Текст книги "Актриса"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– У меня для вас нехорошая новость. (Низ живота противно свело и потянуло.) Вы заражены трихомонозом.

Я сидел, как будто меня прибили кувалдой. Первое венерическое заболевание в жизни. И от кого!

– Судя по всему, он не новый, а хронический.

Я вздрогнул:

– То есть?

– После пятнадцати первых дней трихомоноз становится хроническим.

– Почему же у меня не было никаких симптомов?

– Вероятно, были, первые пять дней, а потом организм адаптируется и вас защищает иммунитет.

Я сидел, слушал, не веря.

– Ничего страшного. Пропьете двойную дозу флагила в следующие четырнадцать дней. Вы знаете, кто ваша «Прекрасная дама» и когда?

– К сожалению, да. Летом, первого июля.

– Посоветуйте ей сделать то же самое. Так как она является носителем этого вируса. И заразителем.

– Это заболевание передается каким-либо еще путем, кроме как половым?

– Очень редко. Практически нет. Но чтобы успокоить несчастных мужей, мы говорим, что при купании в грязной воде. Но никак не в море. Значит, нужно найти довольно грязную лужу. Но вы написали, что вы не женаты, так что вам я скажу… – И он сказал то, что я уже знал: без одного десятого процента – в ста процентах передается половым путем. Как мило.

Врач выписал мне рецепт и счет – на двести долларов.

Я попросил его еще один рецепт. Было поздно – я уже заразил, как минимум, одну. У меня была выточенная статуэтка – филиппинка, которая была почему-то в меня влюблена. И в сентябре, после отъезда Таи, я наконец сдался. Она была девушка. Я был первый мужчина в ее жизни. Как банально. Как мило. Придется спросить ее – не купалась ли она в «грязной воде». Я ненавижу врать…

Я готов был удушить блядскую Таю.

– Алешенька, что случилось, что вы звоните так поздно?

– У меня для вас весьма приятные новости. Такие приятные, что я не мог дождаться утра, чтобы не поделиться с вами.

– Я вас слушаю.

– С кем вы были последний раз и когда?

– С вами, в Нью-Йорке.

Я усмехнулся, я всегда ценил хороший диалог – и не только в литературе.

– А до этого?

– Летом…

– До меня!

– Вы хотите спросить, с кем я была до вас?

– Именно это я и хотел спросить.

– Я не была ни с кем, кажется, полтора года, последний был мой муж – архитектор.

– Вы и замужем побывали?

– Два раза, вы просто меня никогда не спрашивали.

– Кто же был первый счастливчик?

– Он был американец, профессор-славист из Питсбургского университета.

– И как долго продлилась идиллия?

– Шесть недель, я не выдержала в ваших краях.

– Как много познавательного я узнаю…

– А почему вы со мной разговариваете таким раздраженным тоном?

– Значит, полтора года вы ни с кем не были?

– Абсолютно, Алешенька. Я вам говорю чистую правду.

– Поздравляю вас. У меня трихомоноз.

– Этого не может быть.

– А вы думали: «К нам едет ревизор!»?

– О чем угодно я думала, только не об этом.

– Вам нужно пропить двухнедельный цикл флагила. У вас есть деньги или прислать?

– Я найду…

– Если не сможете достать лекарство, позвоните маме, у нее большие связи в медицинских кругах. Только скажите, что это для приятельницы!

Со злости я швырнул трубку. Через две минуты раздался звонок.

– Алешенька, я понимаю, как вы огорчены, но я не виновата ни в чем. Я вела достаточно уединенный образ, пока не встретила вас, и не представляла…

– Вы хотите сказать, что за полтора года у вас не было никаких выделений, жжений внутри или неприятных ощущений?!

Я повторялся. Как все в жизни – повторяется.

– Абсолютно никаких.

Она звучала искренно. Но не может же женщина так искусно врать! О-о…

Я смягчился, но не до конца. В принципе я был к этому готов.

– Я могу у вас попросить прощения, что я доставила вам неприятные ощущения. Только не разговаривайте со мной так: я вас люблю.

– Начните завтра же пить таблетки. (И посоветуйте вашему Ромео пропить их тоже, – сказал я в сердцах.)

