Текст книги "Утопия у власти"

Автор книги: Александр Некрич

Соавторы: Михаил Геллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 98 страниц)

В то время, когда генерал Краснов в странном союзе с социалистом Керенским ведет несколько сот казаков на Петроград, командующий Северным фронтом генерал Черемисов полагает, что главную опасность для страны представляют «берлинские немцы», против которых нужно держать фронт, большевики же, т.е. «петроградские немцы» и так власть не удержат. В это самое время в столице представители «революционной демократии»– меньшевики и правые эсеры образуют Союз спасения родины и революции. Но их борьба с большевиками ограничивается словами: социалисты все еще не могут себе представить, что большевики всерьез решили управлять сами. И для этого у них есть основания.

Наиболее серьезное сопротивление Ленин встречает в первую неделю после прихода к власти в рядах ближайших товарищей: в ЦК и правительстве. Когда Всероссийский исполком профсоюза железнодорожников (Викжель) потребовал 29 октября создания «однородного социалистического правительства» из всех советских партий, пригрозив всеобщей железнодорожной забастовкой, в ЦК большевистской партии и в правительстве произошел раскол. Зинаида Гиппиус, написавшая – «уже развел руками черными Викжель пути», – ошиблась. «Руки» у исполкома профсоюза железнодорожников не были «черными», т.е. цвета реакции, – они были розовыми. В дни Октябрьского переворота нейтралитет Викжеля, не пропускавшего эшелоны с фронта в Петроград, способствовал победе большевиков. И когда он предъявил свой ультиматум, ЦК, в отсутствие Ленина руководившего подавлением безнадежной попытки юнкеров поднять восстание в городе, и Троцкого, занятого мобилизацией сил против Краснова, согласился с «необходимостью расширения правительственной базы и возможностью изменения состава правительства». Делегация ЦК, явившаяся на совещание, созванное Викжелем, согласилась на создание коалиционного правительства из 18 членов, включающего 5 большевиков, но без Ленина и Троцкого. Делегация путиловских рабочих, прибывшая на совещание, заявила: мы не допустим кровопролития между революционными партиями, не допустим гражданской войны. Один из рабочих подытожил мнение питерского пролетариата: к черту Ленина и Чернова. Повесить обоих!

Ленин, поддержанный Троцким, отверг саму мысль о коалиции: Если у вас большинство, – заявил он сторонникам многопартийного правительства, – берите власть в ЦК. Но мы пойдем к морякам! В ответ на это Каменев, Рыков, Милюгин, Зиновьев и Ногин вышли из ЦК; Рыков, Теодорович, Милютин и Ногин вышли из Совнаркома. В своем заявлении они подчеркивали, что есть только один путь сохранения чисто большевистского правительства – «средствами политического террора».

Как всегда Ленину удается, шантажом отставки, угрозой обратиться к «низам», подавить бунт в собственных рядах. Каменев и его сторонники приносят повинную и возвращаются в лоно ЦК и СНК. Л. Б. Каменев, непризнанный отец будущего «еврокоммунизма», неоднократно при жизни Ленина предлагал меры по смягчению характера большевистской власти. И каждый раз быстро от своих предложений отказывался. Историки упрекают – и справедливо – соратника Ленина в слабости и нерешительности. Но отсутствие упорства в защите своих взглядов объясняется прежде всего тем, что Каменев при каждом споре с Лениным быстро убеждался: смягчение характера большевистской власти угрожает основам партии. На изменение характера партии старый большевик Каменев согласиться не хотел.

Отвергнув все попытки заключить компромисс, все притязания хотя бы на частицу власти со стороны других социалистических партий, Ленин еще раз подтвердил то, что было совершенно недвусмысленно сказано в «Правде» на следующий день после взятия Зимнего дворца: «Мы берем власть одни, опираясь на голос страны и рассчитывая на дружескую помощь европейского пролетариата. Но, взяв власть, мы будем расправляться железной рукой с врагами революции и саботажниками... Они мечтали о диктатуре Корнилова... Мы дадим им диктатуру пролетариата…». Для Ленина «диктатура пролетариата» означала диктатуру партии большевиков, его партии.

