волновать народ. Список был достаточно широк – история Октябрьской революции и роль в ней Сталина, ошибки, совершенные в период коллективизации, в годы террора, во время Отечественной войны. Перечень «белых пятен», как станут называть 30 лет спустя ложь о советском прошлом, был сделан в 1956 г. В первые 5 лет «гласности» к нему было немало добавлено. Но то, что было добавлено, уже стояло на очереди к разрешению. Хрущев, прочитав в пенсионные годы «Доктора Живаго», нашел роман Пастернака скучным, но пожалел, что не разрешил его опубликовать. «Ничего бы не случилось...» – говорил он. Тем не менее, как свидетельствует Алексей Аджубей, к 1963 г. Хрущева начинает мучить «внутренний цензор»: «Не слишком ли отпущены вожжи, не наступил ли тот самый грозный паводок?» Или, как рассказывает в мемуарах сам первый секретарь: «Мы как бы сдерживали эту оттепель с тем, чтобы эта оттепель не вызвала половодья и не захлестнула».

«Гласность», как и «оттепель», была возвещена литературой. Летом 1985 г. появилась повесть Валентина Распутина «Пожар», в январе 1986 г. повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив».

Идут споры о литературных достоинствах повестей. Бесспорно, что в советской подцензурной литературе не слышен был раньше такой крик боли, ужаса, отчаяния. Распутин пишет о деревне, Астафьев – о небольшом провинциальном городке; всюду то же самое: разрушение природы, разложение человека. Советские писатели констатируют: добро повержено, зло торжествует. На журналах, напечатавших повести, на их книжных изданиях стоит гриф цензуры. Разрешается кричать и плакать от боли.

В атмосфере «оттепели» дерево советской литературы внезапно – и неожиданно после страшной сталинской зимы – зазеленело: взрыв поэзии, большая группа молодых писателей, новые имена, а среди них Александр Солженицын. «Самиздат», куда уходит значительная часть написанного в это время и запрещенного цензурой, – свидетельство богатого литературного урожая. Первые пять лет «гласности» носят иной характер. Несколько книг, ставших знаком новых «свобод», привлекали, главным образом, выходом в ранее запрещенные зоны. В «Плахе» Чингиз Айтматов впервые рассказал о наркомании, о поставщиках и потребителях яда, который до недавнего времени считался уделом разложившейся заграницы. В «Белых одеждах» Владимир Дудинцев окончательно рассчитался с Лысенко и лысенкоизмом. «Зубр» Даниила Гранина был портретом выдающегося ученого Тимофеева-Ресовского, эмигранта, жившего и работавшего в Германии, арестованного в 1945 г. в Берлине советскими властями, долго сидевшего в лагере, а затем возвращенного – со значительными ограничениями – в советскую науку. В «Детях Арбата» Анатолий Рыбаков нарисовал портрет Сталина-дьявола, исказившего ленинские принципы социализма. Очень быстро «гласность» выходит за границы литературы, не находящей достаточно силы для участия в «перестройке».

Авангардом «гласности» становится публицистика, в первую очередь экономическая. Поток цифр, одна сенсационнее другой, обрушивается на советский народ. Статистические данные, факты, приводимые в печати, в том числе в газете «Правда», не оставляют сомнения: все очень плохо. Кризис экономический, социальный, экологический, моральный. Мы плохо жили во всех отношениях – кричат публицисты. Единственное спасение: перестройка и Горбачев. Генеральный секретарь явно рассчитывает произвести электрошок в сознании обитателей «зрелого социализма». По дереву и топор, говорит русская пословица. Горбачев видит необходимость сильнейшей встряски, чтобы убедить в необходимости его программы, его личности.

Инструментальность «гласности» подтверждается и самыми яркими ее проявлениями. Особенность горбачевской тактики: опережать желания, требования. Делать подарки. Разрешается публикация ранее запрещенных книг. Часть писателей, те, кто занимали ведущее положение в советской литературе, издавали и переиздавали все, что выливалось у них на бумагу, протестует против «некрофилии», допущения в литературу «мертвецов», отравляющих сознание советских людей и занимающих место на журнальных страницах и в планах издательств. Писатели – сторонники Горбачева горячо одобряют разрешение. Особенно довольны читатели, открывающие новых (старых) великих писателей, новые миры. Рождается выражение: теперь интереснее читать, чем жить. Выданная, как подарок, закрытая раньше литература заменяла то, чего Горбачев сделать в первые 5 лет не мог, – улучшить жизнь.

