Текст книги "Очерки по истории Вселенской Православной Церкви"

Автор книги: Александр Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 79 страниц)

III. Гонения

Литература: Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Болотов; Walker.

1. Итак, мы заговорили о гонениях на христиан. Почему они начались? Римская империя не была ни кровожадной, ни фанатичной – напротив, она была чрезвычайно терпима даже к самым странным культам. Почему же она не смогла стерпеть христианство?

Вначале римская власть не заметила христиан, не отличила их от иудеев, которые к тому времени уже завоевали себе статус законной религии. "Под покровом иудейства" (Тертуллиан) Церковь встала на ноги, распространилась по всей Империи и укрепилась. Но уже в этот ранний период христиане часто сталкиваются с неприязнью, а часто и ненавистью к ним со стороны толпы. Отсутствие храмов, ночные собрания, таинственные обряды, общие трапезы мужчин и женщин – все это не могло не возбудить всяких слухов, сплетен, подозрений.

Это хотя и создавало атмосферу, благоприятную для гонений, но не могло стать их причиной – римское государство было правовым и не допускало самоуправства толпы. Следовательно, причину гонений следует искать в сущности римской государственности.

Конечно, само начало христианства было для него весьма дурной рекомендацией. Римское должностное лицо, обладавшее полномочиями имперской власти, казнило Христа, а христиане поклонялись Ему как Богу. Поклонялись тому, кто был казнен как государственный преступник. Как же после этого могли относиться к христианству официальные римские власти?

Но на эту проблему можно было взглянуть и по-другому. Да, римский прокуратор осудил Господа на распятие как обычного преступника. Но он сделал это, чтобы успокоить иудеев, а не потому, что считал Иисуса виновным в преступлении против римского государства. Так что надежда на взаимопонимание сохранилась. Сам Господь сказал, что возможно честно служить кесарю и сохранять верность Богу. Ранняя Церковь отказалась отождествлять себя с националистическими еврейскими зилотами. Иерусалимская община покинула город, когда началось восстание против римлян в 66 г., и вновь была изгнана из него, как потенциальный предатель, во время восстания Бар-Кохбы в 133-135 гг.

Христиане, занимающиеся миссией среди язычников, совсем не желали ссориться с языческими властями, о чьем обращении они молились. Павел, имевший двойное гражданство, римское и тарсийское, относился к властям как к исполнителям Божественного наказания для ограничения преступности. По ясному повелению Самого Господа христиане законопослушно платили налоги. Церковь, нацеленная на миссию к язычникам, была чрезвычайно заинтересована в сохранении законности и порядка и совсем не хотела воспринимать огульно-критическое отношение к государству. Уже в Деяниях Апостольских мы находим идею, что Империя, по промыслу Божию, может стать орудием распространения Евангелия. К середине второго века христиане видели руку Божию в факте, что Август установил "pax Romana" в то самое время, когда Евангелие Христово было дано человечеству. У государства была одна проблема – его ветхое язычество. Стоило бы ему изменить религию, и все стало бы просто идеальным.

Однако Империя вовсе не была заинтересована в уходе от старых богов, благоволение которых помогло ее легионам завоевать мир. В Империи была своя национально-политическая религия. Она не была ни системой верований, ни системой нравственности. Это был до мелочей разработанный культ, имевший прежде всего государственно-политическое значение. От соблюдения его зависело благосостояние Империи, "благорастворение воздухов", победа над врагами.

Пусть это был символ, в который мало кто верил. Но с этим символом было связано все римское. Философская критика, возможно, разрушила веру многих интеллигентов, эпикурейцы вроде Лукреция имели полное право осуждать религию как систему, основанную на страхе перед несуществующими посмертными призраками. Но ни один человек не предлагал воплотить его скептицизм в жизнь и начать социальную революцию. Отказаться участвовать в языческом культе императора было не просто религиозным деянием – это был гражданский, политический акт. Отказаться – значило презреть Рим, выйти из лояльности, оказаться бунтовщиком. От всех подданных империи требовалось лишь внешнее участие в этом государственном культе. А подлинной веры или вечного смысла жизни римский гражданин был волен искать где угодно.

