Текст книги "Актриса"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Александр Минчин

АКТРИСА
РОМАН

Кто женщину познает, тот станет Богом. Какие мысли бороздили ее извилины?

Актриса – она и в жизни – актриса.

Казалось, что все отбросы человечества собрались на этот рейс. Был шум и гам. У идиоток-стюардесс было не допроситься сока. Эти голландские «мешки» голосили, орали и ржали, как будто залили в себя декалитры. Поразительно, как их фламандские предшественники создали такое количество шедевров в живописи. Стоило творить…

Болтаться над Атлантикой – вообще гиблое дело. Тем более с моей любовью к самолетам. Я панически боюсь летать. Заранее приезжаю в аэропорт и глазами ощупываю каждую клепку на борту самолета. Ввинчиваю взгляд в моторы, оперенье, хвостовые рули, крылья. И каждый раз, потом, благодарю Бога, когда шасси целуются с землей, что дал мне вторую жизнь. Так как с предыдущей я распрощался, садясь в летающий гроб…

Опять я лечу туда… Сколько раз давал себе слово, что там нечего делать и – незачем; разрушенная некогда Империя, пыль и прах в столице. Везде, кругом царит развал, мрак, конец. И все-таки я лечу туда. Превозмогая страх болтанки в самолете, тряски, как под электрошоком, над Атлантикой, рискуя своей никчемной, но единственной жизнью.

Я лечу одиннадцать часов, совсем рехнулся. Зачем я это делаю? Там у меня нет любимой. Никто не распахнет мне окна поутру, не впустит цвет душистый в комнату. Не сорвет цветов на лугу или в саду. Не заварит ароматный чай в чашку и не подаст ее тонкой рукой, со свежевыпеченными какими-нибудь булочками. И не скажет…

Самолет бухает колесами на дорожку: все здесь жестко, все! Прилетели.

Меня встречает мама, Господи, как она постарела, сколько морщин. Мы не виделись тринадцать лет… Империя жестоко карала покинувших ее. Не прощая никогда. И не будь им нужен наш «твердый металл» вместо их рыхлой бумаги, не пустила бы и сейчас. Но деньги, в конечном счете, определяют сознание.

– Сыночек, как ты перенес полет? – говорит моя дорогая мама. – Я знаю, как ты любишь летать!

– Ужасно, да еще с пересадкой в Амстердаме. Два взлета, два приземления. Бр-р-р.

Знакомый родственник везет нас домой. Глаз сразу поражает невероятная серость толпы. Серость пейзажа, серость зданий, воздуха – всего. Даже не черно-белый, а грязно-серый фильм. Еще не поздно, но в окнах темно, дома мертвые, никаких цветных реклам, огней или серпантинов неона. Царство мрака.

Мама живет в маленькой квартирке, в которой я никогда не был, в которую она переехала после смерти папы. Он умер без меня… Как он хотел меня увидеть!..

В ее жилье негде развернуться, и мой большой чемодан, набитый подарками для всех, сразу перегораживает пространство. Она обнимает, целует меня, суетится, ставит что-то на стол.

Я начинаю выбрасывать, как из рога изобилия, дары Она потрясена, ей все нравится.

От перевозбужденности и нервного озноба (я не спал уже 24 часа) я попытался влить в себя стопку спиртного, но их спиртное не так легко проглатывалось, и я решаю на следующий день бежать в валютный магазин и купить нечто удобоглотаемое. Знакомый родственник говорит, что меня ждут в редакции газеты «Совершенно откровенно», знают про мои книги и хотят встретиться.

Наконец родственник, который привык глотать все, что глотается, и делал это с превеликой частотой и удовольствием, уехал. Мама постелила мне на каком-то раскладном, вперед, диване, и я через минуту – вырубился.

Проснувшись, я долго не мог понять, где я и что со мной приключилось. Пока не осознал, что я вернулся туда, куда возврата не бывает, – в прошлое.

Чай, ароматный, мне подала мама.

Редакция находилась напротив известного театра на одной из центральных улиц, которая была перерыта. В этом городе все было перерыто. Что-то «тянули», и тянуться это могло годами. Редакция пребывала в старом, грязном подъезде непонятного дома, заляпанного краской, каким-то дерьмом и обваливающейся штукатуркой. Располагалась она на пятом этаже, лифт, естественно, не работал, а лестницы были крутые, без пролетов. Но само помещение было светлое, чистое, свежепахнущее пастельными отделанными панелями.

