Текст книги "Актриса"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Она коснулась сумочки, он сделал протестующее движение.

– Что ж, спасибо большое. – Ее наманикюренный пальчик уже лежал на ручке двери.

– Можем мы поговорить немного?

Она неприязненно дернула плечом:

– Хорошо, только две минуты. Я опаздываю. Они всё устроили в честь меня.

– Кто они?

– Мои друзья. – И она назвала несколько известных имен.

– Вы там долго пробудете?

– Не знаю.

– Я могу вас подождать.

Она впервые внимательно взглянула на него:

– Да, но это будет 2–3 часа, может, больше.

– Я вернусь за вами.

Теперь она рассматривала его лицо.

– К тому же меня всегда есть кому отвезти… Впрочем, я не хочу, чтобы меня кто-то сегодня отвозил. Приезжайте ровно в девять, если хотите.

– До свиданья. – Он протянул ей руку.

Она удивленно вскинулась, но руку пожала. И осталась сидеть, так и не открыв дверь.

Тут он вспомнил, с какой кровью имеет дело, вышел, обошел вокруг и открыл дверь.

Ее рука мягко опустилась в его, потом резко оттолкнулась. Ноги грациозно обрели почву. Прижали асфальт. Тело выпрямилось. Она стояла прямо перед ним. Лицом к лицу. Совсем близко. Он уловил струйку ее дыхания. Еще б чуть-чуть, и он был бы ниже, а так – они подходили. «Она на каблуках!» – успокоился он. Вдруг легкий шелест озноба пронесся меж лопаток: это была Корнелия. Он обезразличил взгляд. Она, кивнув, повернулась и пошла.

Он даже не успел рассмотреть ее – сзади (как это делал обычно), оставшись как будто окутанный облаком.

Подумал: успеет потом.

Он поездил по городу, не заезжая домой, посидел в каком-то кафе за столиком на улице, выпил разбавленный коктейль и прошелся несколько переулков. Голова была полна мыслей, чувств, раздумий – сумятица.

К назначенному времени он уже был около лампочками освещенного подъезда. В девять она не вышла, а появилась только в половине десятого. В сопровождении элегантных (но разношерстных) людей мужского пола, один из которых громко восклицал: «Кто тот счастливец, кто забирает Корнелию домой, кто?!» Ватага приблизилась к его машине, и они стали прощаться. Корнелии открыли дверь, и Корнелия опустилась в машину. Он сразу тронулся, не слушая криков.

– Привет, – сказала она.

– Добрый вечер, – ответил он.

От нее пахло вином, духами, и в волосах застряла табачная дымка.

– Все было скучно и прекрасно, – сказала она. – Ах, всё скучно. Я боялась, вы не найдете дом, я забыла дать адрес.

– Я посмотрел на дверь.

Она с дымчатым одобрением взглянула на него.

– Вы бы хотели, чтобы я не нашел?

Он предчувствовал ответ (потому и задал вопрос), но удивился – не угадал.

– Все равно. Я, кажется, слегка пьяна, поедемте быстрей. Откройте окна.

И они помчались. Через минуту она сказала:

– Ну, не так быстро, я еще хочу остаться живой. И потом, это у вас страсть ехать на красный свет и на большой скорости?

– Я люблю, – приглушенно ответил он.

– А я не очень, – призналась она.

– Привыкнете…

Она посмотрела на него:

– А я и не знала, что это надолго.

– Что, моя «страсть»?

– Что так долго ездить будем.

Он повернулся и посмотрел на нее.

– Лучше на руль, – с мягким кокетством сказала она.

Сбоку завизжали чьи-то визгливые тормоза. Но они не прервали взгляда. «В ней и смелость есть», – размыслил он. И перевел взгляд на несущийся асфальт.

– Можно и за один раз привыкнуть, – сказал Филипп.

– Можно, но осторожно! – Она засмеялась гортанным смехом.

На повороте ее бросило, она мягко упала к нему на плечо, и ее волосы накрыли его рот пушистой волной. Он сомкнул губы. В голове его тихо поплыло от ощущения тонких тканей ее волос. Она откинулась назад, дернувшись. И несколько волосинок, рванувшись, остались у него на губах. Он сразу вобрал их в рот.

– Я уже чуть-чуть протрезвела, можно так не спешить, – произнесла она.

Он кивнул и ослабил правую ногу.