Для античного человека отказаться от своих богов значило отказаться от семьи, своего народа, своей родины. Личные вера и неверие не касались религии, а та была не вопросом Истины, а лишь признанием существующего строя, его законности и целесообразности, поэтому даже люди неверующие предпочитали лицемерие отпадению от прежней веры.

В Римской империи языческая религия была государственной в полном смысле этого слова; идея государственности тесно переплеталась у Рима с идеей религии. Жрецы, понтифики, фламины были государственными чиновниками, поэтому в силу исторической необходимости тот вызов, который христианская Церковь бросила языческой вере и на который должна была бы ответить языческая церковь, приняло государство, так как в Римской империи единой языческой церкви не существовало.

Мы говорили о необычайном разнообразии религиозной жизни Империи. Ни один из языческих культов не исключал остальных, и единственным ограничением для инициации человека во множество различных религий была финансовая сторона: стоили они весьма дорого. Убеждение, что различные божества являлись лишь именами того же самого верховного бога либо его местными представителями, придавало некое подобие единства всему разнообразию языческих культов.

Римское правительство на практике было терпимым к любому культу, если только он не призывал к бунту и не подрывал нравственности. Более того, римляне считали, что одной из причин их военных успехов было то, что, в то время как другие народы поклонялись только своим местным божествам, римляне поклонялись всем богам без исключения и поэтому были вознаграждены за свое благочестие. Все не установленные государством культы были терпимы, но теоретически не пользовались правом пропаганды в Риме, хотя боги их и входили в римский пантеон. В первом веке по Р.X. религии, уже знакомые тогдашнему римлянину, за пропаганду, как правило, не преследовались, однако закон по-прежнему имел силу и теоретически такая возможность оставалась. Дозволенные религии должны были отвечать двум критериям: место и время. Религия всегда была делом местным – т.е. она была связана с определенным народом, проживавшим в определенной местности, – и делом древним, связанным с историей этого народа. Сложнее было ассимилировать в свой пантеон Бога иудеев, Который не имел изображений и не принимал жертвоприношений где-либо, кроме Иерусалима. Сами иудеи не позволяли помещать Его изображение где-либо и настойчиво уклонялись от поклонения римским богам. Иудеи были монотеистами и теоретически понимали, что их вера в принципе исключает все остальные формы религии. Тем не менее, несмотря на все сложности с евреями и всю странность их религии, она все же терпелась: религия евреев была религия национальная и притом древняя, посягать на которую считалось нечестием; к тому же евреи занимали важную политическую нишу, являвшуюся для римлян оплотом их восточных завоеваний, поэтому еврейскую религию римляне скрипя сердце признавали дозволенной. Льготы были предоставлены еврейскому народу еще и потому, что обряды их казались странными и грязными. Римляне считали, что иудеи просто не смогут иметь прозелитов среди других народов и могут лишь оттолкнуть от себя высокомерного римского аристократа, поэтому иудеям было предоставлено право исповедовать их единобожие. До восстания 66-70 гг. римские власти относились к ним с подчеркнутой терпимостью. Август даровал иудеям значительные привилегии, которые после кризиса при Калигуле, хотевшего возвести свою статую в Иерусалимском храме (см. Мк.13:14 и 2Фес.2:3-4), были вновь возобновлены Клавдием.

Обстоятельства изменились, когда появилось христианство. Разглядев его, римляне классифицировали христиан как отступников от иудаизма. Именно те черты, которые отличали христиан от иудеев, делали их в глазах Рима куда ниже и так малосимпатичного иудаизма. Христианство не имело права исторической давности – оно было столь неприятной консерватору-римлянину "новой религией". Оно не было религией одного народа, а, напротив, жило только прозелитами из других религий. Если пропаганда других культов их служителями виделась скорее как случайное правонарушение, для христиан она была единственным modus vivendi – необходимостью самого их положения в истории. Христиан всегда укоряли этим недостатком исторического и национального характера в их религии. Цельс, например, видел в христианах партию, отделившуюся от иудейства и унаследовавшую от него наклонность к раздорам.

