Текст книги "Утопия у власти"

Автор книги: Александр Некрич

Соавторы: Михаил Геллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 98 страниц)

По данным Центрального статистического управления в результате голода 1921—22 годов страна потеряла 5 053 000 человек. Потери от голода следует прибавить к потерям гражданской войны. В 1918—1920 годах страна потеряла 10,180,000 человек. Следовательно за период гражданской войны 1918 – 1922 потери составили более 15 миллионов человек. Это примерно 10% населения. Советский демограф Б.Ц. Урланис подсчитал, что потери в гражданских войнах в отношении к численности населения составили: в Испании 1936—39 годов – 1.8%, в США (война Севера с Югом) – 1.6% Эти цифры позволяют понять чудовищность гражданской войны. Сюда следует добавить около 2 миллионов человек, погибших на фронтах первой мировой войны и не менее миллиона эмигрантов, для того, чтобы составить представление о потерях страны в 1914– 1922 годы.

Голод был великим испытанием молодой советской власти. Она продемонстрировала все свои особенности: жестокость, мстительность, устойчивость. Ленин готов был пожертвовать значительной частью крестьянства, лишь бы прокормить рабочие центры. М. Горький, вынужденный под давлением Ленина, покинуть советскую республику, выразил свое отношение к крестьянству в интервью зарубежным журналистам. Точка зрения Горького в этом отношении, несомненно, отражала взгляды Ленина и других большевиков. «Я полагаю, – заявил Горький в Берлине, – что из 35 миллионов голодных большинство умрет». Великий гуманист смотрел на будущее оптимистически: «... вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень... и место их займет новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей». Мечта, во всяком случае, первая ее половина, осуществилась десять лет спустя. Те, кто помешал ее немедленной реализации, прежде всего деятели Всероссийского Комитета помощи голодающим, заплатили за это арестами, ссылкой, многие из них в 1922 году были изгнаны из Советской республики. В истории Комитета, в истории отношения к АРА выработалась модель поведения советской власти по отношению к тем, кто приходил ей на помощь, стремясь при этом сохранить некоторую самостоятельность: 1) уступки, если нет иного выхода, 2) отказ от уступок, едва необходимость миновала, 3) месть.

Голод засвидетельствовал устойчивость новой власти. Эта устойчивость определялась наличием партии, сплоченной сознанием изолированности в стране, сознанием своей элитарности и чувством абсолютного всемогущества. Если партия была скелетом государственной машины, то ее мускулами были чрезвычайные комиссии. Партия давала Идею: все дозволено, ибо мы работаем на Историю; ЧК давали руки, практически осуществлявшие вседозволенность. Максим Горький, категорически заявивший: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа» и назвавший «ложью и клеветой» обвинения в «зверстве» вождей революции, выражал непонимание многими современниками революции характера рождавшейся системы, в которой карательные органы играют жизненно-важную роль. Их вездесущность и всемогущество создавали в обществе парализующую атмосферу страха. Наряду со страхом важнейшим элементом устойчивости советской власти был соблазн надеждой. Новая экономическая политика обещала улучшение положения. С этого времени и впредь советские граждане – в самые страшные годы своей истории – будут считать, что поскольку хуже быть не может, следует надеяться, что будет лучше. Наконец, элементом устойчивости было отсутствие альтернативы: Белая Идея была побеждена, социалисты – противники большевиков лишились аргументов после введения НЭПа.

Обескровленному войнами, умиравшему от голода народу оставалось надеяться на будущее. Или – на «индейского царя». «А индейский-то царь наших накормит? – спрашивала Танька Ваньку. – Знамо накормит, ежели наши в его веру перейдут. – А наши перейдут? – Знамо перейдут. Потому им: либо с голоду дохни, либо переходи...»

«Индейский царь» был далеко. «Кремлевский» – рядом. И требовал он в это время примирения с его существованием. Еще не требовалось даже «переходить в его веру», нужно было подчиниться ему.

Л. Красин, приглашенный Ллойд-Джорджем в Лондон, для ведения переговоров о нормализации советско-британских отношений, дает журналу «Обсервер» интервью, озаглавленное «Как голод помогает советской власти». Отношение Запада к голодающей России как бы открыло Ленину глаза: он увидел, что капиталистический мир не понимает целей революции, не видит ее опасности, и уже, во всяком случае, предпочитает получить прибыль сегодня, не думая о завтрашнем дне.

