Текст книги "Актриса"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Выпьем до дна! – провозгласил я.

Она подняла стаканчик и сказала:

– Глупо было бы не выпить. В создавшейся ситуации.

Фраза рассмешила меня. Она закусила закуренной сигаретой.

С этого момента, по-моему, мы начали куда-то двигаться, к какой-то пристани. Этот момент никогда не определим. По крайней мере, у нас получался дуэт: мы пили в унисон. Мне было приятно с ней пить. Я расслабился, впервые за проклятую неделю жизни в Империи!

– Ешьте помидоры, они вам, кажется, нравятся.

– У нас таких душистых нет, у нас убивают запах. А у этих обалденный аромат.

Я уронил вилку и взял помидор.

– Откусите хоть немного, – попросил я, протягивая руку, – как же можно водку – без ничего.

Она поколебалась, потом наклонилась чуть-чуть и, вытянув подбородок, откусила половину дольки.

Я забросил оставшуюся половину в рот, попав, и мы рассмеялись.

– Выпьем опять! – встряхнулась Тая.

– У вас это хорошо получается. Совсем не пьянеете.

– Годы школы… – загадочно улыбнулась Тая. – Я пьянею, просто это незаметно. Даже мне…

Она налила до верха. Я взял помидор. Кони наши куда-то неслись, я уже не мог понять куда. Да и не пытался.

Сказав очередной тост, мы выпили. Капелька протекла, и она коснулась изящно ладонью уголка губ. Я подумал о ее губах. Но никакой мысли не…

– Говорят, у вас красивые дети. Как ангелы.

Я постучал по столу, она тоже.

– Милые детишки, хоть с этим повезло. Я чувствую, вам много обо мне рассказывали.

– Не много, но кое-что.

– Если вам это интересно, я разошелся полгода назад, а сейчас у меня идет великая супружеская война. Я ушел из дома… пятнадцатого января…

– Нет, меня это совсем не интересует, – поспешно проговорила она. Я посмотрел пристально: она говорила правду.

– Лучше расскажите о вас.

Последний стаканчик меня раскачал немножко, то ли это стул такой был…

– А вы не против, если мы пересядем куда-нибудь? – сказал я и поводил плечами. – Как-то нелегко в седле удерживаться.

Искал ли я причину?..

– Вместе пересядем? – спросила она. – Или вы один?

– Как вам угодно, – произнес я, – вы дама.

Мы перешли и сели на плюшевый, темного стекла, зеленый диван.

– О чем мы будем говорить? – спросила Тая.

– Ни о чем не будем, – сказал я.

– А что же тогда мы будем? – как будто декламируя, произнесла она.

– Можно я вас поцелую? – спросил я.

– Да, – задумчиво ответила она.

Я наклонился к ее щеке. И коснулся губами. Она ответила и коснулась губами моей щеки. Ресницы мягко закрылись. Наши губы встретились. Проникновение началось очень мягко, почти нежно, без всякого напора, силы или жажды. Я начал целовать ее шею. На редкость стройную. Она откинула голову назад, на спинку дивана. Я поднялся опять к подбородку, щеке, глазам, касаясь их поцелуем. Я взял ее за грудь, она положила мне руку на плечо. И вздохнула. Вздох был какой-то особый. Я поцеловал ее в тот угол губ, где пролилась капелька, и почувствовал сладость губ и горькость капли.

Она сдвинула руку мне сзади на шею и, как бы не притягивая, словно магнит, притянула. Губы сплавились, у нее были мягкие, безвольные губы. Мне хотелось, чтобы они были тверже, но они таяли и расплывались в моих губах. Хотя я не давил и целовал ее вполсилы.

Я стал возбуждаться и сжимать ее грудь сильнее, она подвинулась ко мне, чуть выгнувшись, голова снова откинулась. Интересно, что изо рта у нее пахло мятой, а не сигаретами или…

– Тая, – проговорил я, – Тая, давайте перейдем туда, здесь не совсем ловко… сидеть.