Христиане могли требовать веротерпимости либо во имя истины, либо во имя свободы совести. Но так как для римлян одним из критериев истины была давность – христианство, новая религия, автоматически становилось религией ложной. Столь важное для современного человека право свободы совести в то время не существовало и в помине. Только государство, а не индивидуум, имело право устанавливать и узаконивать религиозные культы. Восставая против государственной религии, христиане становились виновными в государственном преступлении – принципиально становились врагами государства. И при таком взгляде на христианство можно было особенным образом понять ряд черт их жизни: их ночные собрания, их ожидание царя, уклонение некоторых из них от военной службы и прежде всего их отказ от принесения жертвы императору.

Христиане отказывались от выполнения этого самоочевидного, простейшего гражданского долга. Начиная с апостола Павла, они утверждали свою лояльность, ссылаясь на свои молитвы за Императора, за власть и за родину. Но они отказывались признать Императора "Господом" и совершить хотя бы внешнее поклонение идолам, ибо они знали лишь единого Господа, Иисуса Христа. Христиане принимали и государство, и общество, но лишь в той мере, в которой они не ограничивали Господство Христа, не заглушали исповедания Царства.

Царство Божие пришло и открылось в мире, и отныне оно одно есть единственное мерило истории и человеческой жизни. По существу, христиане своим отказом показывали, что они – почти одни во всем тогдашнем чрезвычайно религиозном мире – верили в реальность идолов. Почитание идолов означало власть диавола, оторвавшего мир от знания единственного истинного Бога и заставившего его почитать истуканов. Но Христос пришел, чтобы освободить мир от этой власти. Язычество оживало в своем истинном религиозном значении как царство лжи, как бесовское наваждение, с которым христиане вступали в смертельное единоборство.

Христианство явилось переворотом в истории мира: оно было явлением в ней Господа для борьбы с тем, кто узурпировал Его власть. Церковь стала свидетельницей Его пришествия и присутствия. Именно это она провозгласила всему миру.

2.16 июля 64 г. в Риме разразился невиданный по своей силе пожар, от которого выгорела большая часть города. Подозрения в поджоге пали на императора Нерона, который к тому времени утратил большую часть своей первоначальной популярности и был известен самыми сумасбродными выходками. Чтобы снять подозрения с себя, Нерон объявил о вине христиан. Следовательно, к тому времени они были уже достаточно известны.

Историк Тацит, писавший об этом эпизоде через пятьдесят лет, не верил, что "зловредная секта христиан" была виновна в пожаре, хотя и не видел ничего плохого в казни представителей отвратительной антисоциальной группы, повсеместно ненавидимой за свои пороки. Но, как подчеркивал Тацит, эта казнь все же должна была бы быть законной: "Сначала были схвачены те, которые признавали себя христианами, а затем, по их указанию, захвачено было множество лиц, которых и уличали не столько в поджоге, сколько в ненависти к человеческому роду. И хотя эти люди и были виновны, но они возбуждали к себе жалость и сострадание, потому что гибли не для общего блага, а для удовлетворения жестокого каприза одного".

К его времени в общественном мнении укоренилось убеждение, что на своих ночных встречах христиане занимаются кровосмесительством (инцестом) и каннибализмом. Мнение это, скорее всего, было вызвано неправильно истолкованными слухами о всеобщей любви, о том, что христиане называют друг друга братьями и сестрами, и о евхаристии.

Гонение Нерона при всей его жестокости и кровопролитности было ограничено пределами Рима и не было вызвано идеологическим конфликтом между Церковью и Государством: просто Нерону нужно было обвинить кого-нибудь в пожаре. Тем не менее это создало прецедент: магистраты приговаривали христиан к смерти лишь за то, что они были христианами, а не по какой-либо иной причине.

Гонение прошло довольно быстро, и внешне положение успокоилось. Однако, скорее всего, давление на Церковь продолжилось, и, без сомнения, некоторые христиане заколебались. Появились первые отпавшие. Наверняка, многие иудеи и язычники, ранее спокойно исповедовавшие легальный иудаизм и затем присоединившиеся к Церкви, начали испытывать сомнения в своем решении. Именно к таким людям обращено "Послание к евреям". Его анонимный автор, который, по всей видимости, принадлежал к кругу апостола Павла, призывает колеблющуюся римскую общину помнить о незавершенности иудаизма и об исполнении его в христианстве на основании того, что Христос является единственным Сыном Божиим. Автор призывает римских христиан не забывать примера своих прежних наставников и сохранять верность наставникам нынешним, не прекращать заботу о заключенных братьях и ободряться тем, что в казнях христиан наступило затишье.

