Текст книги "Актриса"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Когда я уже увижу вашу дочь? Куда вы ее спрятали?

– Она на море, будет там до конца лета.

– Аввакум, относи все на стол, готово!

Он берет и несет. Я не верю, что это мой друг и что он может носить блюда и тарелки.

Меня сопровождают на мое место, так как я слегка качаюсь. Он садится рядом со мной.

– Я смотрю, ты хорошую школу прошел, – говорю.

– И какую! Укротитель почище тебя!

Почему у меня в руке опять оказывается рог? Впрочем, мне уже хорошо, и я никому и ничему не сопротивляюсь.

– Тост, – говорит тамада, – предоставляется бывшему близкому другу новорожденного, а ныне жителю не Востока и не Запада, господину Сирину. Представителю озверелого в погоне за капиталом Запада.

Я встаю. У меня предупредительно забирают рог из рук, но я что-то расплескиваю.

– Аввакум, я хочу выпить за твой дом…

– Это не мой дом, мой ремонтируется. Эту квартиру я снимаю.

– У богатых – свои привычки! Чтобы тебя всегда окружали такая жена, как Юля, дочь Анна, которую я и не мечтаю увидеть. И все твои близкие друзья, сидящие за этим столом, и те, кто отсутствует. За тебя, мой друг!

– До дна! – командует тамада. Рог выливается мне в горло. Меня шатает, но твердая рука друга удерживает и осторожно опускает, усаживая.

– Что вам положить? – спрашивает Юля.

– Что ты его спрашиваешь, он что, тебе может ответить? – говорит с улыбкой Аввакум.

Я пьяно смеюсь. Но еще держусь в седле. На моей новой тарелке появляется куриная нога, зажаренная с корочкой, и печеные овощи. Зелень, помидор и огурец. Я отрезаю или откусываю, я не понимаю (процесса), куриную ножку, и у меня тает во тру.

– Юля, я такой вкусной курицы в своей жизни никогда не ел. Не знал, что у вас таких классных курочек разводят.

Аввакум убрал – уже – Шурика от меня, и жена сидит рядом. Я вижу ее оголенное плечо. Кажется, непроизвольно я его целую. Или мне кажется. Или мне кажется, что мне кажется. У меня кружится голова, которую поддерживает заботливой рукой Аввакум.

Юля улыбается:

– Это ваши американские ножки, которые в поддержку прислал ваш президент.

– Узнал родные! – смеется Аввакум. – У нас такие в прошлом веке были, может, в следующем появятся! – Он дает мне «пять», я хлопаю – и попадаю.

Мы, кажется, пьем уже замороженную «Смирновскую» – из бокалов. Слава Богу, убрали этот рог… Вкус я еще различаю, но людей уже нет. Аввакум кормит меня с вилки курицей, которую я с удовольствием «нямкаю». От слова «ням-ням».

– Тебе надо подкормиться «отечественным», – говорит он, – а то на нашей водке тебя далеко унесет.

Я достаю из кармана (смотри, еще помню, где карман) пиджака тонкую коробку.

– Аввакум, я хочу тебя поздравить с днем рождения и подарить тебе главный подарок.

Я целую его в щеку и вручаю ему портмоне из итальянской кожи.

– Носи его каждый день, – говорю я.

– А ночью – буду брать с собой в кровать! – Он дает мне «пять», я хлопаю – и не попадаю, разбивая бокал. Все кричат «на счастье», мне неловко, и я прошу прошения.

Он обнимает меня за плечи и говорит:

– Дружок, мы еще до десерта не дошли и ликеров, ты погоди бить посуду! Еще успеешь!

– Скажи, я Юле плечо не целовал?

– Она говорит, ей понравилось! Чтобы приходил в гости чаще.

Я поворачиваю отяжелевшую голову к Юле:

– Это правда?..

– Сколько угодно. – Она подставляет мне снова. Я целую плечо.

– У вас такого товара нет, даже у президента, – говорит Аввакум. – Так хоть заграничного попробовать!

Я пытаюсь понять, кому он это говорит: ей или мне. И целую плечо опять. Как-то сладко плывет в голове.

– Алексей, спальня напротив. Для дорогого гостя… – говорит Аввакум. – …Себя отдам!

Раздается повальный смех, сотрясающий бокалы из хрусталя.

– А почему она трезвая? – спрашиваю я.

– А она не пьет никогда, встречал таких?!