Я представился ответственному секретарю со странной фамилией Дубина, и он сказал, что главный редактор хочет увидеть меня.

Растолкав просящих и ожидающих, гостя провели через приемную с тремя секретаршами и ввели в кабинет с двумя столами.

Из-за одного поднялся молодой пухлый парнишка, о котором я что-то слышал, и сказал:

– Артамон Ядовик. Какие люди к нам пожаловали из Нью-Йорка!

Когда вам говорят такие фразы – «какие люди» – опасайтесь и бойтесь, но тогда я еще ничего не понимал. Я представился.

– Садись, дорогой. Как долетел?

– Я не люблю летать, – начал я с Рождества Христова, – поэтому любой полет для меня – ужас.

Его, видимо, никак не интересовала моя любовь к авиации, и он перешел к делу.

– Мы вот тут выпускаем еженедельник, не знаю, попадался ли он тебе в США. Здесь он дико популярный, тираж пять миллионов, и о публикации у нас мечтают многие авторы.

Я никак не отреагировал, он продолжал:

– Мы о тебе много уже слышали и давно хотели сотрудничать. Книгу твою все читали, но где найти автора – не знали.

Писал я под псевдонимом, знали они про меня только по книге «5 интервью», а про мои книги-романы – не знали ничего.

Год назад в самом популярном иллюстрированном журнале «У камина» была публикация из «5 интервью», без моего ведома, под названием, не поверите, «Актриса», где я рассказывал про дочь кинозвезды (сама киноактриса в прошлом), сосланной императором в лагеря – за любовь – на 20 лет. И канувшей без вести, без следа, безвозвратно. В этой публикации раскрыли и мой псевдоним, тоже без моего ведома. (Здесь вообще была безведомная страна, со всевозможными ведомствами.)

– Так что хотим интервью из твоей книги публиковать. Что на это скажешь?

Когда-то за это слово «публиковать» я отдал бы жизнь, руку, ногу, родину (ее я отдал), счастье, любимую и прочее.

Я подумал…

– Можно посмотреть, что вы издаете?

Он нажал сразу на три кнопки:

– Таня, принеси мне последние номера в люксовом исполнении. Немедленно, сейчас!

У Тани оказались длинные стройные ноги, что всегда вызывало у меня, если не неподдельное восхищение, то пристальное любопытство.

Однако от меня ждали оценки. Я открыл страницу, вторую, следующие. В материалах, озаглавленных большими шапками, срывались покровы со всего того, что было запрещено у них, но более ничего особенного не было. Хотя оформление и бумага – хорошие. Что уже важно в стране, где ничего не оформлялось. Я, пощупав бумагу, к которой у меня была вечная любовь и страсть, сказал, какая она хорошая. (И вообще – понимало ли человечество, что создали китайцы?! Помимо пороха, естественно…)

– Очень дорогая, – вымолвил главный редактор, – на такой мы издаем всего 200 экземпляров – для известных людей, министерств и Запада. Весь тираж для простых читателей идет на газетной дешевой бумаге. Таким способом – цена им по карману. Ты, наверно, слышал, что у нас началась инфляция?

Я осторожно спросил:

– Что же вас интересует опубликовать?

– Э-э, я хотел бы заключить с тобой договор на исключительное право публикации всех твоих интервью, из которых мы выберем большую часть. Но чтобы никто другой из книги ничего не публиковал.

Артамон, однако, скромным не был.

– Срок?

– В течение года опубликуем все, что нас интересует, будем давать через номер. Ты себе представляешь! У нас вообще закон – автор публикуется только раз в год. Так что видишь!

Он победно смотрел на меня. Я пока что ничего не видел. Кроме того, что он привык получать все с первого раза.

– Я подумаю, – скромно сказал я.

Главный редактор, видимо, почувствовал, что я ускользаю. Его толстые, девственные щечки раздвинулись.