Советская власть, как стала называть свою власть партия большевиков, распространялась по стране, не встречая серьезного сопротивления. Лишь в Москве, о которой Ленин говорил, что «победа там обеспечена и драться некому», сопротивление продолжалось 8 дней. Как правило, местные гарнизоны и вооруженные рабочие отряды легко справлялись со всеми попытками помешать захвату власти большевиками. Убийство верховного главнокомандующего генерала Духонина в Могилеве красногвардейцами из отряда нового главковерха прапорщика Крыленко завершило уничтожение старой армии. Выражение «в штаб к Духонину» стало первой из бесчисленного ряда метонимий, заменявших слово «убийство», ставшее самым распространенным в русском языке. Максимилиан Волошин в стихотворении «Терминология» назвал лишь несколько: «Брали на мушку», «ставили к стенке», «списывали в расход», «хлопнуть», «угробить», «отправить на шлепку», «к Духонину в штаб», «разменять»... Консолидация советской власти не могла считаться завершенной до решения проблемы Учредительною собрания. Решение о созыве Учредительного собрания, свободно выбранного всеми гражданами страны для определения будущего политического строя России, было принято Временным правительством. «Лучшие русские люди, – писал М. Горький, – почти сто лет жили идеей Учредительного собрания». Свою кампанию против Временного правительства большевики вели, в частности, под лозунгом зашиты Учредительного собрания, обвиняя правительство в том, что оно «мешает хозяину русской земли сказать свое властное слово». 4 апреля, едва приехав в Россию, Ленин с возмущением заявлял: «Мне приписывают взгляд, будто я против скорейшего созыва Учредительного собрания!!! Я бы назвал это бредовыми выражениями, если бы десятилетия политической борьбы не приучили меня смотреть на добросовестность оппонентов, как на редкое исключение.

Выборы в Учредительное собрание – самые свободные в истории России – состоялись уже после Октябрьского переворота. Состав Учредительного собрания: социалистические партии – 59,6% (в том числе эсеры 40,4%, меньшевики 2,7%), большевики – 24%, буржуазные партии – 16,4% определил отношение к нему правящей партии. Отношение резко отрицательное. Тем не менее, 5 января 1918 года Учредительное собрание было созвано. Управляющий делами СНК, друг Ленина и руководитель так называемой 75 комнаты (зародыша советских карательных органов), Владислав Бонч-Бруевич рассказывает о «веселом разговоре» в «заранее приготовленных для Владимира Ильича» комнатах Таврического дворца накануне первого заседания Учредительного собрания: «Если мы сделали такую глупость, что пообещали всем собрать эту говорильню, мы должны ее открыть сегодня, но когда закроем, об этом история пока помалкивает», – смеясь ответил Владимир Ильич одному из товарищей, который настойчиво вопрошал, когда же, когда будет открыто Учредительное собрание».[9]9
  Биографы Ленина не обратили должного внимания на то, что о самых серьезных вещах Ленин всегда говорил «смеясь». Видимо, был он очень веселый человек, хотя и со странным чувством юмора.


[Закрыть] Для того, чтобы депутаты русского парламента знали, кому принадлежит власть, Бонч-Бруевич ввел в Таврический дворец «надежнейший отряд матросов» – 200 моряков. Выходило, примерно, по одному моряку на двух депутатов, что полностью компенсировало отсутствие у большевиков большинства. «Я заметил, – рассказывает Бонч-Бруевич, стоявший вместе со своими моряками в зале, – что двое из них, окруженные своими товарищами, брали Чернова на мушку, прицеливаясь из винтовки». Бонч-Бруевич посоветовал не убивать председателя Учредительного собрания, добавив, что Ленин этого не разрешает. «Ну что же? Раз папаша говорит, что нельзя, так нельзя, – заявил мне за всех один из матросов». «Папаша», как ласково называли матросы Ленина, считал в этот момент достаточным Учредительное собрание разогнать; Ленин собрал – членов правительства, «быстро обменявшись мнениями, все пришли к единогласному мнению, что эта говорильня решительно никому не нужна... Решили – собрание не прерывать, дать возможность всем вволю наболтаться, но на другой день не возобновлять заседания, объявить Учредительное собрание распущенным, а депутатам предложить вернуться к себе по домам».

Ленин окончательно потерял всякий интерес к Учредительному собранию, после того, как оно отказалось передать все свои полномочия большевистскому правительству. Исторические слова командира отряда моряков Железнякова – «караул устал» – завершили краткую историю свободного русского парламента. Воля караула становится высшим законом.