Одним из самых радикальных решений эпохи «гласности» стало прекращение глушения «голосов», как называют в Советском Союзе западные радиостанции, вещающие на языках СССР. Сначала перестали глушить «Голос Америки», «ББС», «Немецкую волну», а потом самую нелюбимую советской властью – «Свободу». Видимо, некоторую роль сыграла огромная стоимость глушения. Бюджет глушения превышал бюджет вещания всех «голосов». Главное было в другом: советские идеологи поняли пользу, которую они могут извлечь из своего дерзкого либерального решения. Советский человек, питаемый только отечественной информацией, всегда относился к ней недоверчиво – веря ей (другой не было), но интерпретируя по желанию. Информация, поставляемая «голосами», всегда воспринималась как достоверная. Очень скоро после избрания Горбачева западные радиостанции решили поддержать «перестройку». Несмотря на критику отдельных элементов горбачевской политики, в целом она одобряется. Представители советской интеллигенции, приезжающие на Запад, охотно выступают перед микрофонами «Свободы»,» Голоса Америки», «ББС». Известные эмигранты, выезжающим с визитом в Советский Союз, дают интервью там, а вернувшись, дают интервью «голосам», подтверждая через свободную радиостанцию свою поддержку Горбачеву. Польза «голосов» демонстрируется ежедневно. «Правда» публикует письмо читателя: «На днях по „голосу“ услышал будто кто-то из высокопоставленных деятелей НАТО выступал с секретным докладом о перспективах советской экономики на 20 лет. Странно, доклад секретный, а из него приводились какие-то цифры. Что это – западная „липа“?»

«Правда» добросовестно отвечает на вопрос, вчера еще невозможный, ибо слушание «голоса» носило криминальный характер. Центральный орган ЦК КПСС подтверждает наличие доклада, о котором известило Норвежское телеграфное бюро, и сообщает миллионам читателей газеты, что по мнению помощника генерального секретаря НАТО по политическим вопросам «в ближайшие годы возможность значительного экономического роста в СССР» исключается. «Правда» оставляет прогнозы на совести авторов доклада, но извещает: «По мнению западных экспертов (основные предпосылки для экономического роста в Советском Союзе – пребывание в руководстве М. С. Горбачева, продолжение начатых им реформ, увеличение доходов от экспорта, отсутствие волнений на национальной почве, а также благоприятные погодные условия для сельского хозяйства». Только риторическим может быть вопрос: кому больше поверят советские слушатели и читатели: своим пропагандистам или экспертам из НАТО?

Один из великолепнейших успехов «гласности» – освобождение иностранных корреспондентов в СССР от необходимости искать новости. Все «новости», все «сенсации» они получают в готовом виде из советских источников: агентств печати «ТАСС» и «Новости», на «брифингах» в министерствах, в доверенных разговорах с советскими деятелями. Теперь нет нужды в иных, кроме официальных, источниках. Все приходит прямо, как говорят англичане из «пасти лошади». Никогда прежде, в условиях самой строгой цензуры, не удавалось так плотно контролировать иностранную печать. Включение Запада в обработку общественного сознания в СССР – один из главных элементов «гласности», одна из важнейших ее побед.

Когда понадобилось снизить напряжение, вызванное известиями о резне в Тбилиси 9 апреля 1989 г. и создать впечатление, что Горбачев ни в чем не виноват, в министерстве иностранных дел в Москве были собраны иностранные корреспонденты. Им показали видеокассету, зарегистрировавшую разговоры Шеварднадзе с грузинскими интеллектуалами. Западные корреспонденты, которым запретили выезд в Грузию, получили информацию из «достоверного источника». Как резюмирует корреспондент «Ле Монд» Бернард Гетта, знающий о чем он говорит: «Сразу же после публикации статей иностранных корреспондентов они будут обильно цитироваться ежедневно на волнах западных радиостанций, работающих для советских слушателей. Послание дойдет очень быстро и будет тем яснее, что его снабдят комментариями западные журналисты. Кремлю не понадобится объявлять самому, в своей печати, что высокое гражданское или военное начальство, или оба они вместе, умышленно действовали против Горбачева».

