Текст книги "Утопия у власти"

Автор книги: Александр Некрич

Соавторы: Михаил Геллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 98 страниц)

Лето 1989 г. взорвалось неожиданным рождением социального движения: шахтеры Западной Сибири, Воркуты, Донбасса организовали массовые забастовки. Выдвигались различные требования – от экономических (в том числе требование увеличения нормы выдаваемого мыла) до политических. Но прежде всего шахтеры требовали закрытия «грабительских» кооперативов. Были созданы стачечные комитеты – по образцу польских периода «Солидарности».

В октябре 1989 г., после второй, осенней, волны забастовок горняков, обнаруживших, что многие летние обещания не были выполнены, Верховный Совет СССР принял Закон о порядке разрешения коллективных трудовых споров. Он не исключает забастовок в случае неурегулирования конфликтов мирным путем, но запрещает их, во-первых, для некоторых категорий рабочих и служащих, а во-вторых, «по мотивам, связанным с выдвижением требований о насильственных свержении и изменении советского государственного и общественного строя...» Такое определение можно дать каждой забастовке с политическими лозунгами. Закон запретил также забастовочные комитеты, которые преобразовались в шахтерских районах в рабочие комитеты.

Василий Селюнин, побывавший в Кузбассе (Западная Сибирь), увидел в них модель альтернативной власти для всей страны. С ним согласен Анатолий Стреляный, много ездивший по далеким от столиц районам: «Народные фронты в Прибалтике, «Карабах» в Армении, потом – забастовочные комитеты. Этот новый аппарат способен действовать, потому что он чувствует, что он в своем праве, что у него есть авторитет».

Нарождающееся рабочее движение используют там, где это возможно, против попыток реформировать советскую модель экономики. Созданный в Ленинграде Объединенный фронт трудящихся начал борьбу с «ориентацией на частную собственность, прибыль, на рынок», ибо она стремительно ведет к «социальному расслоению в обществе...» В программе Фронта – «защита интересов трудящихся». Анатолий Стреляный передает голос «низов», с которыми он общался во время своих поездок по стране летом 1989 г. Этот голос единодушен: задушить кооператора-спекулянта, чтобы все были одинаковы, мы капитализма не хотим.

Одновременно идет процесс политического развития рабочего класса. В декабре 1989 г. Андрей Сахаров в канун II съезда народных депутатов призвал объявить двухчасовую предупредительную политическую забастовку с целью побудить депутатов поставить вопрос об отмене статьи 6-й Конституции.[68]68
  Обращение подписали также члены Межрегиональной депутатской группы В. Тихонов, Г. Попов, А. Мурашов, Ю. Афанасьев, Ю. Черниченко, поставивший свою подпись, затем снял ее.


[Закрыть] Призыв отклика в стране почти не вызвал. Летом 1990 г. накануне XXVIII съезда КПСС шахтеры в разных районах страны провели политическую забастовку, требуя, в частности, отставки правительства Рыжкова. Идея политической забастовки перестала пугать. В летних забастовках 1989 г. участвовало около 500 тысяч шахтеров. Они создали свои региональные комитеты. В начале 1990 г. эти комитеты приложили немало усилий, чтобы объединиться. Весной (30 апреля – 2 мая) 1990 г. в Новокузнецке собрались представители более 40 независимых рабочих движений, объявивших о создании Конфедерации Труда. Рабочий класс начинает осознавать себя политической силой и вступает в борьбу за свои права. Но у родившегося рабочего движения еще нет ясной программы, многие его требования носят консервативный характер, которые пытается поставить себе на службу партийный аппарат. Очевидно одно: рабочий класс – сила, с которой придется считаться все более и более. В июле 1990 г. собрался 1 съезд шахтеров СССР, объявивший о своей независимости «от любых политических образований». Съезд провозгласил: «Независимые рабочие движения и организации трудящихся подчиняются только воле своих членов».

Глава шестнадцатая. Что делать?

На вопрос «что делать?» древний мир предложил 288 ответов.