– Дорогой, дорогой, дорога каждая минута, разве не видишь, какие времена. Все меняется! Твоими интервью я открою новую рубрику, которой вообще еще не было в этой стране. Отечество только выходит к мировой культуре, ему нужно напиться. Твой ответ мне нужен сегодня, сейчас, завтра я могу уже запустить первую публикацию, с представлением тебя, фотографией, короткой био – о тебе и твоих книгах, у тебя ведь еще что-то написано?.. Сегодня – июнь, июль и август набраны. В сентябрьском номере пойдешь ты, в середине, на развороте, ударным материалом номера. Пять миллионов будут читать тебя. Рассказывать и передавать другим. Ты знаешь, сколько писателей мечтало бы об этом?

Я колебался – меня интересовало другое.

– Что скажешь? Говори!

– Это очень заманчиво.

– Пойдем, пойдем, я тебе редакцию покажу. – И он повел меня по комнатам, представляя.

Как и во всех редакциях, здесь сидели бородатые медведи, курящие ужасные сигареты, пачку за пачкой, – кругом пепел, окурки, жуткая вонь!.. Дым такой, что можно топор вешать. Вечно занятые телефоны, напрочь, медведи или висят на них, или «базарят» друг с другом. Впечатление, что никто не работает, но дикий запах пота, густого, из-под мышек. Секретарши, непрофессиональные смазливые девочки, попавшие не в свою тарелку, не понимающие ничего, совещаются, кого пропускать к главному, а кого нет. И каждый раз ошибаются… Зачем ему три секретарши?

– У нас даже есть издательский буфет, – говорит Артамон, заводя меня в комнату, похожую на зал, сбоку которой я вижу маленькую кухню.

– Ниночка, это писатель из Америки, его нужно чем-то удивить: чай, сушки, печенье, конфеты, бутерброды и овощи – в мой кабинет.

– Конечно, Артамон Гертович, сию минуту.

И мне:

– Очень приятно, добро пожаловать.

Я киваю с улыбкой: отчего мне всегда нравятся стряпухи? Наверно, оттого, что умение готовить в современной женщине – античное понятие – утрачено навсегда.

Он заводит меня в свой кабинет (опять) и представляет, и только тут я замечаю, что за вторым столом тихо сидел человек с седеющими волосами.

– Это Алексей Сирин – из Нью-Йорка, а это первый заместитель главного редактора – Алексей Наумович.

– Я уже догадался, очень приятно, – говорит седеющий человек.

– Я прошу прощения, что сидел спиной, – извиняюсь я.

– У вас ваши книги с собой? – спрашивает он.

– Все мое ношу с собой, – шучу я. И достаю из амстердамского пакета мои книги.

– Все они опубликованы в Америке?

– Так точно.

– Что вы хотите с ними делать?

– Хотел бы опубликовать здесь. Это, собственно, и причина, по которой я прилетел.

Артамон сообразил сразу.

– Мы издаем книги тоже, правда в основном детективы и триллеры. Но твоя книга настолько уникальна, что я бы с удовольствием сделал исключение, издав ее вместо одного из сидящих мне в горле детективов.

– В этом я заинтересован, – говорю я.

– Уже договорились! Ты оставляешь нам книгу для прочтения и рассмотрения, и я почти гарантирую, что мы ее издадим. А нам даешь исключительное право на публикацию твоих интервью. Хорошо?!

Он протянул мне руку, я пожал ее и сказал:

– В этом городе есть несколько семей и близких мне людей, которым я должен помогать и содержать…

Я помнил заклинание родственника: «Только не говори про гонорар». – «Я еще не ошалел, у нищих просить подаяние».

– Об этом даже не волнуйся. Только не в валюте! Я тебе буду платить самую высокую ставку – по 1800 за печатную страницу. Чтобы ты мог сравнить с государственным изданиями, которые платят потолок по 600.

– А что на это можно купить? – Я абсолютно не разбирался в аборигенной валюте.

– Ну-у, разное, – ответил он, замявшись. Но сумма казалась большой. Я не стал углубляться. Подали «яства», за которыми мы провели еще полчаса в беседе и расстались друзьями. На следующей неделе они должны были на редколлегии выбрать первое интервью для сентябрьского номера.

Я спросил, можно ли почитать еженедельник.

– Конечно, уважаемый, это тебе подарок.

Взамен он попросил подписать ему мою книгу.

Я вышел на улицу и облегченно вздохнул: лед тронулся. Я только удивился, как радужно и ласково принимали бывших – «врагов народа». Не боясь общаться.