Снятие союзниками в январе 1920 года блокады, означало прекращение с их стороны войны с советской Россией. За этим актом последовало заключение мирных договоров с соседними странами: Эстонией, Литвой, Латвией. Прибывший в Лондон Красин начал в мае 1920 года переговоры о заключении торгового договора. В июле советское правительство приняло три английских условия – прекращение враждебных действий и враждебной пропаганды, возвращение военнопленных, признание, в принципе, долгов частным лицам. В разгар советско-польской войны договор был подписан. Л. Б. Красин рассказывал, вернувшись на родину, коммунистам Петрограда о том, как он давил на правительство Великобритании: «Мы всеми силами стремились заинтересовать английский деловой мир. Когда уклонялось добросовестное купечество, мы обращались к полуспекулятивным элементам. С пушечным заводом Армстронга мы заключили соглашение о ремонте 1500 паровозов. Армстронг подвинчивал своих рабочих, те давили на Ллойд-Джоржа, указывая, что русские заказы сокращают число безработных. Английская буржуазия испугалась конкуренции Германии, и договор был заключен». Красин сообщил далее о предстоящем подписании договора с Норвегией, с Италией. Швеция к этому времени – первой – согласилась принять советское золото. «В настоящее время, – продолжал нарком внешней торговли, – мы очень недалеки от большого денежного займа, и этот большой заем даст нам никто иной, как Франция». Когда летом 1921 года Ленина предупреждали противники его резкого курса по отношению к Комитету помощи голодающим, аресту его членов, считая, что это может отразиться на отношениях с Францией, бывшей в годы гражданской войны опорой белого движения, он, уже уверенный в себе, отвечал: «Наша политика не сорвет сношений /торговых/ с Францией, а ускорит их... Пути к торговым переговорам с Францией есть». Соглашение с АРА окончательно убеждает Ленина в возможности установить нормальные – торговые и дипломатические – отношения с капиталистическим миром, используя при этом корыстные интересы промышленников и торговцев против дипломатов, а интересы дипломатов против промышленников и торговцев. Главное же, советские политические деятели убеждаются, что возможно установить нормальные отношения с капиталистическим миром, не отказываясь от второй внешнеполитической линии – разжигания мировой революции. Закладываются основы двухэтажной внешней политики.

Двухэтажная политика

Весной 1919 года в Москву прибыла неофициальная миссия, посланная Ллойд-Джорджем и Вильсоном, возглавляемая американцем Вильямом Буллитом. Буллит, выяснявший отношение большевиков к возможности заключения перемирия между красными и белыми армиями, в своих подробных рапортах из Москвы даже не упомянул об открытии в столице советской республики Первого конгресса Третьего Интернационала, о создании Третьего Интернационала. «Правда» много писала об этом, но представителю союзников новость эта показалась лишенной интереса.

Из 34 «делегатов» Первого конгресса Коминтерна – 30 жили в Москве, работая в наркоминделе, 2 были случайными гостями (из Норвегии и Швеции, где коммунистических партий не было) и лишь двое – имели мандаты. Но один из них – представитель созданной два месяца назад Коммунистической партии Германии – прибыл в Москву, чтобы выразить несогласие своей партии на создание Коминтерна. Роза Люксембург, создательница КПГ, была против создания Третьего Интернационала до тех пор, пока «отсталость западных революционных партий отдает инициативу большевикам». Несмотря на возражения делегата КПГ Гуго Эберлейна, Ленин настоял на провозглашении в марте 1919 года рождения Третьего Интернационала.

Новая международная организация, с центром в Москве, созданная на средства партии большевиков, овеянной славой победоносной революции, не скрывала своих целей. В первом номере журнала «Коммунистический Интернационал» Г. Зиновьев в статье «Перспективы пролетарской революции» пророчествовал: «Гражданская война зажглась во всей Европе; победа коммунизма в Германии абсолютно неизбежна; через год в Европе забудут о борьбе за коммунизм, ибо вся Европа будет коммунистической; потом начнется борьба за коммунизм в Америке, возможно в Азии и на других континентах». На Втором конгрессе летом 1920 года принимается «21 условие», обязательное для каждой партии, которая хочет стать членом Коминтерна, секцией Третьего Интернационала. Создается модель компартии – отряда международной армии, ведущей борьбу за захват власти. Среди условий: обязательство помогать советской республике в ее борьбе с контрреволюцией, используя при этом все легальные и нелегальные методы (13 условие); обязательство сочетать легальные и нелегальные методы для борьбы с правительствами своих стран, создавать подпольные организации (условия 3 и 4).