Огромную помощь в разгоне Учредительного собрания и в упрочении власти большевиков сыграли левые эсеры, фракция, отколовшаяся от партии социалистов-революционеров. После Октябрьского переворота левые эсеры, руководимые М. Спиридоновой, Б. Камковым, В. Карелиным, короткое время придерживаются благожелательного нейтралитета по отношению к новой власти, затем входят в правительство, получая три министерских поста, позволяя таким образом представить правительство Ленина как многопартийное. В Учредительном собрании левые эсеры составляют единый блок с большевиками.

Накануне созыва Учредительного собрания Ленин впервые выступает в роли следователя, судьи и исполнителя приговора. Бонч-Бруевич, доставляет ему «первые сведения о саботаже», собранные в 75-ой комнате; Ленин «тщательно проверив и прочтя все, исследовав происхождение документов, сличив почерки и пр.», приходит к выводу, что «действительно движение саботажа существует, что оно руководится по преимуществу из одного центра, и что этим центром является в большинстве случаев партия к.-д.», решает объявить партию «вне закона», а ее членов – врагами народа.

Через несколько дней, как председатель СНК, Ленин подписывает соответствующий декрет. Выбросив из Учредительного собрания партию кадетов, при поддержке левых эсеров, Ленин мог без всякого труда разогнать парламент. Побочным действием декрета об объявлении партии кадетов «вне закона» было убийство в больнице двух руководителей этой партии, депутатов Учредительного собрания А. И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина.

Демонстрация, состоявшаяся в Петрограде после разгона Учредительного собрания, была расстреляна Красной гвардией. «В манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов; под красными знаменами Российской с.-д. партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и «сколько бы ни лгала „Правда“, она не скроет этого позорного факта» – так писал Максим Горький в статье «9 января – 5 января», ставя в один ряд расстрел рабочих царскими солдатами в 1905 году и расстрел рабочих красногвардейцами в 1918 году.

Глава вторая. Из царства необходимости в царство свободы (1918—1920)

«Похабный мир»

Н. Бердяев ошибался, полагая, что большевизм «оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году». Большевизм победил легко, почти без сопротивления ибо предлагал утопию всего, всем и сразу. «Облик правды – грозен, – писал испанский философ Мигуэль де Унамуно, – народ нуждается в мифах, в иллюзиях, в том, чтобы его обманывали. Правда – нечто страшное, невыносимое, смертельное». Большевики дали иллюзию мира, земли, хлеба. Реальностью стала новая война, конфискация зерна, голод и невиданный террор.

Незадолго до Октябрьского переворота Ленин в финляндской тиши составляет проект переустройства России, сочиняет свою утопию – «Государство и революция». Он придавал своему труду такое значение, что написал Каменеву письмо-завещание обязательно опубликовать брошюру, если автор будет убит. Исходя из «учения Маркса-Энгельса» и взяв в качестве практического образца Парижскую коммуну, Ленин рисует коммунистическое государство, которое возникнет после пролетарской революции. В этом государстве не будет армии, не будет полиции, все чиновники будут выборными, причем функции управления государством станут такими простыми, что управлять сможет каждый, в том числе – каждая кухарка. Чиновники, для Ленина это важно, будут зарабатывать не больше квалифицированных рабочих. Автор «Государства и революции» признает, что победа пролетариата не будет означать немедленного создания коммунистического общества: необходим будет некоторый переходный период. В этот период место буржуазного государства займет диктатура пролетариата. Она необходима, подчеркивает Ленин «не в интересах свободы, а в интересах сокрушения врагов». Но у диктатуры пролетариата две функции: «подавление сопротивления эксплуататоров и руководство массами населения». Первая функция казалась Ленину очень простой, ибо подавление ничтожного меньшинства эксплуататоров производиться будет огромным большинством населения – трудовым народом. Легкой была и вторая: трудовой народ должен «подчиниться вооруженному авангарду... пока не приучится соблюдать элементарные условия социального существования без насилия и подчинения».