– Хорошо, Алешенька, как вы только пожелаете. Я все сделаю, мой золотой мальчик. Как вы прикажете!

Я повесил трубку.

Четырнадцать дней я пил долбанные антибиотики и проклинал имперскую жизнь, себя, театральный бардак и актрис, живущих в этом бардаке. Втором по величине – после партийного, то есть – имперского.

Но на шестнадцатый день успокоился и позвонил актрисе узнать, как ее дражайшее здоровье.

В конце концов, на конце которого конец… Дальше продолжите, как вам угодно.

Жизнь, как меня убеждали, была сшита из черно-белых полос. То есть была полосатая. У меня же шли одни черные полосы, без просвета. В октябре началась жуткая депрессия, как я ни пытался из нее выкарабкаться, в ноябре она усугубилась.

Сучка судила меня во всех судах штата. Детей я не видел, она не давала. Все свои капиталовложения я потерял благодаря ей и ее папаше – моему бывшему партнеру. Денег на жизнь не было ни цента. Приближалась довольно милая пора. Стоял декабрь у окна.

Тая время от времени писала мне письма и хронически обижалась, что я не пишу ей чаще. Хотя она вообще не заслужила, чтобы я писал… Звонить ей было без толку, ее никогда не было дома. («Легенда» гласила – в театре, у друзей или у родителей.)

Зима. Никто не торжествует. Я должен ехать в Германию, навестить своих в течение целого года пребывающих там родственников.

Я любил сюрпризы и набрал ее номер. Она, как ни странно, оказалась дома.

– Алешенька, я так рада вас слышать. Я целые дни напролет жду вашего письма.

– Хотите прилететь ко мне в…

– Хоть на край света, лишь бы увидеть вас.

– Я – серьезно.

– А я еще более!

– У вас летают самолеты за границу?

– Еще да. Только цены безумные.

– Я куплю вам билет.

– Спасибо, мой золотой мальчик. Я не верю, что увижу вас. Снова… Когда вы хотите, чтобы я приехала?

– Через три недели, в Рождество.

– Это просто сказка. И я буду Новый год с вами?!

– Если не попадется никто другой…

– Вы мне дали снова силы жить. И бороться с местными климатическими условиями. Они ужасные. Снег, грязь, тоска – увядание.

Она жаловалась первый раз.

– Поэтому вас никогда не бывает дома?

Настала тишина.

– Алешенька, я вам объясню все при встрече. Вы умница. Я целую ваши глаза. Не тратьте больше деньги.

Шелест кабелей на дне Атлантического океана.

Мои друзья из Ф… послали ей приглашение в театр. Другие друзья передали деньги, третьи – достали билет на редкий прямой самолет, так как бензина в Империи не было.

25 декабря – американское Рождество. Я звоню в Европу узнать, встретил ли мой кузен Таю. Все в порядке, она в полном восторге и неверии. Я вылетаю через два часа из Нью-Йорка, и у меня жуткая тряска от перспективы болтаться восемь с лишним часов над океаном. И каждую секунду…

Видимо, видок у меня еще тот, и эсэсовские таможенники шмонают меня, не везу ли я наркотики. («Где деньги, Эльза?!» – перефраз.) Чтобы я уже так хорошо жил, как говорят в Одессе.

При выходе на меня бросается норковая шуба, и я не сразу понимаю, что в ней – Тая.

– А где мои братья?

– Я вас больше не интересую?! Они пьют пиво где-то.

– В семь утра?!

– У вас удивительные братья.

Мы идем с ней по пустынному сонному зданию. Она катит мой чемодан на колесиках. Появляется великолепная пара – Максим и Оскар. Первый – мой неединоутробный брат (его зеленкой травили, но не вытравили, задержался, раздвинув ножки и упершись в стенки), второй – двоюродный. С Оскаром у меня сложные отношения, и я надеюсь, что дольше, чем двенадцать часов, мне у него оставаться не придется. Хотя он живет в Германии дольше всех, почти десять лет, у него картинная галерея, и перетащил сюда в последний год всех родственников. Это единственное, за что я ему благодарен, иначе они повисли бы на моей шее в Америке.