Она, по-моему, совершенно не поняла, что я сказал. Я поднял ее, полуобняв, и, поддерживая, перевел на другую сторону большой комнаты, мы опустились на низкую кровать…

Она села чуть глубже, чем на край, опершись на руку. Она не успела упереться до конца, как я потянул ее руку на себя, другой – опустив хозяйку на спину. Тая хотела что-то сказать, пыталась привстать, но я закрыл ее рот губами, инстинктивно, если не интуитивно понимая, что девушка может только возражать, ну хотя бы в силу своей природы. Она дала свои губы для поцелуя. Плечо прижало ее грудь. Нога опустилась на ее колени. Я сознавал, что форсирую события. Но в голове стоял опьяняющий зуд или зов, или сверкал жезл, который раскалял. Я потянул ее миди-юбку вверх – и коснулся бедра. Сжал его ладонью, разжал и стал осторожно гладить вверх-вниз, ожидая реакции. Она попыталась двинуться, но была придавлена моим плечом, рукой и коленом. Классический треугольник. Ее ноги чуть раздвинулись, все еще не впуская мою ладонь. Вот теперь я желал ее и не думаю, что слабое возражение могло остановить мой напор. Как и вообще что-либо. Прикосновение к ее обнаженному телу только возбудило неимоверно. Она хотела двинуться, но лишь дала моей руке проскользнуть между ног. Сжала их, освободив губы.

– Я не думаю, что это нужно…

Я целовал ее ухо и шептал что-то, по-моему, довольно безрассудное.

– Ну, чуть-чуть, чуть-чуть.

– Вам пора… уже поздно.

Рука сжимала внутреннюю мягкость бедра. Я взялся пальцами и потянул край трусиков. У нее были довольно сильные ляжки, и я не думал, что она поможет мне, приподнявшись. Скорее наоборот.

Ее губы вдруг поцеловали мою шею и замерли. Я резко дернул тонкую ткань, и трусики порвались. Я вмиг взбросил юбку ей на грудь и, наклонившись, стал целовать живот. Мое колено раздвинуло ее колени. Ее изящные руки попытались сдержать мои плечи, но очень женственно, очень нежно. Какая-то ласка начинала излучаться от ее тела, хотя она ничего не делала. В очень неловкой позе, извернувшись, я умудрился расстегнуть бесшумно пояс и молнию на брюках. Я уже не успевал их снять. Я бы потерял все позиции.

– Нет, нет, – сказала хрипло она.

Мои бедра раздвинули ее ноги. Наши тела коснулись обнаженными частями. Я сделал последнее ввинчивающее движение коленом. Она подалась, путь был расчищен и свободен. Какой-то пустящий ветерок звериного желания прошелся по моему клинку и… Я сделал рывок вперед – и вошел в нее.

Она вскрикнула. И, обхватив мои бедра сильно ногами, замерла. Мое тело начало ударяться в ее.

– Хочу… хочу… хочу… – бессознательно, с каждым толчком, повторял я. Ее тело, сразу поймав ритм, стало синхронно двигаться в такт с моим. Я закусил ей шею. Она прижала впившуюся голову руками. Я двигался рывками, не думая, что эту истому можно долго вынести, – меня уже разрывало на части от желания.

Потом меня взорвало и разрядило.

– Вы очень нежный мальчик… – первое, что слышу я, приходя в себя.

Мне казалось, что я терзал, а не нежил.

Ее рука гладит мой позвоночник, едва касаясь. Мы в одеждах и только середины наших тел обнажены. Я целую ее шею, висок, глаз, веко, вожу языком по ресницам.

– Спасибо, – вдруг говорю я.

– Что вы!.. – восклицает она. – Заморскому гостю… – и не договаривает.

Мои губы невольно расплываются в улыбке.

– Простите, мне надо встать.

Я горстью закрываю фонтан (чтобы не било) и переворачиваюсь на спину.

Она выключает свет по пути, так как он режет мне глаза, и сразу в ванне принимает душ. Я слышу. Возвращается в халате почти незавязанном, я вижу высокий живот. Свет из коридора падает в комнату.

– Что вам теперь нужно? – вслух думает она. – Полотенце! – И достает из платяного шкафа большое, красивое полотенце.

– Вы подождете меня? – Я слегка трезвею.

– Как я могу ослушаться, – отвечает она. – Вы еще не закончили, я думала, уже все?..

Я улыбаюсь.

– Еще не спето столько песен…

– Всю ночь их будем петь?.. Желание гостя – закон.

Она чуть насмешливо смотрит. Я моюсь по пояс в ванне и выхожу, закутанный в длинное полотенце. Тая лежит в небрежно запахнутом халате поверх широкой, низкой, как станок, кровати.

– Можно? – спрашиваю я.