Сразу же после прихода к власти Ленин сталкивается с действительностью. Реальность подвергает утопию испытанию. Прежде всего, новой власти предстояло разрешить проблему войны, оказавшуюся роковой для Временного правительства. В декабре начались в Брест-Литовске переговоры с Германией. Впервые за дипломатический стол сели представители двух цивилизаций – старой и новой. Принц Макс Баденский пишет в своих мемуарах, – для него это символ грядущих времен, – что его кузен принц Эрнст Гогенлоэ, член германской делегации, был посажен за обедом рядом с мадам Биценко: «она это заслужила, убив министра». Анастасия Биценко действительно убила в 1905 году министра и как заслуженная террористка представляла партию левых эсеров в делегации. Встреча за обеденным столом принца Гогенлоэ и мадам Биценко, за дипломатическим – Льва Троцкого и генерала Гоффмана, – была встречей и столкновением утопии и реальности. Большинство в ЦК партии считало, что достаточно заявить о прекращении войны и можно спокойно заняться строительством коммунизма. Немцы потребовали реальность: территории Польши, Литвы, часть Латвии и Белоруссии. Н. Бухарин, выражая взгляды «левых коммунистов», составляющих значительную группировку в ЦК, принципиально отрицает допустимость компромисса с империалистами и настаивает на «революционной войне» с Германией, убеждая, что она зажжет «мировой пожар». Троцкий выдвигает знаменитую формулу: войны не ведем, мира не подписываем, собравшую большинство в ЦК. Ленин, оказавшись в меньшинстве, аргументирует реалиями: у нас нет армии, мы бессильны, необходимо заключить мир. Его соратники, его ученики ослеплены утопией. Они не понимают того, что очевидно для Ленина: осуществить утопию можно, лишь имея власть. Этот аргумент он использует как важнейший, решающий, самый убедительный. Когда немцы, воспользовавшись заявлением Троцкого: войны мы не ведем, двинулись в глубь страны, и предъявили затем ультиматум, Ленин настаивает на немедленном его принятии. Он объясняет: «Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать». Только в том случае, если бы немцы посягнули на власть большевиков, только тогда нужно было с ними драться. Только за власть. Ни в коем случае за территорию или другие «устаревшие» понятия. В. Бонч-Бруевич, рассказывая об отказе Троцкого подписать мирный договор, спрашивает: «Чем объяснить было такую нелепость?» И отвечает: «Более всего говорили, что здесь сыграли злую шутку ложно-патриотические и национальное предрассудки: никто из комиссии, и в том числе Л. Д. Троцкий, не хотели брать на себя печальную ответственность приложить свою руку под унизительным миром, который мог истолковываться глупенькими болтунами, как «предательство отечества», как нанесение прямого и непосредственного вреда России, как государству».

Фанатическая убежденность Ленина в своей правоте, вера в свою утопию позволяла ему пренебрегать всякого рода «ложно-патриотическими и национальными предрассудками».

3 марта 1918 года советская делегация подписала в Брест-Литовске мирный договор, «похабный» по выражению Ленина, соглашаясь на немецкую оккупацию Прибалтики, части Белоруссии, всей Украины. Советская республика обязалась уплатить немцам огромную контрибуцию: продовольствием, сырьем, золотом. Но Ленин сохранил власть. «Брестский мир, – заключает „Малая советская энциклопедия“, – выполнил свою основную задачу – сохранил диктатуру пролетариата».

Сопротивление своей политике мира с Германией Ленин встретил снова прежде всего среди соратников. Но сопротивление это длилось не долго. В знак протеста вышли из правительства левые эсеры, но продолжали поддерживать большевиков. Отказалась признать сепаратный мир часть офицеров и генералов. Но солдаты были против войны. Против войны были и крестьяне. Их поддержка политики Ленина позволяет ему сохранить власть. Заключение «похабного» мира не разрешило ни одной внутренней проблемы страны, более того – все конфликты обострились. Действительность не хотела быть похожей на утопию.

8 апреля Ленин, беседуя с наркомпросом Луначарским, излагает идею, которая «давно носилась перед ним». В «Государстве Солнца» Кампанеллы на фасадах домов нарисованы фрески, которые учат, воспитывают граждан утопического города. Ленин предлагает Луначарскому подобрать лозунги для «монументальной пропаганды».

Председатель Совнаркома выбирает те из предложенных лозунгов, которые ему больше всего по душе. Прежде всего: «Наступит золотой век, люди будут жить без законов, без наказаний, совершенно добровольно совершая то, что хорошо и справедливо». Эти слова Овидия, возможно, стояли перед глазами Ленина, когда он писал «Государство и революция». После Октябрьского переворота золотой век не наступил. Люди начали жить без законов, но добровольно они не совершали ничего хорошего и справедливого.