Сталин в 1947 г., то есть после победы, когда послевоенные надежды на либерализацию уже совершенно растаяли, объяснял своим соратникам, как формируется у нас общественное мнение. Мысль Сталина сводилась к тому, что «хоть нет у нас и не может быть оппозиционной партии, нельзя забывать о возможности неофициальных взглядов и суждений. Если, считал Сталин, они не находят выхода, значит вынуждены таиться, а знать правду необходимо и полезно, в особенности правящей партии, которая одна выражает интересы всех классов и социальных групп общества, полезно если иметь в виду склонность кадров к спячке, зазнайству, некритичным оценкам». Понимая практическую пользу разрешения на. «выход» неофициальных взглядов и суждений на поверхность, Сталин обращался к этому инструменту неоднократно, но всегда на короткое время, в конкретных обстоятельствах борьбы за власть либо очередного «поворота» генеральной линии. Образцовым примером тактической «либерализации» была кампания, организованная во второй половине 50-х годов Мао под лозунгом: «Пусть расцветают 100 цветов, пусть спорят 100 школ». По исчезновении необходимости «школы» закрывались, диспутантов отправляли в лагеря, «цветы» скашивались начисто.

Горбачев мудрее Сталина на 30 лет. Седьмой секретарь сделал замечательное открытие: деятельность его предшественников по формированию советского человека, экономические, социальные и политические обстоятельства, составляющие советскую систему, дают возможность идти в разрешении на «выход» неофициальных взглядов и суждений значительно дальше, чем это представлялось возможным раньше. Горбачев (так удобно обозначить ту часть руководства, которая принимает эти взгляды) понял, что не были использованы в достаточной степени широкие возможности, которые дает советское воспитание. Советскому человеку – осознал он – можно доверять значительно больше, ибо все равно он не уйдет из «социалистической клетки», из мира, в котором он живет и который живет в нем.

В годы «оттепели» молодые писатели, входившие в литературу после смерти Сталина, удивившие хранителей официальной доктрины языком, одеждой, музыкальными вкусами персонажей, оправдывались тем, что они хотят только показать: молодой человек в джинсах, слушающий джаз, говорящий на сленге, так же предан социализму, как и его отцы и старшие братья. 30 лет назад молодым писателям не поверили. Только сегодня их «мессаж» понят.

Во время разговоров с Горбачевым президент США Рейган не переставал повторять, раздражая собеседника, полюбившуюся ему русскую поговорку: «Доверяй, но проверяй». Эта поговорка очень точно выражает политику «гласности». Советскому человеку доверяют: награждая различными привилегиями – читать бывшие запрещенные книги, слушать бывшие враждебные «голоса», получать информацию о всевозможных бедах и несчастьях, обрушившихся на Советский Союз в годы «культа», «волюнтаризма», «застоя». Но его неустанно проверяют – бдительно контролируя границы «гласности».

Техника «гласности», измерение дозы дозволенности и недозволенности, осваивается в марше. Прежний опыт тщательно учитывается, но принимаются во внимание и новые обстоятельства. В основе концепции – обязательное условие: место встречи выбирает власть. Высшая инстанция, обеспечивающая «гласность», контролирует печать, все средства информации. Через них распространяются все, в том числе и самые «революционные» лозунги, определяющие направление дискуссии, размышлений, недовольства советских граждан. Редактор независимого московского журнала «Референдум» Лев Тимофеев пишет: «Заметьте, каждый раз, говоря о гласности, мы имеем в виду некий волевой акт: разрешили издать, разрешили обнародовать, разрешили приоткрыть».

Важный элемент: опережение. Сверху пришли главные лозунги: демократизация, гласность, борьба против социальной несправедливости. Сверху было спущено имя врага: бюрократия. Читатель М. Руденко написал в «Известия» письмо, в котором говорит, что нынешняя гласность напоминает ему «трюк, придуманный и широко применяемый японскими фирмами: там в каждом цехе есть комната, в которой содержатся резиновые куклы – точные копии цеховых мастеров и вообще фирменного начальства. Принцип их использования таков: не нравится мастер цеха – подойти к его резиновой копии и дай ей по морде». М. Руденко пришел к выводу, что гласность – это «жалкая подделка под японский вариант: дескать, вам, граждане, не нравятся бюрократы, которые чуть было не довели общество до ручки, – кто вам мешает их бичевать, именуя изо дня в день „врагами перестройки“»?