Св. Августин

Вопрос этот не давал покоя русской интеллигенции со дня ее рождения. Николай Чернышевский поставил «Что делать?» в заглавие своего романа, над которым он работал в 1863 г. в Петропавловской крепости. Русский революционный демократ, властитель дум нескольких поколений интеллигенции, дал один-единственный ответ – делать революцию. В 1902 г. Ленин пишет свое «Что делать?» и дает два ответа: строить партию профессиональных революционеров и делать революцию. Михаил Горбачев, подводя итоги своего четырехлетнего руководства Советским Союзом, рассказал, что положение страны в начале 80-х годов беспокоило многих. Тогда, т. е. еще до апрельского (1985) пленума ЦК, утвердившего программу Горбачева, начались поиски ответа на все тот же вопрос. Задолго до пленума «было разработано 110 документов». 110 предложений, заключений академиков, писателей, крупных специалистов, общественных деятелей. 110 ответов на вопрос: что делать? Результаты этих анализов, объяснил Горбачев, – легли в основу программы «перестройки» создали стартовую площадку для «революции сверху».

В поисках объяснений появления Горбачева советская интеллигенция обратилась к реформам 60-х гг. XIX в., обнаружив аналогию между «застоем» России при Николае I и «застоем» брежневского Советского Союза.

Мысль о сходстве российского «старого режима» (который насчитывал 250 лет в начале XIX в. – если иметь в виду лишь династию Романовых), и советского режима, достигшего дряхлости за 70 лет после революции, знаменательна. Поиски аналогии между близящимися к упадку режимами представляют интерес. Герцен, а затем Бакунин определили возможности, стоявшие перед Россией, как выбор между Романовым, Пестелем и Пугачевым (между добрым царем, радикальной офицерской революцией и мужицким бунтом).

Формула Герцена – Бакунина – русская по форме, универсальна по содержанию: на протяжении веков, всюду, где режим исчерпывал свои возможности, он погибал в результате восстания угнетенных либо под ударами армии, если не успевал осуществить необходимых реформ «сверху». В историческом гардеробе советского прошлого не было после гражданской войны ни «Пестеля», ни «Пугачева». Имелись зато модели «Романова». Ленин организовал крутой поворот нэпа в 1921 г. Сталин командовал «великим переломом» 1929—1933 гг. Можно рассматривать в категориях «революции сверху» и брежневскую эпоху: время «застоя» было периодом чудовищной перекачки всех средств в «оборонную» промышленность, создания гигантских вооруженных сил и фантастической экспансии. Историки скажут, наверное, что в эпоху «застоя» советская империя достигла предельных границ, которые потом будут только сокращаться.

Высшая точка экспансии совпала с обнаружением советскими руководителями кризиса. Слабости советской системы стали очевидными после смерти Сталина. Реформы Хрущева дали определенные результаты, которые, во всяком случае, позволили Брежневу возглавить «триумфальное шествие» коммунизма по планете: в Африке, Азии, Латинской Америке к власти приходят адепты «научного социализма», устанавливающие однопартийные режимы по образцу и подобию советского. Отсутствие сопротивления поощряло Москву: ее влияние расплывалось как масло по камню. Шла гонка между советской экспансией и западным осознанием ее опасности. Пройдет время, прежде чем станет ясно, кто и что способствовали остановке: выход США из послевьетнамского шока; сопротивление афганских муджахитдинов; согласие Западной Европы на установку «Першингов»; взрыв «Солидарности», воспринятый в Москве как предупреждение; внутренние пороки советской системы, выявленные перенапряженностью экспансии. Вероятнее всего, действовал комплекс всех этих причин.

Проблему – сталинская система без Сталина – пытался решить Хрущев. «Насыщенный до предела жаждой преобразований», – по выражению биографа, Хрущев преследовал две цели: реализацию всех возможностей, которые давал пост генерального секретаря; пробуждение энтузиазма населения, необходимого для преодоления экономической отсталости, очевидной уже во второй половине 50-х годов. Первая цель была достигнута лишь наполовину: заняв бесспорное первое место среди руководителей, начав строить собственный «культ», Хрущев был свергнут, ибо недооценил своих противников. Заговор против него, как рассказывает Сергей Хрущев, было легко предотвратить, настолько неквалифицированно он готовился. К тому же сведения о заговоре дошли к Хрущеву своевременно. Он не поверил в его опасность. Опыт Хрущева пригодился его преемникам: как строить «культ личности», не прибегая к сталинским мерам, как обезопасить себя от происков друзей и соратников. Вторая цель в значительной мере Хрущеву удалась. Новая программа партии, принятая XXII съездом (1961 г.) обещала построить коммунизм ровно через 20 лет. Программа КПСС, основанная на единственно научном, ибо победоносном и победоносном, ибо единственно научном, учении Маркса – Ленина, заверяла, что в 1980 г. Советский Союз по экономическому развитию, по благосостоянию населения достигнет уровня США, а кое в чем его превзойдет. В это поверили – как это ни кажется странным сегодня. Червь, однако, уже был в яблоке. Неутолимое желание побыстрее прибежать к коммунизму, подгонявший всех план и награды за его выполнение и перевыполнение, породили первые «дела». За 20 лет до раскрытия узбекской «хлопковой аферы» стала известна рязанская «мясная афера». Чтобы перевыполнить план производства мяса и обогнать Америку, секретарь Рязанского обкома партии А. Ларионов приказал забить весь скот в области.