– А куда вообще мы едем, если я смею спросить? – сказала она.

Никакой тревоги. Они бесцельно ехали по городу. Машин уже на улицах было мало.

– Почему б вам на всякий случай не спросить мой адрес?

– Я жду повелеваний.

– Остановись!

Он резко юзом прижался к бордюру.

Она отбросила волосы со лба двумя, вилкой расставленными пальцами, открыв чудесный лоб.

– Я не могу пригласить тебя к себе.

Он кивнул.

– Я также обещала mama никогда не ездить домой к мужчинам.

Он не шелохнулся.

– Отвези меня в какой-нибудь отель, только не в Нью-Йорке.

Слегка задохнувшись, он включил мотор, мозг и скорость.

Они пронеслись сквозь на редкость пустой тоннель и углубились на север штата Нью-Джерси.

Он неожиданно сбавил скорость и поехал рысцой. Она смотрела в темноту молча, изредка отворачиваясь от фар-клинков несущегося света.

Где-то на очередном выходе она показала ему на знак, на котором были изображены треугольник крыши, вилка, скрещенная с ложкой и какая-то надпись.

Он успел и, плавно ввернув, вписался в поворот. Дуга описала пируэт, разветвившись, как буква v, по одному ребру которой он прямо подъехал к бледно освещенному подъезду отеля-мотеля из стекла.

– Угловую, пожалуйста. Желательно, чтобы в соседнем номере никого не было. Заплати вдвое, если захотят сдавать.

Он слабо понимал, что ему говорили: он никогда не был с девушкой в отеле. Но успел подумать: хорошо, что недавно успел получить одну из долгожданных кредитных карточек.

Через четыре минуты они уже ехали в конец левого крыла – вход был отдельный. Перед тем как зайти, они успели задать друг другу только два вопроса.

Он:

– Откуда ты знаешь это место, ты здесь когда-нибудь была?

Она:

– Ты так бы и ехал целую вечность, если бы я тебя не остановила?

Он молча улыбнулся про себя. Они вошли в номер. Ему вдруг отчетливо показалось, что в глубине комнаты кто-то есть. Он подошел к выключателю.

– Не надо света.

Почему ее платье из лилового превратилось в белое, подумал он. И не сразу догадался.

– Иди сюда.

Он повиновался.

Она стояла уже около большой кровати. (Такой большой, что она едва не доходила ему до…)

– Коснись. – Она взяла его руку, и он вздрогнул от горячего тока ее руки.

– Скинь. – Она коснулась его пиджака и рубашки.

Он раскрыл рот.

– Молчи, только молчи…

И вишни мягких ласковых губ впились ему в зубы. Язык заскользил по бухточкам десен. Он неосознанно сжал ее рот своими губами, сомкнув их, всосав вишни до конца. До ушедшей вглубь щеки.

Это был их первый поцелуй.

Потом – он так и не мог вспомнить как – он разделся.

Сначала он дотронулся до ее талии. Она была уже голая. Она потянула его сама, не дожидаясь. И первое, что он почувствовал, когда она опустилась на кровать, ее большая и упругая грудь, подмявшаяся со вздохом под него. Ее горячее дыхание. Она глубоко дышала, начиная стонать. Он едва успел коснуться поцелуями ее щеки, глаза, скулы, подбородка, шеи, как почувствовал, что сейчас сорвется дикая волна и накроет его с головой, впустую.

– Сейчас, сейчас, – услышал он вздрагивающий голос, и руки стали тянуть его тело.

Он резко вошел в нее, без мягкости, сминая все, и через секунду забился в малейшем сладчайшем пространстве ее тела.

Крик, хрип и вопль одновременно вырвались из ее рта. Она кричала, двигаясь в ритм его тела, извиваясь лозой, белкой, змеей вокруг него, то обхватывая, то отпуская его бедра. Он вонзался в нее безостановочно все быстрей и быстрей. Она тонко вскрикивала, вжимаясь властно в него. И это уже катилось; начиналось, рвалось, стремилось, заполняя, накрывая, заполоняя. Ее дикий вскрик, его стон, рывок, шар, волна, судорога, дрожь, дерганье, бьющиеся тела, зубы, сомкнувшиеся на плече, смятые, с вдавленными сосками груди. И ее дикий визг на протяжении минуты (последняя судорога истомы), опускающейся и текущей волны.