Я задумываюсь и тихо говорю ему:

– Аввакум, мне нужен телефон, где никого нет, есть такое место?

– Мальчонке позвонить нужно?.. – улыбается он. – В спальне.

Аввакум берет меня под руки и, осторожно маневрируя, выводит. В спальне он включает мягкий свет.

– Останься, – говорю я. Он ложится на кровать и забрасывает руки.

Телефон стоит на подоконнике. В окно светит луна. Какие декорации и как подходят.

Я делаю мужественную стойку.

– Как ваши дела, Таиса?

– Мои хорошо, а как ваши?

– Я у своего лучшего друга, и мы справляем день рождения. Я тут слегка выпил…

– Я бы никогда не подумала…

– Поэтому я вас прошу ко мне приехать и сесть напротив.

– Я не думаю, что мне это удастся.

– Если же вы не приедете, то…

– То – что же будет? – с легким интересом спрашивает она.

– Я с вами прерываю всякие дипломатические отношения. Навсегда.

– А я и не знала, что у нас начались какие-то отношения.

– И больше вы меня не увидите – никогда!..

Металл звучал в моем голосе. Я шатнулся, но удержался за подоконник.

– Почему вы молчите?

– Дело в том, что я уже спала. И даже несмотря на такую страшную угрозу и боязнь осуществления ее, сомневаюсь, что я смогу вас увидеть, одновременно лишая себя такой радости…

Я не дослушал до конца и бросил трубку на кровать.

– Говори с презренной сам. Чтобы она была здесь через полчаса!.. – дал я команду. Аввакум взял трубку, улыбаясь. Он умел уговаривать камень, что это вода.

Я сел за стол, где продолжалось гулянье и водка лилась рекой. Через пять минут он вернулся.

– Это что-то новое?

Я кивнул.

– Твердый орешек, совсем не дрессированный.

– Дело времени, – махнул рукой я.

– Ты что, сюда переезжаешь? Или у тебя ускоренная дрессировка?

Мы расхохотались, «отбив» друг другу ладони.

– Поешь фрукты, помогает. – И он поставил передо мной вазу. Я взял клубничину.

– Чем она занимается?

– Актриса в известном театре.

– А я думал, что циркачка! Говорила, у нее трудное выступление завтра.

– Позвольте мне, как тамаде, произнести тост.

– Какое счастье, – сказал я, – неужели опять будем пить водку!

Все рассмеялись.

– Чай или кофе, Алексей? – спросила голоплечая римлянка Юлия.

– Только чай… И плечико! Позвольте-пожалуйста.

Она заколебалась, но наклонилась. В плечико я не попал, а, кажется, поцеловал в шею. Шея какая была, я не понял. Кажется, нежная…

Что было на десерт, я по сей день не помню. Так в жизни я не напивался никогда. Из-за стола я уже сам подняться не мог.

Последнее, что помню, это Аввакум и Шурик-акробат, ведущие меня под руки с обеих сторон. Я качаюсь и качаю их. Для этого сильно надо было качаться…

Первому остановившемуся Аввакум сует бумажку, а потом говорит «куда». Тот хочет заартачиться, но потом вдруг неожиданно узнает Аввакума и, не веря, спрашивает:

– Вы – тот самый?

– Да, тот самый, – говорит Аввакум. – Понимаете, друг из Америки приехал, надо отвезти.

– Никаких проблем, отвезем, – говорит тот, пряча бумажку.

Я совершенно не осознаю, что происходит. Вязкое забытье. Голова моя взбрасывалась из положения «риз», и я пытался понять, не завезет ли и не разденет ли догола? В кармане пиджака была тысяча их денег и около тысячи долларов. За последние могли отвинтить голову, навсегда, и не вернуть, так как это равнялось трем годовым заработным платам.

Как я ему показал, в какой переулок и к какому дому, загадка пьяного Сфинкса. По-моему, он еще дотащил меня до лифта.

– Мамуля!.. – сказал я, падая в дверях.

Сквозь туман, вязкость, дикую головную боль я слышу голос:

– Ну, сынок, ты вчера «на бровях пришел». Я вообще не представляла, что можешь быть таким пьяным.

Я тоже!.. Я давно уже не слышал этого оборота, обычно он применялся к старому поколению. Использовать надо… Усилие осмыслить отдалось невероятной болью в висках. Что же я вчера выпил?

– Я не пил, мне наливали.

Тот же голос, как с неба, говорит:

– Звонил Аввакум, интересовался, как твое самочувствие? Сказал, на базу едет, ты у него вчера всю водку выпил.