Леонид Брежнев нашел свой вариант сталинской системы без Сталина. Оставалась неизменной цель – реализация потенциальных возможностей генерального секретаря. Помня опыт Хрущева, Брежнев расправлялся со своими противниками и возможными конкурентами без пощады, хотя, может быть, не так демонстративно, как предшественник. Вторая цель – пробуждение энтузиазма – подверглась трансформации. После неудачных, сделанных без особого желания, попыток реформировать экономику, главное внимание было уделено двум задачам. Первая – внешнеполитическая экспансия, которая убедительно свидетельствовала о силе и жизнеспособности Советского Союза, о законности его притязаний на победу социализма в мировом масштабе. Вторая – использование в невиданных еще масштабах средств массовой информации и пропаганды (СМИП), включающей газеты, журналы, радио, телевидение, кино, различные формы прямого устного общения с массовой аудиторией, для создания «имиджа» прогресса и процветания. Пожалуй, еще никогда разрыв между воображаемым миром и реальностью не был так велик. Разрыв был больше, чем в сталинское время, когда «надуманное» еще очень многим казалось достоверным. Как скажет социолог: «Все было брошено на то, чтобы заставить общество поверить в достоверность надуманного». Густота, универсальность лжи, глубина пропасти между выдумкой и фактами в брежневскую эпоху во многом объясняют эффективность лозунга «гласности», радость, эйфорию, вызванные позволением перебросить мост между ложью и действительностью.

Политика «гласности» была первым ответом на вопрос: что делать? Ответ прозвучал традиционно: В начале было слово... Задача заключалась в том, чтобы овладеть «словом», использовать его, как могучее оружие в руках нового генерального секретаря.

Гласность

Лежат два кремня рядом – ну и ничего: лежат и безмолвствуют. Идет мимо искусный прохожий: берет один кремень, берет другой, рассматривает их внимательно, осторожно ударяет друг об друга – и вот искра.

Михаил Салтыков-Щедрин

Среди бесспорных благодеяний горбачевской эпохи – новые слова, обогатившие язык всех народов мира. Рядом с «перестройкой» наибольшую карьеру сделала «гласность». Перевод на основные языки был сделан в Москве агентством печати «Новости», и западные масс-медиа стали употреблять слово, споря иногда о его смысле, но неизменно соглашаясь, что «гласность» – это хорошо, что это – заслуга Горбачева, что это вернейший признак радикальных изменений в СССР.

Корень «гласности» – голос. «Толковый словарь русского языка» В. Даля, вышедший первым изданием в 1863—1866 гг., определял значение слова как «известность, общеизвестность». Словарь Даля появился в эпоху реформ Александра II, и «гласность» приобрела в это время смысл политический. Слово стало выражать общественное требование открытости, участия в жизни страны, открытого (гласного) суда. После административной реформы членов дум (городского самоуправления) с правом голоса стали называть «гласными». Салтыков-Щедрин, со свойственной великому сатирику иронией, раскрыл пределы «гласности» – разрешенной свободы: «искусность прохожего», его «внимательность» и «осторожность»: «Что если бы прохожий был не искусен? – спрашивает писатель. – Что если бы он ударил неосторожно? Если бы поблизости оказался навоз или другой удобовоспламеняющий материал? Извлеченная из кремня искра упала бы в сей материал, воспламенила бы его – и вот пожар!»

