Текст книги "Очерки по истории Вселенской Православной Церкви"

Автор книги: Александр Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 79 страниц)

Итак, кардиналы ссылались на незаконность выборов Урбана из-за принуждения толпы. Но на самом деле протестовать они начали лишь несколько месяцев спустя, когда поведение папы стало для них невыносимым. "Давление толпы" было не более чем предлогом для их последующих действий: ведь они вполне признавали Урбана в течение четырех с лишним месяцев и "вспомнили" о "незаконности его избрания", лишь когда он перестал их устраивать. На самом деле, говоря юридическим языком, кардиналы столкнулись с настоящей дилеммой, не предусмотренной каноническим правом Римской церкви: каким образом можно сместить со своего поста явно психически неуравновешенного и некомпетентного папу? Оказалось, что легально сделать это было невозможно, даже если папа оказался бы буйнопомешанным, поэтому все, что им оставалось, – это провозгласить выборы незаконными и недействительными.

Но эти действия привели к тому, что Римская церковь обрела двух пап, ни один из которых не был ни абсолютно легальным, ни абсолютно нелегальным. Конечно, и раньше в истории Римской церкви были моменты, когда в ней оказывались два претендующих на легитимность папы. Но раньше они избирались разными выборщиками: скажем, коллегия кардиналов делилась на две части, и каждая из них избирала своего кандидата. Сейчас же оба соперника были избраны большинством той же самой коллегии – т.е. теми же самыми людьми. И, по большому счету, до сих пор никто не может сказать, кто же являлся настоящим папой во время Великого раскола. Римская церковь до сих пор не сделала официального заявления на этот счет.

Почти сразу же оба папы занялись активным упрочением своих позиций. Оба ставили своих кардиналов, создавали свои курии, свои фискальные системы. Каждый шаг в этом направлении делал все более невозможным примирение и добровольный уход от власти одного из них. Наоборот, вскоре последовали взаимные анафемы, в результате которых весь западный мир оказался формально отлученным от церкви (той или другой стороной конфликта).

Скандал, несомненно, был еще более усилен не без помощи западных монархий. Европейские правители быстро смекнули, что ослабленное и разделенное папство выгодно всем. Государства разделились:

Север Италии, Скандинавские страны, Польша, Венгрия, Фландрия и Англия признавали Урбана VI, а юг Италии, Шотландия, Франция и Испания – Климента VII. Португалия колебалась. Германия разделилась пополам.

6. Живучесть этого раскола до сих пор поражает историков. Ведь способ излечить его, казалось бы, был настолько очевиден! Как Запад мог забыть историю Вселенских, да и собственных Соборов? Как можно не поражаться, читая западных авторов, провозглашающих невероятную новизну принципа соборности, как будто бы раннехристианской или византийской экклезиологии просто не существовало? Некоторые противники консилиаризма даже утверждали, что соборы были актуальны только лишь для ранней Церкви, а сейчас устарели. На самом деле папские претензии на всемирную монархию, на всемирное верховенство и всемирное господство стали к тому времени настолько очевидными и неоспоримыми, что современники просто не могли воспринимать как реальность консилиаризм и сопутствующие ему идеи об общем принятии решения в результате братской епископской консультации.

Паписты сделались консилиаристами лишь в результате экстремальной ситуации, когда ничего другого им просто не оставалось, когда они под давлением внешних обстоятельств осознали, что нет другого выхода из существующего разделения. Даже через 30 лет после начала раскола многим было чрезвычайно сложно как с юридической, так и с психологической стороны ступить на соборный путь. Лучше всего охарактеризовать сложившуюся ситуацию словами известного православного богослова Христоса Яннараса, что "истина Церкви, в принципе, фальсифицируется, когда ее отождествляют с непогрешимыми институтами и авторитарными структурами" (Elements of Faith. An Introduction to Orthodox Theology).

Итак, оба папы-соперника, заручившись поддержкой европейских монархий, и не думали о примирении. Оба начали лихорадочно наращивать свои структуры. К декабрю 1378 г. они уже создали 38 новых кардиналов (Урбан VI поставил 29 кардиналов, а Климент VII – 9).

В 1380 г. Сорбоннский университет первым опубликовал экспертное мнение, что необходимо созвать вселенский собор, который и определит, кто на самом деле истинный папа. Однако этот призыв поначалу просто не был воспринят. Как вселенский собор может попытаться низложить канонично избранного папу? Он даже не может посоветовать ему отречься от престола. Как может собраться собор для вынесения решения по вопросу, кто является истинным папой, если только истинный папа может собрать такой собор? Юридически ситуация была неразрешимой.