Ах вот что я вчера пил – водку. Ой, что же это с висками, не надо говорить слово «водка».

Я пытаюсь открыть глаза – не получается. Я пытаюсь сесть, но падаю. Неужели это состояние называется – «живой»? По-моему, это называется «живой труп».

Голос продолжает бурить меня:

– Сегодня, слава Богу, суббота. Надеюсь, ты уже не будешь бегать по своим редакциям до упаду? Может, проведешь время наконец-таки с мамой? Ты живой, Алеша?

– Мертвый, – отвечаю я. – Сколько времени?

– Двенадцать.

– Мам, ты не можешь меня в душ отнести?

– Отнести не смогу – тебе уже не пять лет. Но дойти помогу.

Я стою под дико горячим душем, но прийти в себя не получается. Делаю его дико холодным.

Она заваривает крепкий клубничный чай, дает клубничное варенье.

– Звонила Вера, просила передать, что пропуск у администратора.

– Какая Вера, какой пропуск?

– Вера – актриса, а театр – драматический.

Горячий чай успокаивает чуть-чуть внутренности, но голова разламывается.

Только сейчас до меня доходит, что вечером я иду в театр.

Я пытаюсь повернуться и морщусь от боли.

– Тебе дать таблетку?

– Нет. Я не пью таблетки.

На улице приятный ветер и ходят люди. Я удивляюсь, что они ходят прямо.

На кладбище мама оставляет меня наедине с памятником. Слезы катятся из глаз. При ней я почему-то стесняюсь плакать.

Я плачу, и у меня совершенно проходит голова.

– Папка, – говорю я, – папка, – и целую памятник.

От обеда я отказываюсь, только выпиваю рюмку коньяка – за упокой души его. Коньяк вообще не пью. Но у нее ничего другого нет.

Сажусь в кресло и на какое-то время выключаюсь. К вечеру надеваю светло-бежевый костюм, белую рубашку и новый галстук. У театра – толпа и суета. Суета сует, все толкаются. В окошке администратор, извиняется, что место только сбоку на балконе, но я буду один и в первой ложе.

– Вы можете оставить свой пакет у меня.

Я благодарю и оставляю. До начала – пять минут. Мне приносят программку. Я смотрю сверху в партер. Это был единственный театр – новый в городе – с амфитеатрными рядами, восходящими вверх. Публика пытается быть нарядной. Рассаживаются, соединенные кольцами, пары.

Я напряжен. Неужели я волнуюсь из-за?.. В горле пересохло. Я хочу, чтобы она оказалась хорошей актрисой. И боюсь, что это будет не так.

Занавес открывается. Место, где я сижу, почти нависает над сценой. Время – действие происходит в девятнадцатом веке. Вера и Тая играют герцогинь. Драма с запутанной интригой в высшем обществе (а в каком еще?) французского света. Сквозь декорации из материи, мне кажется, я вижу ее. Я подгоняю действие. Через минуту она действительно появляется на сцене. Ее лоб открыт. Я слушаю знакомый и чужой мне голос. Он не похож на тот голос, ночью… Она говорит, как дама света, у нее это натурально получается. Совсем чужая, я когда-то знал ее – в этом веке. На половине первого акта я расслабляюсь, так как актеры вошли в течение, а она в свою роль. Тая – единственная, кто живет в образе, остальные играют свои роли.

Во время диалога с мужем она садится по диагонали на сцене и поднимает свой взгляд наверх – прямо на меня. Я застываю, пытаясь понять, она видит или отсутствует в девятнадцатом веке. Переводит взгляд на запутавшегося супруга и говорит:

– «Вы очень нежны ко мне, Роберт, вы очень нежны».

Ни один мускул не изменился на ее лице.

В антракте я облегченно вздыхаю и выпускаю воздух. Я сижу и рассматриваю публику, откинувшись в кресле и забросив ногу на колено. Вдруг слышу сзади:

– Смотри, как расселся. Тоже мне – американец!

Нет, ничего здесь не изменилось за тринадцать лет.

И, думаю, не изменится.

Свет гаснет, начинается второе действие. Выпархивает Вера, она играет молодую, ветреную девушку на выданье, баловницу света, на которой все хотят жениться. Она легка, кокетлива, поверхностна в этой роли. Которая ей удается гораздо лучше, чем предыдущая. Я только удивляюсь, как при ее близорукости она не боится так прыгать по сцене. Появляется Тая, и между ними происходит диалог о проблемах их времени. Интересно, о чем они говорят за кулисами?