По грязи, колдовыбоинам, глине и песку я пошел к бульварам, где можно было поймать машину. По этой улице, где я шел, не то что машина, пешеход не мог пройти.

Поймав ее, я поехал на встречу с университетским издателем, который на мой вопрос ответил, что «Совершенно откровенно» – одна из самых популярных и ведущих газет в Империи.

Я совсем успокоился.

Дни проходили в суете, бегах, отлове машин, которые абсолютно никуда не хотели меня везти, ни за какие деньги. По вечерам в этой столице делать было совершенно нечего. Все закрывалось рано, в нескольких вечерних ресторанах скорее травили, чем кормили. Я побывал у пары бывших друзей, повидался с парой бывших подруг. Второе я сделал совершенно напрасно. Как первые, так и последние смотрели на меня, оценивая лишь с точки зрения, какие подарки и сувениры я привез. Всегда было мало. У бывших любовниц к тому же примешивались претензии к прошлому. Бог мой, это пятнадцать или сколько-то лет спустя.

По утрам, как ритуал, я уезжал к папе.

Я стою на кладбище и плачу. Целуя папино изображение на памятнике.

Папа – память, памятник – папе, какой ужас, я не верю, не верю, не верю…

Артамон приглашает меня в Дом писателей, в клубный ресторан, только для членов. Где все пьют, едят, говорят, опять пьют и говорят, но никто никого не слушает. Все курят, мне нужно отдышаться. Я прохожу мимо столов, где в салатах лежат упавшие головы, на пять мужиков одна женщина, ничего не соображающие глаза, частокол немытых бород. В туалете вонь и грязь, хлорка разъедает глаза, душит горло. Если в верховных конюшнях навоз, что же тогда в остальных…

Писатели – странный, забавный народ.

Артамон ухаживает за мной так, как будто ему что-то нужно. Ах да, еще формально не подписан договор.

– Как тебе, Алексей, все это нравится? – спрашивает он.

Я киваю и загадочно улыбаюсь.

– Читаю твою книгу, хорошо пишешь!

Он не говорит какую, а я не спрашиваю.

– Мы выбрали первое интервью, – говорит Артамон.

– Я рад за вас, – отвечаю я.

Он не говорит какое, а я не спрашиваю. Да и какая разница.

Уже к вечеру я начал метаться в маленькой квартирке. Я задыхался, негде было повернуться. Мне нужно было куда-то выйти, с кем-то побыть. Уже неделю я находился в Империи, и это давило и угнетало.

Когда-то в Нью-Йорке у меня гостила одна куртизанка, с дочкой, по совместительству работавшая актрисой в театре. Узнав, что я освободился от уз Гименея (вязких и прочных, если не порочных), она все причитала, что я должен познакомиться с ведущей молодой актрисой их театра. Через общих знакомых я узнал номер и позвонил. Тонкий голос ответил: «Алло».

– Меня зовут Алексей Сирин, я приехал из Нью-Йорка. Довольно часто я пишу о театре и кино, хотел бы с вами встретиться и, возможно, написать что-то о вас.

– Да, с удовольствием, когда вам будет удобно?

Я не ожидал, что это так легко… В будущем я понял, что слово «Нью-Йорк» открывало любые двери и души в этом простуженном государстве.

Мы договорились на завтра встретиться на той же улице, где находилась редакция. Она будет в болотной замшевой куртке. Я буду в костюме.

В час у меня назначена встреча в редакции. Артамон был страшно занят, и меня принимал Алексей Наумович.

Чай, печенье, конфеты, улыбки. Все-таки нигде в мире не заваривали такой чай, как здесь. Он был воздушный и осязаемый, он был ароматный, но неуловимый, сочный, но призрачный, невесомый, но ощущаемый. Чай…

– Как там в Нью-Йорке, тяжело жить? – спрашивает А. Н.

– Труднее, чем у вас, каждый день нужно упираться и карабкаться. А стоит оступиться, тут же скатишься на такое дно…

– Да, в этом ваша жизнь отличается от нашей.

Влетел и вылетел Артамон, нежно улыбнувшись мне херувимскими щечками.

– У него сегодня французы, деловые переговоры, – пояснил мне зам. редактора.