Второе известное гонение произошло во время правления Домициана (81-96 гг.). Если не считать Калигулу и Нерона, императоры, как правило, успокаивали чрезмерный энтузиазм ряда своих граждан и не давали им оказывать себе божественные почести. Домициан ввел новый порядок: он провозгласил себя "владыкой и богом" (dominus et deus) и объявил всех, не принимающих участия в собственном культе, изменниками. К тому времени уже существовал обычай клясться "гением императора". Теперь эта клятва была введена в качестве официальной процедуры. У нас существует достаточно свидетельств, что новые требования вызвали кризис среди иудеев. Весьма вероятно (хотя у нас нет такого же количества данных), что такой же кризис новые правила вызвали и среди христиан. Согласно Диону Кассию – греческому языческому историку III в., – несколько высокопоставленных римлян из околоиудейских кругов были обвинены в "атеизме" и подвергнуты юридическим преследованиям. Так был казнен Флавий Климент – консул 95 г., а его жена Домицилла была отправлена в ссылку. Согласно христианской традиции IV в., Домицилла была христианкой, и, возможно, формула "атеизм и иудейские симпатии" в устах Диона – просто вежливый эвфемизм, чтобы не сказать "христианство".

В правление Домициана по тому же обвинению был казнен также и другой видный римлянин – Акилий Глабрион – консул 91 г. Бывший консул был приговорен к смерти в цирке и погиб в бою гладиаторов, сражаясь с мечом в руках. Так как Церковь безоговорочно осуждала бои гладиаторов, сам факт, что Глабрион принял в нем участие, свидетельствует против того, что он был христианином. Однако не исключен факт, что он, не будучи формально христианином, проявил к новому учению достаточно активный интерес, чтобы подставить себя под удар Домициана.

С гонением Домициана церковное предание связывает ссылку на остров Патмос апостола Иоанна Богослова. Об этом говорится у Евсевия, который ссылается в этом случае на св. Иринея Лионского. Предание о том, что уже при Нероне апостол Иоанн был привезен в Рим и, брошенный там в котел с кипящим маслом, остался невредимым, можно найти у Тертуллиана. Книга откровения св. Иоанна, где обличается идолопоклоннический Рим, гонящий Церковь, где он называется багряной женой, упившейся кровью святых, возможно, отражает положение того времени в церквах Малой Азии.

После убийства Домициана все гонения прекратились и сосланные были возвращены в Рим. Церковь смогла вздохнуть с облегчением.

3. До сих пор все гонения были как бы случайными, спорадическими. Надежда на мирное разрешение конфликта между Церковью и государством, конфликта, который многие христиане считали недоразумением, продолжала существовать.

Наступил следующий, II век. Он стал золотым веком римской истории – "веком Антонинов", самым блистательным периодом в истории Римской империи. Все пять императоров этой эпохи (Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий) оставили по себе память как самые лучшие императоры, цвет кесарей. Помимо своих выдающихся государственных качеств, императоры-Антонины выделялись своим весьма обаятельным характером и высоким нравственным обликом. Они пользовались искренним всенародным почитанием и любовью. И вот при лучших императорах, когда как будто достигли торжества все нравственные ценности греко-римского мира, конфликт Империи с христианством и приобретает все свое трагическое значение. Именно в этот период в глазах правительства снимается тот "покров иудейства", который доселе прикрывал христианство. Отныне его повсеместно признают за самостоятельную секту.