К концу спектакля «герцогиня» Тая вызывает у меня ком в горле и намек на влажность в глазах.

Я аплодирую, стоя, когда она выходит на поклон. Зал наконец тоже встает и аплодирует, продолжая поднимать занавес и вызывать актеров. Хоть большая часть аплодисментов достается не ей, а Вере. Ведущей приме театра. Тая поднимает глаза на балкон, скользит по нему, не видя, и снова кланяется публике. Вере преподносят красные розы.

Наконец публика выдыхается. Я беру свой пакет и иду к служебному входу. Стою у пустой раздевалки и думаю, как избежать встречи двух герцогинь и одного простого грешника.

Первой появляется Вера, раскрасневшаяся, с красными розами. Мы целуемся в щеки.

– Как вам спектакль, Алексей? – спрашивает она.

Я благодарю ее за спектакль, за роль, за доставленное удовольствие, за пропуск. Говорю, что мне понравилось. И рад, что говорю правду. Не вдаваясь в детали.

Разговаривая с ней, я все время смотрю поверх ее плеча, ожидая появления второго действующего лица.

– Вы кого-нибудь еще ждете? – спрашивает с плохо скрытым удивлением она.

– Нет, нет, что вы, просто привычка озираться, рассматривать.

Ее окружают какие-то знакомые и поклонники.

– Ну, не буду вам мешать, – загадочно говорит она и так в толпе выплывает на улицу. Я смотрю на фреску, которая называется «Таланты и поклонники». Они без ума от нее. Жаль, у меня нет такого же энтузиазма…

Смотрю через стеклянные двери, не ушла ли она. Нет, она стоит, разговаривая, принимая комплименты. Вторую герцогиню мне нужно встретить одну. Я еще не знаю, что скажу. Я зол за вчерашнее… Я не хочу свидетелей.

Выхожу из служебного входа, спускаюсь по лестнице и отхожу к телефонным автоматам. Для вида беру трубку и становлюсь спиной к «талантам и поклонникам». И пытаюсь вычислить степень ее близорукости. Смотрю на служебный вход и вижу, как из него выходит девушка в белом платье, со шнуровкой на груди. Эту девушку, кажется, зовут Тая. Она не спеша спускается и задумчиво бредет вперед. Я даю ей пройти мимо. Она поворачивает в маленький парк, из которого вход в другой театр, через два шага я догоняю ее. Не доходя, сзади, говорю:

– Какая неожиданная встреча.

Спектакль после спектакля. Мой голос отчего-то взведен. Как курок.

Она оборачивается и смотрит, осознавая.

– Здравствуйте, здравствуйте. Как вы сюда попали?

– А вы меня не видели до этого?..

– Нет, я бы, наверно, поздоровалась.

Я хотел ей сказать, что со сцены во время спектакля вряд ли удобно здороваться, но не сказал.

– Случайно проходил мимо, решил…

Она опускается на скамейку и говорит в никуда:

– Я уже не думала, что когда-либо увижу вас, мой грозный друг.

– Пурква и па?[1]1
  Почему нет? (франц.)


[Закрыть]

– Вы разорвали вчера со мной все и всяческие отношения. Я искала пепел…

– Вы огорчили меня, очень.

– Простите, я не думала, что это вас так огорчит. Вы не против, если я закурю?

Она нервно вынула из сумки сигарету, зажгла и глубоко затянулась. Я подождал, пока дым растаял в летнем воздухе.

– А если бы знали?

– Я себя вчера очень расстроенно чувствовала и не думала, что буду хорошей компанией любому собранию. Тем более вам.

– Мне показалось, что вы избегаете… Именно меня.

– Ну что вы, какая наша женщина может отказаться от общения с вами.

– Это ирония?

Она улыбнулась.

– А почему вы сейчас закурили?

– Так. Я слишком взведена: только что отыграла спектакль. Вы не против, если мы съездим на набережную, к воде. Я это всегда делаю, после…

Она выбросила сигарету на дорожку, не погаси. Я мягко наступил на нее ногой. Я всегда боялся пожаров.

– Пойдемте? – Она встала. – Или у вас нет времени?

Я ответил:

– У меня есть час.

– Этого вполне достаточно. – И она взяла меня за руку.