Образцом двухэтажной внешней политики: явной – через наркоминдел, и секретной – через Коминтерн, была политика по отношению к Германии. Надежда на неминуемую революцию в Германии была одним из главных аргументов Ленина в дни подготовки Октябрьского переворота. Ноябрь 1918 года, когда Германия могла стать, но не стала коммунистической, несколько разочаровал большевиков, но не лишил их надежды. Налаживается сотрудничество с Веймарской республикой и одновременно не прекращается деятельность по советизации Германии. Деятельность эта резко усиливается после создания Коминтерна. «Специалисты» от революции – Радек, Зиновьев, Бела Кун, Ракоши – готовят в Германии захват власти коммунистической партией. В апреле 1922 года Советская республика и Германия заключают договор в итальянском городе Рапалло. Договор предусматривал установление дипломатических отношений, взаимный отказ от военных претензий, создание экономического фронта, включающего смешанные торгово-промышленные компании. Рапальский договор разрывал единство капиталистических стран, выводил Советскую Россию и Германию из дипломатической изоляции. Очевидные преимущества советско-германского договора, инициатором которого было советское правительство, не мешают советскому правительству, используя Коминтерн и Коммунистическую партию Германии, готовить революцию в Германии.

Осенью 1923 года казалось, что на этот раз ничто не может задержать могучей поступи истории.

«В начале сентября 1923 г., – вспоминал советский дипломат, – через Москву я выехал в Варшаву. В Москве все были как на угольях. Революционное движение в Германии развивалось все быстрее и быстрее... В Коминтерне работа шла полным ходом. Намечались будущие члены правительства советской Германии. Из числа русских советских деятелей отбиралась крепкая группа, которая должна была служить ядром будущего германского Совета народных комиссаров. Здесь были хозяйственники..., военные..., деятели Коминтерна..., и несколько ответственных работников ГПУ...»

В эти же дни «Правда» публикует стихи о пылающей Германии, слушающей: «В ветрах клич: пора! В вьюгах лозунг: пли!» Отношения между советским и германским правительством в этот период были отличными.

В 1920 году Англия начинает искать соглашения с Советской Россией – ведутся переговоры о торговых сношениях, ведется торговля «через посредство различных нейтральных стран, которые со своей стороны также вступили в торговые сношения с Советской Россией». Карл Радек констатирует, что благодаря этому положение страны окрепло. Но тот же Радек, на созванном в сентябре 1920 года в Баку конгрессе народов Востока, призывает рабочих и крестьян Персии, Турции и Индии подняться на борьбу с английским империализмом, обещая от имени Советской России оружие для «совместных побед». Председатель Коминтерна Г. Зиновьев призывает на этом конгрессе мусульманские народы к «джихаду», священной войне с Великобританией. Зиновьев был в это время членом Политбюро, правящего органа советского государства. «Не есть тайна ни для кого, – признавал другой член Политбюро, Л. Каменев, что ЦК и Политбюро нашей партии руководят Коминтерном».

Молодая внешняя политика молодого советского государства исходила из принципа, сформулированного Лениным в декабре 1920 года: пока существуют капитализм и социализм они не могут жить в мире. В разгар споров о Бресте Ленин предложил Седьмому съезду партии резолюцию, гласившую: съезд уполномочивает ЦК партии разрывать все мирные договора и объявить войну каждому империалистическому государству и всему миру, если ЦК партии сочтет момент подходящим. Резолюция эта должна была успокоить противников Брестского договора, но она выражала суть ленинской внешнеполитической доктрины: пролетарское государство, воплощающее прогресс, всегда право в своих отношениях с капиталистическими государствами, воплощающими реакцию; все, что оно ни делает, соответствует законам Истории. И поэтому целиком и полностью оправдано.

