Текст книги "Очерки по истории Вселенской Православной Церкви"

Автор книги: Александр Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 79 страниц)

Часть третья. Церковь и Византийская империя

I. Постиконоборческий период: общая характеристика

Литература: Шмеман, Исторический путь; Шмеман А. Судьба византийской теократии // Православная мысль. №5. Париж, 1947; Runciman. Byzantine Theocracy; Дворкин А. Идея вселенской теократии в поздней Византии // Альфа и Омега. №1, М., 1994; Meyendorff J. Ideiological Crises in Byzantium 1071-1261 // The Byzantine Legacy; Meyendorff J. The Byzantine Church // The Byzantine Legacy; Ostrogorsky? History of the Byzantine State; Vasiliev.

1. После победы над иконоборчеством начался период в истории Православной Церкви, сформировавший ее в том виде, в каком мы знаем ее сегодня.

В борьбе с иконоборчеством весьма важным аспектом были взаимоотношения между государством и монашеством. На более глубоком уровне вопрос сводился к роли Церкви: может ли она в основе своей быть "полезной" государству, или она в принципе остается "инородным" телом? Сюда входили и проблемы церковного имущества – того богатства, которым в то время обладала Церковь, – и все соблазны и злоупотребления, связанные с ним.

Исаврийцы представляли в этом споре цезарепапистский, эллинистический идеал. Вспомним слова Копронима: "Господь, вручив царство императорам, вместе с тем повелел им пасти верное стадо Христово по примеру Петра, главы апостолов".

Мы знаем, что победа иконопочитания, отвергшая навязываемое Церкви извне цезарепапистское прокрустово ложе, оказалась и победой монашества. Причем прошедшие гонения обновили, очистили его изнутри. Это возрождение связано с именем св. Феодора Студита. Ему принадлежит определение роли монашества как христианского максимализма; это внутренний актив Церкви, вечное напоминание о последнем призвании христианина, "опора и утверждение" Церкви. Студийский монастырь сделался "образцовым" монастырем империи, одним из главных центров ее церковной жизни.

Вместе с тем благодаря победе монашества произошло некое переосмысление роли императора и патриарха в Империи. Это переосмысление отражено в "Эпанагоге" – введении в свод законов, изданном в конце IX в. при императоре Василии I Македонском и составленном, скорее всего, под руководством великого Фотия.

"Эпанагога" тоже исходит из параллелизма царя и патриарха – "величайших и необходимейших частей государства", и в ней определяются обязанности каждого из них. "Задача царя – охрана и обеспечение народных сил добрым управлением, восстановление поврежденных сил бдительною заботой и приобретение новых сил мудростью и справедливыми путями и действиями. Цель патриарха – во-первых, та, чтобы тех людей, которых он принял от Бога, охранять в благочестии и чистоте жизни… он должен всех еретиков, по возможности, обращать к Православию и единству Церкви… а еще приводить к перениманию веры неверных, поражая их блеском и славностью и чудом своего служения… Царь должен благодетельствовать, почему он и называется благодетелем… Цель патриарха – спасение вверенных ему душ; он должен жить о Христе и распяться для мира… Царь должен быть отличнейшим в Православии и благочестии… сведущим в догматах о Св. Троице и в определениях о спасении через воплощение Господа нашего Иисуса Христа… Патриарху же свойственно быть учительным и равно относиться без ограничений к высоким и низким… а о правде и защите догматов говорить перед лицом царя и не смущаться… Патриарх один только должен толковать правила древних и определения Святых Отцов и положения Святых Соборов… Царь же имеет подкреплять, во-первых, все написанное в Божественном Писании, потом также все догматы, установленные семью Святыми Соборами, а также избранные римские законы…"

Хотя "Эпанагога" навсегда осталась лишь законопроектом, ее влияние на византийское общество было громадным. А в славянских землях и более того: к ней сызначала относились, как к закону, имеющему силу.