– Еще, по-моему, рано спрашивать, – говорит она, поворачивается и с интересом разглядывает мой обнаженный торс.

Я невольно закрываю грудь руками:

– Только не надо так пристально.

– А вы разве такой стеснительный?

– Не в восторге, скажем, от своего тела.

– И напрасно. – Она с улыбкой продолжает рассматривать.

– Вы погасите ночник и рассматривайте.

Она тут же выключает свет.

– Вы всегда такая послушная? – Меня это трогает.

– Желание мужчины – это аксиома, – легко смеется она.

– Я могу лечь с вами рядом? Теперь я как, вовремя спрашиваю?!

Она смеется заливисто.

– Люблю, когда у мужчины – хорошее чувство юмора.

– А что еще вы любите у мужчины?

– Синие глаза.

– Я не думал, что похож на мужчину.

– Не похожи, вы еще совсем мальчик.

– Почему?

– Боитесь услышать слово «нет».

– Поэтому вы и не…

– Опыт патологоанатомического исследования?

Я посмотрел на нее.

– Будет проводиться? – негромко спросила она.

Я коснулся ее груди под халатом. Грудь была большая, но мягкая. В ней не было никакой упругости. Как в губах. Я совершенно протрезвел.

– Вам этого очень не хотелось?..

– Ложитесь, а то вы в мокром полотенце.

– Это намек?

– По-моему, это голое предложение. Я бы сказала – навязывание…

Я вынимаю ее из халата, как конфету из обертки.

– Повернитесь на живот.

Она послушно поворачивается.

Я становлюсь на колени и начинаю водить языком по ее лопаткам, между ними. По ложбине позвонка, вверх и вниз, вверх и вниз… Тая начинает слегка извиваться. Ее рука развязывает узел полотенца на поясе и касается меня. Ниже. Нежно перебирает, гладит. Как будто ртуть взбивается наверх. Я хочу ее опять. Рывком переворачиваю на спину и беру ее бедра в ладони. Она приподнимает их, чтобы мне было удобней. Я умышленно скольжу выше, потом ниже, пока не вхожу во влажное влагалище.

Как грустно, что в великом языке нет лучше слова!

Несколько толчков, и он дико наливается. Двигаясь вперед, назад, влево, вправо, по окружности, по диагонали. Ладонями я приподнимаю бедра. Хотя это – уже не бедра, но существительного тоже нет хорошего в огромном языке: половинки, ягодицы, попа…

Ее неожиданно сильные ноги сжимают мои бока. Я начинаю раскручиваться, раскачиваться… издавать звуки. Захватываю ее ухо губами и шепчу:

– Хочу… тебя… тебя… тебя. – В ритм.

Я вырываюсь, расшвыривая ее ноги, они соскальзывают мне в подколенки. Я вгоняю в нее толчками. Вонзаюсь буром. Взрыв.

Она сжимает мои дергающиеся плечи, шею. И шепчет:

– Да, мой мальчик… да…

Я судорожно сжимаю ее тело так, что что-то хрустит. Она сильнее льнет ко мне животом, подмышками, грудью. Я замираю, оцепенев, потом разжимаю объятия. Мне кажется, я ее сломал. Она нежно гладит ладонями мою кожу.

– Прошу прошения, я не хотел так…

– Вы очень нежный мальчик, – повторяет она и целует мои глаза. – И очень ласковый.

Ощущение женщины отлично от ощущения мужчины.

Она выскальзывает из-под меня, и я слышу ее уже в душе.

Я не хочу ей пачкать белоснежную простыню и переворачиваюсь на спину. Какой-то далекий шепот кому-то говорит:

– Мне завтра с утра нужно в театр. Не просыпайтесь рано, вам нужно отдохнуть.

Кто это говорит, как будто ангелы поют, или это снится мне, но почему такими голосами?

Я не сразу понимаю, где я и почему так много света. Касаюсь рукой и чувствую, что голый, но заботливо укрытый. Подаю голос наружу, но никто не отвечает. Я вхожу в ванну и открываю сильный горячий душ. Вытираюсь большим полотенцем и захожу в кухню. Там никого.