Дух разрушающий...

Первой задачей, которую ставил перед пролетарской революцией Ленин, было разрушение государства, слом государственной машины, как выражались марксисты. «Слом» этот начался еще до переворота – к октябрю 1917 года была полностью разрушена армия. Сразу же после Октября были ликвидированы суд и вся система правосудия. Их заменяют революционные трибуналы, которые судят на основании «пролетарской совести и революционного самосознания», и самосуд. Грабежи, разбитые винные подвалы, убийства, ставшие бытом столицы революционной России, нашли взволнованного и возмущенного хроникера. Максим Горький в «Несвоевременных мыслях» – до закрытия в июле 1918 года журнала «Новая жизнь» – не перестает приводить факты, негодовать и разоблачать «народных комиссаров», которые стремятся показать свою «преданность народу», не стесняясь «расстрелами, убийствами и арестами несогласных с ними, не стесняясь никакой клеветой и ложью на врага». М. Горький цитирует «матроса Железнякова», который «переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей». В. Бонч-Бруевич, ведавший после Октября безопасностью в Петрограде, вспоминает, что «для поддержания порядка в городе, с конца октября по февраль при разгаре пьяно-погромной агитации, можно было вполне всегда рассчитывать всего лишь на латышский смольный свободный отряд, на некоторую часть егерей, преображенцев, семеновцев, несших караул в Государственном банке, на некоторые части 2 Флотского и Георгиевского экипажей». И несколькими страницами ниже управляющий делами Совнаркома рассказывает о визите во 2-м Флотском экипаже, у «верных моряков». Командуют ими «сознательные анархисты». Анатолий Железняков, о котором вспоминает Горький, тот самый, что разогнал Учредительное собрание и готов был убить миллион человек и его брат – алкоголик и убийца. С некоторым страхом, но и с видимым удовольствием от сознания, что это «его люди», рассказывает Бонч-Бруевич о чудовищных подвигах «красы и гордости русской революции». Один из собеседников описал, как он расстрелял 43 офицера, а потом «самому, знаете, приятно, тепло делается, и на душе спокойно, радостно, тихо, словно ангелы поют...». Когда «сознательные анархисты» братьев Железняковых начали грабить и убивать в размерах, невиданных даже в революционном Петрограде, их разоружили и отправили на фронт защищать советскую власть. Для разоружений был выделен «сильный дежурный отряд латышей-партийцев», и «на всякий случай мы подготовили Волынский и Егерский полки, отличавшиеся в то время трезвостью, или, лучше сказать, терпимым пьянством».

Очистка города от «сознательных» и «стихийных», «чистых» анархистов не означала прекращения самосудов. Расправа с врагами революции становится более организованной. «75-ая комната» (зародыш политической полиции), которую заводит в Смольном Бонч-Бруевич, оказывается слишком слабым органом защиты власти. Хотя она делает все, что может. На заседании Петроградского совета Бонч-Бруевич рассказывает, как он добивается показаний от арестованных, угрожая им расстрелом, несмотря на то, что всего несколько дней назад был принят декрет об отмене смертной казни «75-ую комнату» заменяет 7 декабря, через 5 недель после Октября, новый орган, который станет Органом советской власти, – Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). Мысль о таком органе родилась у Ленина сразу же после переворота, он искал подходящего человека: «Неужели у нас не найдется своего Фукье-Тенвилля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?» В начале декабря «свой Фукье-Тенвилль» – большевик, напоминавший кровожадного обвинителя при революционном трибунале в период Французской революции, знавшего только один приговор – гильотину, был найден. Выступая в Совнаркоме Феликс Дзержинский, в молодости хотевший стать ксендзом и ставший революционером, изложил свое кредо «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Теперь борьба – грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть – чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции».

Новый орган «революционной расправы», подчиненный непосредственно Совнаркому, то есть председателю СНК В. Ульянову (Ленину), прежде всего занялся борьбой с «саботажем».