Важно отметить, что цементом, связывающим имперское и церковное в государстве, являлось Православие, хранителем которого был Патриарх, а защитником – император. Но император, и это многократно подчеркивается в "Эпанагоге", – мирянин, и его служение – мирское. Так что ни о каком "цезарепапизме", якобы выраженном в этом документе, не может быть и речи. Более того, во всей последующей истории византийской Церкви мы не найдем уже попыток вмешательства императоров в догматическую жизнь Церкви (за исключением унионистских попыток уже в самом конце существования Византийской империи). Стандартным стал новый тип иконографического изображения императора – "Император перед Христом", склоненный в поклоне перед своим Господом и Владыкой раб Божий. С другой стороны, начиная с Фотия, мы видим властных патриархов, вмешивающихся в государственную жизнь и даже отчасти заслоняющих собой императоров: например, таким был сам Фотий, а также патриархи Николай Мистик, Полиевкт, Михаил Керуларий и др. Однако необходимо добавить, что такого образа патриарха-политика византийское сознание не приняло в той же степени, что и вмешивающегося в догматические вопросы императора. Думается, характерно, что Фотий, несмотря на все свои воистину многочисленные достоинства и чрезвычайно важную роль, которую он сыграл в церковной истории, был канонизирован лишь совсем недавно.

Только в поздней Византии император и патриарх найдут нужный баланс взаимоотношений своих ролей и обязанностей. Но это произойдет уже в постоянно сокращающейся Империи, теснимой со всех сторон врагами, на самом закате ее истории.

2. В богословии мы тоже переходим в новую эпоху. Великая эпоха Вселенских Соборов завершилась. Вместе с ее завершением замедлилось и активное догматическое богословское творчество. Началось время осмысления накопленного наследия, время, проникновения вглубь. Отныне развитие получает либо более «систематическое», либо «мистическое» богословие. Конечно, это деление на богословские эпохи весьма условно – но тем не менее мы можем говорить об общем направлении богословской мысли. Несомненно, что именно на постиконоборческую эпоху приходится начало так называемого «школьного» богословия, т.е. богословия как академической дисциплины.

Победа иконопочитания повлекла за собой настоящее культурное возрождение. Вновь начал действовать Константинопольский университет. Кесарь Варда (дядя императора Михаила Пьяницы) собрал в нем замечательный кружок ученых. Из него вышли такие светила, как будущий патриарх Фотий и Константин-Кирилл – будущий просветитель славянский.

Чрезвычайно важным аспектом того времени является также и литургическое творчество. В конце иконоборческого периода и в постиконоборческую эпоху сложилось наше богослужение, приобретя ту окончательную форму, в какой мы знаем его сегодня. Именно в богослужении происходит глубинное осмысление богословского наследия. Богослужение стало тем родником, живой водой которого питаются все последующие поколения. Необходимо всегда помнить главный принцип нашего отношения к богослужению: Lex orandi lex credendi est – закон молитвы есть закон веры, т.е. мы веруем, как мы молимся. Именно поэтому любые попытки униатизма – т.е. сохранения "восточного обряда" при принятии римо-католического богословия – принципиально неприемлемы для Православия, как очевидный кощунственный духовный маскарад.

Главные имена в этом процессе претворения богословия в богослужебные образы – свв. Иоанн Дамаскин и Феодор Студит. По преданию, св. Иоанн Дамаскин является творцом Октоиха, т.е. сборника песнопений, разделенного на 8 гласов. По всей вероятности, костяк Октоиха действительно принадлежит ему. Кроме того, ему приписывается текст богослужений Пасхи, Крещения, Преображения и ряда других больших праздников.

Вот как характеризует литургическое творчество Византии этого периода прот. Александр Шмеман: "Это очень замечательная по содержанию и форме литургическая поэзия, влияние которой в византийской гимнографии будет решающим. Но характерно, во-первых, стремление Дамаскина закрепить богослужения в определенную схему, а во-вторых, почти полная зависимость его богословских мотивов от святоотеческого предания. Византийское богослужение есть переплавление в литургическую форму догматических достижений предшествующей эпохи. Оно почти целиком окрашено в троичные и христологические цвета.