Мы обнимаемся, обмениваемся рукопожатиями и целуемся. Стоит запах среднего пива, есть еще большой и маленький, но о «теории пива» потом.

– Я смотрю, вы с утра пораньше, чтобы не опоздать.

– Праздновали Рождество… и Тайка не дала нам в пять уже ложиться, надо было ехать тебя встречать. А в голове…

«Мерседес» мягко скользит по извилистым улицам маленького городка в пригороде. Я еще не был в этой квартире у Оскара, большой, красиво обставленной, со стильными картинами.

Мои братья от бурных впечатлений встречи со мной тут же завалились спать. Хозяйка «борделло», вывезенная галерейщиком из Империи (вместе с картинами), назовем ее Виана, тоже спала. Я не ожидал, что Оскар в силу своего природного хамского воспитания окажет другой прием. (Я уже был ему благодарен, что встретил Таю.) Или предложит завтрак с чаем; поэтому я проигрывал различные варианты в голове, как скорее сорваться в город, который находился в двадцати минутах езды отсюда. Но Оскар спал, а окрестности я не знал. С его, уже сонного, разрешения я надел одну из его дорогих курток, у меня никогда не было с собой подходящей одежды для Европы, актриса взяла свою шубу, и мы вышли из спящей квартиры.

– Алешенька, как вы себя чувствуете?

– Непонятно.

– Что вы имеете в виду?

Накрапывал типичный западноевропейский дождик, дул ветер, небо было покрыто свинцом.

– Венерическое заболевание. И все прочее.

– Алешенька, здесь совсем рядом протекает Рейн, мы можем погулять по берегу, если вы не замерзнете. Вы южный мальчик… Вы нежный мальчик.

Она взяла меня под руку, и моему боку стало тепло. В организме стучало. Три часа ночи (по-американски). Дуновения ветра пробирали до костей, сквозь куртку на меху. Мы вышли на берег. Рейн катился прямо у ног. В него падал дождь и сливался. Не было никаких оград или преград, воды можно было коснуться рукой. И у реки почему-то не так дуло.

– Алешенька, я так скучала по вас. Можно я вас поцелую? – Она прильнула к моей шее. Я стоял неподвижно.

Мы шли вдоль воды.

– Хорошо, скажите мне все плохие слова, которые хотите сказать. Я все равно счастлива вас видеть! И не верю, что мы вместе – здесь, в Европе. Где все есть, и – свобода.

– Вы первая, кто наградил меня вензаболеванием. Я всегда гордился тем, что у меня его никогда не было. Я выбирал. И никогда с грязью, со шлюхами не спал. И там, где, казалось бы, я и подумать не мог, что что-то может быть…

– Алешенька, я вам сказала сущую правду.

– Милая правда.

– Ну, давайте, ударьте меня. Ударьте!

– А от этого станет легче или что-то изменится в мозгу?

– Но я действительно ни с кем не была полтора года. Я никогда не слышала про это заболевание (я долго посмотрел на нее, повернувшись), про этот вирус, как вы его называете. Что вы хотите, чтобы я сделала? Бросилась в Рейн? Я сделаю все, что вы скажете. Но я ни в чем не виновата, я клянусь вам. Неужели вы думаете, я хотела такому прекрасному мальчику доставить такие неприятности.

– Надо не общаться с разной швалью.

– Я с вами абсолютно согласна. Только мы узнаём обо всем гораздо позже.

– Вы выпили все таблетки?

– Да.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, как и до того, во время и после.

– «Шутить изволите»?

– Нет, Алешенька, что вы. Я бы на эту тему не осмелилась шутить, когда это касается здоровья моего драгоценного мальчика.

– Это с каких пор вдруг?

– С Лисса.

– А почему там?

– Звезда зажглась.

– Я вам привез таблетки. Двадцать штук.

– А зачем они мне, Алешенька? Я здорова.

– Профилактически. Этот вирус имеет свойство возвращаться – в двадцати пяти процентах. Бактерия сидит в женском бассейне и, когда провоцируется, он возвращается опять.

– А как это провоцируется?

– Вам сейчас показать?

Она улыбнулась:

– С удовольствием. – И прижалась крепче ко мне.

– Я думаю, что добропорядочным, дисциплинированным немцам это вряд ли понравится.