С первых же дней новая власть продемонстрировала великолепное владение словарем. Рождается новое искусство – искусство пропаганды, искусство изменения смысла вещей путем изменения их наименования. Поскольку после пролетарской революции забастовки – оружие пролетариата – стали неуместными, они получили новые имена. Всеобщая забастовка служащих была названа – «саботажем», зловещим словом, таившим в себе необходимость сурового наказания.[10]10
  Когда начали бастовать рабочие, появились словечки: «волынки», «буза».


[Закрыть]

Среди мыслей Энгельса, сохраняющих свое значение и по сей день, пророчески звучит высказывание о революции: «Народы, которые хвастаются, что совершили революцию, всегда обнаруживали на другой день, что они не имели понятия о происшедшем, что совершившаяся революция ни в чем не похожа на ту, которую они хотели сделать». Первыми – на другой день – обнаружили это русские интеллигенты. Более ста лет ждали они революции, стремились к ней, работали на нее. И чем слабее становилась монархия, тем активнее они действовали. В начале века, уже ощущая подземные толчки близящейся катастрофы, они приветствуют «грядущих гуннов», зовут «огневую стихию», соглашаясь быть растоптанными, соглашаясь на собственную гибель ради обновления России. Февральская революция, подарившая свободы, давшая голос «великому немому» – русскому народу, показалась сначала осуществленной мечтой. Но и народ оказался мало схожим с тем иконописным образом, которому полагалось поклоняться, и Временное правительство, оказавшееся в руках интеллигентов, неясно себе представляло, что делать с властью, М. Горький записал в дневник сетования безымянного интеллигента, отражавшие чувства большинства русской интеллигенции. «Мне плохо. Как будто Колумб достиг, наконец, берегов Америки, но Америка противна ему...»

Потрясенная тем, что революция оказалась непохожей на сон, который виделся сто лет, русская интеллигенция тем не менее находит силы выступить против дерзкого и буйного насильника». Забастовка служащих государственных учреждений и муниципальных органов в Петрограде, потом в Москве, распространяется и на другие города. Останавливается городской транспорт, электростанции. К служащим присоединяются учителя Москвы (они будут бастовать три месяца), Петрограда, Уфы, Екатеринбурга, Астрахани. Резко осуждает захват власти большевиками Пироговское общество врачей. Бастуют врачи, фельдшеры, сестры милосердия, фармацевты. Отказалась признать новую власть профессура высших учебных заведений. Сопротивление оказывает значительная часть технической интеллигенции – ее взгляды выражает прежде всего Всероссийский союз инженеров. Через неделю после Октябрьского переворота ВЦИК пригласил в Смольный творческую интеллигенцию Петрограда. В 7 часов вечера все явившиеся смогли усесться на одном диване: кроме членов партии Рюрика Ивнева и Ларисы Рейснер, на встречу с новой властью пришли Владимир Маяковский, Всеволод Мейерхольд и Александр Блок. Маяковский, в марте 1917 года заявлявший «да здравствует искусство, свободное от политики», и Мейерхольд, поставивший в императорском Александрийском театре роскошнейший спектакль – «Маскарад», премьера которого состоялась 25 февраля 1917 года, представляли новое, революционное искусство. О надеждах новаторов в искусстве скажет позднее А. Таиров: «Как мы рассуждали? Революция разрушает старые формы жизни. А мы разрушаем старые формы искусства. Следовательно, мы – революционеры и можем идти в ногу с революцией». Революционеры в искусстве жестоко ошиблись, рассчитывая на длительное сочувствие революционеров в политике. Однако на первых порах новая власть использует «разрушителей», тех, кого Евгений Замятин назовет «юркой школой», «юркими авторами», знающими, «когда надеть красный колпак и когда его скинуть, когда петь сретение царя и когда молот и серп». Е. Замятин констатирует, выделив подлинного поэта – В. Маяковского, что «наиюрчайшими оказались футуристы: не медля ни минуты – они объявили, что придворная школа – это, конечно, они».

Чужим казался на диване в Смольном Александр Блок. Видевший в революции очищающий Россию огонь, Блок, закрыв глаза, слушал «музыку революции». Закрыв глаза, пишет он «Двенадцать» и «Скифы». Прозрение пришло очень скоро и было страшным: «А когда начались Красная армия и социалистическое строительство... я больше не мог», – занесет он в дневник.