Тем же пафосом завершения, закрепления отмечена и литургическая деятельность Студийского центра во главе с преп. Феодором Студитом. Его кружку принадлежит текст обеих "Триодей" (Постной и Цветной), ряд великопостных богослужений. Здесь же постепенно складывается "Типикон", т.е. богослужебный устав, стремящийся к все большему и большему "фиксированию" службы. Каждому византийскому поколению останется только заполнить в этой схеме пустые места. Литургическое наследие Византии так огромно, что ждать от него одних сокровищ не следует. В нем очень много риторических упражнений, перепевов, подражаний. В целом же оно являет собой величественное здание, в котором многое отмечено непреходящей красотой и глубочайшим смыслом. В самом "Типиконе" (или, вернее, "типиконах", так как их было великое множество, они переписывались и совершенствовались, но в основе их всех лежит студийский типикон), если уметь разгадать их "зашифрованный" язык, раскрывается целая философия христианской жизни, очень тонкий, очень продуманный замысел христианского мировоззрения. Достаточно указать на светозарную красоту Пасхальной службы, на насыщенность богослужебных циклов – рождественского, великопостного, богородичного, на богословскую глубину "Октоиха" или "Триоди". В течение веков это литургическое богатство будет главным источником знаний, религиозной жизни, религиозного вдохновения в православном мире, и в нем – в самые темные века, когда прервутся традиции, оскудеет просвещение, – церковные люди будут снова и снова находить дух вселенского, всеобъемлющего, неисчерпаемо-глубокого Православия золотой его эпохи… "Вся духовная культура, богословская начитанность византийца и гражданина Святой Руси, кажущаяся сынам гордой европейской культуры чем-то диким и мрачным, получалась ими в Церкви, в храме, в литургическом богословии, как живом опыте Церкви. Не было семинарий, академий и теологических факультетов, а боголюбивые иноки и благочестивые христиане пили живую воду боговедения из стихир, канона, седальнов, пролога, четий-миней. Церковный клирос и амвон заменяли тогда профессорскую кафедру. За время всенощных, заутрень, повечерий, под умилительное пение сладкогласых "подобнов", под звуки древнего – знаменного и греческого распевов воспитывалось благочестие крепкое… незыблемое, вырабатывалось православное мировоззрение, воплощаемое в жизнь и действительность, а не только остающееся туманной философской теорией. Собирали в церквах эти "молитвенные крины" и, переживая их благоговейно, строили по ним свой быт и уклад" (архим. Киприан Керн).

Вне сомнения, литургическое творчество – вершина Византийского Православия: оно указывает на глубокое понимание догматических прозрений предшествующей эпохи и усвоение их церковным сознанием и на внутреннюю непрерванность жизни и предания. Но по существу оно все же только воплощает в прекрасные формы опыт прошлого, закрепляет его в богослужебную "систему". А все то, что в византийский период привносится в эту систему действительно нового, обычно неизмеримо слабее, риторичнее, и в некотором смысле есть только украшение; таково пышное цветение литургического символизма, усложнение обрядов, удлинение – иногда ненужное – классических в своей сжатости и выразительности молитв и гимнов более ранней эпохи. Mutatis mutandis поздневизантийское литургическое творчество представляется своего рода "барокко" по сравнению с прозрачной простотой чистого византинизма.

Аналогичное стремление к систематизации предания видим мы в творчестве Симеона Метафраста (X в.) – кодификатора житий святых, или Икумения – известного византийского экзегета. Здесь все православно, традиционно, очень часто красиво и умно – но ничего не прибавляет к уже сказанному древними авторами. Еще типичнее знаменитый памятник XII в. – эпохи Комненов – "Паноплия" Евфимия Зигабена, образец "официального" богословия. С этого времени мы все чаще встречаем такого рода "паноплии": это богословские сборники ответов и аргументов на все случаи. В столице, при дворе, много спорят на богословские темы, но это блестящие словесные диспуты, а не подлинный спор об "едином на потребу". "Была мода говорить о богословии, двор соперничал с клиром, профессиональные богословы ухищрялись в тонкостях, чтобы найти темы и выудить из Писания вопросы, могущие поставить в тупик их противников…" (Ф. Шаландон). И этим духом официальное богословие отмечено до самого конца Империи".

Эта жесткая оценка о. Александра Шмемана во многом справедлива. Однако не следует забывать, что подлинный творческий дух византийского богословия никогда не угасал, что он жил и развивался в Церкви. В рассматриваемый нами период он являлся все более в монашеском делании, в том невидимом духовном подвиге, который ежедневно и еженощно совершался в монастырских оградах. И в напоминание об этом достаточно привести хотя бы такие имена, как преп. Симеон Новый Богослов и свт. Григорий Палама…

3. С внешнеполитической стороны в постиконоборческий период политические интересы Империи сузились на Востоке. Как показала дальнейшая история, Запад был окончательно потерян. Папство нашло защитников и покровителей – франков.