– Кого это волнует?!

– Вот как? – Я посмотрел с удивлением на нее.

– Я шучу, Алешенька, ну что вы такой серьезный!..

– Я не знал, что вы публичная актриса.

– Вы хотите меня обидеть? Не называйте меня так. С вами, в жизни, я никогда не играю.

– А если вы играете, говоря, что не играете?

– Алешенька, вы должны мне верить. Хотя я понимаю, это трудно… после случившегося. Но простите меня…

– Да, такая странная вещь случилась: чистая, честная, образованная девушка из аристократической семьи наградила меня венерическим заболеванием.

Я не мог успокоиться. От мыслей.

Она вдруг опустилась на колени, я едва успел подхватить ее и дернуть вверх.

– Я на коленях буду у вас молить прощения. Только не злитесь на меня. Так… Это очень больно – видеть, как вам больно. – Она обняла мою шею.

Сквозь ворсинки ее шубы я видел стеклянный кораблик, плывущий по реке. Берега великолепно ухожены и до другого – можно взять и доплыть.

– Хотите покататься по Рейну, посмотреть окрестности?

– Вы хотите повторить Лисс… С удовольствием. А где пристань?

Пристань в мире. Где же она…

– Думаю, в городе.

– О, это часа два ходьбы. Всего лишь, можем идти! – И она поцеловала меня в ухо, коснувшись языком.

Теперь плыл большой корабль, и сбоку к нему прилепилась баржа. Я не знал, что Рейн судоходен зимой. Впрочем, я много чего не знал. Хотя и делал противоположный этому вид.

Она повернулась:

– Пойдемте, я вам покажу ниже дорогие дома. У вас же есть дом, вам должно быть интересно.

– Был, трехэтажный… – Я вздохнул. – Но теперь…

– Там живут ваши золотые детишки.

Но после американских немецкие дома были неинтересны. Я вообще не любил Германию, хотя отдавал должное уровню жизни германцев.

Мы гуляли еще час, пока не замерзли окончательно.

– Вы думаете, Оскар вас напоит чаем?

Меня трогала ее забота.

– Судя по прошлому – сомневаюсь.

Я нашел какой-то немецкий трактир (вечером превращавшийся в пивную) и угостил ее немецким завтраком.

Она любила горячий обжигающий кофе. Как вся актерская профессия. Театра и кино.

К пяти часам Оскар проснулся и вспомнил, что у него гость. К вечеру должны были собраться родственники (не все), ради которых я и прилетел. Он познакомил меня с Вианой – такое маленькое, юркое существо, и я еще раз поразился «вкусам человеческим». (Впрочем, мой выбор…) Она, кажется, была беременна.

– Оскарик, дома ничего нет, а вечером придут твои родственники повидаться с Алексеем.

Начало было милое.

– Сейчас съезжу в гастроном, – сказал он без особой радости. – Как дела, Алешка?

– В двух словах или дать полный обзор?

Его – мои дела…

– Все понятно, – сказал он и ушел в спальню одеваться. Максима будить было без толку, он встал к семи вечера, когда еда уже дымилась на столе и кушать было подано.

– Оскарик сказал, что вы пишете книги, – вставила вежливо Виана. Моя грядущая родственница.

– Иногда.

– Я очень люблю читать.

Ну, слава Богу.

– Я как раз привез ему по экземпляру.

Я достал книги и подарил ей огромную коробку шоколадных конфет. Кузену я привез бутылку шотландского виски двенадцатилетней выдержки.

В германщине у них стало модно пить виски, а не водку. От водки «болела голова». Как сообщил мне неединоутробный брат Максим. Но то количество водки, которое он выпивал, – от этого заболела бы голова и у гиппопотама.

Она рассматривала книги.

– Может, вы хотите выпить чаю, пока я приготовлю что-нибудь?

Тая вежливо согласилась, попросив чашку кофе. Я отказался, сославшись на разницу во времени.

В доме Оскара я чувствовал себя очень скованно, как в клетке. Из которой мне хотелось вырваться на волю. Когда он жил в городе О*** пять лет назад и меня занесло к нему на неделю (я прилетел, чтобы повидаться с его папой, моим дядей, который все еще жил в Империи), между нами случилась пара очень неприятных инцидентов, которые я не хотел, чтобы повторялись.