Публикация подобного письма, на первый взгляд дерзкого и смелого, приносит множество дивидендов: свидетельствует об открытости газеты, об отсутствии запрещенных тем, о возможности идти со всеми вопросами в печать, привлекает новых читателей. Советская печать, многие годы терявшая читателя, превратившаяся в объект насмешек, утратившая доверие, обрела с гласностью новую жизнь. Тиражи возросли фантастически. Рядом с журналами и газетами, давно известными читателю, приобрели популярность новые издания. Первое место по тиражу занял еженедельник «Аргументы и факты». Десять лет назад его тираж составлял 10 тыс., в начале 1989 г. он достиг двадцати с половиной миллионов. В начале 1990 г. – превысил 30 млн. экземпляров. В журнале 8 страниц, годовая подписка стоит всего 3 рубля, статьи короткие, много писем читателей. «Аргументы и факты» приносят сенсационные материалы о дочери Сталина, о числе жертв сталинской эпохи, о государственном дефиците. Журнал регулярно публикует статьи о советском прошлом, заменяя для учителей отсутствующие учебники истории. Немногим уступает тиражом орган Центрального совета профсоюзов «Труд» (20 млн.) – это в два раза больше, чем тираж «Правды», которая, впрочем, тоже не может жаловаться на свои 10 миллионов (на 1.1.1989 г. – 9 млн. 664 тыс.). Увеличилось число читателей и других центральных партийных изданий: «Советская Россия» – тираж 4 млн. 221 тыс., «Политическое образование» – 1 млн. 862 тыс., «Агитатор» – 1 млн. 231 тыс., «Коммунист» – 930 тыс., «Партийная жизнь» – 811 тыс.

Значительно повысился интерес и к другим средствам массовой информации. Это несомненный успех политики гласности: советские люди возвращены в поле воздействия контролируемой пропаганды. Возможность создания частных издательств, публикации частных журналов и газет была отвергнута властью. Об отношении к гласности, как оружию партии, может свидетельствовать правительственное постановление, принятое 23 октября 1987 г., о запрещении создания издательских кооперативов. Оно оставалось секретным до тех пор, пока сообщение о нем не появилось в независимом бюллетене «Гласность». Главная цель постановления, как объяснил один из его составителей, «оградить общество от социальной, идеологической и нравственной опасности, которую таят в себе кооперативы».

Процесс «гласности» может казаться неудержимым. На 5-й международной книжной выставке-ярмарке в Москве, состоявшейся в сентябре 1985 г., английским издателям не разрешили выставить «1984» Джорджа Орвелла. В феврале 1989 г. роман Орвелла начал печататься в московском журнале «Новый мир». В 1985 г. председатель Госкомиздата Б. Пастухов настаивал: «Мы по-прежнему решительно защищаем советского читателя от навязывания ему произведений с чуждыми идеологическими, этическими и эстетическими воззрениями...» В 1989 г. М. Горбачев выражал недовольство тем, что «в некоторых дискуссиях выдвигается вопрос о том, что для перестройки рамки социализма якобы тесны. Исподволь подбрасывается мысль о политическом плюрализме, многопартийности и даже частной собственности».

Шок, вызванный «гласностью», понимаемой как разрешение на публикацию прежде запрещенного, на позволение писать о проблемах, совсем недавно еще совершенно «закрытых», был результатом полной неожиданности подарка. В 1967 г. Александр Солженицын писал съезду писателей о необходимости гласности, о гласности вспоминали «диссиденты». Хорошо было известно, чем это кончалось. И вдруг – взрыв: по одному лишь слову Лидера все переменилось. И то, что вчера еще казалось невозможным, потому что было абсолютно несовместимым с господствующей идеологией, стало возможно и перестало удивлять. Печатаются не только А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак, но и Артур Кестлер, Джордж Орвелл. Появился том статей Н. Бухарина и, несомненно, появятся тексты Л. Троцкого. Русская пословица настаивает: дареному коню в зубы не смотрят. Дареной «гласности» стоит, однако, заглянуть в «зубы», чтобы убедиться – исчезли они совсем или сохранились. Что делает цензура, если она еще существует? Превратилась ли «гласность» в неуправляемый, стихийный процесс, сдерживаемый только дефицитом бумаги?

Едва «гласность» вспыхнула, был задан вопрос: где ее пределы, есть ли у нее границы? Александр Бовин, политический обозреватель «Известий», констатирует в начале 1989 г.: «Все относительно. По сравнению с 1985 г. – гласность ошеломляющая. По сравнению с общественной потребностью – полугласность с натяжкой». Цензор Владимир Солодин в интервью роттердамской газете «Хандельсблад» признал, что еще имеются, как он назвал, «зоны осторожного подхода». Например, Горбачев. «Конечно, – сказал цензор, – можно критиковать лидера, но необходимо ограждать его от клеветы». Клевета, разъяснил он, это «умышленное искажение фактов. Например, если кто-то скажет, что Горбачев пытается налить старое вино в новые бутылки, что перестройка – это один из методов спасения сталинизма, модернизируя его, – это клевета».