Рыжий цвет времени

«Шаг назад», сделанный Лениным в марте 1921 года, введение новой экономической политики, было маневром. Маневром вынужденным, который заключался в отходе назад, в отступлении. Маневр был произведен мгновенно, неожиданно для рядовых большевистской партии. Сталин полагал даже, что маневр был произведен с опозданием: «Разве мы не опоздали с отменой разверстки? Разве не понадобились такие факты, как Кронштадт и Тамбов, для того, чтобы мы поняли, что жить дальше в условиях военного коммунизма невозможно?» Сознание невозможности жить «в условиях военного коммунизма» вынудило изменить политику, временно отказаться от утопии, вернуться к реальности. Но утопия не была отвергнута, надежда на чудо мировой революции сохранялась. Необходимо было наладить сосуществование между реальностью и фикцией, порожденной убеждением, что завтра-послезавтра можно будет сделать два-три и больше шагов вперед к Цели. Сосуществование реальности и фикции порождает особую атмосферу первой половины двадцатых годов. Поэт назовет это время – рыжим: «... крашено – рыжим цветом, а не красным, – время...»[21]21
Как я стану твоим поэтомКоммунизма племя,Если крашенорыжим цветом,А не красным -время!?Николай Асеев «Лирическое отступление»

[Закрыть]

Второй раз на протяжении нескольких лет происходит резкая переоценка ценностей. Революционные идеи, безраздельно господствовавшие в советской республике с октября 1917 года, начисто отметавшие всякий компромисс, любое отклонение от коммунистического идеала, оказываются устаревшими, не совсем уместными. Возвращается право на существование людям и понятиям, которые до марта 1921 года считались ликвидированными и подлежащими ликвидации.

Новая экономическая политика снимает путы, которыми туго-натуго были перетянуты кровеносные сосуды государства. Денационализация мелкой и части средней промышленности, разрешение частной торговли, начавшаяся торговля с заграницей восстанавливают кровообращение в стране. Современники отмечали показавшееся чудом открытие магазинов, появление в них продуктов, даже вида которых они уже не помнили. Герой романа «Чевенгур» возвращается в родной город: «Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала... висела серая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске кратко и кустарно написано: «Продажа всего всем гражданам. Довоенный хлеб, довоенная рыба, свежее мясо, собственные соления».» Приказчик в лавке очень толково и очень коротко объяснил зашедшей старушке смысл перемен: «Дождались: Ленин взял, Ленин и дал».

Новая экономическая политика открывает двери для капиталистических форм экономики. Они соседствуют с социалистическими. Появляется возможность сравнения, возможность выбора. Возникает конкуренция. Перепись 1923 года показала, что если оптовая торговля находится на 77% в руках государства, на 8% – у кооперации, на 15% – в частных руках, то розничная на 83% в частных руках и лишь на 7% у государства. Покупатель получает возможность выбора: покупать у частника или у государства. Возвращаются деньги, которые в годы революции и гражданской войны потеряли цену, им полагалось совершенно отмереть. Впрочем, их выпускали все: советская власть, белые генералы, города, заводы. В нумизматическом каталоге, выпущенном в 1927 году, перечислен 2181 дензнак, имевший хождение во время гражданской войны. Михаил Булгаков рассказал, что в конце 1921 года появляются в Москве «триллионеры», люди, имевшие триллионы рублей. Но астрономические цифры на дензнаках, до марта 1921 года забавлявшие советских граждан, стали реальностью, когда появилась возможность покупать на них товары. 15 февраля 1924 года денежная реформа завершается введением новой советской денежной единицы, твердого рубля. Новая денежная единица, червонец, равнялась 10 довоенным золотым рублям и обеспечивалась золотом, а также исторической традицией. Червонец существовал при Петре I.

Время становится «рыжим», ибо наряду с новой иерархией ценностей, созданной революцией, восстанавливается старая иерархия. «Нэпманы» (капиталисты с разрешения советской власти) не участвуют в управлении государством, живут как на вулкане, неуверенные в завтрашнем дне, но сегодня – имеющие деньги и возможность приобрести на них все то, чего может пожелать нэпманская душа. В советских городах открываются игорные дома и кабаре появляются лихачи и роскошные автомобили, меха и драгоценности.