Тая взяла одну из книжек и стала читать первые страницы, сев в кресло. Я оценил ее деликатность – она не хотела мешать нашему общению с Вианой, витал слух, что Оскар собирался на ней жениться. То ли она настаивала, так как была в положении.

Наконец и Максим проснулся. Те же, явление второе.

– Алешик, ты уже приехал?! Как это так это!..

– Ты уже не помнишь, что встречал меня с утра?!

– Разве? – Он обнял меня и поцеловал. Когда-то я любил своего брата, как Бога. – Сюсай, отчего так болит голова?

Тая улыбнулась краем рта, читая.

– Виачка, а пожевать у нас ничего не найдется?

– Я делаю кофе для Таи.

– И я его с удовольствием приму. Даже в двойном размере и с каким-нибудь «бутер-в-ротом»!

Виана ничего не ответила.

– Алешик, а чего ты такой грустный?

– Без созерцания твоих стройных глаз и фигуры.

– О, это твоему горю легко помочь. Сейчас развеселю, дай только поесть! А разве бывают «стройные глаза»?

– Нет, но стройные фигуры – бывают.

Тая подняла голову:

– Раз говорит писатель, – значит, бывают. И еще как!

Мы взаимно улыбнулись.

– У нее тонкое чувство юмора. А вот и кофий! Его дыхание прекрасно. – Максим потянул ноздрями.

– У нее профессия такая – театр Иронии. Должна по долгу…

– Быть юмористкой, – сказал Максим, и Тая пересела к нам, к мраморному журнальному столику. Максим уже ломал бока бутерброду.

– Алешенька, а что же вы будете, вы ведь с утра ничего не ели?

Виана поняла намек и сказала, что дома ничего нет, но скоро приедет Оскарик.

Он, видимо, должен был заменить мою еду.

– А я ему дам половину своей чашки кофе, – сказал Максим и очень меня этим растрогал. Мы обнялись и расцеловались опять. Все-таки это была моя кровь, хотя и по отцу только. Я все мечтал написать большую сагу «О клане» и только думал, где я возьму на это деньги и время. (Оказывается, уже – не «место и время».) На сагу ушел бы год, даже вчерне.

– Тайка, хочешь куснуть бутерброда? – спросил Максим.

Он не деликатничал особо.

– Нет, Максим, спасибо.

Я подумал, что это полный мудизм – сидеть посреди Германии трем взрослым людям и быть голодными.

Я бы уехал сейчас, если бы не родственники, которые собирались для встречи со мной.

К восьми вечера они стали съезжаться. Патриарх нашего поколения Георгий, напоминающий чем-то «коренного» акробата в четверке, стоящей на его плечах, сгреб меня и задушил в объятиях.

Мы не виделись пятнадцать лет. Он был последний, кто напоминал мне отца: я поцеловал его гладковыбритую щеку. Как у папы… Приехали еще несколько двоюродных братьев, с женами, с детьми. Даже приехала молодая новая родственница из К***, вышедшая замуж за одного из троюродных братьев, который окольными путями добирался в Германию. Все бежали из Империи куда глаза глядят. А некоторые – еще дальше. Кого я никогда не видел, звали Елена. Максим представлял мне новых родственников и детей, и начиналось познание друг друга. Всего собралось человек двенадцать. Я даже не представлял, что так разрослась наша семья на почве Германии.

Я подарил Оскару его виски, и он отвел меня в сторону.

– Какие планы, Алешка?

– Боевые. Если нетрудно, с утра, когда проснешься, съездить в город, чтобы я нашел какой-нибудь пансион или гостиницу, на неделю.

– Ты можешь жить у меня, никаких проблем.

Я чуть не поперхнулся.

– Спасибо. Во-первых, даме, я думаю, будет удобно…

– Кстати, неплохая телка, – перебил он.

– Во-вторых, у тебя тут своя девушка, да Максим сутками не вылазит.

– Это точно! – Он улыбнулся.

– Единственная просьба, найди что-нибудь с небольшой кухней, на рестораны и бары…

– Я знаю одно неплохое место. Договорились.