Императору Траяну (98-117) претило, когда его культ превращали в обязательный тест на лояльность, поэтому кризис, происшедший при Домициане, более не возобновлялся. Именно от высокочеловечного Траяна христиане, казалось, могли ожидать только самого хорошего. Но, увы, выходило так, что они были заинтересованы в том, чтобы римский престол занимали люди недостойные. Наилучшие императоры обращали серьезное внимание на ход государственных дел, а это-то и отзывалось неблагоприятно на христианах. Последовательно проводимый принцип регулярности делал само существование христиан недозволенным и создавал для христианства положение: non licet esse vos – вас не должно существовать. Именно в царствование просвещенного Траяна была создана юридическая база для гонений на христианство, которая и применялась во все последующие времена. При нем в первый раз был издан эдикт, надолго определивший неправоспособное положение христиан в Римской империи. Он был создан в ходе переписки (111-113 гг.) императора со своим другом Каем Плинием Секундом, более известным как Плиний Младший, – имперским наместником (проконсулом или губернатором) провинции Вифинии в Малой Азии. В письме к Траяну Плиний запросил его совета о линии поведения с христианами и о той процедуре, к которой ему необходимо прибегать в отношениях с ними. Его письмо содержит очень много ценных сведений о христианах того времени. В Вифинии, по всей видимости, христианство было уже весьма распространено, причем не только в городах, но даже и сельской местности. Языческие храмы опустели, мясо идоложертвенных животных превратилось в неликвидный товар. Таким образом были затронуты местные интересы, и представители "пострадавших кругов" направили жалобы Плинию. Тот немедленно принял меры: ряд христиан, не имевших римского гражданства, был казнен, в то время как христиане – римские граждане были отправлены в Рим на суд. Плиний знал, что прецедент с казнью христиан лишь за принадлежность к этой секте уже существовал, так что у него не было сомнений, что он поступает законно и правильно. Однако у него возникли затруднения с юридической формулировкой, по которой можно было бы определить их преступление. Прояснению этого вопроса и было посвящено его письмо Траяну.

Плиний спрашивал императора, можно ли считать юридической виной просто исповедание христианства, или считать их ответственным и перед законом, только если они обвинялись в пороках, обычно связываемых с принадлежностью к этому "грубому и безмерному суеверию". Губернатор Вифинии интересовался, следует ли смягчать наказание в случае молодости или болезни обвиняемого и можно ли считать преступную принадлежность к христианству прощенной, если уличенный в ней человек отречется от этого учения. Плиний не сомневался в правильности применения смертной казни к христианам, так как обвиняемые упорствовали в своем заблуждении и отказывались от него отречься, что в его глазах было еще хуже, чем сама принадлежность к христианству. Но следствием этого подхода было весьма утомительное для губернатора возрастание числа обвинений, причем исходящих не просто от официальных информаторов, но и от анонимных доносчиков. По рассмотрении дел обвиняемые либо вообще отрицали свою принадлежность к христианству, либо признавали, что были христианами в прошлом (в некоторых случаях двадцать лет назад), но давно уже порвали с ним и доказали это, принеся в жертву ладан и вино перед образом императора и богов и похулив Христа. Однако эти допросы отпавших христиан показали, что слухи о различных извращениях, практикуемых в христианских собраниях, были ложными. Обвиняемые показали, что "в известные дни рано утром они сходились вместе и пели песнь Христу, как Богу, что во имя религии они обязывались (т.е. крещальные обеты? – А.Д.) не на преступление какое-нибудь, но к тому, чтобы не красть, не грабить, не прелюбодействовать, честно держать свое слово и возвращать вверенные залоги, что после этого они расходились и затем собирались снова для вкушения пищи, впрочем, обыкновенной и невинной, а не убиенных младенцев (видимо, слухи о каннибализме и кровосмесительстве были известны Плинию. – А.Д.). Да и это они перестали делать после того, как я по твоему велению запретил гетерии (т.е. тайные сообщества. – А.Д.)". Несколько озадаченный открытием, что христианство может быть настолько невинным, Плиний велел подвергнуть пытке двух рабынь-диаконис, «чтобы разузнать, что тут справедливого. Но я ничего другого не нашел здесь, кроме суеверия, грубого и безмерного». И все же Плиний ощутил, что его строгость принесла желаемые результаты: увеличилось число храмовых жертв, возросла посещаемость языческих храмов.