Таким образом, римский универсализм как Востока, так и Запада остался лишь в теории, а на практике появились территориальные "сферы влияния". После падения иконоборчества два иерарха стали выступать в роли соперников по территориальным вопросам. Спор шел о землях – Балканах и Южной Италии, которые были переданы императорами-иконоборцами вселенскому патриархату.

Но в той восточной сфере влияния, к которой Божий Промысел свел Византию, и для Церкви, и для Империи открылись новые громадные задачи. Прежде всего это была задача обращения в христианство южных и восточных славян. Начиная со времени Фотия и Константина с Мефодием, византийский мир все разрастался и невероятно расширил свои границы: он сделался таким огромным, каким не был никогда раньше за всю свою историю.

За культурным возрождением следовало укрепление политической и военной мощи Империи. На восточном фронте началось византийское наступление, которое шло медленно, но верно. Бывшие имперские земли постепенно отвоевывались у арабов; в военной конфронтации с болгарами также постепенно начались перемены (конечно, тоже не сразу и очень медленно). Византия вновь стала ведущей морской державой мира.

II. Эпоха патриарха Фотия.

Миссия свв. Кирилла и Мефодия.

Крещение Болгарии. Великий собор примирения

Литература: Ostrogorsky, History of the Byzantine State; Острогорски. Византиjа и словени. Белград, 1970; Obolensky D. The Byzantine Commonwealth. N.Y., 1982; Obolensky, Byzantium and the Slavs; Runciman S. The Eastern Schism. Cambridge, 1966; Vasiliev; Шмеман, Исторический путь; Dvornik F. Photian Schism: History and Legend. Cambridge, 1948; Dvornik F. Byzantine Mission among the Slavs. New Jersey, 1970; Previte-Orton.

1. Во время Торжества Православия новым патриархом был Мефодий (843-847 гг.) – бывший исповедник при Феофиле. Он, так же как и Феодора, понимал, что всеобщее примирение возможно лишь при мягкости к бывшим иконоборцам и широком применении принципа икономии. Монахам это совсем не нравилось. Студийский монастырь вновь ушел в раскол. В надежде на уврачевание ситуации после смерти Мефодия новым патриархом был избран Игнатий (847-858; 867-878), оскопленный при перевороте сын императора Михаила Рангаве, – строгий монах, аскет, человек несомненно святой личной жизни. Он был очень популярен среди монахов, но, увы, политиком оказался никудышным.

Это было время подъема, новых надежд и упований. Имперским войскам теперь почти все время сопутствовала удача. В возобновившейся войне с арабами после переменных успехов византийцам удалось оттеснить арабов на восток, войдя, таким образом, в местности, где владычествовала дуалистическая секта павликиан. Дуалисты взялись за оружие, и арабская война плавно перешла в павликианскую. Еретиков наголову разбили, и большое количество их было переселено во Фракию.

Это переселение, столь необходимое со стратегической точки зрения, вызвало не столь желательные и весьма далеко идущие последствия, положив начало возникновению болгарского богомильства.

В 853 г. византийский флот совершил удачный набег на Дамиету в Египте. Впервые арабы были разбиты на собственной территории.

В 856 г. произошел государственный переворот. Молодой император Михаил III и его дядя Варда свергли Феодору и заключили ее с дочерьми в монастырь. Так к власти пришел Михаил III, более известный в истории под не слишком почетным прозвищем Пьяница. Но подлинным правителем стал его дядя, получивший титул кесаря. Варда был культурным, просвещенным и талантливым правителем. Именно при нем начался культурный расцвет, он организовал университет, во главе которого поставил прославленного ученого-энциклопедиста Льва-Математика. Из этого научного сообщества вышли и патриарх Фотий – глава имперской канцелярии, и Кирилл Философ – будущий апостол славян.