Он поцеловал пот ее подмышки, лизнул волосы, расслабил объятья, захват, освободил ее грудь. Она еще сильно дрожала, глубоко дыша, конвульсивно вздрагивая всем телом.

Он почувствовал, как щиплет спину от прорвавших кожу ногтей. Она коснулась губами его кожи на переходе к шее и закусила слегка.

Выдохнув, сказала:

– That was great.

Он понял, что она далеко не любительница и не начиналка.

Чуть позже она, не спрашивая, освободилась из-под него, встала и пошла в ванную.

Теперь он не верил, что когда-то давным-давно обладал ею…

Он зашел в ванную, ослепленную светом. И, увидев впервые… Она попыталась прикрыть тело рукой.

– Я хочу посмотреть.

Она опустила руку… Сколько лет он бы ни жил, Филипп знал, что никогда не забудет этой юной богини тело. Сколько лет! И всегда, всегда будет хотеть его.

Желать и мечтать, и не видеть.

– Я помоюсь, – утвердительно сказала она. Он не смог ни оторвать взгляда, ни двинуться.

Подойдя, она поцеловала его в ключицу. Она уже пришла в себя. А Филипп остолбенел, как китайский болванчик.

– Я хочу помыться, – повторила она.

– Я посмотрю.

Он запомнил и эту процедуру на всю жизнь. И не забудет никогда. Знал, что будет помнить и тонкий волосок лобка и мыльный пузырь, капельку покрасневшей воды, и пальцы, раздвигающие губы… Уходящие внутрь.

Он смотрел, не находя сил отвернуться, даже ему стало неловко, – он никогда не видел таких бедер и не представлял, что такое существует.

Она окончила и развернулась вся к нему.

– Хорошо. Пойдем. Я тоже хочу.

Они скользнули на простыни, и он сразу сжал, зацеловывая, ее груди, лаская соски, вдвигая между колен – колено.

– Еще резче сделай в этот раз, – сказала она. Он послушался.

Тела их бились в эту ночь еще несколько раз, орошая друг друга. Но все это слилось в один долгий раз. Он слабел и безумел от ее крика.

За ночь они сказали всего несколько фраз (как продолжение дел).

– Я никогда не представлял, что ты так…

– Поэтому я и просила, чтобы соседняя комната…

– Я не знал, что ты такая… страстная.

– Темнота действует на меня… очень. Я сама не своя становлюсь. И ты подошел мне – идеально…

Он прижался к ее щеке. Совсем по-детски.

Они возвращались около шести в молочном, синеватом утре. Он вдруг подумал, что она ни разу не назвала его имени. О чем она думала?

– 79-я и 3-я, на углу, к подъезду не надо!

В пустом городе они доехали быстро.

Едва он остановился, она, не подождав как обычно, вышла из машины и сразу наклонилась внутрь.

– Не провожай, звонить не надо, искать тоже – пусть будет так, как есть. Всего. – И быстро пошла, нехотя ежась в лиловом платье.

Он опять не успел рассмотреть ее сзади, двинулся за ней. Она резко повернулась, пошла навстречу, проговорила в лобовое стекло, останавливая взглядом:

– И следовать за мной тоже – не надо.

Ему подумалось что, может, уже никогда не рассмотрит ее сзади. Корнелия исчезла в течение мгновения.

Потом включил, двинулся, доехал, лег.

Теперь я расскажу, как было на самом деле. Я работаю коммивояжером, продаю всякую оптическую всячину. Ожидая долго и нудно одного клиента, я раскрыл журнал и увидел фотографию Ее. Потом прочел одностраничную статью. Я вообще не знал понятия дебютантка года. И что бывает лучшая или худшая. Снимок ее мне понравился, фотография была сделана фотографом, портреты которого я считал классическими. Потом, рассматривая лицо на бумаге, я подумал: а смог бы я ее снять, если бы встретил на улице или в баре. И что бы было, если бы случайно встретил. И вдруг бы это было. Клиент мой был готов, и мы стали заниматься сделкой.

На несколько дней все забылось, а потом мне вдруг стукнуло в голову написать рассказ, как герой, прочитав заметку о необыкновенной девочке, вдруг встречает ее и подвозит. Его я решил назвать Филиппом, а ее Корнелией. Рассказ назывался бы «Журнал». Через пару дней я вернулся к этой мысли, сел и начал писать.