На столе стоит большое блюдо, полное свежекупленных овощей: огурцов, помидоров, укропа, петрушки, малосольных огурчиков, издающих обалденный запах. Рядом, на тарелке, какой-то белый, неведомый мне сыр, влажный и мягкий, нарезанный тонкими ломтиками. Весь воздух пропитан его сказочным ароматом. В плетеной корзинке свежий батон. Салфетка рядом с большой чашкой на блюдце. Я отламываю только ломтик сыра и пробую: изумительный вкус. Одеваюсь, выпивая чашку чая. Я не ем с утра.

Вырываю из блокнота бледно-желтый листок и оставляю ей записку:

«Тая!

Вы очень милы. Спасибо за все.

Алексей.

10⁴⁰ утра.

21 июня 91».

На кладбище стоит абсолютная тишина, вечный запах. Сень, покой, листва. Все зеленое, не яркое. Я прижимаюсь к папиной фотографии и целую ее. Я прошу прошения, что опоздал – всего лишь на семь лет…

Километра два от кладбища я бреду пешком, ни одна машина не останавливается. Наконец удается уговорить водителя автобуса отвезти меня на встречу.

Дома мама устраивает мне сцену, что я не ночевал дома, она подняла на ноги весь город, думала, со мной что-то случилось. Я молча выслушиваю, чувствуя еще осадок водки в голове. Потом она говорит, что звонила Вера Баталова. Я жду.

– Кто это такая?

Она всегда все хочет знать.

– Актриса… – нехотя отвечаю я.

Я меняю костюм, галстук и рубашку. Набиваю голландский пакет необходимым на день. Для хождений по редакциям.

– Хочешь чай или что-нибудь поесть? – Она все еще дуется на меня.

– Нет, спасибо.

Я чищу зубы тщательно и беру с собой зубную щетку. Когда ж отпустит голова?

Я набираю номер. Как ни странно, он свободен.

– Вера, здравствуйте.

Мне кажется, что мы теперь с ней связаны как-то – по-другому.

– Алешенька, здравствуйте. Я боялась, что не найду вас уже. Мама так волновалась, она думала, что вы у меня…

Оказывается, папа ее близкого друга – известный режиссер. И завтра будет премьера его самого-самого фильма по запрещенному роману «Ревность». Меня будут ждать у входа Дома кино, если я приду. Она описывает внешность близкого друга.

– Вы будете один или вдвоем?

– Я не знаю еще, возможно с другом, у него завтра день рождения. Вам спасибо за заботу.

– Что вы, что вы, вас надо развлекать, в этом городе вечерами можно сойти с ума.

– Не могу с вами не согласиться!

Мы прощаемся.

– Мама, обязательно нужно растрезвонить всему городу?!

– Я волновалась, не знала, куда звонить. Ты – черствый сын.

Я беру в рот подушечку-резинку и стискиваю зубы. Я исчезаю, пока не началось.

– Надеюсь, сегодня ты вернешься домой ночевать! – слышу вдогонку – на всю губернию.

На улице я чуть не впадаю в истерику: полчаса не могу поймать машину, опаздывая на встречу. Это единственный город в мире, где не хотят заниматься извозом. Наконец, оценивая мой костюм, один соглашается – за две пачки американских сигарет. Что соответствует примерно пятикратной плате.

На встречу я успеваю, подгоняя «извозчика». Панически ненавижу опаздывать. Зам. редактора по прозе, которая уже полгода мусолила мой рассказ «Болезнь куклы», присланный еще из Нью-Йорка, знакомит меня с главным редактором. Он небольшого роста, по-европейски одет и на редкость стройного телосложения для здешних мест. Она почтительно закрывает дверь, и мы остаемся одни.

– Михаил Малинов. – Он резво жмет мне руку.

– Алексей Сирин, – отвечаю я на рукопожатие.

– Я много слышал о вас от Тамары Романовны. Честно скажу, рассказ ваш мне понравился. Прочный, твердый, реалистичный. Я бы его с удовольствием опубликовал! Но тогда все эти Аданьевы, Баклажановы и Вознесельские загрызут меня, что я их прозу не публикую в журнале.

– Что же публикуете тогда?

– Только детективы и приключения. Это мой дамасский щит. Я им всем так и говорю. Понимаете, Алексей, у меня журнал выходит тиражом в два с половиной миллиона. На Западе, наверно, о таких тиражах и не слышали. Журнал выходит двенадцать раз в год, и я знаю, что хочет читатель. Хочет он одного – детективов.

– Какая тоска, – невольно вырвалось у меня.