Перемены в правительстве принесли перемены и Церкви. Игнатия, тесно связанного с прежним правительством, вынудили уйти в отставку. Правду сказать, он и сам тяготился властью и сложил свои полномочия с чувством облегчения.

На патриарший трон был возведен свт. Фотий (858-867; 877-886; + ок. 890). Св. Фотий был самым выдающимся мыслителем, ученым, богословом, самым талантливым политическим деятелем и самым искусным дипломатом, когда-либо занимавшим патриарший трон в Константинополе. Он был родом из богатой и знатной семьи и получил блестящее образование. Фотий сделал головокружительную дипломатическую карьеру при дворе, не менее блестящей была и его ученая карьера. Кружок его учеников по праву считался интеллектуальной элитой столицы.

Фотий был избран патриархом, будучи мирянином, и за 6 дней проведен через все степени церковносвященнослужения – от чтеца до епископа. Раньше это было обычным делом – точно так же были возведены в епископское достоинство Амвросий Медиоланский, патриархи Константинопольский Никифор, Тарасий и др., – но во времена Фотия такая практика была уже редкостью, и многим она не слишком понравилась.

Игнатий был очень популярен среди монахов, и его сторонники, с подозрением относившиеся к блестящему светскому интеллектуалу-профессору, ушли в раскол. Через 3 месяца они убедили Игнатия отказаться от своей отставки. После этого раскол стал резко набирать силу, его сопровождали многочисленные публичные беспорядки. Но круг приверженцев Игнатия был ограничен, т.к. Фотия поддерживала большая часть византийского общества.

В 859 г. в Константинополе состоялся собор, осудивший игнатиан. Они, по недавнему примеру Феодора Студита, боровшегося против иконоборцев, направили апелляцию к Папе Римскому (на основании Сердикского собора). Незадолго до этого папой стал Николай I (858-867), предтеча властных средневековых пап-политиков. Задачей его жизни было возвышение папского престола над всей вселенной.

Фотий также послал в Рим очень вежливое послание, информируя папу о всем случившемся и сообщая, что рассчитывает на его поддержку. Но папа решил раз и навсегда проучить зазнаек-византийцев и показать, кто в Церкви хозяин. Он не признал Фотия из-за "неканоничности" его поставления (хотя полвека назад Рим ничуть не возражал против точно такого же возведения в патриаршее достоинство Тарасия). Николай написал письма императору Михаилу и Фотию. В письме императору говорилось, что он нарушил церковные каноны, низложив одного патриарха и поставив другого без ведома престола св. Петра. Фотия папа упрекал в честолюбии и незаконном принятии патриаршего сана, так как церковные каноны запрещают возводить мирян сразу во все церковные степени.

Папа послал в Константинополь двух своих легатов, Родоальда и Захарию, с требованием созыва нового собора (такие действия были предусмотрены в каноне Сердикского собора). Невероятно, но византийцы согласились принять это требование и созвали собор в 861 г. Скорее всего, это было сделано по настоянию патриарха Фотия, который по природе своей был очень миролюбивым человеком и весьма желал закончить все полюбовно.

Дело было рассмотрено еще раз, папские легаты признали его полностью законным и справедливым. Решения собора 859 г. были подтверждены: Соборы 859-861 гг. остались в истории под названием Перво-Второго Собора.

Легаты поехали домой, очарованные роскошным приемом в Константинополе, ученым патриархом Фотием и его щедрыми подарками. Фотий отправил с ними письмо папе – чрезвычайно вежливое, разве что чуть-чуть снисходительное. Фотий объяснял папе, что принял патриарший сан не по честолюбию, а по понуждению, и что он никогда не искал такого возвышения. Что же касается церковных правил, которые он якобы нарушил, Фотий заметил, что в Константинопольской Церкви нет правила, запрещающего возводить мирян в патриаршее достоинство, и что она не обязана соблюдать местные правила других церквей. Кроме того, св. Фотий напомнил, что Николай зачастую сам нарушает церковный мир, принимая беглых духовных лиц константинопольского патриархата, не имеющих даже ставленнических грамот.