Особо выдумывать не хотелось. А большинство деталей, как ни странно, я не запомнил. Я поехал в одну библиотеку, другую – журнала нигде не было. Наконец, случайно проезжая в непонятном районе, я остановился в маленькой местной библиотеке. Где нашел журнал, не смог вырвать страницу (даже выкрасть, ради искусства), сделал копию и окрыленный вернулся в чистую убранную квартиру. Как выглядит Филипп и как выгляжу я. Я – среднего роста, с обычно развитыми плечами, относительно стройным телом, темно-пепельные волосы (небольшая растительность на груди), развитые кисти рук, голубые глаза, прямой нос, несколько (летом – много) конопушек на плечах – что мне не нравится, но женский род терпит. Филиппа мне нужно было сделать не похожим на себя (вечные упреки в автобиографичности), поэтому у него черные волосы, другие плечи, гладкое тело и так далее. Уже даже одно качество различает и отводит подозрения. Хотя зачем их отводить?

В будние дни я писать не могу. Я устаю. Поэтому с надеждой (можно другую девочку – с верой) ждал уик-энда. Я сел и начал писать. Как оно пишется? Но это долго и все равно необъяснимо. Появился он, возникла она – они встретились. Откуда взялись любовные сцены, я не могу объяснить – так захотелось. После этого я остановился и надолго (вру, я никогда ничего не делаю долго), коротко задумался, куда же дальше толкать действие, двигать героев, как раскручивать Корнелию? Какой ее рисовать, какими чертами, черточками, штрихами начинить?

И тут мне пришла совершенно безумная мысль (хотя в альянсе или – новое слово – альируясь (простите, специалисты) с моим характером, она не настолько безумна).

Я взял и открыл бело-голубой справочник. Стояло двадцать два Геста. Мне стало нехорошо. Я знал, что она живет на 70-х, мужчины, соответственно, отпадали. Да, но телефон мог быть на маму или на папу. Тогда обзванивать всех? И вдруг я совершенно отчетливо увидел Корнелия Гест. Я выписал на визитную карточку одного из моих клиентов ее телефон. Сел и набрал номер. Или: взял трубку и набрал номер. Но действие от этого не меняется – я набрал номер.

Какой-то молодой и сонный голос (в четыре часа дня) спросил, кто ее спрашивает, я ответил – знакомый, последовал ответ, что ее нет, она у родителей, поправка – здесь ее вообще не бывает, а могу ли я… я ничего не знаю, туда телефон мне не велено давать, гуд бай. Я как-то был слегка удивлен, подумав, неужели это и была ее подруга, партнерша, с которой она снимает квартиру. Я тут же, разозлившись, набрал номер снова.

– Да, – ответил голос.

– Могу ли я…

– Это answering service, кто ее спрашивает?

– Мне нужно… это очень срочно. – Я уже боялся, что сорвется и в этот раз.

– Всем, кто звонит ей, было сказано давать два телефонных номера: та – та – та – та и та – та – та – та. – Я еле успел записать.

Я набрал первый записанный номер. Взрослый, чуть хриплый голос ответил.

– Я хотел бы поговорить с мисс Гест.

– Кто вы?

Я попытался представиться. Уже поняв, что не позовут и в этот раз.

В трубке прозвучало:

– Да, это Корнелия.

Уже второй день подряд Филипп приезжал на 79-ю улицу. Бывает нечаянная встреча, но почему-то знаешь, что такой женщины и такого – у тебя не будет никогда. Даже если бы она и не провела с ним ночь, Филипп знал, что такой у него больше не будет никогда. Он вдыхал запах Корнелии, окутывался им. Не приняв душ, он старался вмяться в подушку, чтобы ее запах разлился, застыл, остался с ним. Это было как наваждение: везде и во всем виделась она, все было и происходило через нее. Какую роль играли ночь, ее тело, вскрики, он не знал, но понимал, что оторваться от этого, освободиться, улететь не сможет.

Было уже после двенадцати ночи, Филипп ждал. Завтра рано на работу, он не выспится, потерянный день, незаработанные деньги (а никто не подаст). Но разве это имело значение?

Наконец около двух подкатил длинный лимузин, из которого вывалилась разноцветная толпа забавно одетых людей, среди которых он увидел Корнелию. Филипп только проследил за ними и засек подъезд, в который они вошли.

Ночью ему было жарко, страшно, дурманно и душно. Он завтра увидит Корнелию. Всего лишь прошло два дня, но показалось – как две вечности.