Мы шли из парка, и я старался делать это как можно медленнее. У выхода я мягко высвободил свою руку. С опаской глянув вправо, я увидел, что, где были смех и возгласы, никого уже нет. И наткнулся на ее взгляд.

– Вы кого-нибудь еще ожидаете встретить?

– Нет… ищу извозчика.

– Не надо искать.

Она подвела меня к маленькой белой машине, стоящей прямо на тротуаре у театра. Открыла дверь и, обойдя, села за руль.

– Взяла у знакомой на несколько дней, – пояснила.

Завела и резко тронула с места. Перед самым поворотом на бульвары нас останавливает блюститель власти: уже стемнело, а она не включила фары. Это целое преступление на имперских улицах. И вообще, любая дурь, которая придет в голову блюстителям, – великое преступление. Я не хочу, чтобы разрушалось это настроение тревоги, ожидания, возбуждения и печали. И сразу протягиваю ему 25-значную банкноту, и он тут же растворяется в сгущающейся темноте, в которой она не включила фары. Мы мчимся по бульварам. Она довольно быстро ведет машину. Какая лихая наездница! Давя на газ, забывая, что существует тормоз. Мы выходим из машины в самом конце пустынной набережной и спускаемся к воде. У которой своя жизнь и свои волны.

– Что у вас в этом пакете? Вы с ним не расстаетесь.

– Цветы для вас. – Я достаю букет чайных роз.

– Для меня? – Она притворно удивлена. – Неужели?

– Таиса, я посмотрел ваш спектакль. Вы меня очень, очень тронули… Задели струну в душе… Банально, но… Вы единственная, кто не играл на сцене, а жил, в том веке, в том образе. Я благодарен вам за тот катарсис, что я испытал. За тот ком в горле… Это вам…

Я протянул цветы.

Она взяла букет и долго смотрела на розы. Я наклонился к ее руке и поцеловал.

Она мягко подняла рукой мою голову, туманно посмотрела в мои глаза, и наши губы, коснувшись, сомкнулись в поцелуе.

Я сжал ее талию, в приталенном платье. И снова поцеловал. Но не в губы. (То был единственный поцелуй в губы, который мне понравился.)

Мы стояли неподвижно, молча глядя на воду.

– Вы сладкий мальчик. Давно не целовала такого. Целую жизнь.

Я обнимал ее за талию, касаясь сильного бедра. Она легко входила в мою руку.

– Вам надо в какое-то место?

– Ни в какое.

– Хотите поехать ко мне?

– Уже как два дня.

– Почему же вы этого раньше не сказали?!

Она повернулась и решительно пошла вверх по лестнице, заботливо неся розы.

– Хотите повести машину? Я немного в странном состоянии…

– Если еще не забыл – как, у нас все автоматическое.

– Я почему-то в вас верю. – Она долго посмотрела мне в глаза.

Я аккуратно вел машину, чужую, а ее рука, лаская, лежала на моей, переключающей скорости.

В узком лифте мы поднялись наверх. Тая впустила меня в темноту квартиры и зажгла мягкий настольный свет. По тому, как она накрыла стол и что поставила, я понял, что она кого-то ждала. Мы сели.

– Таиса, я не могу ждать.

– Да, мой мальчик… да, конечно. – Она взяла меня за руку и отвела в старую темноту комнаты. Я разделся догола. Ей нужно было расшнуровать и скинуть платье. Одетое на голое тело. Да трусики.

Ее грудь касалась моей. Мы опустились на свежепахнувшие простыни. Она не успела даже меня обнять. Я ворвался в нее, а не вошел, засасывая в поцелуй шею и плечи. Сам не знаю, почему я так перевозбудился.

Мой крик, ее стон, «ах», всклик, оргазм. Вспышка!

Она ласкала мое тело руками, постепенно приходя в себя. Она идет и принимает душ, в темноте я не вижу ее тела. Возвращается и садится рядом на кровать.

– Едва коснувшись, вы бежите в душ. Я произвожу впечатление…

– Просто привычка, лето, жара… Вы самый чистый мальчик, которого я встречала. – Она целует меня в ключицу. – Даже не думайте другого.

Женщины легко провоцируются, но еще легче – провоцируют.

– Я хочу выкурить сигарету, вы посидите со мной?

Я прохожу через душ и появляюсь в кухне. Она отстраненно курит. Смотрю на плоские швейцарские часы.

– Скоро полночь.

– Совершенно фантастично – что вы сидите здесь, – говорит она сама себе.