По каноническому праву Римской церкви папы не подлежали никакому человеческому суду. Как заявил в одной из своих проповедей Иннокентий III, "наследник св. Петра, поставленный между Богом и человеком, ниже Бога, но выше любого человека; он судит всех, но не может быть судимым никем". Слов этих никто не отменял. Соответственно, в глазах современников никакой собор не мог судить папу.

Тем не менее в конце концов принцип консилиаризма приобретал все больше сторонников. К 1400 г. многие европейцы стали понимать, что если доктрины о папском верховенстве и свободе от всякого суждения не будут модифицированы, единство никогда не будет достигнуто. Значит, необходимо созвать собор даже без формальной инициации этого процесса со стороны папства.

В 1409 г. обе стороны согласились съехаться на собор в Пизе, который признал, что общее собрание Церкви выше по авторитету самого папы. Однако оба папы – римской линии Григорий XII и авиньонской линии Бенедикт XIII – отказались туда прибыть. 5 июня собор заочно низложил их обоих, а 26 июня избрал нового папу – Александра V (1409-1410; после его смерти его сменил Иоанн XXIII). В результате в западной Церкви стало три папы, ни один из которых не признавал остальных и не желал идти на компромисс. Скандал разрастался.

Нужно было решать, что делать дальше. Даже европейские монархи стали понимать, что ситуация выходит из-под контроля и не служит никому на пользу. Решено было проводить новый собор, который встретился в Констанце в Швейцарии (1414-1418). По римо-католическому счислению он считается XVI Вселенским.

Формально Констанцский собор был созван германским императором Сигизмундом. Приглашение на него направили и византийскому императору Мануилу II, который послал в Констанцу своих представителей. На него прибыл также Григорий Цамблак, митрополит Киевский, из параллельной православной иерархии, в то время существовавшей на территории Великого княжества Литовского.

Папа пизанской линии Иоанн XXIII дал согласие на проведение собора. Иоанн XXIII, по всей видимости, надеялся всех перехитрить и избавиться от своих соперников. Однако собор низложил всех трех пап и 11 ноября 1417 г. избрал четвертого – Мартина V (1417-1431). В конце концов Мартин был признан повсеместно, всеми враждующими сторонами, а его соперники, лишившись политической поддержки, постепенно сошли на нет. Через сорок лет после своего начала Великий Западный раскол завершился.

Чтобы избежать повторения подобной ситуации в дальнейшем и чтобы обеспечить реформу "как в голове, так и в членах", собор опубликовал два важных определения. Одним из них Вселенский Собор был преобразован в постоянно действующий институт Церкви. Следующий собор должен был собраться через пять лет, затем – через семь, после чего – раз в каждые десять лет "для искоренения всякой ереси и раскола". Таким образом, это было попыткой ограничить в будущем претензии папства на неограниченную власть – plena potestas.

Другой документ попытался определить функции и ограничения церковной власти. Объявив, что представительный Вселенский Собор является попечителем и хранилищем церковной власти, отцы собора в Констанце реально преобразовали папу в своего рода конституционного монарха. Такие соборы были объявлены выше, чем папа, не только в делах раскола, но и в вероучительных вопросах. Папа оказывался подотчетен собору, которому он должен был предоставлять отчет о собственном (и своих предшественников) правлении за истекший период:

"Наш священный собор в Констанце… провозглашает… что он обладает властью непосредственно от Христа и что все люди, в каждом звании и должности, в том числе и сам папа, должны подчиняться ему в вопросах, касающихся веры, завершения упомянутого раскола и реформации Церкви в голове и членах. Он также объявляет, что каждый человек, в каждом звании, состоянии и должности – даже папской, – который сознательно откажется подчиняться мандатам, статутам, постановлениям или инструкциям, принятым нашим святым собором либо любым другим законно собранным собором в вышеупомянутых вопросах или в вопросах, связанных с ними, будет, если он не раскается, подвергнут соответствующей епитимье и законному наказанию".

По большому счету, спор между папским истеблишментом и консилиаристами в XV в. сводился к вопросу о власти. Дискуссии относительно конкретного местонахождения высшей юрисдикционной власти в Церкви касались, главным образом, скрытого противоречия между "конституционной" властью собора и "богоустановленной" папской властью. Очень важно отметить, что обе стороны определяли власть исключительно в юридических терминах. Воистину, корни консилиаризма были не в патристической традиции и даже не в раннехристианской истории, а в каноническом праве постгригорианского (гильдебрандовского) папства. В результате тогдашнего процесса создания "имперского" папства канонисты должны были провести различие между сакраментальными или священническими функциями папы, принадлежавшими ему как римскому епископу, и его юрисдикционной властью, на которой, как они видели, основывалось его верховенство в Церкви.