– Тоже по поводу издания?

– Нет, у нас много других дел, не имеющих отношения к печати.

Я кивнул, абсолютно ничего не поняв.

– Все будет хорошо, Алексей, главное – не волнуйтесь, все склоняется к тому, что будем издавать вашу книгу. Зайдите к Артамону завтра.

Я сделал несколько звонков, ответил на вопросы ответственного секретаря касательно интервью с известным театральным режиссером. Пожалуй, самым известным в Империи. И в три часа подошел к назначенному месту. Дама появилась спустя пять минут и остановилась. Актриса ведущего театра близоруко озиралась.

«И это их прима?» – удивленно подумал я. Поняв, что и здесь я не найду утешения для своей плоти и души. Ладно уж с душой…

Что люди говорят, когда встречаются?

– Здравствуйте, – сказала актриса, когда я подошел к ней вплотную. Плотнее было некуда.

– Я Алексей.

– Очень приятно, Вера. – Она прищурилась. – Меня здесь ждет знакомый на аллее, я пойду отпущу его. Я думала, что это друзья разыгрывают, с Нью-Йорком.

– Я не разыгрывал, – улыбнулся я.

– Это я уже поняла, – улыбнулась она.

Я посмотрел ей вслед. Фигура была неплохая, с одеждой, как у всех здесь, невпопад. Ничто не сочеталось ни с чем. С лицом было непонятно, она была дочкой известнейшего актера и певицы, и, к сожалению, он скорее напортил, чем услужил, так как в лице ее были мужские черты, и тонкая верхняя губа не придавала выражения доброты.

Она вернулась и улыбнулась. Я не имел не малейшего понятия, о чем говорить. Я воображал ее совершенно другой. Ох, уж эти фантазии на вольную тему и реальность, не соответствующая вольной фантазии: выточенные ножки, упругая резкая грудь, высокие округлые бедра, красивый овал лица, женственные подрезанные скулы, мягкие губы…

– Может, пойдем куда-нибудь в бар или ресторан? – спросил я.

Она от души рассмеялась:

– Вы, по-моему, перепутали государства.

Мы сели в небольшой садик, которых было разбросано достаточно в этом городе. Завязалась немного натянутая беседа. Меня смущало ее лицо. Я не могу работать с некрасивыми лицами – или в них должна быть сексуальность и эротичность. Если не красота…

Она полистала мои книжки и сказала, что, наверно, мне нужно сначала посмотреть ее спектакли (я не видел ни одного), а потом будем говорить.

Я согласился, ухватившись за соломинку. Спектакль шел завтра, она оставит мне билет в партере.

Я хотел пригласить ее хотя бы на ранний ужин, находясь рядом с Домом писателей, но не пустили даже на порог, несмотря на то, что я показывал карточку американского Пен-Клуба. А может, они были правы и поняли, что я еще не писатель. Церберы подчас бывают прозорливы.

Она улыбалась, видимо считая меня ненормальным, и попрощалась до завтра.

В театр я пришел со смешанными чувствами: когда-то я поступал в театральное училище, любил театр и бредил стать актером долгие годы.

Здесь прием был лучше, чем в Доме писателей: администратор сама провела меня на лучшее место в партере, прямо напротив центра сцены, вручив программу с действующими лицами и исполнителями. Пьеса называлась «Босиком, без любовника», какого-то бездарного американского драматурга. Но в этом государстве все американское было модным. Главную роль играла актриса Вера Баталова, теперь уже моя знакомая. Это слегка подняло мой дух. До поднятия занавеса оставалось время, и я внимательно рассматривал публику, пытаясь понять, – я был за границей.

Первый акт, мягко выражаясь, был вялый, но я стойко держал голову прямо, чтобы она не падала. В антракте, уворачиваясь от толкающей толпы, ходил и смотрел фотографии актеров прошлого и настоящего, висящих высоко на стенах. Первый же портрет справа привлек осматривающий глаз. Мой. На черно-белом фото было лицо актрисы, видимо только что пришедшей из училища, сейчас она не могла быть такой, так как, судя по бумаге и окантовке, портрет имел свою жизнь. Что-то колыхнулось из воспоминаний юности и, не выцарапав ничего с чердака памяти, улеглось.