– Я хочу выпить, за вас и за вашу роль, которая доставила мне удовольствие.

Она потушила сигарету.

– С радостью.

Она вынимает из холодильника, маленького и странного, недопитую бутылку водки на экспорт.

Он достает из пакета джин и тоник, и даже купленный лед в валютном магазине.

– Какая прелесть! Неужели это мне?! – Ее глаза сияют удивлением и восторгом.

Я киваю.

– И все за одну роль? Так я каждый день буду играть для вас!..

Я смеюсь. Она ставит два высоких стакана на стол.

– Ну и чтобы я совсем себя почувствовала на седьмом небе, вы нальете мне?

Я смешиваю ей джин с тоником и спрашиваю, сколько кусков льда. Но она просит больше тоника.

Берет розы, подрезает им стебли, расправляет и ставит в тонкую вазу. Вазу на стол. На столе стоят сыр, рыба, овощи, фрукты. И кирпичик никогда не виданного мной хлеба. Я беру кирпичик и нюхаю его. В Америке я не ем хлеб, он невкусный. А здесь черный – обожаю. Она разрезает сама, кладет мне кусочек на тарелку, сверху сыр и помидор.

– Какой вы смешали божественный напиток, – говорит Тая и закрывает глаза. Потом открывает: – А себе?

– Я не пью джин. И не пью тоник.

– Опять водку, будете мучаться? – обреченно вздыхает она. – Я поухаживаю за вами.

Дает мне стаканчик и наливает до края.

– За ваш спектакль, Таиса! Вы поразили меня…

– Чтобы вы всегда были таким чутким.

На тост не принято отвечать, но она отвечает. Я выпиваю до дна, хотя никто не сует рог в меня, и сразу тепло разливается внутри. Она пьет не спеша, чуть запрокинув голову. Отрывается и приговаривает:

– Неужели такое сокровище – и все мне!

Я смущаюсь и краснею: что тут такого! И поднимаю руку: чтобы она даже не упоминала.

Она наблюдает, как бутерброд целиком исчезает во рту. Хотя квадраты хлеба маленькие, но вкус обалденный.

– Скажите честно, что вы сегодня ели?

– Ничего.

– Я люблю правду, – говорит она и сразу нагружает мне полную тарелку.

– Вы должны все съесть или…

Розы нежно смотрят на нас. Тонкий, тонкий запах. Я пытаюсь защититься и взмахиваю руками. Мизинец цепляет, прокалываясь глубоко шипом на стебле. Я резко дергаю руку, шип остается в мизинце.

Она встает, подходит ко мне, склоняется, рассматривает секунду руку и губами вынимает шип, высасывая кровь. Минуту она держит мизинец во рту. Встает и садится на свое место.

Я протягиваю руку к ней, она раскрывает рот, и я снимаю шипик с мягкого языка.

Я пробую то, что в тарелке:

– Я не предполагал, что вы умеете готовить. Рыбу.

– Это не я, мама с утра занесла. Я редко готовлю.

Я наливаю себе полную стопку.

– Вы кого-нибудь ожидали сегодня в гости? – Я окидываю взглядом стол.

– Я ожидала, что может быть гость.

– Надеюсь, не разочаровал, что я – это не он.

– Вы превзошли все мои ожидания!

Она взяла недопитый стакан с джином. (Было непонятно, шутит она или нет.)

– Алеша, я хочу выпить, чтобы вам больше никто не доставлял огорчений. Даже красивые розы… Своими шипами.

Я выпил уже потеплевшую водку. Тая не остановилась, пока не допила до дна. Только льдышки позвякивали. И убрала водку в холодильник.

– Я правильно сделала?..

Я улыбнулся, вглядываясь в ее глаза.

– А вы смешаете мне еще один волшебный напиток? Такой же.

Я смешал, доверху налив тоника.

– Благодарю вас.

Она села, и мы чокнулись, она начала пить с видимым наслаждением. Я слегка отпил, проглотил и сказал:

– Я думаю, нам пора выпить на брудершафт.

– Ну что вы, по-моему, еще рано, – улыбнулась она.

Я не знаю, подействовал ли на нее джин, но она спросила:

– Вам ничего не хочется: может, перейти, пересесть, перелечь или что-нибудь другое? Я в вашем распоряжении… – Она многозначительно замолкла.

Я взглянул на левую руку: часы показывали час.

Ах, как это было сказано! Но интересно, что вела себя она просто и абсолютно не играла.