– Согласен. Я их сам читаю с зевотой. Только потому, что нужно отбирать в номер. Я бы с большим удовольствием публиковал прозу Набокова или Сирина. Но не могу себе этого позволить. У меня ведущий по тиражу и популярности в Империи журнал, и я не могу потерять читателей, начав публиковать хорошую прозу.

Народу нужно чтиво, а не литература. Если вы слышали на Западе, мы теперь становимся коммерческими, независимыми изданиями. Я не подчиняюсь больше никому. Могу публиковать все, что хочу! Но не могу терять читателя. Цены на бумагу увеличились в десять раз, нам придется поднять стоимость журнала вдвое. Тираж, естественно, снизится, но, если я удержу его на рубеже одного миллиона, подняв цену, это будет прекрасно. Я ведь должен платить бухгалтерам, секретаршам, писателям, журналистам, художникам, фотографам, доставщикам, распространителям, членам редколлегии – всем. А деньги эти я могу получить только от подписки и продажи.

Он улыбнулся.

– Так что видишь, совсем капиталистический подход. Выживешь или не выживешь, все зависит от рынка. И я хочу, чтобы ты понял меня правильно, Алексей. От публикации одного твоего рассказа я не потеряю читателя, а может, и наоборот, но на меня тут же набросится свора матерых, прозу которых я ни разу не пропустил в журнал, и я наживу себе врагов. Зачем они мне?

Зазвонил телефон, и он, извинившись, поднял трубку. Я огляделся в просторном кабинете с большими окнами и каким-то длинным письменным столом.

– У меня писатель из Нью-Йорка, позвоните позже, – отрезал он и повесил трубку.

– Можно посмотреть ваш журнал?

– С удовольствием, почту за честь.

Он открыл дверцы высокого стенного шкафа, где аккуратными столбиками лежали сложенные мягкие обложки.

– Вот последние три номера. Вам в подарок.

– Спасибо большое. Я собираю все!

Журнал действительно абсолютно переменился, на обложке – картинка с названием зазывающего детектива.

– Он стал походить на американский журнал «Ридерс дайджест», – сказал я, листая.

– Что-то есть, – ответил главный редактор, сев напротив. – Как живется в Америке? У вас есть семья?

– Два малыша, я разведен.

– Сочувствую. А у меня вот сын страдает сильно желудком. Нужен японский неочищенный рис, но его не достать нигде.

– У вас есть визитная карточка?

– Да, да. – Он достает со стола и протягивает мне атласный квадратик.

– Через четыре недели (я здесь буду еще две) вам позвонят и передадут японский рис. Единственное, чтобы кто-то подъехал забрать.

– Конечно, конечно. Алексей, мне неловко утруждать вас. К тому же это стоит денег и времени.

– Дети и книги – единственное, что есть стоящее на этой земле.

– Спасибо большое, я вам безмерно благодарен.

– Это пустяки.

– Вы обмолвились, что собираете библиотеку. Я вам приготовлю кое-что к следующему разу. Надеюсь, мы еще увидимся? – Он взглянул на часы.

– Я хотел бы поговорить, посоветоваться с вами об издании моих книг. Так как вы в гуще…

– С удовольствием. Давайте условимся о встрече на следующей неделе: понедельник, вторник – выбирайте!

Я выбрал. Записал в свой карманный календарь.

– К сожалению, я спешу сейчас на встречу в министерство… Как вы сюда добрались?

– О, это целая одиссея!

– Я знаю, машину сейчас поймать невозможно. Никто не хочет возить. Я еду в центр, а потом мой шофер доставит вас куда угодно.

Я благодарю. Мы садимся на задние сиденья в черную персональную машину, стоящую у подъезда высотного здания, прямо на тротуаре.

– Погоняй, Виктор, опаздываю, – говорит он, и машина рвется с места.

Я наблюдаю через окно. Серые дома, серый тротуар, серая толпа, даже автобусы серого цвета. Серая Империя. Хорошее название для романа.

– Вы пишете, Михаил?

– Есть такой грех, в следующий раз подарю вам свои книжки. Но себя, как многие, в своем журнале не публикую, должен же быть все-таки такт.

Он уже исчезает в массивных дверях, рядом с которыми на золотой табличке написано Министерство.

– Куда изволите? – спрашивает шофер. – В вашем распоряжении три часа.

Я задумываюсь.

– А можно в никуда? Просто по городу. Час – без цели.