Я что-то слышал об этом имени в Нью-Йорке, но что? Второй акт был чуть резвее, а может, это казалось, так как сидеть оставалось меньше, чем сначала.

Я ушел чуть раньше, купил на площади цветы, оставил их Вере на служебном входе и уехал.

Утром мы созвонились.

– Спасибо за цветы. Как вам спектакль?

– Очень понравился, очень, – сказал я.

Играла она слабо, спектакль был ужасный, это была не ее роль и не ее пьеса. Я видел эту роль в кино в исполнении известной американской актрисы, первой бляди Голливуда, ее вряд ли кто мог переиграть, не говоря уже о втором… Тоже глагол… (Приставка пере.) Зная театр, я сделал рискованный шаг:

– А такая актриса… еще играет в театре?

– Да, она моя напарница в новом спектакле «Идеальная жена». Хотите прийти посмотреть? Я собиралась вас пригласить. Заодно и ее увидите на сцене…

– С удовольствием. Об этой даме: я забыл ее телефон в Нью-Йорке, а меня просили позвонить и передать на словах. Вы… не могли бы дать ее телефон?

– Конечно, никаких проблем. – И она, видимо открыв телефонную книжечку, назвала номер. Который я сразу записал в блокнот с бело-желтыми страницами.

– А когда спектакль? – спросил я.

– В эту субботу. Я постараюсь достать вам пропуск, так как билеты давно уже проданы. Это премьерный спектакль.

– Спасибо, – сказал я, и мы поговорили ни о чем.

Дни я проводил в редакциях, которые видеть уже не мог. Стоял июнь, жара, пыль. Я был один в этом городе и зверел от одиночества, тоски и какой-то печали. В этот вечер, выйдя раньше из ресторана, я нашел монету и работающий автомат. Я не знал, что еще делать. Я позвонил ей – от тоски и бездействия. Зачем я набирал этот номер 299–85–85? Было полдесятого вечера. На другом конце трубку долго не брали, и я хотел уже повесить мою. Как раздался щелчок и монета провалилась. Где сейчас эта монета?

– Алло?

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуйте, – сказали в трубке, не удивившись, и…

– Меня зовут… – И я представился.

Ожидая, что сейчас зададут смертельный в своей простоте вопрос: что вы хотите? Вот этого я не знал, я звонил просто так. В поисках ничего или утраченного времени.

И был поражен. Поставленный правильно для сцены голос произнес:

– А я о вас уже слышала.

– Надеюсь, не с экрана телевизора: разыскивается убийца, особые приметы…

Она звонко рассмеялась:

– Нет, у вас гостила моя знакомая в Нью-Йорке. Прошедшей зимою.

– А-а. – Я предпочитал не вспоминать этот период.

– Вы давно у нас? – осведомился голос.

– С неделю. Я хотел бы с вами увидеться и поговорить.

Возникло молчание. На любой ее следующий вопрос у меня не было ответа. И вдруг:

– Вам удобно приехать через час?

– Не будет поздно?

– Нет, что вы, я раньше двух не ложусь.

– Какой адрес? – слегка осевшим голосом спросил я.

Отловив в ночи ездока, скорее всего – беспечного, не желающего ничего, кроме большого количества денег (как странно: а я думал, доброта – спасет мир), и заехав к маме, захватив большой пакет, я собрался нестись вниз.

– Сыночек, когда ты вернешься? – спросила родившая меня.

– Аллах знает, – сказал я. И она улыбнулась, все поняв. – Но даже он – не знает. – И умчался.

Актриса жила на одной из маленьких, бесшумных улиц в центре, месте, о котором я и понятия не имел.

Рассчитавшись с водителем-частником за все плохое в его жизни, я поднялся на пятый этаж. Я был одет в светлый костюм, голубую рубашку, темно-синий галстук и дорогие туфли, которые я купил недорого.

И позвонил в дверь. Через буквально минуту мне открыли.

– Здравствуйте! Проходите, меня зовут Тая.

– Очень приятно. – Я пожал ей руку, обняв своей ладонью. Рука была мягкая. – Вы изменились как-то…

– В лучшую сторону или худшую?! – Она засмеялась негромко. Даже не поинтересовавшись, где я ее видел. Ее, казалось, ничего не интересовало, что касалось ее.

– Это смотря куда река течет.