Консилиаристы в XV в. настаивали, что священническая власть папы была дана ему во время хиротонии и ничем не отличалась от власти каждого епископа. Но, с другой стороны, его юрисдикционная власть была независимой от власти любого другого епископа, так как она давалась кандидату в папы через избрание; иными словами, она основывалась на человеческом назначении и утверждении. И именно эта делегированная власть – юридическая, административная и судебная – была главным вопросом рассмотрения консилиаристов, и именно на ней они строили свой церковный конституционализм. Они видели в папе конституционного монарха, в конечном итоге подотчетного Церкви, избравшей его через своих представителей. Настаивая на том, что собор в Констанце обладал властью выше папской, они применяли тот же самый принцип: полнота правительственной власти не находилась исключительно у пап.

Конечно, с точки зрения православного христианства все эти построения выглядят совершенно чуждыми и глубоко непонятными. Западное разделение двух властей было неизвестно на Востоке. По словам о. Иоанна Мейендорфа, "если на Востоке и была твердая экклезиологическая позиция по этому вопросу, то она состояла в том, что такая дихотомия невозможна… Честная экклесиологическая встреча между Востоком и Западом в XV в. никогда не закончилась бы принятием западного консилиаризма на Востоке" (The Council of Ferrara-Florence).

Это очевидно хотя бы потому, что православный мир давным-давно отверг западный тезис о том, что апостол Петр принадлежал исключительно римскому престолу. На самом деле каждый епископ являет собой петровское служение и занимает седалище Петра – cathedra Petri.

Итак, консилиаризм никогда не мог бы быть принят на Востоке. В конце концов его отвергли и на Западе. С самого начала он вызывал жаркие дискуссии. Многие считали его ошибкой и лжеучением. С годами эта точка зрения все более преобладала в Римо-католической церкви. Убеждение, что соборное постановление 1415 г. было фундаментальным разрывом с правоверным учением средневекового папства, в конце концов сформулировано Первым Ватиканским собором (1870 г.), торжественно провозгласившим прямую и непосредственную власть пап над церковью и всеми ее епископами. Если эти постановления выражают римо-католическую веру, то с этой точки зрения консилиаризм может рассматриваться только как бунт или ересь.

7. Избрание папы Мартина V в 1415 г. ни в коем случае не означало конца консилиаризма. Напротив, консилиаристское направление твердо отстаивало свои позиции против папистов до Ферраро-Флорентийского собора 1438-1439 г. Он стал переломным моментом в борьбе между двумя сторонами. Именно на Флорентийском соборе был нанесен смертельный удар западному консилиаризму. Но, конечно, этот собор прежде всего известен тем, что он стал последним предпринятым в конце средневековья совместным усилием для завершения разделения христианства. Ни одна из предыдущих попыток обратить вспять течение истории Церкви не может сравниться по важности с Флоренцией, которая стала самой серьезной попыткой достижения единства за все средние века. Конечно, Флорентийский собор, так же как и Лионский собор до него (1274 г.), не может быть назван «собором единения». Он не исполнил своей миссии. И тем не менее Флорентийский собор отличался от всех предыдущих неудачных попыток.

В XV в. главным фактором в дипломатических и церковных переговорах вновь стала острая необходимость спасти Империю, чья территория сжималась, как шагреневая кожа. Если в XII в. главная угроза Византии происходила с Запада, и в особенности от анжуйцев, то в XV в. она шла с Востока и от турецких армий. К тому времени Империя впала в вассальную зависимость от турок и выплачивала султанам ежегодную дань. Сербия и Болгария уже были уничтожены. Для Византийской Церкви борьба за выживание не менее драматична. Преобразование церковной географии Анатолии и Балкан было не только мгновенным, но и необратимым процессом. Тогдашние документы рисуют мрачную картину турецкой экспансии. Постоянные набеги, избиения и резня населения, массовые захваты в рабство неизбежно приводили к депопуляции целого ряда регионов. Села и города приходили в запустение: часто в них после очередного набега не оставалось более ни одного священника. Пастырское попечение в таких случаях зачастую осуществлялось лишь из пока не затронутой турками соседней епархии. Многие епископские кафедры исчезали с лица земли: в таком случае территория епархии сливалась с соседней. Если в XIII в. общее число епархий превышало 600, то в начале XV в. их стало меньше 200. Естественно, этот процесс сопровождался постоянной потерей монастырской собственности и прекращением деятельности самих монастырей, не говоря уже о систематическом сокращении православного населения – не только из-за военных вторжений, но и из-за насильственных или добровольных переходов в ислам. Острая необходимость военной помощи, ощущавшаяся византийцами к началу XV в., хорошо понятна. Такая необходимость в военной помощи обусловливала все союзы, политические и дипломатические шаги Империи, в том числе и даже личные безуспешные визиты на Запад византийских императоров (в 1369,1400,1423 и 1438 гг.).