В третий вечер Филипп волновался больше обычного, горло пересыхало (кругом продавали только коку, которую он не пил), как подойти, что сказать. Она не могла еще никуда уйти, шесть вечера, – значит, вот-вот должна появиться. Филипп не успел додумать мысли, о чем говорить, как она выпорхнула из подъезда. Подошла к краю тротуара и высоко подняла руку. Прыжками он пересек пространство и остановился сзади нее. Наверно, механически, не подумав, он взял ее за локоть и промолвил:

– Здравствуй, Корнелия.

Она дернулась, отступила на шаг и быстро схватилась за сумочку. Потом оглянулась, узнала и сказала:

– А, это вы. Я думала, кто-то другой.

Он не дышал.

– Что вы хотите? – Чужая, холодная, посторонняя.

Кроме:

– Вы опять опаздываете, – он ничего не нашелся сказать.

– Да, я опять опаздываю, – с легким раздражением ответила она.

– Я подвезу вас, – негромко предложил он.

Она подумала.

– Только если вы не будете ждать меня обратно. Я остаюсь там на ночь.

Он вздрогнул. Она заметила, не заметив.

Они перешли улицу и сели в серую машину. Она была в белом костюме, с белой конвертом сумочкой. В красных туфлях-лодочках. Ей удивительно шло, и ее ступню мягко облегала модельная кожа. Несколько белых кубиков было разбросано на носках. Тонная девочка. Корнелия молчала.

– Как вы… поживаете? – выдавил он.

– Так же.

Все кончилось, не успев начаться.

Машина вырвалась за город, куда нужно было Корнелии. Она заложила ногу на ногу, чуть обнажив острова колен. (По-моему, ужасное сравнение, но остаются яблоки. Тоже – не лучше.) У нее великолепные колени, подумал он, чуть тронутые женственностью, но девичьи. И вдруг у него поплыло в голове: он вспомнил свое тело, вонзающееся между этих колен. Резко затормозив, Филипп вжался в обочину. В лице не было ни кровинки. Она смотрела слегка отсутствующим взглядом.

– Что случилось, вы о чем-то вспомнили?

– Нет, так, простите.

Он ехал и не мог не смотреть на ее колени.

– Я надеюсь, вы будете иногда смотреть на дорогу, но, если вас смущают мои колени, я пересяду назад.

– Не надо, я не буду.

«Westbury», – гласил знак, и он выскочил с парковой дороги.

– Право, лево, направо; мы приехали, спасибо.

Она уже открывала дверь, не дожидаясь. Они стояли около больших чугунных ворот, за которыми уходила длинная аллея.

– Я могу подвезти вас к дому.

– Не надо, я сама. До свиданья, благодарю.

– Завтра… – поспешил он.

– Будет среда, – ответила она, повернулась и пошла.

Он опустил голову и подумал. Ждать было бессмысленно. В загородных особняках люди могут находиться и день, и неделю, и очень долго.

Один день он не приезжал на 79-ю, а на второй приехал снова. И через пять минут подъехала она. Но не в белом костюме. А в красном, с белыми туфлями.

Я услышал, как на другом конце провода вздохнули, потом сказали:

– Кто это?

Я представился. Меня спросили, знакомый ли я какого-то Джона, Роберта или Стива.

– Нет, я не знаю никого из них.

– Кто вы? – в голосе звучало уже недовольство.

– Я пишу прозу в свободное время – повести, рассказы, опубликовал одну книгу – роман.

– Как она называется? Как ваша фамилия? (Несмотря на то, что я представился…)

– Она не на вашем языке написана, но уже переведена.

– Кто ее издал, где ее можно купить?

Допрос был с пристрастием.

Я объяснил, кто ее издал и где можно купить, и что я сам – из Европы.

Дальше последовал полуприязненный вопрос:

– Что вы от меня хотите?

– Я попробую в двух словах объяснить. Я пишу рассказ, прообразом героини которого являетесь вы. В какой-то мере. Я имею в виду чисто внешние данные, атрибуты.

– Кто вам обо мне рассказал?

– Это совершенно случайно, потом скажу. Я дошел до половины и на этом застрял. Не знаю, куда толкать действие дальше, куда двигать своих героев. Я подумал, что, может, – вдруг я смогу поговорить с вами, – это как-то оживит образ, даст мне новые детали, штрихи, без которых, как вы знаете, все мертво в прозе.