В 1981 г. стандартный четырехтомный «Словарь русского языка» не дает определения существительного «гласность» и отправляет читателя к прилагательному «гласный», которое означает: «доступный для общественного ознакомления и обсуждения». В этом определении главное: доступный, кем-то сделанный доступным, кем-то разрешенный. «Краткий политический словарь» 1987 г. дает полное, исчерпывающее объяснение смысла слова, определяющего «политическое мышление» Горбачева. В предшествующих трех изданиях Политического словаря «гласности» не было. В издании 1983 г., исключившем цитаты из Брежнева и заменившим их цитатами из Андропова, за «гипотезой» следовало «глобальный». В горбачевском Словаре после «гипотезы» идет «гласность».

«Гласность, – определяет Политический словарь, – один из важнейших демократических принципов, обеспечивающий открытость работы органов управления, доступность для общественного ознакомления с их деятельностью». А затем Словарь раскрывает цель появления нового слова-лозунга: «Гласность – наиболее массовая форма контроля населения за работой органов власти, особенно местных, борьбы против бюрократии». Инструментальный характер суррогата свободы слова подчеркнут направленностью «контроля населения» прежде всего за деятельностью местных органов власти. Статья в Политическом словаре определяет границы: «Гласности не подлежат сведения, содержащие государственную, военную, научно-техническую, производственную, следственную, врачебную и т. п. тайны». В скобках читателя отправляют к статье «Бдительность революционная». В предыдущем издании ее не было. В последний раз «Краткий политический словарь» включал статью «Бдительность революционная» в издании 1969 г. Было в ней одиннадцать строк, не оставлявших сомнения в прочности веры: «Революционная зоркость, умение распознать и обезвредить классового врага. Б. Р. – неотъемлемое качество коммунистов. Особенно необходима в обстановке острой идеологической борьбы, происходящей между социализмом и капитализмом. Б. Р. – патриотический долг, гражданская обязанность каждого советского человека, способствующая укреплению мощи первого в мире социалистического государства, всех стран социалистического содружества, надежное средство защиты дела мира во всем мире». В 1987 г. Словарь возвращается к понятию «бдительность революционная», но статья расширена в три раза – до 37 строк. Для сравнения – в «гласности» 21 строка. Новая редакция «бдительности революционной» сохраняет напоминание о патриотизме, гражданском долге, о цели – борьбе с враждебными социализму силами, мешающими «утверждению передового социального строя». Она ставит требование «бдительности революционной» в контекст нового исторического этапа, когда «даже наиболее агрессивным силам становится понятной невозможность решения исторического спора между социализмом и капитализмом военными средствами». Реакционные круги Запада – извещает статья – решают ослабить социализм, «вызвать его внутреннюю эрозию». Для этого они используют «разведку, методы «психологической войны», проводят идеологические кампании, рассчитанные на подрыв доверия к социалистическому строю, шельмуют социалистический образ жизни, спекулируют на национальных чувствах и т. д.» Сравнивая две редакции статьи «Бдительность революционная», легко убедиться, что в 1987 г. необходимость в «б. р.» подчеркнута значительно сильнее, чем в 1969 г. Авторы настаивают на том, что исчезновение угрозы военного нападения на СССР привело к значительному усилению опасности «внутренней эрозии» социализма под воздействием вражеской идеологии. «Бдительность революционная» – неразлучный спутник «гласности», ее верный страж. 21 строку «гласности» и 37 строк «бдительности» следует читать вместе: только тогда возможности и невозможности «гласности», ее цели и границы, ее принципиальное отличие от «свободы слова» становятся очевидны.