Папа почувствовал, что его не признают в роли главы христианства, и решил, что не потерпит этого. Он отлучил от Церкви своих легатов, созвал собственный собор в Латеране (863 г.), который послушно объявил Фотия низложенным и анафематствованным, а заодно потребовал у императора вернуть Иллирик, Южную Италию и Сицилию. По завершении собора Николай разослал окружное послание всем восточным патриархам, приказывая им разорвать общение с анафемой Фотием, а сноситься только с законным патриархом Игнатием. Так начался знаменитый "фотианский" (справедливее было бы назвать его "николаитским") раскол.

Но тут коса нашла на камень. Св. Фотий, может быть, стал первым человеком в Византии, почувствовавшим всю опасность универсалистских претензий папства и понявшим, что в этом деле отступать и идти на компромиссы нельзя. И в этом величие патриарха Фотия – так же как и в том, что он первый почувствовал всю важность распространения византийского мира в славянские земли.

2. В том же году (863 г.) произошла решающая битва византийцев с арабами на востоке Малой Азии. Арабы были наголову разбиты. Эту победу можно назвать византийским Сталинградом. Военная инициатива на восточном фронте перешла к Империи. Началось ее контрнаступление, которое продолжалось до появления на сцене турок-сельджуков в конце XI в.

В письмах Фотия впервые упоминается племя "руссов", осадивших Константинополь в 860 г. Атака была отбита, но патриарх понял, что единственный способ избежать новой подобной опасности – обратить этот народ в христианство и вовлечь в византийскую среду влияния. И уже в 866 г. в окружном послании восточным патриархам он с законной гордостью сообщает им об обращении руссов и о том, что бывшие враги теперь попросили его поставить им епископа.

После окончания русской осады Константинополя Варда решил возобновить отношения с хазарами. Туда было послано посольство во главе с коллегой Фотия по академическим кругам (по всей видимости, они оба были учениками Льва-Математика), блестящим молодым филологом, лингвистом и богословом Константином. Карташев выдвигает гипотезу, что посольство было направлено не к хазарам, а к проживавшим на их территории руссам. В это путешествие Константин направился со своим старшим братом Мефодием.

Братья Константин (827-869 гг.) и Мефодий (815-885 гг.) были родом из Солуни. Так как в окрестностях города и в самом городе проживало много славян, с детства были они двуязычны. Во время своей хазарской дипломатической миссии братья проезжали через Крым, где открыли мощи св. Климента Римского и забрали их с собой. Впоследствии эта находка сослужила им большую службу.

В 862 г. моравский князь Ростислав направил в Константинополь просьбу послать ему миссионеров, которые могли бы помочь в укреплении славянского христианства. Фотий немедленно откликнулся на эту просьбу. Несомненно, тут был и политический расчет – противостоять германскому политическому и культурному наступлению. Тем не менее формально Константинополь действовал вне границ своей юрисдикции.

В Моравию были направлены Константин и Мефодий. В 863 г. они прибывают в Моравию уже со славянской азбукой (вероятнее всего, глаголицей) и готовыми переводами Евангельских (воскресные чтения) и литургических текстов. Скорее всего, они работали над этими переводами еще раньше (по версии Карташева – со времени своей хазарской миссии). Для перевода братья использовали знакомый им с детства македонский славянский диалект. Задача облегчалась тем, что тогда все славянские диалекты были очень близки между собой.

Таким образом, славяне получили христианство на родном языке, в отличие от германских народов, получавших его на латыни. Положительные стороны "переводного христианства", главными из которых являются доступность Писания и богослужения для каждого человека, быстрое восприятие их всем народом и мгновенно прививавшиеся народные корни, известны. Их трудно переоценить. Однако не следует забывать и об отрицательных сторонах "переводного христианства". Главные из них – это зависимость новообращенной страны от имеющихся в наличии переводов и предпосылки для ощущения самодостаточности, то есть некоего провинциализма. Славянский средневековый мир почти не знает типа богослова или философа-космополита, одинаково хорошо чувствующего себя в любой стране среди таких же, как он, интеллектуалов, работающих с источниками на оригинальном языке. Отсюда столь замедленное развитие славянского письменного богословия. Но отсюда же и расцвет богословия в красках и формах – в иконописи и архитектуре, столь быстро начавшийся в славянских землях. Тем не менее характерно, что когда в начале XVI в. в Москву прибыл св. Максим Грек для исправления богослужебных текстов, во всей столице громадного православного государства не нашлось ни одного человека, владевшего греческим языком.