Однако собор 1438-1439 гг. не может быть полностью оценен только лишь в контексте византийской военной слабости, с одной стороны, и западного консилиаристского движения – с другой. Флорентийский собор, несомненно, был громадной уступкой папства православному экклезиологическому сознанию, или, более конкретно, византийским требованиям проведения совместного "собора объединения". До 1438 г. Запад два века подряд наотрез отказывался прислушаться к византийской позиции. Флорентийский собор ознаменовал серьезную перемену в стратегии папства: наконец-то были признаны справедливыми византийские требования проведения открытой дискуссии по всем вопросам, разделяющим христианство.

Византийское видение разрешения проблемы христианского разделения было впервые сформулировано патриархом Иосифом I в 1273 г. в меморандуме, адресованном Михаилу VIII Палеологу им и его синодом. Михаил настаивал на безоговорочном принятии всех папских условий. Патриарх Иосиф заявил, что никакой дипломатический план достижения церковного единства не сможет увенчаться успехом, если не будет основан на свободном и открытом обсуждении всех проблем. Какими бы ни были военные и политические выгоды унии, но если ее навязывать сверху, то она будет обречена на провал. Церковь никогда не решала таким путем проблемы расколов и разделений. Патриарх Иосиф воистину выразил общее мнение Церкви: во всем православном мире после Лионской катастрофы и в течение всего XIV в. созыв Вселенского собора – призыв к диалогу – виделся как единственный способ залечить христианское разделение.

Как впоследствии выразился во время переговоров с римской делегацией монах Иоасаф (бывший император Иоанн Кантакузин), предложивший конкретный план созыва Вселенского собора: "Причина, предотвращающая ваше стремление к единству от воплощения в жизнь, – это факт, что ни разу с начала раскола вы (латиняне) не пытались добиться его (единства) дружелюбными или братскими методами. Вы всегда поддерживали высокомерный, осудительный, авторитарный подход, никогда не допуская мысли, что мы или кто-либо иной может противоречить чему-либо, изреченному папой, или тому, что он, возможно, изречет в будущем, ибо он – преемник Петра и поэтому говорит гласом Самого Христа".

Призывы императора воплотились в жизнь созывом Флорентийского собора. Очень важно отметить, что план Кантакузина выражал общее мнение паламитского монашества, которое возглавило византийскую Церковь в XIV в. Современные западные ученые часто подчеркивают антилатинскую и антиунионистскую позицию паламистского монашества. Паламисты представляются религиозными экстремистами, зилотами и обскурантистами, которые, в принципе, были против любых переговоров об объединении Церквей; их сопротивление, дескать, в конце концов и привело к неудаче Флорентийского собора.

Однако такое изображение паламистов далеко от объективности хотя бы потому, что оно основано на взглядах их средневековых оппонентов – в частности, "гораздо более просвещенных" и "экуменически настроенных" гуманистов, таких, например, как Димитрий Кидонис и Никифор Григора. Никто не отрицает, что монахи не принимали политических унионистских планов, которые пытались провести в жизнь многие византийские императоры. Из-за своих религиозных убеждений монахи разделяли мнение Кантакузина, что только совместный собор может привести к каким-либо результатам. Попытки преодолеть разделение таким – соборным – образом получали активную поддержку паламистских лидеров, которые исходили прежде всего из своей естественной приверженности соборной экклесиологии. Как и Кантакузин, они были убеждены, что единство, достигнутое без свободной дискуссии и обсуждения всех вопросов, было бы самообманом и просто бесполезным. Что бы ни писали современные западные исследователи, разделение между паламистами и латинофронами проходило в плоскости методологии и системы ценностей, а не в отношении к идее церковного единства самой по себе. По словам прот. Иоанна Мейендорфа, мистическое богословие, сформулированное соборами 1341 и 1351 гг., подразумевало (естественно, для паламистов, а не для их оппонентов латинофронов) абсолютный приоритет религиозного знания не только над политикой, но даже и над национальными интересами.