Больше в этот вечер мы ни о чем не разговаривали.

Стол был голодный. И мои старшие родственницы затеяли жарить картошку, чтобы накормить (хотя бы) Таю и меня. Максим всегда хотел есть, так что он включался в любую еду автоматически.

Зато виски и водка лились рекой, все привезли с собой по бутылке. Надеясь, что… К десяти вечера у меня уже плескалось в голове и я начал всех фотографировать – на память. За Таей ухаживал Оскар. «Моя лапка, – говорил он, – что тебе налить?» Тая перепила его легко.

Потом Георгий, я и Максим позировали вместе, обнявшись, а Тая фотографировала под моим чутким руководством. Я очень сомневался, что из этого что-то получится. Так как камера была профессиональная, а не автоматическая.

К часу ночи все еще прощались в дверях, обнимались и обещали друг другу – всё.

Максим уснул на том же диване, на котором сидел, не раздеваясь. Нам отвели небольшую комнату с готическим потолком под наклоном, в центре которого было окно и над головой темнел космос, из которого по-прежнему шел дождь. Столбы держали уличные фонари, подсвечивающие капли дождя на стекле, – все было весьма романтично и эротично. «Дождь в декабре». Плохое название.

Я знал, что это будет испытательная ночь. Я еще не был с ней после урологической новости… Тая раздевала меня, так как я был без сил после тридцати шести часов неспанья. Кроватная рама стояла в нише, у окна. Впечатление, что дождь падал прямо на лицо. Но повисал на невидимой преграде. Оставаясь висящим там. Как будто на сетке.

– Как вам ваши родственники? Я очень волновалась, чтобы вам понравилось.

– Очень трогательно, мы столько лет не виделись.

– Они, по-моему, вас очень любят, но выражают это по-разному.

– Кто вам больше понравился?

– Георгий, такой представительный, как патриарх. Вы поедете к ним в гости?

– Обязательно.

– Его жена говорила, что они очень стесняются своего жилья…

– Когда я приехал в Америку, у меня не было денег даже на еду… Они хотя бы не голодают. Правда, не считая сегодняшний вечер!..

Тая улыбнулась в темноте. Мы как бы нехотя, словно совсем чужие, обнялись. Ее мягкие губы стали скользить по моей груди. Она была в лифчике и как всегда низко сидящих трусиках-бикини. Ее пышные волосы шептались по моему телу, лаская его. И обвивая, как…

Я сжимал ее грудь, не расстегивая лифчик. Губы спускались к моему поясу постепенно. Я знал, что не смогу в нее войти. Мне будет мешать мысль, преграждать. Я буду думать о… Она раздела меня догола. И губами обхватила головку члена. Язык скользил по уздечке. Ее голова делала поступательные движения. То обхватывая его всего, то почти отпуская. То обхватывая снова, то… Я закрыл глаза и дал накопленному вырваться наружу. Но напряжение не спало. Высвободившись, я пошел в ванную. И, к моему полному изумлению, снова увидел длинно тянущиеся нити вниз.

С утра мы сразу сняли очень уютную пансионатную квартиру, там даже была маленькая кухня, вернее, подобие ее, с электрической плиткой. Мы могли сочинять хотя бы завтраки. Я привез коробки чая «Earl gray». «Германика», так называлось бюргерное заведение, находилось почти в самом центре города. Недалеко раскинулся великолепный парк, через который прошедший попадал в «старый город» с каменными улочками и огромным количеством увеселительных заведений. А рядом находился драматический театр «Spielhause», единственное слово, которое актриса знала по-немецки. Она была рада, что мы живем вблизи театра. В норковой шубе Тая ходила вокруг цилиндрического здания театра, рассматривая афиши. Но зимой не было театрального сезона, и театр стоял закрытым.

После осмотра мы отправились в Национальную галерею, где, к моему удивлению, оказалось большое количество работ Кандинского. Гораздо больше, чем оных осталось в Империи. Где он имел счастье родиться и проживать. Какое-то время. А также Таино знание живописи поразило меня.

Зимой моя депрессия начиналась с новой силой, и я не знал, как ей сопротивляться.