Довольно скоро после начала миссионерского служения у солунских братьев стали происходить конфликты с франкскими миссионерами, также активно подвизавшимися в тех краях. Именно тогда начались споры о переводах. Франки утверждали, что богослужение может вестись лишь на трех языках: на еврейском, на греческом и на латыни, ибо на этих языках была сделана надпись на Кресте Христовом. Эту теорию свв. Константин и Мефодий весьма успешно опровергали, назвав ее ересью пилатизма (ересь триязычников).

Все это происходило на фоне "фотианского" ("николаитского") раскола между Римом и Константинополем, что еще более осложняло позицию византийских миссионеров. Чтобы как-то урегулировать положение, братья отправились в Рим. С собой они взяли мощи св. Климента, папы Римского. Преемник Николая I Адриан II устроил византийским братьям, привезшим ему мощи его святого предшественника, торжественную встречу. Возможно, в том, что уроженцы Солуни, которую он считал своей территорией, направились к нему за помощью, он усматривал признание ими его юрисдикции над их родным городом. Но, каковы бы ни были его побуждения, славянское Евангелие было положено на престол базилики св. Марии (Santa Maria Maggiore), а славянское богослужение совершено во многих римских храмах. Таким образом, славянский богослужебный язык был легитимизирован в Риме.

Константин скончался в Риме в 869 г., приняв перед смертью великую схиму с именем Кирилла. Мефодий не смог вернуться в Моравию, захваченную германцами. Он остановился южнее, у паннонского князя Коцелла, где и был поставлен архиепископом Сирмийским. Он перенес много скорбей от германцев и даже провел 2,5 года в темнице. В числе прочего, франки обвиняли его в ереси – в изъятии (!) филиокве из Символа веры.

К тому времени Filioque уже стало неотъемлемой частью франкского Символа веры. Оно было официально утверждено в 809 г. на соборе Карла Великого. Папа Лев III воспротивился этому решению собора, написав, что хотя он богословски и согласен с ним, но не считает себя равным всем отцам Церкви и возражает против решений собора, не имеющего власти изменять Символ веры в одностороннем порядке. В пику решению франкского собора текст символа (без filioque) был высечен на мраморной плите у базилики Св. Петра.

Но, несмотря на поддержку пап, неоднократно за него заступавшихся, гонения на св. Мефодия не прекращались до его смерти. Это показывает, что при всей своей "западности" франки были весьма относительными папистами. В непрестанных трудах св. Мефодий дожил до 885 г. За это время им и его учениками были переведены громадные объемы христианских текстов.

После его смерти указом папы Стефана, уступившего давлению франков, славянская миссия была ликвидирована, а ученики св. Мефодия изгнаны из страны. Но, хотя миссия свв. Кирилла и Мефодия не удалась среди западных славян, она принесла неожиданные плоды среди славян южных.

3. Тридцатилетним миром, подписанным в 816 г. болгарским ханом Омуртагом и византийским императором Львом V Армянином, начался длительный процесс сближения между Болгарским государством, уже полтора века существовавшим на византийских землях, и Империей. Однако в течение последующих пятидесяти лет отношения продолжали оставаться напряженными и двусмысленными. С одной стороны, болгарские ханы очень хорошо сознавали ни с чем не сравнимый престиж Византии и то уважение, которое они могли бы получить от своих подчиненных и от иностранных государств, если бы они восприняли плоды ее цивилизации. Но, с другой стороны, войны Константина V Копронима и Крума помнились очень хорошо. Ханы не могли позволить себе забыть, что в глазах византийцев болгары были непрошеными гостями на Балканах, чье государство если невозможно стереть с лица земли, по меньшей мере, необходимо привести в подчинение императору. Влиятельные круги болгарского общества, в особенности потомки боярской аристократии, пересекшей Дунай вместе с ханом Аспарухом, по-прежнему рассматривали Византию как наследственного врага. Наконец, Болгария оставалась языческой страной: религия, которую болгары принесли с собой на Балканы, сочетала в себе веру в Верховного Бога, прославление войны и культ предков. Она виделась правителям способом сохранения их культурной идентичности и независимости: ведь принятие христианства означало и признание политического верховенства Византии.