Эксперт в области рекламы Жак Сегеля говорит о парадоксальном правиле коммуникации: «Путь к массе идет через элиту». И констатирует, что Горбачев с первых дней своего правления начал соблазнять элиту. Седьмой секретарь не может претендовать на авторский патент. Техника обольщения мастеров культуры, в первую очередь писателей и кинематографистов, была в деталях разработана Сталиным. Ленин, обладавший властью, действовал через партийный и полицейский аппарат. В 1922 г. он выбросил из страны большую группу философов, писателей, ученых, отравлявших, по его мнению, народ «идеалистической» заразой. До этого, осенью 1921 г., Ленин вынуждает покинуть родину Максима Горького, критиковавшего некоторые аспекты большевистской политики. Во второй половине 20-х годов Сталин, начиная свое восхождение к вершине власти, обращает пристальное внимание на «властителей дум». Он прилагает немалые усилия, чтобы соблазнить Горького вернуться в Советский Союз. Первый приезд знаменитейшего русского писателя из фактической (если не юридической) эмиграции в 1928 г. был триумфом Горького и Сталина. Дом и дача Горького становятся местом встреч писателей со Сталиным, который приезжает в гости к автору романа «Мать». В 1932—1934 гг., когда осуществляется национализация литературы, организуется Союз советских писателей, утверждается единственный правильный творческий метод – социалистический реализм, Сталин непосредственно руководит процессом. Его бывший секретарь, Александр Щербаков, становится секретарем Союза, действующим как рука генерального секретаря. В это время Горький пишет в письме председателю Госиздата А. Халатову: «Как великолепно развертывается Сталин». До конца дней Сталин не спускает глаз с литературы и кино. Премии его имени, присуждаемые по его желанию и выбору, определяли сталинскую, следовательно, единственно верную шкалу ценностей. Жесточайшие репрессии, жертвами которых были вместе со всем населением страны писатели, кинематографисты, музыканты, были особой, сталинской формой управления культурой. Деятели культуры не переставали превозносить Сталина, выражать ему свою безграничную любовь, ибо это была плата за огромную власть, которую он им дал. От имени генерального секретаря, от имени партии они управляли душами народа.

Важную роль в сталинском арсенале воздействия на элиту играли личные встречи (например, с Сергеем Эйзенштейном), телефонные звонки (например, Пастернаку и Булгакову). Американский журналист Энтони Льюис с поразительной самоуверенностью, которую дает только поразительное невежество, предлагая Рейгану брать пример с Горбачева, восторгался: «В контексте советской культуры и истории было удивительно, что Михаил Горбачев лично позвонил г-ну Сахарову в Горький, чтобы сообщить ему новость об освобождении. Когда высокий советский чиновник обращался к известному диссиденту?» Василий Гроссман, автор романа «Жизнь и судьба», не только ответил американскому журналисту, полагавшему, что его вопрос риторический, но и описал телефонный звонок Сталина «диссиденту». Гроссман составил подробнейший сценарий «беседы», которым четверть века спустя почти дословно воспользовался Горбачев. Гроссман ничего не выдумал. Он обобщил множество случаев и слухов о «звонках» Вождя. Один из важных персонажей романа, крупнейший ядерный физик Штрум попал в немилость. Бездарные коллеги нашли его теорию идеалистической, к тому же он – еврей. Его изгоняют из института, его осуждают все коллеги, он ждет неминуемого ареста. Это – год 1944. И вдруг телефонный звонок. Академик Штрум немедленно узнает голос. Величайший гений всех времен и народов объявляет физику: «Мне кажется, что вы работаете в нужном направлении». Все меняется, как в волшебной сказке. Штрум не успел ничего никому сказать. Но его зовут в институт. Коллеги встречают его аплодисментами. Он получает все, что ему нужно в лаборатории. Гроссман пишет: «Ему достаточно было добродушно усмехнуться человеку, и судьба человека менялась – из тьмы, безвестности человек попадал под дождь славы, почета, силы. И десятки могущественных людей склоняли перед счастливцем головы – ведь Сталин улыбнулся ему, пошутил, говоря по телефону».

«Освободительный» телефонный звонок Горбачева Сахарову был блестящим подражанием Сталину и может рассматриваться как модель «гласности». Звонок принес огромные политические дивиденды генеральному секретарю. Звонок был проявлением личной доброты Лидера, ибо осталось неизвестным, ни почему Сахаров был без суда и следствия сослан в Горький, ни почему – по одному звонку – он был освобожден. Освобождение Сахарова есть дар генерального секретаря народу, т. е. элите и Западу.

Есть аналогия даже во времени, которое казалось генеральным секретарям подходящим для «освободительных звонков». 18 апреля 1930 г. Сталин звонит Михаилу Булгакову, все пьесы которого были запрещены, лишенному всяких средств к существованию. Вождь благосклонно разговаривает с писателем, спасает его от гибели. Накануне, 17 апреля состоялись похороны Маяковского, который покончил самоубийством три дня назад. Смерть Маяковского побудила Сталина, кроме того, разрешить выехать на Запад Евгению Замятину. 9 декабря 1986 г. Лариса Богораз, жена Анатолия Марченко, известного правозащитника и узника хрущевских и брежневских лагерей, получила телеграмму, извещавшую, что ее муж умер в Чистопольской тюрьме. 23 декабря, после звонка Горбачева, вернулся из ссылки в Горьком Андрей Сахаров. Сталин мог опасаться, что Булгаков и Замятин последуют примеру Маяковского. Горбачев мог опасаться, что здоровье академика Сахарова не выдержит горьковской ссылки.