Ответ Траяна Плинию выказывает подспудное нежелание императора относиться к делу с чрезмерной серьезностью. По мнению императора, Плиний вел себя совершенно правильно, однако впредь он не должен прислушиваться к анонимным доносам и не должен сам организовывать розыск христиан. Если ответственный гражданин подаст властям обоснованное обвинение (по римским законам, если обвинение оказывалось клеветническим, то доносчик приговаривался к тому же наказанию, которое полагалось за преступление, в котором он обвинял свою жертву; поэтому обвинения по делам, влекущим за собой смертную казнь, подавались с большой осторожностью) – тогда человек, обвиняемый в принадлежности к христианству, должен быть подвергнут суду, и если обвинение будет доказано, то он должен понести предусмотренное наказание. Однако Траян добавил, что если обвиняемый "не признает себя христианином и докажет это самим делом, то есть поклонившись нашим богам, то получит прощение за раскаяние, хотя бы прошедшее его было подозрительно".

Итак, хотя гуманный император и стремится уйти от прямого ответа, общий смысл его очевиден: христиан следует казнить за "nomen ipsum" – за само имя, т.е. за одну только принадлежность к христианству. Ни возраст, ни состояние здоровья от наказания не освобождают. Церковь была поставлена вне закона, членство в ней было объявлено преступлением. Империя ясно и недвусмысленно заявила христианам: "Вас не должно существовать".

Однако сама структура римского судопроизводства давала возможность христианам существовать даже под этим осуждением. В Империи не было должности государственного прокурора: против каждого христианина должен был выступить частный обвинитель, готовый понести суровое наказание в случае признания своего доноса ложным, поэтому в гонениях и происходили длительные перерывы. Отсюда же и их индивидуальный характер: христианина могли арестовать чуть ли не на собрании общины и не тронуть остальных.

Но тем не менее трудно недооценить весь ужас положения: каждый член Церкви знал, что один донос на него значил смерть. Вступая в христианскую общину, человек как бы селился в камере смертников, где наказание в любой момент могло привестись в исполнение. Отныне, в течение двух столетий, жизнь Церкви измеряется кровью мучеников. В каждый данный период их было больше или меньше, но цепь эта не прерывалась никогда.

Мученичество нельзя рассматривать как геройство или жертвенность. Настоящий мученик – не герой, а свидетель (мЬсфхспт): принятием страданий и смерти он утверждает, что царство смерти кончилось, что жизнь восторжествовала; он умирает не за Христа, а с Ним, и тогда в Нем же получает и жизнь, воссиявшую из гроба.

Церковь превозносит мученичество так высоко, потому что для нее оно было доказательством самого главного христианского утверждения – победы Христа над смертью, Его воскресения из мертвых.

Вспомним слова св. Игнатия: "Дайте мне стать пищей зверей. В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти… Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди ко Отцу. Я не хочу больше жить земной жизнью…".

Мы видим в этих словах светлую всепобеждающую уверенность в победе, одержанной Христом над смертью, и в превосходстве подлинной жизни – с Ним и в Нем – над жизнью этого мира, "образ которого проходит". Св. Игнатий и жизнью и смертью своей свидетельствовал, что его Господь воистину "смертию смерть попрал".

Показательно и мнение св. Иустина Философа, вполне прозаично возводящего корни мученичества к основам христианской этики, ибо лучше принять смерть, чем нарушить заповедь о недопустимости лжесвидетельства.

Культом мучеников полагает Церковь начало прославлению святых. Каждый из них свидетель, а их кровь – семя, обещающее новые всходы.

4. Итак, римские власти открыли для себя, что христиане были добродетельными людьми, однако настолько необъяснимо враждебно относящимися к древним религиозным обычаям и настолько упорствующими в этом своем бунтовском настроении, что распространить на них терпимость и относиться к ним с сочувствием было просто невозможно. Принадлежность к христианству оставалась преступлением, влекущим за собой смертную казнь, и, начиная со св. Игнатия, буквально каждый сколько-нибудь видный христианин II в. рано или поздно становился мучеником: Игнатий Антиохийский и Симеон Иерусалимский были казнены при Траяне, Телесфор, епископ римский, – при Адриане, Поликарп и другие смирнские христиане – при Антонине Пии, Юстин Философ – при императоре-философе Марке Аврелии (Юстин был казнен в Риме между 162 и 168 гг.) и т.д.