Новая экономическая политика не могла не вызывать недовольства в рядах правящей коммунистической партии, ибо казалась полной изменой идеалам революции. В это время рождается обиженный вопрос: за что боролись? До Октября и после революции споры в партийном руководстве сводились к вопросу как захватить и удержать власть. После победы в гражданской войне возникает вопрос: что делать с властью? Вопрос этот немедленно влек за собой другой: кто власть? Самый простой ответ звучал; пролетариат. Это был официальный ответ. Ленин давал другой ответ: диктатура одной партии, ибо она является авангардом пролетариата. К тому же пролетариат после победы в гражданской войне все настойчивее выражал недовольство своим положением. К. Радек с негодованием цитирует коммунистического агитатора: «Нет, не свободы для капиталистов и помещиков мы добиваемся, а свободы для нас – рабочих и крестьян, свободы купить, что нужно, свободы переехать из одного города в другой, перейти с фабрики в деревню – вот какой свободы нам нужно». Для Ленина смысл этих требований был очевиден: провозглашение лозунга «больше веры в силы рабочего класса» в действительности способствует усилению меньшевистских и анархических влияний. Это убедительно показал, – добавляет Ленин, – Кронштадт весной 1921 года.

Властью, хозяином в стране была партия. Партия большевиков была задумана и построена, как армия профессиональных революционеров. После достижения цели, после захвата власти партия не желает ограничиться частью власти, оставив другую государственному аппарату. Она хочет быть государством. «Тот, – заявил Лев Каменев, – кто говорит против партии, кто требует разделения функций советского аппарата и партии, хочет нам навязать такое же разделение властей, какое есть и в других государствах... Пускай-де советский государственный аппарат государствует, а партия пускай занимается агитацией, пропагандой, углублением коммунистического сознания и пр. Нет, товарищи, это было бы слишком большой радостью для наших врагов». Л. Каменев поставил точку над i. Партия не хотела, чтобы советское государство было как «другие государства», она хотела иметь всю полноту власти в своих руках.

И партия власть эту имела. «Политической власти совершенно достаточно... – говорит Ленин на Одиннадцатом съезде. – Экономической силы в руках пролетарского государства совершенно достаточно для того, чтобы обеспечить переход к коммунизму, Чего же не хватает?» К Одиннадцатому съезду партия пришла «вычищенной»: в результате «чистки», решенной на Десятом съезде, было исключено 23,3% персонального состава. Но и эта «вычищенная» партия не удовлетворяет её вождя. Ленин упрекает коммунистов, «которые управляют», в «некультурности». Он утверждает, что «не они ведут, а их ведут». Ленин обращается к истории: «Если народ, который завоевал, культурнее народа побежденного, он навязывает ему свою культуру, а если наоборот, то бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю». Ленин опасается, что, как варвары, завоевав цивилизованную страну, становились цивилизованными, так и коммунисты, завоевав Россию, воспримут культуру побежденных. И в то же время Ленин обрушивается на «некультурность» коммунистов. Противоречие лишь кажущееся. Вождь партии и глава правительства, говоря о «культуре», имеет в виду технику управления государством, управления хозяйством. Причину плохого хозяйствования, подтвержденного опытом работы за год, то есть между Десятым и Одиннадцатым съездами, Ленин видит в «коммунистическом чванстве». Комчванство, как начинают называть очередной порок, это – гордость победителей, уверенных в том, что все, что они делают – правильно, уверенных в том, что сила решает все проблемы. Комчванство было в глазах Ленина пороком прежде всего потому, что гордость победителей расшатывала партийную дисциплину: герои гражданской войны ждали наград, вели себя, как удельные князья, объединялись кланами фронтовых друзей, бросавших вызов ЦК. Тактика Ленина заключается в использовании одного клана против другого, имея в виду ослабление каждого из них и укрепление ЦК. Когда в ноябре 1920 года Троцкий выступил на Всероссийской конференции профсоюзов с требованием распространить военные методы на руководство экономикой и «военизировать» профсоюзы, Ленин поддержал позицию Зиновьева, выступавшего с лозунгами демократизации внутрипартийной жизни и свободы внутрипартийной критики. Троцкий, возглавлявший в это время, кроме народного комиссариата войны, железнодорожный и водный транспорт, сосредоточил в своих руках слишком большую власть. Сохранив главное («партия безусловно направляет» всю работу профсоюзов), Ленин смягчил наиболее острые формулировки Троцкого и значительно ослабил его влияние. Но когда в январе 1921 года руководители крупнейших профсоюзов – Александр Шляпников, Юрий Лутовинов, Алексей Киселев опубликовали тезисы, в которых выдвигали чудовищную, по мнению Ленина, идею о передаче управления всем народным хозяйством «всероссийскому съезду производителей», глава советского государства немедленно возобновил союз с Троцким.