– Как прикажете! – И машина трогается.

Он возит меня по центру, набережным, бульварам, мостам. Воспоминания волной накатывают на меня, опять и опять.

Куда все это унеслось? Где моя юность?.. Зачем мне эта взрослая жизнь? Я не выдерживаю и рывком закуриваю. Угощаю своего рулевого. Здесь весь корабль курит.

Он высаживает меня около здания на бульварах, где находится очередная редакция. Я звоню ей из редакции, но телефон безмолвствует. Три часа дня, где она может быть? Я звоню старой знакомой, и мы встречаемся на ужин в одном из кооперативных ресторанов. Куда пускают всех, лишь бы деньги были.

Чтобы порадовать прародительницу, которую зовут мама, я возвращаюсь домой рано. Мы чаюем, и в детское время – одиннадцать часов – ложусь спать. Мама мне что-то говорит, но я не различаю слов. Засыпая, я тревожно уплываю в сонное Царство Морфея.

В десять утра я набираю ее номер и почему-то напрягаюсь.

– Алло, – после третьего гудка раздается в трубке.

– Вас не так легко застать дома.

– Здравствуйте, Алексей.

– Где вы были вчера целый день?

– Приводила себя в порядок. Вы меня прощаете?

– Я подумаю над этим.

– Я не ожидала, что услышу ваш волшебный голос.

– Вы себе набиваете цену? Я не умею говорить комплименты.

– Цену? Наоборот, понижаю. Ну что вы, мне и комплименты!

Я неожиданно расслабляюсь.

– Вы хотите меня увидеть?

– Я не знаю, я не думала над этим. Сейчас подумаю, если позволите… Как вы предполагаете это сделать?

Я рассказываю ей программу на вечер. Она просит позвонить только к шести, чтобы условиться, где встретиться.

– Я надеюсь, что успею отдохнуть и прийти в себя. Почему вы ничего не ели?

– Я вам при встрече расскажу.

– Я не дождусь.

В шесть вечера она мне сообщает, что в кино пойти не сможет. Но на день рождения постарается собраться. И просит, чтобы я позвонил по окончании сеанса.

Я встречаюсь у Дома кино с Антоном, сыном известного режиссера. Скромный, милый, молодой человек, он тоже актер. Вокруг него тут же возникает толпа, которой он щедро раздает пригласительные билеты.

Потом он знакомит меня со своей сестрой по отцу, с царственным именем Медея. Она приехала в гости и на премьеру. Девочка мне очень нравится. В темном зале она и я сидим рядом. Я ее кавалер на вечер. Она изредка наклоняется ко мне, касаясь пушистыми волосами моего лица, когда я задаю вопросы об актерах, участвующих в этом фильме. У нее царские черные душистые волосы. Иногда я намеренно близко склоняю профиль, но она не касается губами моего уха. От нее пахнет невинностью, хотя я знаю, что это мои мечты. Ей не больше двадцати двух.

Фильм – раскрашенная яркими цветами подделка под американское кино. На середине я извиняюсь перед ней, сославшись на день рождения, и выхожу из зала. Прося прощения у всех, чьи колени задевают мои.

У выхода из зала стоит сам режиссер, в юность мою он был известным актером, с удивлением, пристально, «звезда» смотрит на меня: я единственный, кто уходит из зала. Но не объяснять же…

Достаю приготовленную монету и вращаю, подгоняя диск. По-моему, это единственная страна, где остались еще дисковые телефоны. В век кнопок.

– Добрый вечер. Надеюсь, вы отдохнули.

Она звучит отчужденно:

– Я, к сожалению, не смогу вам составить компанию.

– Как так? Мы же договорились, что я за вами заеду после кино и поедем на день рождения.

– Человек предполагает, а Бог располагает, – попыталась пошутить она.

– Что с вами, Тая?

– Я не в форме. У меня завтра трудный спектакль, я не могу прийти в себя: может, водка, может, что еще…

– Два дня спустя – водка? Может, мне не стоит вам звонить, похоже, даме не хочется увидеться.

– Это интересный вывод. Только потому, что я не смогу поехать на день рождения?

– Я уже обещал, что приеду вдвоем. Мне неудобно…

– Найдите себе кого-нибудь еще на сегодняшний вечер.

Голос ее звучит издалека. Я невероятно сдерживаюсь.