– Кто вам дал телефон?

Я объяснил и это.

Потом она сказала:

– И – дальше?

– Э-э, я не знаю, насколько это удобно, встретиться с вами, поговорить, всего лишь на полчаса.

– Я не уверена.

– Вам нечего бояться, мы можем встретиться в любом месте, где вам удобно, – баре, парке, ресторане. Всего на полчаса.

Она подумала, то ли сделала вид, что подумала, но какое-то мгновение было тихо. Потом опять неприязненный, хриплый, взрослый голос:

– Хорошо, я уезжаю в Огайо на конные соревнования. Позвоните мне через один понедельник.

– Во сколько?

– В 4 часа дня.

– Договорились, спасибо, до свиданья.

– Пока.

Я повесил сразу трубку. Она, по-моему, была удивлена, что я так быстро попрощался.

Выйдя из машины, Филипп пошел за красным костюмом. Когда до подъезда оставалось два шага, он хотел подскочить, но она прошла мимо.

Он смотрел на ее коронную, царственную походку, на чуть упругие икры ног, которые не прикрывались юбкой удлиненного кроя, на ее незаметно двигающиеся полудевичьи бедра. Он балдел от нее, от ее походки – от всего, его распирало изнутри, он наэлектризовывался (какое длинное слово) от одной только мысли о тайных, известных ему изгибах этого тела, бешеном его верчении и дрожании, о воплях, о стонах на сладких, вишневых губах.

«Да что за наваждение, – остановился он, – я с ума сошел, какая-то… (он не нашел сравнения) мне свет, который был белым, – затмила». И тут же двинулся, ринулся за ней.

Он знал: за одну только ночь, еще одну ночь с ней, он отдал бы руку, ногу, тело, душу кому угодно – дьяволу, Господу, Аллаху или Церберу.

Она резко развернулась на одном каблуке, и Филипп чуть не споткнулся об нее.

– И что дальше?

Он не успел найти слов, да если б и нашел – вот он их нашел – они, застряв, не выходили. Он не верил, что это возможно, дрожал и не верил, потому что, когда читал в книжках такое, считал, что это клише писателя, готовая форма, которой тот пользуется без внутреннего смысла.

А тут именно из нутра ничего не выходило. А нужно было сказать что-то единственное, очень важное, чтобы она к нему повернулась. А не отвернулась от него навсегда.

– Ты зачем-то за мной бежал?

– Я… хотел поговорить, может, сходим в бар, кино…

Ему нужно было от нее только одно: время. Но его она ему как раз и не хотела давать.

– Я очень занята, мне нужно сделать много всяких вещей. Совсем нет времени. О чем тебе нужно поговорить? Говори сейчас. – Они стояли на углу. Сновали люди и машины. Он никогда никого не просил, ему было тошно и противно за себя.

Раздвоенное желание: бросить все и пойти, резко повернувшись, и в то же время в последний раз попытаться – поговорить или объяснить о себе что-то.

Так он стоял, и боролись внутри две половины.

– Раз не о чем говорить, я пошла.

Он молчал.

Она подождала секунду, повернулась и тут же обернулась назад:

– Мне нужно зайти в аптеку, хочешь, проводи меня, заодно поговорим.

Он едва не бросился вперед, но постарался первый шаг сделать как призовой скакун на конкуре.

В аптеке, из которой они вышли через пятнадцать минут, она что-то искала, нашла, купила – он так и не видел ничего.

Около парадного дома она остановилась. Лощеный швейцар бросился к золотой ручке.

– Я не могу пригласить к…

– Вы обещали маме, я знаю.

– Хорошая память!

Он кивнул.

– Ну, до скорого.

– До свиданья, Корнелия. – Так ни о чем и не поговорили.

Боль как-то растапливалась внутри Филиппа, горела, и на этой боли он прожил неделю. Неделю не звонил, забыл, не думал. А к субботе не выдержал. Думал, сейчас начнет головой о стенку биться, по ней лазить. Пока пять дней работал, закручен был, отвлекался. А как уик-энд настал – хоть вой, хоть кричи, и четыре стены – твои свидетели. Невмоготу же. Задрожавшими пальцами он снял трубку.

Она ответила сама.

– Зд-равствуйте, – он запнулся.

И вообще поплыл, когда она впервые назвала его по имени:

– Здравствуй, Филипп. Это ты ведь?