А Рыков рассказывал С. Либерману, одному из крупнейших специалистов русского лесного хозяйства, приглашенному руководить национализированной лесной промышленностью: «Вот я сижу у руля социалистического строительства, в ВСНХ. Мне Ильич верит – и как все же трудно с ним! Никак нельзя на него положиться на все 100%. Придешь, обсудишь, договоришься, и он тебе скажет: «Выступи, и я тебя поддержу». А как только он почувствует, что настроение большинства против этого предложения, он тут же тебя предаст... Владимир Ильич все предаст, от всего откажется, но все это во имя революции и социализма, оставаясь верным лишь основной идее – социализму, коммунизму...»

Революция и «основная идея» воплощались для Ленина в Партии. Ей он всегда верен. Борьбу с «Рабочей оппозицией», которая выступает против политики Ленина на Десятом съезде, он ведет под лозунгом укрепления единства партии. Главный, смертный грех Рабочей оппозиции» заключался в том, что она возражала против отождествления партии с рабочим классом, отвергала притязания партии на диктатуру от имени «авангарда пролетариата». «Рабочая оппозиция», констатируя, что в РСФСР «рабочий класс является единственным классом, который влачит каторжное, позорно-жалкое существование...», требовала передать профсоюзам защиту интересов рабочих, как и управление экономикой. Это было посягательство на «основную идею», на монополию партии.

Монополия партии не означала, однако, монополии членов партии. Ленин был недоволен членами партии. Свою речь на Одиннадцатом съезде он заканчивает словами: «Надо сознать и не бояться сознать, что ответственные коммунисты в 99 случаях из 100 не на то приставлены, к чему они сейчас пригодны, не умеют вести свое дело и должны учиться».

Троцкий говорил в 1919 году, что в лице наших комиссаров «мы имеем новый орден самураев». В 1921 году Сталин, как обычно, заимствует идею у Троцкого, но, снижая пафос, уточняет, детализирует. Сталин видит «компартию как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Если и Троцкий, и Сталин видят партию (комиссары Троцкого были лучшей частью партии), как орден избранных, одухотворяемых некой идеей, то образцы для подражания каждый из соратников Ленина выбирает по своему вкусу. Принципиальное различие между самураями и ливонцами заключалось в том, что «псы-рыцари», как называл меченосцев Маркс, обращали в истинную веру население покоренной страны, а самураи жили у себя на родине.

Развивая параллель «орден меченосцев – компартия», Сталин подчеркивает «значение старой гвардии внутри этого могучего ордена. Пополнение старой гвардии новыми закалившимися за последние три-четыре года работниками». Менее чем за год до своего избрания генеральным секретарем ЦК, Сталин представляет себе партию, как орден завоевателей в оккупированной стране, построенной по строго иерархическому принципу.

Правящая партия – иерархический орден должна была завершить иерархическую пирамиду советского государства: внизу – крестьянство, чуть выше – полезная интеллигенция, еще выше – рабочим класс, наверху – Хозяин-партия. В одном из самых первых советских романов, в «Неделе» писателя-коммуниста Юрия Либединского, чекист Климин рассказывает о своем споре с неким интеллигентом «по поводу столовой ответственных работников». Он /интеллигент/ доказывал, что столовую нужно закрыть. И, как доказательство, ход мыслей у него был такой: революция от нас требует, чтобы мы не выходили из общепайковой нормы, хотя бы квалифицированного рабочего. Я же рассуждал так: мы; это революция, то есть то, что мы на митингах называем – передовой авангард. Если каждый из нас, несущих боль, работу, будет голодать и слабеть и надрываться, то, конечно, нашему авангарду скоро придет конец; ведь это же так просто! Для них, для революционеров, революция – что-то постороннее, божок, требующий жертв, а для меня... Я могу сказать, вроде как какой-то король говорил: „...государство – это я...“» Этот же чекист-философ убеждает молодую коммунистку, предлагающую вместо силы использовать слово, разъяснить крестьянам смысл политики партии: «Рассказать... Не поймут они. Мало разве у нас агитаторов и политработников убили эти трудовые крестьяне только за то, что те слишком уж откровенно проповедовали коммунизм? Наши книги они не читают, наши газеты они раскуривают. Нет, Анюта, все это много сложнее. Нам нужно жизнь их перестроить. Ведь они дикари, они рядом с нами, но в средневековье, они верят в колдунов, и для них мы только особый вид колдунов, в лучшем случае добрых».