Границы «гласности» очевидны для всех советских граждан. Их могут, при желании, увидеть иностранные наблюдатели. Остаются по-прежнему непроницаемыми основные тайны. Как и до «гласности», все решения Высшей Инстанции, Политбюро, принимаются в глубочайшем секрете. Загадкой остается механизм принятия решений. Американский историк Джозеф Финдер пишет: «Мы знаем, что Политбюро собирается в четверг, но мы не знаем, в какое время. Нам говорят, что решения принимаются единогласно, но мы не знаем, голосуют ли они».

Важнейшая особенность «гласности», скрываемая рассуждениями и дискуссиями о ее рамках, границах, доступных и недоступных зонах, в том, что это строго контролируемый процесс. По-прежнему действует цензура. «Не секрет, – пишет „Комсомольская правда“, – что у нас существует предварительная цензура в лице Главного управления по охране государственных тайн в печати (Главлит СССР). Теперь многое в его деятельности изменилось. Большинство ограничений для печати отменено. Но все же еще бывают случаи, особенно в местной печати, когда снимаются материалы из номера отнюдь не по соображениям государственной тайны». Цензура бдительно вычеркивает из воспоминаний Владимира Набокова «Другие берега» все упоминания о Ленине и «мерзостном ленинском режиме». Рой Медведев рассказывает: «Я сейчас начал публиковать свои статьи и с удивлением вижу, что редактор – не цензор, а еще редактор – решительно вычеркивает самые скромные критические замечания в адрес Ленина... приговаривая: «Не будем задевать Владимира Ильича». По-прежнему смысл слова определяется властью. Не имеет значения, если былое значение устаревает, не поспевая за колебаниями политической линии. В «Словаре иностранных слов», вышедшем в Москве в 1988 г., слово «плюрализм» определяется как «одна из главных идей в современных буржуазных и реформистских теориях... противопоставляется марксистско-ленинскому учению...». Через несколько месяцев после выхода «Словаря иностранных слов» «плюрализм» в сопровождении прилагательного «социалистический» стал употребляться в положительном смысле. Возможно, в очередном издании Словаря слову будет дано новое определение. Сохраняется власть над Словом. Изменилась форма контроля. Рождается понимание того, что подмена омонимов страшнее (и действеннее) всякого запрета.

В интервью для «Юманите» в 1986 г. Горбачев изложил «новую» концепцию: за исключением военных и государственных тайн, а также тех видов пропаганды, которые прямо преследуются советским Уголовным кодексом (порнография, национальная ненависть и т. д.), функции контроля и отбора публикаций передаются редакторам средств массовой коммуникации и издательств. Кавычки для слова «новая» необходимы, ибо концепция «самоцензуры» была заложена в первых актах, регламентировавших советский цензурный аппарат, узаконенный в 1922 г.: «Тогда от всех видов цензуры, кроме военной, были освобождены все издания Коминтерна, вся партийная печать, „Известия ВЦИК“, труды Академии наук и другие издания».

Если в 1922 г. Ленин считал свою партию достаточно сильной, чтобы она могла себе позволить не подвергать цензуре собственную печать, стоит ли удивляться, что полвека спустя Горбачев решил позволить себе роскошь довериться партийным редакторам. Он знает, что может на них положиться. В открытом письме Генеральному секретарю ЦК КПСС, председателю президиума Верховного совета СССР М. С. Горбачеву виднейшие представители либеральной интеллигенции, вернейшие сторонники перестройки – главный редактор журнала «Знамя» Григорий Бакланов, драматург Александр Гельман, писатель Даниил Гранин, председатель Союза кинематографистов Элем Климов, академик Роальд Сагдеев, председатель Союза артистов Михаил Ульянов просили усилить дисциплину. Рассказывая адресату о противниках перестройки, авторы письма напоминают, что раньше «даже обвинение в малейшем отклонении от принятого курса незамедлительно влекло за собой суровую ответственность». Они полностью согласны с тем, что «о возвращении к бытовавшим тогда порядкам речи быть не может». Но настаивают, что «идеологическая и политическая дисциплина, особенно сейчас, в переходный период, обязательна».