Василий Гроссман – тонкий аналитик сталинской «доброты» – показывает, что телефонный звонок, выносивший человека «под дождь славы, почета, силы», одновременно разрушал душу этого человека. Академик Штрум, который перед лицом ареста и смерти отказался осудить свои взгляды, после звонка, не задумываясь, совершает подлость по просьбе своих вчерашних гонителей. Гроссман первым заметил главный результат «звонков» – установление связи между палачом и жертвой, рождение чувства благодарности жертвы к палачу за помилование. Западные психологи, изучавшие психику освобожденных заложников, назвали эти чувства «Стокгольмским синдромом». По отношению к звонкам генеральных секретарей можно, видимо, говорить о «Синдроме Штрума».

«Гласность» была организована как очередная кампания, декретированная сверху, по желанию и решению Высшей Инстанции. Когда поражение в войне с Японией и революционные выступления 1904—1905 гг. побудили Николая II приступить к осуществлению широкой программы реформ, гражданские права, в том числе свобода слова, признанные подданным империи, были регламентированы специальными постановлениями. Свобода слова – стала государственным законом. Предварительная цензура была отменена законом. Только в июне 1990 г. был принят закон о печати, благодеяния которого будут зависеть от комментирующих закон инструкций, подготавливаемых в тиши кабинетов.

Цензура, отмененная формально, сохранилась. Но основную ответственность за направление печатного органа (это относится и к другим средствам массовой информации и пропаганды) несет главный редактор. Главный редактор «Известий» И. Лаптев рассказал, что примерно в 1986 г., на совещании руководителей средств массовой информации, Горбачев сказал, как отрубил: «Дорогие товарищи редакторы, вы являетесь главными запретителями и главными разрешителями...».

Процесс организации «гласности» начался с выбора «маяков» кампании – журналов-моделей и их редакторов. Организованный характер операции проявился, в частности, в том, что ведущими журналами-еженедельниками были назначены «Московские новости» и «Огонек». Можно бы сказать, что они никогда не имели прогрессивных традиций, если бы советский печатный орган и прогрессивные традиции не были взаимоисключающими понятиями. «Московские новости» родились 5 октября 1930 г. как журнал на английском языке – «Москоу ньюс», предназначенный для распространения сталинских идей среди прогрессивного человечества. В журнале работали, рядом с советскими журналистами, иностранные коммунисты. Долгие годы (с 1932 г.) его главным редактором был Михаил Бородин, представитель Коминтерна при Сун Ят-сене, один из проводников советской политики в Китае в 20-е годы. Затем – до 1949 г. «Московские новости» влекли жалкое существование, распространяя на иностранных языках волшебные сказки о «зрелом социализме». В 1956 г. журнал стал органом вновь созданного Агентства печати «Новости», находившегося в ведении КГБ и представлявшего «альтернативу» официальному ТАСС. В 1987 г. главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев объяснял: «Орган наш задуман как специальная газета, предназначенная для западных стран. Там нас называли „оппозиционной“ газетой, теперь относятся иначе: „М. Н.“ – проводник политики Горбачева».

«Огонек» стал выходить в Москве в 1923 г., с конца 20-х годов был единственным массовым иллюстрированным еженедельником. С 1953 г. до начала «гласности», более 30 лет, главным редактором журнала был поэт и драматург Анатолий Сафронов, который считался реакционером даже среди советских главных редакторов.

Для превращения «Московских новостей» и «Огонька» в глашатаев «гласности», «перестройки», «демократизации» было достаточно изменения линии партии и назначения новых главных редакторов. «Огонек» возглавил украинский поэт и журналист Виталий Коротич, «Московские новости» – историк, многолетний работник аппарата ЦК Егор Яковлев. Ни Коротич, ни Яковлев не были известны своими расхождениями с генеральной линией брежневской эпохи либо очень хорошо их скрывали. Зато были известны, например, путевые записки Коротича, посетившего США, озаглавленные – «Лицо ненависти». Со сладострастным удовольствием он обнажил язвы американского империализма, не оставляя в уме читателя сомнений относительно превосходства социализма. В конце 1988 г. Коротич объяснял, что многое в его книгу было вписано «брежневскими» редакторами против его воли.