– Видимо, я больше не буду вас отвлекать…

– Не обижайтесь, право. Приятно провести вам вечер. – И она повесила трубку.

Я был взбешен. На первого же остановившегося извозчика я рявкнул так, что он повез меня без возражений.

Вид многовековой реки, пустынной набережной успокоил мою нервную систему. Расшатанную. Но не до конца: тоже мне сокровище, больше не позвоню, как будто и не переспала со мной. Впрочем, для актрис… Это не повод для знакомства: как этот глупый анекдот. Что же я буду делать здесь еще десять дней вечерами? Медея? Молода и наивна, к тому же завтра уезжает в свое царство, с мамой. Мне нужен был сомысленник, собеседник. Я чувствовал себя одиноким. Изгоем. Актриса говорила со мной, как с посторонним, проспав в моих объятиях ночь. Так что же меня волнует – актриса или бег от одиночества? Что мне нужно?

Чудом я разыскал нужный мне дом, только с помощью возницы. И вознаградил его сверх меры местными тугриками.

Дверь отворилась. Веселье было в полном разгаре. Мы замерли в объятиях с моим лучшим другом, которого я не видел тринадцать лет и который провожал меня в эмиграцию. Я бы сказал, скорее, на родину – в мир. Мир – моя родина.

– Аввакум!

– Алексей!

– С днем рождения тебя, дружок!

– И тебя также.

– Сколько ж тебе исполнилось?!

– Не надо, Алеша, бить меня сразу в глаз. Ты еще не выпил!

Я целую его в щеку.

– Тринадцать лет, суконка, ни одного письма!

– Я не писатель! Я читатель. В костюме, козырный какой, не подойти!

Я смеюсь, я вечно ржал над его подколками. До неприличия.

Из комнаты раздается приступ смеха и крики:

– Веди его сюда!

Он обнимает меня за плечи и ведет в комнату. Люстра ярко горит. Я тушуюсь.

Аввакум представляет мне гостей, а меня – гостям. Половину стола я знал, другая половина знала про меня. Церемония представления кончается, и передо мной держат уже хрустальный рог.

– Это шутка? – спрашиваю я Шурика.

– Надо догнать, за именинника, а потом уже будешь пить маленькими бокалами с нами.

– Потом я буду лежать при смерти, – говорю я, – я водку пить не умею.

Голоса мгновенно срезает, как серпом.

– Это американская шутка, – успокаивает Аввакум, – я на турнирах видел, как они пьют, – наших перепивали!

– Ну, ваших еще никто не перепивал! – говорю, и разливается фейерверк смеха.

– Именинник, – встаю я, – я желаю тебе жить сто двадцать лет. И за эти долгие годы – прислать мне одно письмо!

– Узнаю моего Алексея Достоевского, – улыбается Аввакум.

Шурик бережно держит руками рог. На весу. Как микрофон у моего рта.

– Тебе даже руки не нужно напрягать, я сам в тебя волью. Всё для дорогого гостя!

Аввакум, подмаргивая, улыбается:

– Если он на тебя сел, уже не слезет!

В мой рот, как по мановению волшебный палочки, вливается закрученный поток водки. Я, видимо, хочу найти приключения сегодня вечером.

– Еще один, – говорю я, и все замолкают, глядя на чужестранца. В голове поднялась и поплыла первая волна.

– Алексей, ты всю-то водку не выпей – с вашими американскими замашками! – ржет Аввакум, и все смеются.

Я беру вилку, серебряную, и мне накалывают помидор. Стол накрыт очень вкусно. Бутылки водки перемешались с коньяками и шампанским. Всевозможные салаты, зелень, фрукты: громадная ваза с виноградом, клубникой и абрикосами в середине.

– Да здравствует братская страна – Америка! – крик.

– Он хотел сказать «блядская», – поправляет Аввакум.

– Привет западному капитализму и тем, кто владеет капиталом! (Если бы я владел им…)

Продолжаются крики. Из-за стола встает миловидная женщина и приближается к нам.

– Это Юля, моя жена, ты ее никогда не видел, – говорит Аввакум.

– Очень приятно. Поздравляю с браком – с опозданием в тринадцать лет.

– Он «писатель», не обращай внимания, – говорит Аввакум.

– Гостя надо посадить и накормить, – бросает она взгляд на мужа.

Он простирает руку, указывая. Во главе стола стоит чистая тарелка, прибор на салфетке из голубого льна и сверкает хрустальный бокал.