– Не смущайтесь, проходите, где вы хотите сесть – на кухне или в комнате?

– Да уж по традиции, только если можно сначала помыть руки?

– Конечно можно, – улыбнулась она, показав мне куда.

Ванна была красиво отделана. Я попытался справиться с непослушными волосами, бесполезно, и вышел к протянутому ожидающему полотенцу. Она дала лучшее. Это мне понравилось. Я любил доброту.

Она показала путь и усадила у окна в кухне, сев напротив. В этом государстве все встречи, разговоры, дела, беседы, застолья, объяснения – происходили только в кухне. Традиция, связанная с чаепитием и небольшими квартирами.

– Будете чай? – Она впервые посмотрела внимательно на меня. Я на нее.

– И чай – тоже.

– А что еще?

– Отвлечения и расслабления.

– Обстановка давит?

– Очень.

– Хотите выпить? Что вы пьете? Впрочем, у меня небольшой выбор.

Она достала бутылку водки, исполненную для заграницы. Я угощаю ее американскими сигаретами, жевательной резинкой, которую Тая, оказывается, любит, и орешками. (Все мое ношу с собой.)

Она ставит на стол два аккуратно отлитых стаканчика.

– Вам нужно чем-то закусывать? – Она с любопытством смотрит мне в глаза. Видимо, привыкла к диалогам – с партнерами. И ожидает реплики.

– Стакан холодной воды из-под крана.

– У нас вода не очень… у меня есть, кажется, минеральная. – Она наклоняется к холодильнику, я рикошетом смотрю на бедро.

– Я не пью газированное, простую – нормально.

Она наливает в высокий бокал, ставит и садится.

Смотрит опять на меня. Я на нее.

– Наливайте!

– Я могу?..

– Еще как! – улыбается она.

– Вам полную?

– Мне – как вам.

Я вздрагиваю. Слишком точное попадание, в десятку. Вряд ли она читала что-то из… Хотя я дарил книги зимней гостье.

Я разливаю бесцветную, прозрачную жидкость.

– За встречу, хотя мне и неудобно, что я…

– Все удобно, давайте чокнемся и выпьем. А то водка остывает.

Она закусывает жевательной резинкой.

– Вы не против, если я закурю?

Я поспешно открываю салатную пачку, срывая с нее чешую. И зажигаю деревянную спичку. Спичку из дерева.

Она глубоко затягивается, не выпуская дым. Потом выпускает, почти бесцветный. Сколько же осело в легких? Я смотрю на ее грудь, как будто пытаюсь быть рентгеном.

– Как вам город, наша жизнь? Утомляет?

И вдруг я неожиданно рассказываю про редакции, издательства, редакторов, мотания целые дни, запах вонючих папирос или сигарет, пот из-под мышек и бесконечные обещания. Я говорю и говорю, а она внимательно слушает. И я очень удивлен.

– А можно посмотреть, что вы даете им читать?

Я удивлен еще больше и достаю свои книги, изданные в Нью-Йорке. Она придвигает их и сразу начинает рассматривать.

– Очень интересно, – говорит Тая как будто про себя.

– У вас что, еще не исчезло желание читать?

– Без чтения я вообще бы не смогла жить. А можно мне это почитать?

Я не то что удивлен, но слегка озадачен, приписывая это дани приличия.

– Я могу вам оставить первую книгу, так как остальные мне нужны завтра, а потом…

– Спасибо. Я очень рада.

– Выпьем еще, – предложил я. И разлил.

Она выпила до дна и закурила. У меня потеплело в голове и засосало в желудке. Видимо, она услышала.

– Вам все-таки надо чем-то закусывать. А у меня только – батон, масло и помидор.

– Соль еще – и тогда все будет прекрасно.

– Соль – всенепременно. – Она поднялась и стала быстро доставать и нарезать. Через минуту мокрый кровавый помидор разливал свой аромат на тарелке. Она сама намазала масло на отрезанный тонко кусочек батона. Я поблагодарил ее и налил в третий раз. Бог любит троицу.

Водка начала действовать, и я не хотел упускать момента. Она поставила для меня тарелку.

– А вы?

– Я не ем после шести, – извинилась она.

– Какие у вас планы на лето? – спросил гость. Я.

– Кончается театральный сезон. В августе я собираюсь в Нью-Йорк.