Несколько новых главных редакторов в литературно-политических ежемесячниках – и был создан авангард «гласности». Введение для органов печати «хозрасчета», самоокупаемости побудило редакторов начать поиски читателей, публикуя сенсационные разоблачения пороков советской жизни, рассказы о таинственном советском прошлом. В конце 1988 г. была сделана попытка ограничить влияние «маяков гласности», лимитируя на них подписку. Протесты помогли, ограничения с подписки были сняты: «Огонек», «Московские новости», «Новый мир», «Знамя» вышли на первое место по числу подписчиков. Одновременно были продемонстрированы хрупкость «гласности» и возможности власти. Достаточно поменять главных редакторов в 5-6 журналах и газетах, ввести строгий лимит на подписку – и «два кремня», если вспомнить определение Салтыкова-Щедрина, останутся лежать рядом, не производя искры.

«Гласность» поразила советских людей, поразила мир, стала синонимом горбачевской весны. Основы политической тактики, которая приобрела известность под именем «гласность», разработал Сталин. 13 мая 1947 г., беседуя с писателями Фадеевым и Симоновым, Сталин изложил концепцию, заранее им, по свидетельству Симонова, продуманную. Генеральный секретарь, который в то время был и председателем Совета министров, предложил изменить характер «Литературной газеты». Она выходила тогда тиражом в 50 тыс. раз в неделю. Сталин предложил увеличить тираж в 10 раз и выпускать газету два раза в неделю. Главное же, он рекомендовал сделать газету не только литературной, но и «политической, большой, массовой». «Все наши газеты, – разъяснял свою идею Сталин, – так или иначе официальные газеты, а „Литературная газета“ – газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально. „Литературная газета“ как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это „Литературную газету“, но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать свое дело». Симонов добавляет: «Я очень хорошо помню, как Сталин ухмыльнулся при этих словах». Сталин продолжал: «Вы должны понять, что мы не всегда можем официально высказываться о том, о чем нам хотелось бы сказать, такие случаи бывают в политике, и „Литературная газета“ должна нам помогать в этих случаях. И вообще не должна слишком бояться, слишком оглядываться, не должна консультировать свои статьи по международным вопросам с министерством иностранных дел, министерство иностранных дел не должно читать эти статьи. Министерство иностранных дел занимается своими делами, „Литературная газета“ своими». Наконец, Сталин объявил, что если новая «Литературная газета» получится, то «мы, может быть, предложим вам, чтобы вы создали при „Литературной газете“ свое собственное, неофициальное телеграфное агентство для получения и распространения неофициальной информации».

«Литературная газета» стала, как хотел Сталин, выражением «неофициальных» сталинских взглядов, стала, как говорил ее многолетний главный редактор Александр Чаковский, «советским Гайд-парком». «Неофициальное телеграфное агентство» – Агентство печати «Новости» – было создано после смерти Вождя, но, как сказано выше, при КГБ. Неизменной осталась цель: получение и распространение «неофициальной информации». «Гласность» есть, несомненно, осуществление проекта Сталина о создании – рядом с «официальной» печатью – «неофициальной», которая выражала бы политику генерального секретаря другими средствами. Но это только одна ее сторона. Вторая сторона – использование «гласности» как (инструмента управления, как способа контролировать нижние и средние звенья аппарата, организуя «гнев масс г. В 20-е, в особенности же в 30-е годы «гласность» называлась «критика и самокритика». В 1929 г. Максим Горький предупреждал из Капри Сталина: «Освещение советской действительности эмигрантской и вообще буржуазной прессой основано почти целиком на фактах отрицательного характера, публикуемых нашей прессой в целях педагогических и агитационных – целях самокритики... Мы даем врагам нашим огромное количество материала ...компрометируя самый принцип диктатуры рабочего класса». Сталин отвечал великому гуманисту и защитнику диктатуры, излагая азы политики «гласности»: «Мы не можем без самокритики... Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса... Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же дает материал (и толчок) для нашего продвижения вперед... Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной». Почти шесть десятилетий спустя кандидат в народные депутаты СССР объясняет избирателям, как «важна сейчас для партии беспощадная самокритика. Только самокритика и дает партии моральное право идти во главе перестройки».