– На почетное место!

– Только рядом с тобой, – говорю я.

– Конечно, со мной. Кто еще с тобой рядом сядет, дружок!

Мы ржем нашим старым шуткам.

– И напоить! – слышу я грозный рык. Поднимается незамеченный тамада, и я не верю своим глазам. Рослый Шурик, похожий на акробата, с коротко стриженной головой. Он поднимает меня, как пушинку, в воздух и обнимает.

– Алексей! Где ж тебя так долго носило, похудел в пути. – Он на руках переносит меня над головами. Раздаются аплодисменты. Мне уже тепло и весело. А я еще не пил… Может, это и есть моя пристань в мире. Когда-то у меня было название для романа… «Пристань в мире». Я его никогда не написал.

Аввакум усаживается рядом. Шурик меняется местами с его женой и садится с другой руки.

– Дайте рог, – требует он, и его пожелание мгновенно исполняется.

– Ты боишься, что тебе водки не хватит?

– Очень! – Аввакум передергивает судорожно плечами.

Раздается смех. Я иду к пакету и приношу две литровые бутылки «Смирновской» на стол.

– Так ты бы и пил свое дерьмо, а то нашу, отечественную, переводишь.

Раздаются аплодисменты. Я возвращаюсь на свое место. Наклоняюсь к нему и шепчу:

– Аввакум, заморозь только, если хочешь, чтобы я пил. Не могу – теплую.

– Уже договорились. – Он отсылает кого-то. Передо мной держится налитый рог, стоя в воздухе. «Неужели сам?» – удивляюсь я. Потом вижу Шурика-молотобойца руку. Ну, думаю, понеслись залетные. И встаю.

– Тихо, иностранцу слово! – объявляет Аввакум. Я поднимаю руку. Рог продолжают удерживать.

– Попробую вспомнить все, что касается женщин. И собрать в тост:

– Женщина – седьмое чудо света на земле.

– Ты женщина и этим ты права.

– Самое интересное в женщине – ее слабости.

– Кто женщину познает – тот станет Богом.

– Женщина – вторая ошибка Господа Бога на земле. (А какая же первая?)

– Вуали женских намеков.

– Вуали намеков женщины…

– Женщину такой создала природа. Чтобы выживать, ей нужно пить кровь. К природе все претензии.

– Кто смог без женщины – тот станет Гоголем!

– Избалованные принцессы, у которых есть свои дровосеки.

– «Состоялся суд над Джумангалиевым который съел не менее семи женщин».

Раздались раскаты смеха.

– Женщин необходимо целовать, ласкать и…

– Женщина второй красоты.

– Гейши – это женщины, которых с 12 лет уже обучают, как удовлетворять мужчину. Не поздно ли?

– Женщина:

 
«И тоненький бисквит ломает
Тончайших пальцев белизна».
 

– Как сладки они, некоторые из них, – женщины.

Я оглядел стол и почувствовал себя как над амфитеатром. В ложе императора. Вокруг сидели – патриции.

– К чему я это? Просто хочу выпить за прекрасную даму, жену моего друга, носящую римское имя Юлия. Я завидую ей. Ей повезло, она встретила моего друга. Итак, за женщин и за женщину! – Я наклонился и, коснувшись, поцеловал ее послушную руку.

– К барьеру, господа! – Все подняли свои бокалы.

– До дна! – прогремел голос грозный тамады. После второго рога я опустился на стол. Простите, стул…

– Алеша, ты что, сегодня уезжаешь? – спросил с тревогой Аввакум.

– Почему? – спросил я.

– Понесся, как экспресс, – засмеялся он. И дал мне «пять», чтобы я хлопнул. Я попал.

– Алексей, что вам положить? – спросила хозяйка мило. – А то эти алкоголики только о питье думают.

– Что-нибудь, – сказал я и почувствовал, как накрыло второй и третьей волной. Сразу.

– Положи ему все, что с рыбой. Я знаю, он любит, – сказал мой друг.

На мою тарелку опустились с разных сторон: севрюга, осетрина, семга. Это я еще различил. Потом я пил, ел, говорил, отвечал на вопросы – и ничего не различал.

Но я помнил о главном. Перед сменой горячего, на кухне, я застаю и мужа и жену. И вручаю им американские подарки, а также – отсутствующей дочери. Они благодарят меня. Прохладно.