– Я не знал, что звезда моя так высоко поднялась.

– Вы даже не представляете как. Розы делают удивительные вещи с женщиной.

– Только розы?..

Она взяла меня за руку, посмотрела на пятый палец и повела медленно за собой. Я был в рубашке, без пиджака. В окно глядел корявый месяц (а может ли месяц быть в июне?), который скупо освещал комнату. Можно сказать: как-то освещал комнату. Но от перестановки мест слагаемых – результат не менялся. Я шел за ней. Она вела меня за собой…

Мы опустились на ложе. Она сбросила халат, отпустивший на волю голое тело. Села верхом на меня, как римская всадница. Собственно, эта поза так и называется. (С древних времен.) Я уже был возбужден – от прохлады воздуха, обнаженного тела, ее груди, ласкающей меня сосками и верхушкой. Я начал извиваться. Она поняла, что больше ждать не следует, и ввела его в себя. Привстав на коленях, она начала медленно двигаться: сначала трусцой, потом аллюром и вскоре бешеным галопом. Ее грудь летала по воздуху, голова забрасывалась, бедра с каждым движением взлетали вверх, плечи разведены, руки взброшены в воздух – она скакала вперед. Вернее, вниз… и – вверх.

Я попытался схватить ее голое тело. Но дикая радостная боль пронзила меня. И в этот момент я услышал крик:

– Алексей! Я твоя!..

Судорога скрутила ее взлетевшее тело, и она, застыв на мгновение, с размаху, плашмя, накрыла меня собой, как будто закрывая от стрелы или копья.

Грудь вмялась в мою, плечи вздрагивали, она замерла. Мои пальцы гладили бусинки пота на ее позвоночнике. Я чувствовал, как все еще истекаю внутри. Было абсолютное молчание. Потом она шевельнулась.

– Так, в ванну принимать душ!.. – пошутил я.

– Вас это раздражает? – Ее губы касались моей шеи.

– Что вы, наоборот, даже забавно.

– Я рада, что забавляю вас.

– Тая, вы же взрослая женщина…

– Хочу быть маленькой девочкой.

Этого она как раз совершенно не хотела.

– Вернее, маленьким мальчиком, как вы хотите.

– Я разве хочу? Таиса?

– Алеша, у меня к вам единственная просьба: зовите меня Таей.

– Вам не нравится Таиса?

– Это как-то слишком официально. У нас супругу правителя так зовут: Таиса Сергеевна.

– Как вам угодно, – согласился я. А про себя подумал: а Тая – слишком фамильярно, нет породы в имени.

– Скажите что-нибудь, – прошептала нежно она.

– Вы так понеслись, я думал, вас уже не остановить.

– Я прошу прощения, я совсем забылась…

– Почаще забывайтесь…

Я почувствовал, как губы ее сложились в улыбку.

Вдруг она поднялась на локтях:

– Простите, я должна принять душ или…

Она не договорила и выскользнула в ванну. После душа она обняла меня за плечи, подняла и привела за стол.

За столом она торжественно объявила:

– Теперь, я думаю, самое время – выпить на брудершафт.

Ее рука стала наполнять сосуды.

– Вы останетесь у меня?..

– Это просьба?

– Нижайше прошу. – Она опустила голову.

– Кто-то не хотел кого-то видеть два дня.

– Я просто не почувствовала вина… Алеша, я думала, что это уже пройденный этап.

– Мы его еще долго проходить будем.

Наши взгляды встретились. Где ты, Аввакум? Укрощение диких зверей под руководством…

– Не зная еще вас, я почему-то вам верю.

Я взял телефон-трубку и набрал номер.

– Мама, я в гостях, далеко, такси не поймать, говорят, приеду утром, на метро.

Она рассмеялась. «Ты приедешь на метро?!» Я не был в метро тринадцать лет.

С метро у меня были связаны свои воспоминания… Я пожелал ей спокойной ночи и попрощался.

– Она так поздно не спит?

– Читает до четырех ночи.

Таиса подняла свой бокал (в третьем лице я могу называть ее так – Таиса).

– Выпьем за этот вечер. Он был необыкновенный.

Она завела руку, согнутую в локте, переплетя с моей. В водке плавал кусок льда. Руки перекрестились, и каждый выпил до дна. По традиции. Она потянулась губами, и мы поцеловались, скрещивая капельки водки и джина.

– Алексей – ты!

– Тая – …вы.

– Скажи мне ты, скажи мне ты!