Молодая, еще не «закалившаяся» коммунистка нуждается в идеологической обработке, ибо она побывала в Москве и увидела там лестницу: «На одном вокзале, большая такая лестница есть, и вся она от верху до низу устлана людьми. Мужчины, женщины, дети лежат на ступенях вперемежку со своим жалким и грязным скарбом... И по этой же ужасной лестнице, ступая брезгливо и осторожно, скорее брезгливо, сходит вниз какой-нибудь щеголеватый комиссар, и комиссарская звезда блестит на его груди, а он так осторожно, между измученных грязных тел ставит свои лакированные сапожки, спускается вниз...»

Эта лестница, реалистически изображенная пролетарским писателем, еще не подозревавшим, что нужно и можно писать иначе, могла служить символом молодого советского государства.

Партия – орден меченосцев в завоеванной стране, колдуны среди дикарей, могла выполнять свою функцию Хозяина жизни лишь в том случае, если она была едина, сплочена, если она была послушным инструментом в руках вождей. Необходимость единства стала для Ленина очевиднее, чем когда-либо было в период перехода к НЭПу. Дисциплина нужна армии в период отступления в особенности. Десятый съезд принимает резолюцию «О синдикалистском и анархическом уклоне», направленную против «Рабочей оппозиции», и резолюцию «О единстве партии», запрещающую фракционную деятельность под угрозой исключения.

Резолюция «О единстве партии» открывает новую главу в ее истории. Знаменательно, что, принятая съездом в отсутствии около 200 делегатов, выехавших на подавление восстания в Кронштадте и Антоновщины, эта резолюция в течение нескольких лет оставалась секретной. Авторы резолюции и все те, кто голосовал за нее, подсознательно чувствовали, что характер партии меняется. Лишь Радек, что-то предчувствуя, предупреждал о том, что все голосующие за резолюцию могут испытать ее действие на своей шкуре, но так же проголосовал «за». Резолюция «О единстве партии» устраняла последние «пережитки» традиционных социал-демократических и социалистических партий. ВКП (б) становилась партией тоталитарной, в которой недопустимой была верность идеям, требовалась только верность Высшей Инстанции, принимающей решение. Резкий поворот НЭПа стал проверкой на верность вождям: кто продолжал верить в Идею, в идейность, кто не принимал «рыжего времени», из партии выбрасывался или уходил сам, кончал самоубийством. «Правда» опубликовала 20 мая 1922 года некролог по случаю самоубийства 17-летнего комсомольца: «Часто приходилось от него слышать, что, прежде всего, надо быть коммунистом, а потом уже человеком». Юноша, видимо, не выдержал: коммунист в его душе не смог победить человека и убил его. Но очень многим победа над человеком давалась легко.

М. Горький через две недели после Октябрьского переворота писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия». В начале 1921 года, через два с половиной года после захвата власти, А. Сольц, которого называли «совестью партии», констатирует: «... долгое пребывание у власти в эпоху Диктатуры пролетариата возымело свое разлагающее влияние и на значительную часть старых партийных работников. Отсюда бюрократия, отсюда крайне высокомерное отношение к рядовым членам партии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения. Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...» Для партийного чиновника Сольца «коммунистическая иерархическая каста», «орден меченосцев» по выражению Сталина, как бы сама собой «выработалась», «создалась» в результате «долгого пребывания у власти». Крупнейший теоретик партии Н. Бухарин видел более глубокие причины: «Известная часть коммунистических кадров может вырождаться на базе своего единовластия... Наша форма власти есть форма диктаторской власти, наша партия есть господствующая партия в стране...»