Советская «гласность» всегда – в сталинское время, в хрущевскую «оттепель», в эпоху «перестройки» – спущена сверху, организована, строго контролируется. В «Преддверии рая» Александра Зиновьева, книге, вышедшей в 1979 г., существует «комитет гласности», который занимается ею, следуя очередным директивам идеологической комиссии ЦК. Традиционные формы контроля: пленумы ЦК по идеологическим вопросам, когда утверждается «генеральная линия» на определенный отрезок времени; постановления ЦК по вопросам литературы, кинематографии, театра, критики и т. д.; совещания в ЦК, где руководитель идеологии (секретарь ЦК по идеологии, председатель идеологической комиссии – с 1988) дает директивы, отмечает успехи и недостатки в работе, намечает темы и направления идеологической активности.

Важное, недооцененное значение в процессе контроля над «гласностью» имеет техника советского журнализма. Знаток советских «средств массовой информации и пропаганды» Нора Букс обращает внимание на существование могучей армии советских журналистов: около ста тысяч. Она отмечает обновление техники, приемов, позволяющих эффективнее чем раньше контролировать информацию и манипулировать сознанием. В частности, усовершенствованы формы передачи идеологического послания, например, его композиционные приемы. Отсюда, например, обилие «диалога»: рецензии-диалоги, очерки-диалоги, статьи-диалоги. Создается впечатление участия в разговоре, из которого в действительности читатель или зритель устранен. Нора Букс отмечает распределение ролей и взаимодействие в рамках комплекса всех средств массовой информации и пропаганды (СМИП), как официально обозначаются в СССР масс-медиа. Неслыханное обилие информации становится важным элементом ее контроля.

Горбачев дополнил этот арсенал могучим оружием – личными встречами с творцами общественного мнения, или, как они официально именуются, «руководителями средств массовой информации, идеологических учреждений и творческих союзов». С писателями и кинематографистами встречался и Сталин, обычно в узком кругу. Хрущев провел три встречи с писателями, художниками, артистами, оставившими скверные воспоминания, настолько груб был первый секретарь, ведший себя как барин среди лакеев. Брежнев передоверил функцию «встреч-инструкций» Суслову. Горбачев превратил встречи с руководителями массовой информации в особый институт личного, прямого руководства. Каждое важное событие разъясняет редакторам журналов, председателям союзов писателей, журналистов, кинематографистов и т. д. лично генеральный секретарь. От него идут инструкции и импульсы.

В сентябре 1988 г. Горбачев напомнил, что средствам массовой информации «надо занимать четкие позиции», что «и в печати, да и в обществе в целом встречается путаница в анализе и оценках. По некоторым выступлениям, публикациям получается, что перестройка чуть ли не усугубила положение дел в экономике, разбалансировала финансы, ухудшила снабжение продовольственными товарами, обострила жилищные и другие социальные проблемы». Горбачев дает указание: не следует «приписывать перестройке то, что связано с предшествующим периодом». Он предлагает «решительно избавляться «от коллекционирования „пугающих“ случаев» и подчеркивать положительные факты. В 1928 г. ЦК партии, подводя «первые итоги проведения самокритики», требовал: «Усилить освещение положительных фактов нашего строительства... Обратить внимание на тщательный выбор фактов, давая примеры подлинно хорошего». На встрече с руководителями масс-медиа 8 января 1989 г. Горбачев был прям и резок: «Никто у нас в стране вне контроля не стоит... Это относится и к средствам массовой информации. Советская печать – не частная лавочка». Несмотря на призывы развивать кооперативное движение, выражение «частная лавочка» остается в советском словаре чрезвычайно оскорбительным.

Демонстрацией системы контроля, которую можно обозначить словом «гласность», было поведение Михаила Горбачева после выборов народных депутатов. Во вторник, 28 марта 1988 г., едва стали известными предварительные итоги выборов, принесших несколько сюрпризов, генеральный секретарь не собирает Центральный комитет или Политбюро, не обращается к народу. Он вызывает в ЦК руководителей средств массовой информации и дает им инструкцию, как освещать результаты выборов. Характерно и то, что первую информацию о содержании выступления Горбачева получили иностранные корреспонденты от главного редактора «Огонька» В. Коротича, присутствовавшего на совещании. В советской печати выступление Горбачева было опубликовано 31 марта, определяя официальную линию.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю