Текст книги "Утопия у власти"

Автор книги: Александр Некрич

Соавторы: Михаил Геллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 82 (всего у книги 98 страниц)

Кажется далеким 1987 г., когда Татьяна Заславская подчеркивала значение времени, затраченного на период преобразований. «Надо не затягивать их, но в то же время и не гнать чересчур быстро». Отвергая излишнюю спешку, она предупреждала об опасности затягивания перестройки. В отличие от Николая Шмелева, академик Заславская отметила неудачу венгерского опыта. «То обстоятельство, что отдельные изменения вносились там (в Венгрии) в хозмеханизм некомплексно, через большие интервалы времени, не позволило, по мнению ученых, добиться качественного улучшения системы управления экономикой, снизило общую эффективность реформы». Татьяна Заславская заявила о необходимости «комплексного преобразования системы социально-экономических отношений в течение одного-двух, максимум – трех лет».

В январе 1989 г. Василий Селюнин, констатировав, что в 1988 г. не произошла структурная перестройка экономики, предупредил: время упущено, «счет идет уже не на годы, а на месяцы».

В феврале 1989 г. академик Абалкин предполагал, что первые ощутимые положительные результаты перестройки появятся в 1995 г. Сейчас, – добавил он, – «у нас все не в порядке». Летом 1989 г. Леонид Абалкин, которого всего год назад остро критиковал Лидер, был утвержден заместителем премьер-министра, ответственным за проведение экономической реформы. Это значило, что прежняя стратегия отвергнута, ибо, как говорил академик в июле 1989 г., «за 50 месяцев мы не сделали ничего».

В апреле 1989 г. пленум ЦК, собравшийся ровно через 4 года после того, как была принята программа Горбачева (когда был дан сигнал к прыжку), констатировал: в течение 4 лет советская экономика, в лучшем случае, прыгала на месте, на краю пропасти. Партийные боссы, в особенности потерпевшие поражение на выборах в народные депутаты, справедливо чувствовавшие себя жертвами горбачевской «чистки», жаловались на резкое ухудшение материального положения рабочего класса. Первый секретарь краснодарского крайкома партии И. Полозков (сосед бывшей вотчины Горбачева – Ставропольского края, в 1990 г. избранный первым секретарем ЦК Российской компартии), считает, например, нормальным, что «люди понимают» отсутствие масла в Краснодарском крае с плодороднейшим черноземом, который мог бы хлынуть молоком и медом. Он не слишком удивляется, что могучая супердержава на 72-м году после революции не производит достаточно детской обуви и колясок. Он жалуется на дефицит мыла, видя в нем зерно народного недовольства.

Партийные секретари обвиняли на пленуме «перестройку», которая подорвала их авторитет. Посягательство на их власть – в этом они увидели цель экономической реформы. Поражение партработников в Кузбассе А. Мельников назвал поражением «всех рабочих – представителей миллионного рабочего класса».

Сопротивление партийного аппарата внесению элементов рынка в социалистическую экономику – дело не новое. В середине 20-х годов антисталинская оппозиция выступала против новой экономической политики в защиту интересов рабочего класса. У оппозиции были основания. Введение хозрасчета, твердого рубля, принципа рентабельности производства привели к появлению значительного числа безработных. Недовольство рабочего класса дополнительно питалось улучшением положения крестьян, получивших право торговать своими продуктами на рынке, и возникновением группы новых богачей, нэпманов. Сегодняшние аргументы противников ценовой реформы, основы радикальных перемен экономической модели, дословно повторяют аргументы оппозиции 20-х годов. Впрочем, страх перед рынком, который будет определять подлинную цену не только товаров, но и качества работы советских людей, который заменит государственную опеку свободой выбора, мучает не только партийный аппарат. Боятся все, кто не верит в возможность быстрого улучшения положения, не хочет отказаться от права ничего не Делать, взамен за обещание когда-нибудь – через пять-десять-двадцать пять лет – начать жить лучше. Советский народ не поверил, что «здесь Родос», что здесь нужно прыгать. Ибо от него потребовали работать больше и лучше сегодня, обещая награду после-послезавтра.

Новая стратегия экономической реформы, принятая в декабре 1989 г., предполагает преодоление пропасти мелкими шажками в лучшем случае за пятилетку. «Хорошо, – утешал Леонид Абалкин, – если нам удастся снять весь груз накопившихся от прошлого проблем за 5 лет». Пятилетняя программа перехода к «социалистическому рынку» предусматривает целый ряд этапов демонтажа системы центрального планирования, которая, однако, на первом этапе должна усиливаться, поскольку никакой замены ей еще нет. Замедленный темп реформы ее руководитель объясняет, в частности, сопротивлением общественного мнения, которое категорически противится повышению цен, усилению социального расслоения. В связи с этим новая программа откладывает сокращение государственных субсидий на товары первой необходимости, т. е. проведение реформы цен, на следующую пятилетку.

Леонид Абалкин откладывает «светлое будущее» на десятки лет. Он считает, что причиной советского кризиса является «отсутствие социального гумуса», т. е. накопленной десятилетиями культуры труда, быта, общения, бережно передаваемого от поколения к поколению Знания. «Когда нет этого живительного гумуса, – резюмирует академик вице-премьер, – на его месте скапливается и каменеет грязь».

Барьер частной собственности

Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершена именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народу.

Михаил Горбачев

Генеральный секретарь был чрезвычайно удивлен. «Эстонские товарищи, – сказал он, – преподнесли нам сюрприз». Михаил Горбачев имел в виду решения, принятые Верховным советом Эстонии в конце 1988 г. Решения эти, констатировал Горбачев на заседании президиума Верховного совета СССР, «вошли в противоречие с конституцией СССР» и поэтому «должны быть признаны ошибочными и не имеющими юридической силы». Верховный совет Эстонии попытался расширить права республики. Генеральный секретарь в своей функции председателя президиума Верховного совета критиковал эстонское решение целиком, но «особую озабоченность» вызвало у него то, что эстонцы решили «допустить наряду с другими видами собственности и частную».

«Политический словарь» объясняет: «Известны 2 основные формы собственности: общественная и частная. С частной собственностью связано разделение общества на антагонистические классы, она господствует при рабовладельческом строе, феодализме и капитализме. В результате социалистической революции утверждается общественная собственность на основные средства производства». Михаил Горбачев повторяет словарную мудрость: «Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершилась именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народа. Пытаться восстановить ее – значит толкать назад...»

Это – момент истины. Лидер «перестройки» представляет в этом своем выступлении суть экономической реформы, которую он пробует реализовать. Он высказывается без обиняков: «Перестройка экономических отношений как раз призвана раскрыть потенциал, заложенный в различных формах социалистической собственности». Вся двусмысленность программы Горбачева обнажена в этом заявлении: «перестраивать», не касаясь фундамента, значит всего-навсего ремонтировать старое здание.

Трудности, связанные с решением квадратуры круга – реализацией экономической реформы, не выходя за рамки «социалистической собственности», проявились особенно наглядно на пограничной полосе – между социалистической и частной собственностями. На трех китах стоит экономическая «перестройка», на трех законах: о государственном предприятии (вступил в силу 1.1.1988 г.); о кооперации в СССР (подписан 8.6.1988 г., к нему примыкает Закон об индивидуальной трудовой деятельности от 19.11.1986 г.); об аграрной реформе (принципы которой изложены в постановлении пленума ЦК об аграрной политике КПСС в современных условиях от 16.3.1989 г.).[69]69
  Принято несколько законодательных актов, регулирующих аграрную реформу: Постановление Совета министров СССР «Об улучшении продовольственного обеспечения населения страны на основе коренного повышения эффективности и дальнейшего развития агропромышленного производства» от 5.4.1989, Указ президиума Верховного совета СССР «Об аренде и арендных отношениях в СССР», от 10.4.1989.


[Закрыть]

Выше я говорил о трудностях, с которыми борется советское «государственное предприятие», пытаясь реализовать Закон, со дня вступления в силу выхолощенный бесчисленными директивами, циркулярами и указаниями министерств и планирующих органов. По общему признанию экономистов, руководителей предприятий и партийного аппарата результатов изменения системы управления промышленностью пока нет. Однако трудности в реализации «хозрасчета» – это внутренние трудности в сфере «социалистической собственности», ей присущие. Иное дело – два других «закона», рассчитанных на внесение живой крови в умирающее тело социализма.

Как известно (если употребить любимое выражение советских лидеров), социалистическая собственность состоит из двух форм: государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной. Первая – достояние всего народа, основная форма социалистической собственности. Вторая – как говорит само название – собственность колхозов и других кооперативных организаций. В исключительной собственности государства – земля, ее недра, воды, леса, основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, имущество государственных торговых, коммунальных и иных предприятий, основной городской жилищный фонд, «а также другое имущество, необходимое для осуществления задач государства». Колхозы и кооперативы имеют право на собственность, «необходимую им для осуществления уставных задач». Совершенно очевидно, что никакого сравнения быть не может. Но, кроме того, как говорилось еще в 1987 г., «происходит неуклонное сближение государственной и колхозно-кооперативной форм социалистической собственности». Это значит – государство медленно, но неуклонно пожирало все то, что еще ему не принадлежало.

В 1921 г. появление свободного рынка в короткий срок улучшило продовольственное положение в стране. Несмотря на страшный голод, обрушившийся на огромную территорию, в районах, им не затронутых, прежде всего в больших городах, появились продовольственные и промышленные товары, которые, казалось, исчезли навсегда после начала «большого прыжка в коммунизм». Горбачевские экономисты надеялись на повторение чуда. Закон об индивидуальной трудовой деятельности был подписан 18 ноября 1986 г. Он разрешал, «допускал», как сказано в тексте, индивидуальную трудовую деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, «основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семей». Но за полгода до этого закона Центральный комитет партии принял постановление, озаглавленное: «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». Одновременно Совет министров обязал все правительственные органы принять меры по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, а президиум Верховного совета издал Указ, предусматривающий ужесточение наказания за нарушение законов и правил, регулирующих индивидуальную трудовую деятельность. Указ вступал в силу 1 июля 1986 г. Когда 1 мая 1987 г. вступил в действие закон об индивидуальной трудовой деятельности – атмосфера была готова: граница между «нетрудовыми доходами» и доходами от совершенно легальной «индивидуальной трудовой деятельности» была различима с большим трудом.

Тацит заметил: чем коррумпированнее государство, тем больше у него законов. Эпоха «перестройки» подтверждает наблюдение римского историка. 1 июля 1988 г. в СССР вступил в силу очередной новый закон – о кооперации. Он предусматривает превращение кооперации «в широко разветвленную систему, органически связанную с государственным сектором экономики и индивидуальной трудовой деятельностью населения». Законодатели, забыв о недавней стратегии «сближения» двух форм собственности, заверяют, что «закон о кооперации в СССР направлен на равноправное взаимодействие государственного и колхозно-кооперативного секторов социалистической экономики...»

Четыре года «индивидуальной» деятельности и два года существования кооперативов не дали результатов, сравнимых с аналогичным периодом нэпа. Чуда – пока? – не произошло. Как и все другие законы, решения, касающиеся прищепления нового органа в организм советской социалистической экономики, были подготовлены наспех, на привычном советском низком уровне. Еще раз подтвердилось, что зрелый социализм перестраивают по традиции, сооружая сначала временные бараки, остающиеся навсегда. Только на этот раз дефекты законов о кооперативном движении кажутся подготовленными умышленно. Ибо на этот раз делается попытка прищепить орган, вообще чужеродный организму.

Авантюрист и мошенник Остап Бендер жаловался: никто меня не любит, кроме уголовного кодекса, который меня тоже не любит. Это как нельзя более точное определение отношения к индивидуальной (ни в коем случае не частной) трудовой деятельности, к кооперативам. «Стоит только заговорить о личной инициативе, – жалуется наблюдатель, – как из глубины общественного сознания возникает карикатурно зловещая фигура кулака-мироеда, лавочника-охотнорядца, красномордого трактирщика, лакейски лебезящего портного – одним словом, идейного врага, объединенного общим понятием «частник».

Трудности «прищепления» кооперативного движения связаны с полной атрофией «личной инициативы». Аналогия с нэпом, о котором много говорят сторонники кооперативов, не существует. В начале 20-х годов частная инициатива уже преследовалась новым режимом, но еще существовала в подпольях человеческих характеров и вырвалась наружу, едва было дано разрешение. Главное же, пролетарская революция преследовала, но еще не уничтожила индивидуального крестьянина, который позволил – едва разрешили ему – создать рынок. Трудности связаны и с тем, что «частник» и «рынок» пугают не только потребителей. В неменьшей степени они пугают руководителей, а следовательно законодателей.

Законы о кооперативах преследовали в первую очередь «государственную» цель: установить контроль над «второй экономикой», над «цветными рынками», как назвали в 70-е годы все те каналы, по которым перераспределялись товары и деньги вне плановой экономики. Улучшение снабжения населения – не было даже второй целью законодателей. Над кооперативами и индивидуальной деятельностью висит, как дамоклов меч, закон о борьбе с нетрудовыми доходами: только добрая воля надзорных органов спасает от обвинения в «спекуляции».

В докладе «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой», наметившем программу экономической реформы, Горбачев отметил роль кооперации в вытеснении «теневой экономики».

В марте 1988 г., за три с половиной месяца до вступления в силу закона о кооперации, был подписан указ о прогрессивном налогообложении кооператоров. О суровости указа свидетельствует сравнение с эпохой нэпа. С 1926 г. началась политика «постепенного вытеснения частника» из социалистической экономики. Для этого прежде всего использовался прогрессивный налог. Инструмент действовал чрезвычайно эффективно. В 1926 г. доля частной торговли составляла 25%, а в 1927 – только 15%. По сравнению с налоговой системой, введенной в 1988 г., налоговая шкала 1926 г. была в пять раз меньше.

Сделано это было вполне сознательно. Тогдашний министр финансов Борис Гостев в интервью для журнала «Огонек» не скрывал своих чувств: «Я не против кооперативов, – заверил он, добавив: – не забывайте, что прежде всего люди пошли туда за деньгами». Для него нет сомнения: в кооперативах деньги зарабатываются нечестно. «Почему вы все время исходите из того, что заработаны эти рубли нечестно?» – спрашивает журналистка. Потому, с великолепной простотой ответил министр, «что на честном труде не разживешься». Убедившись, что налоговая система душит еще не родившуюся кооперацию, законодатели сделали вид, что смягчили прогрессивное обложение, предоставив значительные права местным властям, где вражда к кооперации особенно сильна.

В декабре 1988 г. появилось постановление Совета министров, резко лимитирующее права кооперативов, провозглашенные в законе. Прошло всего лишь 6 месяцев, а партия (Политбюро) и правительство (Совет министров) принимают специальные решения, рожденные страхом перед частной инициативой. Совет министров постановил, что «кооперативы не вправе заниматься видами деятельности согласно Приложению №1». А в приложении перечислены: издательская деятельность, производство кино– и видеопродукции, тиражирование кинофильмов и видеопрограмм, организация общеобразовательных школ, осуществление всех операций с наличной иностранной валютой. Запрещается, кроме того, «деятельность по установлению гигиенических нормативов химических веществ в средах», т. е. запрещается специфическая экологическая деятельность. Политбюро приняло решение о мерах, направленных на контроль цен в кооперативах.

Цены в кооперативах действительно значительно выше государственных. Этим, естественно, недовольно население, привыкшее к ситуации, выраженной шуткой: «У нас ничего нет, зато все дешево». Этим очень недовольно начальство. «Может ли безвестный краснодеревщик, товарищ Страдивари, работающий в глубинке, в райцентре, зарабатывать больше, чем министр?» – задает риторический вопрос экономист Г. Лисичкин.

Высокие цены практически были впланированы в закон о кооперации. Поскольку кооперативы, хотя теоретически они имеют те же права, что и государственные предприятия, лишены доступа к государственной системе снабжения товарами по твердым оптовым ценам, они обращаются в розничную сеть. И выкупают все, что находят в магазинах: от риса и сахара до тканей и строительных материалов. Дефицит, безраздельно царящий на советском «рынке», усугубляется. В результате кооперативы могут продавать свои изделия, предлагать свои услуги по любой цене. По идее кооперация должна была в первую очередь удовлетворить потребности человека со средним заработком. В реальности кооперация ориентируется на потребителя с высокими доходами.

Кооперативы внезапно открыли то, что существовало раньше, но прикрывалось лозунгами, – резкое материальное расслоение общества. Привилегированное положение номенклатуры – правящего слоя – принималось населением хотя и без удовольствия, но и без возмущения. Оно представлялось естественным. Кооперативы обнаружили в социалистическом Советском Союзе, которому не хватало лишь нескольких шагов до коммунизма, богачей, миллионеров. Формула Леонида Абалкина – идеология превратилась в психологию – объясняет острое недовольство подавляющего большинства населения нарушением главного принципа социализма – всеобщего равенства. «Перестройка создала класс спекулянтов и перекупщиков под видом кооперативов. Это кровопийцы на теле народа, – пишет в газету ленинградец Сидоров, 36 лет. – Они калечат души молодежи и отучают людей работать. Это какой-то коммерческий социализм с частнособственническими инстинктами». Ему вторит рабочий С. Полуэктов из Тулы: «Если так дальше пойдет, то от социализма ничего не останется. Если это называется перестройкой и демократизацией, то я категорически против. Все верно: при Сталине ничего своего душе не положено было иметь. При Брежневе думали одно, говорили другое, Делали третье. Но жили-то одинаково, без миллионщиков. Пусть и недостатки были, но это не от неправильной линии, а от отсутствия дисциплины». Среди писем в редакции газет есть и гораздо более решительные. Житель подмосковного поселка Д. Калинычев рассказывает, как «пела душа» у него после того, как он прочел судебный очерк, в котором излагалась история ограбления племянником богатого дяди. Автор письма спрашивает: каким образом в квартире дяди оказалась старинная мебель, картины и прочее? Он радуется, что племянник с товарищами еще до дяди украли автомашину у продавщицы ларька с мясом. С его точки зрения, такой грабеж «имеет воспитательное значение», ибо на зарплату никто автомашину купить не может. Возражая автору судебного очерка О. Чайковской, писавшей – «не твое, не бери», автор письма предлагает «облегчать» от накопленного всех «грабящих» (т. е. торговцев, кооператоров), а также «академиков и профессоров, крупных писателей и поэтов, артистов и режиссеров, директоров и начальников, т. е. всех высокооплачиваемых лиц». У Д. Калинычева – один принцип: грабить нельзя малообеспеченных людей, это – противозаконно.

Идея, овладевшая массами, становится материальной силой – учил Маркс. Его правоту подтверждают, например, действия партийных руководителей Волгоградской области, убежденных, видимо, что богатых надо грабить. Они организовали погром местных жителей, построивших парники для выращивания помидоров, которые потом продавались на рынке. Или действия жителей подмосковного городка, поджегших свиноферму, в знак возмущения появлением в их среде «новых буржуев, нэпманов и кулаков». Кооператор А. Андреев рассказывает, что после очередного ночного погрома в кооперативе он пришел в милицию за помощью. Майор милиции со свойственной его профессии прямотой отрезал: «Твоя частная лавочка, ты и защищай». Институт социологии Академии наук в самом конце 1988 г. провел опрос среди москвичей. «Какие наиболее важные социальные проблемы стоят сейчас перед нашим обществом?» – задали вопрос социологи. Подавляющее большинство назвало «корнем зла», «источником всех бед», «болезнью нашего общества» – нетрудовые доходы. «Решение этой проблемы повлияет на все остальные», – отвечали столичные жители. Они убеждены, что «если убрать жуликов, страна будет процветать».

Цитированный выше А. Андреев пишет, что кооператорам отказывают в защите не потому, что есть на этот счет инструкция. Он объясняет: «Они становятся жертвами уникальной ситуации, когда появилась возможность открытой, публичной, безбоязненной агрессии против собственности. В нашем генном кодексе не отложилось уважение к тому, что называется собственностью. Мы ее презрели когда-то, выкинули на «свалку» истории. Удивительно ли, что теперь она так раздражает, вызывает такой бурный взрыв анархических чувств?»

Принятие нэпа в 1921 г. вызвало взрыв «анархических чувств», появление «нэпманов», богачей, которых совсем еще недавно уничтожали с благословения коммунистической доктрины, вызвало недоумение и отчаяние у многих, поверивших в необходимость построить рай для «чистых», одурманенных Идеей. «Чевенгур» Андрея Платонова – гениальное изображение прыжка в счастье, который неизменно оборачивался прыжком в смерть. В первой половине 20-х годов кроме круга апостолов новой веры жило и население, еще знавшее, что такое собственность. Понадобились десятки лет строительства социализма, чтобы утвердилась уравнительная ментальность: всеобщий образ мышления, основанный на принципе – если у меня ничего нет, то и у соседа не должно быть ничего.

Внимательный, острый наблюдатель Анатолий Стреляный, побывавший летом 1989 г. в «глубинке», беседовавший с «простым народом» – рабочими, колхозниками, служащими, констатирует: «Что сильнее разума? Страсть. Имя этой страсти – зависть. То, что она проделывает сейчас с нашим народом, заставляет все чаще вспоминать конец двадцатых годов... Сталин и его друзья, конечно, постарались натравить народ на торговлю, но могли бы этого и не делать: народ и без подсказки знал своего врага: торговец, продавец, кооператор. Он был готов прикончить нэп голыми руками».

Социалистический лагерь дает возможность изучения изменений отношения к собственности – ибо в странах, построивших социализм в разное время, отношение не однородно: в зависимости от времени обращения в «веру». Эту дифференциацию можно наблюдать и в самом Советском Союзе. Прибалтийские страны, насильственно включенные в СССР, сохранили еще в «генном кодексе» понятия, исчезнувшие на территориях, строивших новый мир с 1917 г.

Официальная идеология, долго утверждавшая преимущества социалистической «организованности» по сравнению с капиталистической рыночной анархией, с трудом поворачивается «лицом» к кооперативу. Беспрестанно цитируемые строчки из нескольких ленинских статей в поддержку кооперации, многомысленны, как обычно, у вождя революции и позволяют противоречивые комментарии. На помощь марксистской идеологии приходят идеи русских консервативных мыслителей XIX в., проклинавших капитализм и надеявшихся, что он обойдет Россию стороной.

Нынешние последователи идей русской исключительности настаивают на нравственном смысле кооперации. Историк Владимир Дмитриенко грустно замечает: «Сегодня интерес кооператива лишь в том, чтобы получить прибыль». С его точки зрения прибыль для кооператива – второстепенна. Главное: «Форма гармонии общенародных и личных интересов». Гармония, одно из любимых слов славянофилов XIX в., часто употребляется Горбачевым. Оно противопоставляется «экономизму», рынку с его погоней за деньгами, а следовательно – безнравственному. «Торгаши губят страну», – заявляет Михаил Антонов, плодовитый автор статей, остро осуждающих «экономизм» и его сторонников Л. Абалкина, Н. Шмелева и др., добавляя, что «грамотные торгаши», и прежде всего ученые-экономисты, делают то же губительное дело успешнее, «во всеоружии знаний». Не деньги, как приманка, не «примитивная философия корыта», развращающая людей, но любовь должна стимулировать труд, – считает М. Антонов.

Трудности кооперативного движения в чуждой среде связаны с двусмысленным отношением к кооперации и Высшей инстанции – Генерального секретаря. Он не перестает говорить о необходимости ее развития, напоминая немедленно, что она поможет ликвидировать «своего рода теневую экономику». Он говорит о необходимости поощрения инициативы трудящихся и видит в этом смысл решений об индивидуальной трудовой деятельности и кооперативах, но предупреждает тех, кто «усмотрел в кооперации и индивидуальной трудовой деятельности чуть ли не возрождение частнохозяйственной практики». В юбилей четырехлетия «перестройки» Горбачев услышал на пленуме ЦК тяжелые обвинения, адресованные кооперативному движению: «Рост нетрудовых доходов, вышедший из-под контроля, ставшая по существу легальной спекуляция...»; «Еще более неудержимо, чем в государственном секторе, растет заработная плата в кооперативах. В основном, по этой причине из промышленных предприятий, со строек и других отраслей народного хозяйства в кооперативы идет массовый отток квалифицированной рабочей силы».

Генеральный секретарь признал «наши» ошибки и дал обещание: «С самого начала нам надо было иметь в виду, что всякое расширение демократии, гуманизация жизни должны идти параллельно с бескомпромиссной борьбой с преступными элементами... Мы должны серьезно поправить положение».

Опыт 20-х годов показал, что кооперативы представляют собой великолепный «объект ненависти», могут послужить козлом отпущения, когда власть ощутит в нем необходимость. Возможность превратить кооперативы в откупительную жертву, которая будет брошена в лапы недовольным потребителям, вписана во все партийно-правительственные акты, регулирующие их деятельность.

Кооперативы вызывают ненависть потребителей, когда завышают цены. Еще большую ненависть вызывают они, когда снижают цены. Тогда они выступают конкурентами государства. Экономист Гавриил Попов делает вывод: «Если цены кооператоров ниже государственных... под угрозой оказывается вся система». Низкие кооперативные цены демонстрируют ненужность аппарата, который контролирует государственную экономику. Г. Попов считает, что аппарат ведет беспощадную борьбу с попытками кооперативов устанавливать низкие цены, способствует «вымыванию» дешевых товаров, и видит в этом одну из главных проблем «перестройки».

Первые результаты партийно-правительственных усилий по развитию кооперации носят все тот же двойственный характер. С одной стороны наблюдается быстрый рост кооперативов. С июля 1987 по июль 1988 г. их число выросло в десять раз: с 3709 до 32561. С другой стороны, иногда этот рост выглядит иллюзорно: 40% кооперативов, зарегистрированных на конец 1988 г., существовали только на бумаге. В большинстве это были кооперативы мелкие, технически отсталые, лишенные финансовых средств и кредитов, притесняемые местными властями и предприятиями, с которыми они связаны. В торговле и общественном питании работало всего лишь 19%, значительная часть кооперативов обслуживает государственный сектор. Тем не менее, на 1 октября 1989 г. их число возросло снова – более чем в 3 раза по сравнению с той же датой годовой давности, численность занятых работников – в 5 раз. Доля выручки от реализации продукции (работ, услуг) в 1988 г. не превышала 1 % в объеме валового национального продукта, в 1989 г. – по официальным данным – эта доля возросла до 5-6%.

Анатолий Стреляный резюмирует спор о кооперативах, цитируя слова одного из своих собеседников: «Решать, пусть и очень демократично, с участием депутатов и профсоюзов, какие кооперативы нам нужны, это то же самое, что решать за молодых супругов, очень демократично решать, с участием общественности и товарищей по работе, какие дети от них нам нужны: пол, характер, цвет глаз и волос и когда».

Постоянный упрек, адресуемый кооперативам: их возникновение породило «новые формы корыстной преступности, такие, которых в „докооперативный“ период у нас не было. Это и мафия, и рэкет, и поджоги, и „отмывание“ преступно нажитого капитала». Нет сомнения – многочисленные статьи, интервью с экспертами это подтверждают, – что кооперативы дали советской организованной преступности новые возможности. Безусловно, преступность существовала и до того, как был дан толчок кооперативному движению. Организационные формы мафии она стала приобретать около трех десятилетий назад. «Гласность» ввела в советский словарь понятия, которые ранее были знакомы только по фильмам, изображавшим разложение капитализма: мафия, рэкет, гангстер. Журналист, обратившийся к ставшей очень популярной теме, констатирует: «Нам, с детства знающим, что гангстерам место лишь в каменных джунглях Чикаго, приходится с трудом осознавать неприятную мысль – наше общество не только не имеет природного иммунитета к мафии, но даже, пожалуй, наоборот». «Наоборот» – значит, что «наше общество», советская система, в которой партия неразрывными нитями связана с экономикой, контролируя ее, руководя ею, особенно легко коррумпируется и превращается в мафию; аппарат управления связывается с организованной преступностью.

В конце 1988 г. существовало, по официальному подсчету, около 30 органов, проверяющих торговлю. Еще больше «органов» проверяет деятельность кооперативов, борется со «спекуляцией» и многочисленными другими «преступлениями», рожденными хроническим дефицитом и советскими законами. С началом 1989 г. профсоюзы ввели в действие еще одно звено «единой системы проверяющих органов» – рабочий контроль. Рабочие контролеры, подведомственные советам профсоюзов, независимые от администрации, в сотрудничестве с министерством внутренних дел, должны гарантировать честность и социальную справедливость. В 20-е годы такой «контроль» осуществляли «отряды легкой кавалерии», состоявшие из комсомольцев и действовавшие по указаниям партии.