– A-а, теперь я понимаю, почему вы меня так быстро приняли, – кисло сказал я.

– У меня там ближайшая подруга детства, она и пригласила.

Я задумался.

– Так что не бойтесь! – пошутила серьезно она.

– Я не из пугливых. Буду рад вас видеть, – сказал я банально.

– Моя здешняя знакомая говорила, что вы не в восторге от наших гостей.

– Долгие гости – трудные гости. Хотя то, что произошло с ней, надеюсь, не произойдет в моей жизни больше никогда.

Я ожидал вопроса, но она не задала. Она вообще никогда не задавала вопросов.

– Я даже не попрошу у вас номер телефона…

– Я его сам дам.

– Когда уедете?..

Я взял белую салфетку и написал свои номера телефонов.

Она изогнула бровь в удивлении.

– Право, в этом нет необходимости. Вы чересчур любезны.

Я откусил долгожданный бутерброд с маслом и подцепил круг помидора. Посолив солью и то, и другое, я подумал: зачем я здесь сижу? У нее были изящные руки. Ее изящная рука взяла бутылку и разлила нам снова.

– Выпьем за вас и ваши успехи у нас!

– Благодарю. – Я выпил до дна и почувствовал, что мне жарко.

– Вы не против, если я сниму пиджак?

– Я повешу его на вешалку, жалко будет, если помнется: он очень красивый.

Я посмотрел на нее, не поняв, шутит она или всерьез. Она была в голубой котоновой майке и немодной пестрой юбке прошлых лет. Она отнесла пиджак и вернулась.

– Вы не против, если я положу водку в испаритель, она уже не холодная.

– Конечно, конечно.

Я встал, чуть не зацепив стол. Что-то рано. Мне показалось это быстротечным симптомом.

– Когда у меня гости, я после каждого розлива кладу бутылку в испаритель. Гости, особенно американцы, недоумевают. Я сразу объясняю, что мне не жалко и я налью опять (еще три охлаждаются), просто водка должна быть замороженной и ледяной. В запотевшей бутылке, чтобы легко пилась.

– Я с вами согласна. Хотя мой любимый напиток – джин. Водку я обычно не пью. Только по особым случаям.

– Напрямую?

– Я обожаю его с тоником и льдом.

– Жаль, что я не знал…

– Ничего страшного, я могу и водку с вами за компанию. Скажите, когда пора.

Через пять минут я кивнул.

Она достала бутылку, сама аккуратно разлила по стаканчикам и тут же убрала в испаритель. Меня это почему-то очень тронуло.

– Я все правильно сделала?

Я улыбнулся и взял намазанный хлеб из ее рук.

– За вас – я завидую вам.

Мы выпили, она взяла, спросив предварительно взглядом, жевательную резинку.

– Чему? – спросила она.

– Вы давно в театре?

– Кажется, что вечность. Хотя всего десять лет.

– Какое училище вы закончили?

– Таировское.

Это было училище, куда я поступал.

– Кто сейчас там ректор?

– Есть такой актер Буаш, – без выражения сказала она.

– О, это прекрасный актер! Он приходится вам каким-то родственником?

– Это мой папа.

Она смотрела на меня абсолютно ничего не выражающим взглядом.

– Это ваш папа?! Он играл в одном из моих любимейших фильмов.

Она даже не спросила в каком.

– Да, он много снимался. Вы совсем не едите, и мне неудобно, я чувствую, что вы голодный.

Она трогательно ухаживает за мной: мажет опять бутерброд с маслом, предварительно осведомившись, можно ли сверху положить помидор.

Я согласно киваю. Ее красивые пальцы, продолжение изящной руки, опустили хлеб на мою тарелку. Я задержал пальцы и поцеловал ее руку. У нее были красивые ухоженные руки.

Мне становилось совсем тепло и уютно. На нее, казалось, водка не действовала. Я решил проверить: достал из холодильника ополовиненную бутылку и щедро разлил по стаканчикам. Неожиданно мне пришла в голову мысль (редко, но они приходят ко мне, мысли): я никогда не пил водку с женщиной, вдвоем. Обычно спаивались шампанским или вином. Впрочем, здесь была совершенно другая ситуация, мне абсолютно не хотелось пьяную женщину.