Я пытался заставить свой язык, но он не выталкивал местоимение. Ты.

– Эх, ты! – сказала она и языком лизнула мои губы. – У тебя очень вкусные губы. – Ее глаза надолго погрузились в мои.

В окне, далеко-далеко, занималась почти невидимая, еще темная заря.

До рассвета они еще раз спустились в долину утех и поднялись на вершину наслаждений.

– Как сделать так, чтобы эта ночь не кончалась?.. – спросила актриса.

Утром, пока я принимал душ, она уже приготовила завтрак. С дымящимся ароматным чаем.

За целый 1990 год моя бывшая жена ни разу не предложила мне чашки чая.

Я пью душистый аромат. Какой день сегодня – суббота или воскресенье? И смотрю на свое безумное расписание в понедельник: три журнала, два издательства, одна газета.

– Как вам чай?

– Прелестный, прекрасный, чудесный, божественный!

– Я серьезно?

– И я!

Она внимательно смотрит на меня.

– Вы удивительный мальчик. Я таких не встречала. Никогда. Налить еще?

– С наслаждением. Тая, а когда отборочные туры в Таировском?

Она снимает трубку.

– Здравствуйте, это говорит Тая Буаш. Вы не скажете, когда прослушивания в училище? Сегодня? А во сколько? – Она вешает трубку, вернее, кладет ее плашмя на стол.

– В два часа. Хотите пойти?

– А вы? – спрашиваю я.

– Вы – мой повелитель, ваше желание – закон…

– Очень хочу, всю жизнь мечтал оказаться по другую сторону рва.

Она, по-моему, не поняла, но не стала расспрашивать. Она вообще никогда ничего не расспрашивала.

– Вам нужно на кладбище?

– Да, я каждый день езжу…

Тая идет к своей мягкой кожаной сумке с узорами, достает и протягивает ключи от машины.

– Мне неудобно, – говорю я.

– Я для вас и взяла, – тихо говорит она. – Чтобы вы не нервничали на каждом углу нашей гостеприимной столицы. Не понимая загадку без разгадки: почему машины не останавливаются.

– Я так поймаю что-нибудь.

– Вы ничего сегодня не поймаете, кроме огорчений. На уик-энд все уезжают за город. Не сопротивляйтесь, это вас ни к чему не обязывает, даже к поцелую.

Я наклоняюсь и целую ее.

– Заводить надо с подсосом, у вас, наверно, не знают такого. – Она улыбается.

Я не совсем понимаю, про какой завод и какой подсос она говорит… Не про… И только сев за руль, понимаю, вспоминая…

На кладбище тишина, пустота, безмолвие. Сень и покой. Покой без воли. Я стою и плачу у памятника. Никогда себе не прощу…

Переодевшись в серый в крапинку пиджак и в светло-синие брюки с голубой рубашкой, выслушав нотации мамы и пообещав, что я исправлюсь, заезжаю за Таей, и мы едем по бульварам к знаменитому, лучшему в Европе – Таировскому училищу.

На ступеньках стоит группа взрослых парней, которые тут же поворачиваются, обращаются к моей спутнице и целуют ее в щеки.

Я внимательно наблюдаю. Они перебрасываются несколькими фразами. Она подходит ко мне.

– Мои бывшие сокурсники, – не объясняя, объясняет она.

Без пяти два. И мы входим в училище. Ее почтительно приветствуют:

– Таиса Эросовна, какими судьбами?

Она кому-то машет, с кем-то смеется.

– Хочу посидеть на отборочных турах, если пустят. Кто сегодня принимает?

– Вам будут только рады! Кажется, Ремизов.

– Борис Николаевич? Я когда-то у него играла в чем-то. Добром это не кончилось.

Мы поднимаемся на второй этаж, она идет скромно, как в гостях. Хотя папа ее здесь – глава… Несколько человек раскланиваются с ней. Оглядывают меня, мой большой пакет.

У двери в кучку сбились абитуриенты.

– Заходите, Алексей, не стесняйтесь.

– Неудобно первыми.

– А вы разве не хотите быть первым?

Она внимательно смотрит мне в глаза.

– Как вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?

– Как вы хотите, так и ответьте, – улыбается она.

Я осторожно ступаю по гулкому, скрипкому паркету. В зал уверенной походкой входит человек средних лет с приятным лицом, в цветной рубашке. За ним следом пара молодых ассистенток, которые кладут на стол ручки, списки, бумагу и прочую канцелярию.