В 177 г. началось страшное гонение на христан в Лионе и Вьенне (город в долине Роны); просвещенный император-философ Марк Аврелий приказал пытать христиан до смерти, и не было такого вида пытки, который был бы забыт ретивыми исполнителями имперского указа. В этом гонении, акты которого сохранились (так называемые "Акты лионских мучеников"), погибли епископ Лионский Пофим, дева Бландина и многие другие христиане. Толпа всегда была готова поверить, что катастрофы и несчастья вроде наводнений, извержений вулканов, неурожаев или варварских набегов были результатом неудовольствия богов из-за пренебрежения, оказываемого им под влиянием христианского "атеизма". Тертуллиан саркастически замечал: "Если Тибр поднимается слишком высоко или Нил опускается слишком низко, толпа кричит одно: христиан ко льву! Всех к одному-единственному льву?"

Вульгарные обвинения христиан в кровосмесительстве и каннибализме отмирали очень медленно. Даже в середине III в., когда основные вероположения христианства стали уже повсеместно известны и обсуждались всеми, можно было найти благочестивых язычников, все еще верящих в истории о тайных пороках. Однако, как мы уже говорили, гонения не были длительными, последовательными или систематическими. И Траян, и Адриан не советовали местным властям проявлять личную инициативу. Все зависело от частных доносчиков, но и возможность давать ход их донесениям зависела от тех же местных властей, многие из которых относились ко всему этому как упомянутый в Деяниях Апостольских проконсул Ахайи Галлион, который "нимало не беспокоился о том" (Деян.18:17). Некоторые проконсулы даже защищали Церковь, и благодарные христиане верили, что, несмотря на их язычество, они будут вознаграждены в жизни вечной.

К концу II в. христианство начало проникать в высшие слои общества, и многие высокопоставленные лица могли проснуться ночью и со смущением обнаружить, что их жена ушла на христианское всенощное бдение или на ранние молитвы. Например, наложница императора Коммода (180-192) Маркия была христианкой, и ей удалось добиться значительного облегчения положения римской Церкви.

Так как каждое из ранних гонений было ограничено временем и пространством, они не только не помешали распространению христианства, но даже и предоставили Церкви своего рода рекламу. Люди видели, как умирают христиане, и невольно у них возникали вопросы об учении, последователи которого предпочитают смерть отказу от того, что они почитают за истину. Вновь вспомним крылатые слова Тертуллиана о том, что "кровь мучеников – семя христианства". Слова эти имели и самое конкретное значение, ибо публичная казнь каждого мученика приводила в Церковь многих новообращенных.

5. Многие акты ранних мучеников сами по себе являются высшим свидетельством веры. В то же время многие из них являются свидетельством своего рода искушений, которым подвергались мученики на лобном месте. Не все смогли принять смерть с простотой св. Стефана, который, в подражание своему Господу, молился за прощение своих убийц. Опыт показывает, что гораздо труднее смириться с убийством юридически оправданным, чем с бессудной расправой. Некоторые мученики иногда подвергались искушению получить удовлетворение от мысли о том, что они в конце концов будут отомщены, и более того – что все небеса будут радоваться, когда лица, виновные в столь жуткой несправедливости на земле, получат там свое вполне заслуженное наказание.

Более того, убеждение, что мученичество сразу же открывает человеку двери рая и венчает человека небесным венцом, в сочетании с трезвой оценкой политической реальности Римской империи иногда приводило чрезмерно экзальтированных христиан к провокации мученичества. Особенно эта тенденция наблюдалась среди монтанистов (см. ниже), которые вообще считали человека, изо всех сил не стремящегося к мученичеству, трусом и отступником. Такие экзальтированные натуры, провоцирующие власти и иногда являвшиеся причиной гонений, вскоре были осуждены Церковью как обычные самоубийцы. Любое напрашивание на мученичество было запрещено. Очевидно, именно о такого рода мучениках с холодным презрением говорит император-философ Марк Аврелий, который придерживался стоицизма и считал самоубийство вполне достойным выходом из жизни. Однако он отмечал, что самоубийство должно быть совершаемо "в достойном духе и спокойствии, а не как у христиан – в духе театральной экзальтации".