В немецкой аптеке я купил презервативы. Предчувствуя, что все равно мне придется с ней этим заниматься.

На следующий день был назначен поход в бани. Немецкие бани (как и австрийские) я обожал. Это было патрицианское удовольствие, заимствованное у римлян. Они включали глубокий бассейн, паровые сауны, сухие парные с колодезной водой в мраморных углублениях, куда сразу надо прыгать после того, как выскакиваешь раскаленный и распаренный – после сауны.

Немецкие бани были голые, нельзя было одевать дамам даже бикини, и мне становилось интересно, как справится с этой задачей Тая. Она любила бани. Ах да, забыл сказать, они были смешанные.

Собралось человек десять родни, и мы поехали на двух машинах в пригород. С одной из молодых родственных пар приехала их приятельница. Которая отличалась высокой большой грудью. Тая была единственная, кто попросил махровый халат. Служитель почтительно принес ей заказанное. Мы разделись и вышли все голые в общий зал. Меня всегда поражали выточенные, вылепленные тела немок. Уже рожавшие женщины – с тонкими талиями, прекрасными задами и высоко вверх торчащими грудями. Впечатление, что Бог отливал их тела из тонкого человеческого металла, а не слабой податливой кожи.

Перед самым входом в паровую сауну нужно было снять халат. Тая прикрыла верх груди и нижний треугольник полотенцем. Ее тело уже начинало трогаться, и она не хотела это показывать публике. Зная, что ее будут рассматривать. Мы сели все на одной стороне маленького амфитеатра, она – на противоположной. Вошла мастер церемонии с фигурой богини и телом молодой девочки, хотя ей было под пятьдесят. И начала свои волшебства, поливая угли различными эликсирами, разгоняя благовония в воздух. «Заход» длился десять минут, никто не мог входить или выходить. Немцы-эсэсовцы почему-то запротестовали, что я разговаривал с Максимом. Я не знал, что в бане надо молчать. (В конце концов, это были не газовые камеры.) Я попросил Оскара перевести, чтобы они пошли на… Тая улыбалась с противоположной стороны. Ее грудь открылась. Когда мастер церемонии закончила свои священнодействия, раздались аплодисменты. После чего все побежали прыгать в ледяные бассейны и мраморные углубления. Охлаждаться. Для циркуляции крови. Мы сидели с Максимом, завернутые в полотенца, и лениво разбирали проходящих мимо дам на непонятном для них языке. Дамы улыбались вежливо и кивали, проходя мимо. Немки были похотливы, но классичны. В своей похоти. В холодном бассейне рядом со мной плавала, на сей раз голая, мастер церемонии, которая говорила по-английски. Она оказалась бабушкой! Я еще раз поразился «физике» немецких тел. И с нескрываемым восхищением смотрел на ее бедра, живот, тело. По-моему, ей это нравилось. Мне тоже…

После мы пили пиво, а Тая – джин-энд-тоник, полулежа на плюшевых диванах.

Возврат к природе: все ходили, в чем были рождены. В своей коже. Тела дышали, поры открыты, и аромат чистой плоти витал в воздухе.

Галерейщик Оскар широким жестом пригласил всех вчера в бани: угощал, поил, а потом, когда настала пора расплачиваться, половину счета сбросил на меня. (Хорошо, что с собой была кредитная карточка.)

Вечером все нанесли визит Георгию и прекрасно провели вечер. Ночью мы лежали и согревали друг друга телами, так как батареи автоматически выключались в полночь и до утра больше не грели. Экономия. Коммунизм есть… плюс электрификация всей страны. Немцы, как ни странно, не хотели коммунизма.

А с улицы простуживало холодом, хотя снега так и не было. До Нового года оставалось три дня, и Тая очень волновалась, чтобы мы его хорошо и приятно встретили. «Как встретишь Новый год, такой и год будет», – говорила она.

– Алешенька, почему вы грустный? – шепчет Тая. – Вам не нравится здесь? Или я не нравлюсь?!

– Что вы, на редкость уютная квартира.

Большая кровать состояла из двух половин. Она лежала под моим одеялом. Ее грудь, не «торчащая», как у немок, давила в мои ребра.

– Как вы хотите праздновать свой день рождения?

– Никак.