– Да, – выдохнул и захлебнулся он.

– Как поживаешь?

Он ответил очень мягкой фразой, что без нее не живет. Что ему как наркоману нужно колоться ею.

– Я должна ехать в… – сказала она.

Через мгновение Филипп уже мчался к ее дому. Куда угодно, только – увидеть ее.

Она сошла вниз царственная, вся в белом, белоснежном. Филипп выскочил, как заводной солдатик из детской крепости, и бросился открывать царице дверь. Так, что посторонние обратили внимание. Хотя кого волнуют посторонние?

Она опустилась плавно внутрь, и Филипп резко тронулся. Он посмотрел на чайку выреза на груди, и в голове у него опять помутилось.

Зигзагами он выбирался из города. Она ехала на вечер в Гринвич, в соседний штат Коннектикут. Она попросила кого-то, не то друзей, не то друга, чтобы за ней не заезжали, как было условлено раньше.

«Водитель» готов был выскочить в окно, бежать впереди машины от радости, что ее везет. Видит. (И наверняка обогнал бы машину…) И это будет продолжаться еще час. Или дольше, если он поедет медленнее, но медленно ездить он не умел.

Она смотрела на проносящееся за окном. Ничего не спрашивала, на него не глядела, а он не хотел надоедать с разговорами. Хватит и этого часа, он смотрит на нее – лишь бы они повторялись. Часы.

Едва кончился один штат, начался другой.

В Гринвиче они подъехали к большому поместью с коротко выстриженными газонами. Зеленый канадский кустарник был вместо забора.

– Вот здесь.

Он сразу же остановился.

– Спасибо.

Она вышла, он подал ей руку и медленно отпустил ее, чтобы она не подумала, что он задерживает нарочно. Он не хотел этого, он хотел только одного – поговорить. Филипп свято верил, что, если поговорить, она к нему повернется.

– Мы можем как-нибудь увидеться?..

– У меня расписаны все вечера на месяц вперед.

– Днем?

– Днем я занимаюсь в спортивном зале и готовлюсь к вечерам.

Он не выдержал:

– Это отговорка или… нежелание?

Она фыркнула:

– Однако.

Филипп тут же заторопился, смутился, потерял уверенность:

– Простите, я просто очень…

– Я, кажется, не зову, не прошу и не заставляю, – перебила она. – Не так ли?

– Да, да, это нечаянно. Я так…

– Спасибо, что довезли, честно, не стоило. Прощай.

Он дернулся, но остановился.

Мелькал белый вихрь по газонным дорожкам.

Прощай, Корнелия, прощай, моя одноночная любовь.

Я позвонил ей в понедельник часа в четыре, но голос был заспанный.

– Здравствуйте, Корнелия.

– Я только что прилетела, утром, и очень устала. Кто это?

– Вы мне сказали позвонить в понедельник после Огайо.

– Как вас зовут?

Я назвался.

– Теперь вспомнила. Вы – автор?

– Вы выиграли? – спросил я.

– В чем? – не поняла она.

– Соревнования.

– A-а. Я неплохо выступила и набрала проходной балл к следующему этапу. Там был сильный состав.

– Поздравляю.

– Не с чем.

– Может, вы мне как-нибудь покажете, как сидеть верхом?

– Как-нибудь… Я помню, вы хотели со мной увидеться.

– Да, это ненадолго, если можно, то скорей, я не могу продолжать.

– К сожалению, я улетаю завтра в Палм Бич, во Флориду. Единственный вечер, ночь – сегодня, но я занята, мы едем в загородный клуб, а утром меня отвезут к трапу самолета.

– Ничего не поделаешь, – кисло сказал я.

– Позвоните мне в следующий понедельник, в это же время.

– Спасибо. – сказал я, – до свиданья.

– Пока, – успело прозвучать в трубке.

Филипп не любил теперь ночи и спать. Он не мог думать о Корнелии. Днем он посвящал этому занятию абсолютно все время. Он стал хуже работать, не есть, вечерами лежать рядом с отложенной книжкой. Как поступают в случае, когда смертельно хочется чего-то и это недостижимо, – он не знал. А кто знает?