Разочарование подавляющего большинства русской интеллигенции революцией не было неожиданностью для Ленина: вождь партии большевиков, учивший, что только интеллигенция может внести «революционное сознание» в рабочий класс, всегда относился к ней недоверчиво и недоброжелательно. Неожиданным было разочарование революцией рабочего класса, от имени которого и для которого была совершена пролетарская революция.

Из трех лозунгов, позволивших большевикам захватить власть, два – мир и земля – выражали прежде всего интересы крестьянства. Третий, выражавший интересы пролетариата, был гораздо менее четок и менее понятен. Что значило – рабочий контроль над производством – было не очень ясно. Характерно, что декрет о контроле над производством был принят не в ночь с 25 на 26 октября, как два первых, а двадцать дней спустя – 14 ноября 1917 года.

Декрет предусматривал: «Рабочий контроль над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия». Казалось: что может быть проще и легче? Рабочие, производители сами все контролируют, и все экономические проблемы решаются сами собой. В январе 1918 года Ленин поощрял пролетариат: «Вы – власть, делайте, что вы хотите делать, берите все, что вам нужно, мы вас поддержим... Вы будете делать ошибки, но вы научитесь». Гигантский – в масштабах всей русской экономики эксперимент – дает немедленный результат. Что такое «рабочий контроль над производством», было неясно. Рабочие часто понимали его просто: «Я явился на завод и начал осуществлять контроль, – рассказывал рабочий-коммунист. – Я вскрыл несгораемый шкаф, чтобы взять на учет деньги. Но денег там не было...» «Вестник труда» – орган ВЦСПС – жаловался, что пролетарии рассматривают «переданную им в руки промышленность», как «неосушимое море, из которого можно без ущерба выкачивать бесчисленное количество благ».

Правительственные меры совершенно дезорганизуют работу промышленности. В мае 1918 года председатель ВЦСПС М. Томский констатирует: «Падение производительности труда в настоящий момент дошло до той роковой черты, за которой (вернее, на которой) грозит полнейшее разложение и крах». Снижение производительности труда было одним из проявлений нараставшего недовольства рабочих. А. Вольский (Ян Вацлав Махайский) в журнале Рабочая революция, единственный номер которого вышел в июне-июле 1918 года, сравнивая Февральскую и Октябрьскую революции с точки зрения интересов пролетариата, замечает: «после Февральского буржуазного переворота рабочая плата сильно повысилась и завоеван восьмичасовой рабочий день, после Октябрьской пролетарской революции рабочие не получили ничего». Было еще одно различие между двумя революциями: после пролетарской – рабочий класс теряет возможность бороться за свои права. «Контроль над производством» оказывается фикцией: разрушение существовавшей системы управления промышленностью резко ухудшает положение рабочих.

В марте 1918 года в Петрограде собирается Чрезвычайное собрание Уполномоченных фабрик и заводов города. Оно констатирует: «Профессиональные союзы утратили самостоятельность и независимость и уже не организуют борьбы в защиту прав рабочих. Советы Рабочих и Солдатских Депутатов точно боятся рабочих: не допускают перевыборов, забронировали себя: они превратились только в правительственные организации и не выражают больше мнений рабочей массы». Декларация, принятая уполномоченными крупнейших петроградских заводов и фабрик – Путиловского, Семяниковского. Обуховского, Балтийского и других, железнодорожных мастерских, электростанций, типографий, обращалась к Всероссийскому съезду советов и подводила итог первым послереволюционным месяцам. «25 октября 1917 г. большевистская партия в союзе с партией левых эсеров и опираясь на вооруженных солдат и матросов, свергла Временное правительство и захватила власть в свои руки. Мы, петроградские рабочие, в большинстве своем приняли этот переворот, совершенный от нашего имени и без нашего ведома и участия... Более того. Рабочие оказали поддержку новой власти, объявившей себя правительством рабочих и крестьян, обещавшей творить нашу волю и блюсти наши интересы. На службу ей стали все наши организации, за нее пролита была кровь наших сыновей и братьев, мы терпеливо переносили нужду и голод; нашим именем сурово расправлялись со всеми, на кого новая власть указывала, как на своих врагов; и мы мирились с урезыванием нашей свободы и наших прав, во имя надежды на данные ею обещания. Но прошло уже четыре месяца, и мы видим нашу веру жестоко посрамленной, наши надежды грубо растоптанными».