– Почему?

– Деньги – это шестое чувство, без которого вы не можете наслаждаться остальными пятью. Банально. Но факт.

– Мы что-нибудь придумаем. Я благодарна Богу, что вы родились. И что он сделал так, что мы встретились.

Я обнял механически ее плечи. Но все еще не мог переступить преграду, обиду, заражение…

Она стала возбуждать меня.

– Как вам приятно, Алешенька, скажите. Я хочу вам доставить удовольствие.

Я отключился и предоставил ей полную свободу действий. Мы были голые. После нескольких скольжений грудью по моему телу она оседлала меня. И стала делать массажные движения на устье «моего друга». Он стал наливаться и напрягаться. Актриса хотела ввести его внутрь, чувствуя губками предельное напряжение. Я опередил ее, надев фашистский презерватив (первый раз в жизни). Она обняла мои плечи, развела достаточно ноги, и «мы» проскользнули внутрь. Тая была возбуждена. Она сделала несколько плавных расчетливых движений бедрами. Она как бы насаживалась, то приподнималась. Насаживалась, то приподнималась. Насев, отдавалась. Вверх – вниз, вверх – вниз.

В окно падал свет, я не опустил шторы. Актриса сидела на мне, на «нем», и как римская наездница прижимала коленями мои бедра. Мы начали езду… Сначала шли шагом, потом рысью, и уже скачка приближалась к галопу. Я поражался ее точным, чувствующим движениям. Она удерживала мой конец, не соскакивая и крутя его внутри. Как хотела. Она разогналась: тело взлетало вверх – с прыгающими грудями, крутящимися по орбите. Взрывная волна уже от корня поднималась к головке, уздечка напряглась, я чувствовал, что приближается кульминационный момент. И конвульсивно выгнулся в дугу. Она замерла, сжала его кольцом и бешено закрутила бедрами. Я исторгался рывками, весь, до конца. И, как бы чувствуя оргазм момента, она уже плавно оседала, слегка приподнимаясь и плавно оседая опять. Как наездница, потом ее грудь упала на мою.

– Вам понравилось, Алешенька? – шептали ее губы в мое ухо.

– Безумно.

Я был просто восхищен и изумлен, насколько классически и классно она исполнила позицию. Это отличалось разительным контрастом с предыдущими попытками и было на десять голов выше. Я, наверно, должен употребить на «десять головок» выше. (Прости мне вольный стих, читающий.)

Литература – единственный вид искусства, где почему-то запрещено или запретно описывать обнаженную натуру, ню или акт. Но в живописи и фотографии – это свободно, разрешено и принято. Как и в кино, шоу, перформансе и других прикладных видах искусства. В чем же литература, эта куртизанка, так провинилась?!

– Вы меня поразили, Тая.

– Я рада, Алешенька. Я могу вас поразить еще?

Сказал я, не представляя, как еще больше поразит это пораженного потом. Она целовала мочку моего уха и возбудила опять…

– Вы хотите еще?..

Такое – я хотел еще. И она объезжала меня ночью еще два раза. Поражая опять. Мне казалось, что наконец-то прорвалось… Finally.

Мы проснулись в одиннадцать, так как зазвонил телефон. Максим справлялся о Новом годе. Оставалось два дня.

– Ты заболел? – спросил я заботливо.

– Почему?

– Звонишь так «рано», в одиннадцать утра!

– Да Оскар, уезжая в галерею, разбудил.

– Но ты там Вианочку не трожь.

– Не буду – раз ты просишь.

Рассмеялись – это напоминало старые времена и прежние шутки.

– Хочу увидеться с тобой, Алешик. Вы там встали уже?

– И встали, и легли, и опять встали…

Он рассмеялся.

– Только местоимение другое и число, – продолжал я.

– Занятие сексом укрепляет нервную систему, – после философской паузы произнес он. – И все становится чисто нервным. Кушать хочется…

– Приезжай, накормим завтраком.

– С удовольствием, а то тут у них…

– Сколько тебе нужно времени добраться?

– Эдак час двадцать.

– Ты что, вплавь по Рейну собираешься?!

– Нет – автобусом, а в городе – трамваем.

– А что, еще трамваи ходят? С войны…