Не видеть ее он не мог. Видеть ее – она не хотела. Ездить на 79-ю было совсем невмоготу. Он смотрел на неправильный квадрат телефона, отворачивался, поджимал руки под себя, хотел повернуться, но сдерживался. Неожиданно вдруг казалось, что она позвонит сама. Безумство. Телефон вообще не звонил, был мертвый. Пять дней он сдерживался, а к субботе сорвался опять.

Гудки уходили один за другим. Как гвозди. Даже номер и набор ее телефона растревожили его и завели, он стал ходить взад-вперед. Через полчаса он набрал номер опять и вдруг услышал голос с легкой хрипотцой.

– Да, я слушаю.

Он назвался и замер.

– Я занята, – сказала она.

И позже:

– Я уезжаю в гости.

– Можно я вас подвезу?

– Если тебе так этого хочется.

– Мне будет очень приятно.

Они договорились во сколько.

Она опять ехала на Речную Сторону, куда он вез ее в первый раз.

Корнелия была в светло-кофейном костюме и туфлях из змеиной кожи на ногах.

На каждом красном светофоре он успевал повернуться и посмотреть на нее. В очередные смотрины она сказала:

– Почему бы нам не остановиться где-нибудь и тебе не насмотреться на меня? Вдоволь. У меня есть еще полчаса в запасе.

Он так и сделал, съехал с дороги, остановил машину и стал смотреть на нее. Она не отворачивала лица, не мигала и не выражала никаких эмоций. Просто давала возможность исследовать ее лицо. Через несколько минут она спросила:

– Все в порядке?

– Да, – кивнул он.

– Можем двигаться?

И они поехали.

– Спасибо большое.

– Не за что, – ответила она. – Это была плата за проезд.

Он не улыбнулся.

До необходимого дома он доехал без подсказок, и она удивилась его зрительной памяти. Про себя. Она считала неуместным хвалить что-то у мужского пола.

– Я могу отвезти вас обратно.

– Я там пробуду долго.

– Я смогу подождать.

– Если так уж хочется – ждите.

И она ушла, вся светло-кофейная. Он смотрел на ее ножки, бедра, тонкие щиколотки, изящную походку без шатания, ниже талии, и внутри у него все громыхало вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз.

Он прождал ее пять часов, сидя в машине. Потом до его обостренного ожиданием слуха донеслись звук открываемой двери, вскрики, слова, шум высыпавшей компании. Он обернулся и среди них увидел свой светлый кофе. Как радужно стало его душе, как тихо и счастливо поплыли волны, укачивающие обнаженные кончики нервов.

…Сначала он не понял, что происходит. Потом выскочил и быстро побежал вперед.

Два шикарно разодетых паренька, взяв ее за руки, не то в шутку, не то всерьез, тянули сильно в разные стороны. Остальные хохотали и наблюдали. Он не успел заметить выражение ее лица, когда очутился перед ними.

– Отпустите ее.

Те и не думали отпускать. Напрягшейся ладонью он резко и неожиданно ударил по бицепсам тянувшей руки, и та, дернувшись, ослабла и отпустила. Он успел удержать Корнелию за талию, чтобы она не упала, так как второй тянувший чуть не увлек ее за собой. В это же мгновение он увидел несущийся ему справа в глаз кулак. Он успел оттолкнуть ее легко, но сам уклониться уже не успел. Удар попал куда-то в скулу, но задел и глаз. Из которого что-то посыпалось. Он хотел присесть, но в эту секунду первый чем-то сильно ударил его по голове. Он зашатался, впечатление, как будто накрыли кувалдой. Но все же устоял, когда второй ударил ногой со всего размаха в живот и, когда он оседал, каблуком в лоб.

Он услышал крик Корнелии. Понял, что проиграл. Теперь не подняться – и на ее глазах. Сил бы. Потом его добивала вся компания. Все порезвились. Но он уже ни на что не реагировал.

Сознание уплыло куда-то в неясное. «Моя птичка, Корнелия, моя возлюбленная царица, моя любовь и мой ожог, мой вздох и воздух, моя мечта и мысль. Моя любовь, страсть к тебе приносит гораздо больше боли… чем эти щипки (от которых, правда, я не чувствую ни одной части своего тела). Вот я перед тобой, какой есть, бедный, без имени, с простой работой, без титулов и связей, без богатства и родословной, в обычной одежде, без гарантии в будущем, но безумно любящий тебя, страдающий и жаждущий. Так никто в мире не любил никого. И весь мой недостаток – имя. Как я люблю тебя. Такого чувства…»