8. Конечно, византийцу было довольно сложно стать «экуменистом». Он хорошо помнил и IV Крестовый поход, и латинское завоевание, не говоря уже о насильственном внедрении латинской иерархии на Востоке и об унижении, пережитом православными на Лионском соборе. И тем не менее византийцы продолжали выступать за объединительный собор как за единственный разумный и действенный способ прекратить раскол.

Несомненно, византийцы воспринимали отсутствие евхаристического общения между ними и латинянами как серьезнейшее затруднение, но ради церковного единства готовы были временно отложить эту проблему на потом, равно как и проблему западного церковного колониализма. Византийцы всегда воспринимали соборы в экклесиологическом контексте, как прежде всего внутрицерковные события. Необходимым условием для собора было единство всех его делегатов в вере и участие в единой Евхаристии. В конечном итоге лишь только члены Церкви могли участвовать в Соборе, еретики исключались из соборного общения.

Ввиду этого, если бы в XIV в. применялись строгие экклесиологические принципы, Запад никогда не смог бы принять участие во Вселенском Соборе. В то время уже окончательно отсутствовало необходимое условие для такого участия – евхаристическое общение. Собор не мог бы быть экклесиологически оправдан. И тем не менее византийцы готовы были обойти это ограничение. Во Флоренции, во всяком случае, восточные и западные участники встречались и участвовали в совместных соборных заседаниях, хотя между ними не было ни вероучительного, ни евхаристического единства. Каждая из сторон считала другую в лучшем случае схизматиками, а в худшем – еретиками. И в этом смысле Флорентийский собор коренным способом отличался от Вселенских Соборов прошлого.

Весьма характерен для западного менталитета тот факт, что первоначальный папский ответ на византийские соборные предложения был категорическим отказом. Подход к этой проблеме авиньонского папства XIV в. принципиально ничем не отличался от папства XIII в., как, например, папы Климента IV в его переговорах с императором Михаилом VIII. Папское отношение к созыву Вселенского Собора для завершения раскола было непоколебимым: обсуждение того, что уже раз и навсегда определено Римской церковью, в принципе, невозможно. Единство достижимо лишь одним способом: безоговорочным возвращением в Рим. Такой ответ был преподан Кантакузину, Варлааму и паламитским патриархам. Никаких перемен не предвиделось.

Перемены начали происходить лишь после 1415 г. и собора в Констанце. Вызов, брошенный западным консилиаризмом, не говоря уже о хаосе, вызванном Великим расколом, заставил Рим пересмотреть свою позицию неприятия того пути возвращения к единству, который предлагался византийцами. Так уж получилось, что папа Мартин V (1417-1431) и его преемник Евгений IV (1431-1447) не были столь свободны, чтобы поступать как им вздумается. Мартин V, «соборный» папа, должен был слушаться собора и реформаторов, которым он был обязан своим избранием: он более не мог делать вид, что православные предложения о проведении собора абсолютно неприемлемы. Ни тот ни другой папа уже не располагали такой властью, чтобы требовать «обращения» или «подчинения» Православной Церкви.

И, таким образом, византийская соборная экклесиология мало-помалу начинала казаться более приемлемой для папских кругов. Можно даже сказать, что постепенное принятие предложения паламитов о встрече двух Церквей без предварительных условий и на равных началах было фундаментальной уступкой со стороны папства, если не капитуляцией. Ранее высказывавшееся Римом мнение, что его вероучительная позиция и организация не подлежат обсуждению, было тактично, хотя и не без затруднений, отодвинулось на задний план. Папистам-фундаменталистам, прибывшим во Флоренцию, было очень трудно переварить, что собор готовился вынести решение о западных вероучительных позициях. Для папы Евгения, который являлся фанатичным защитником папского верховенства и в этом качестве презирал конституционалистские теории консилиаризма, присутствие православной делегации на Флорентийским соборе должно было казаться вопиющей несообразностью. Конечно, он никогда не проявлял открытой невежливости по отношению к своим гостям из Константинополя. Но, с другой стороны, по словам современного английского историка, "несмотря на улыбки и церемониальные поклоны, к грекам относились как к схизматикам и еретикам, которые должны в ближайшее время подчиниться Риму".

9. Итак, обе стороны признали необходимым проведение объединительного собора вскоре после завершения работы собора в Констанце. Посланники императора присутствовали в Констанце, но лишь на правах обозревателей, так что дискуссии не получилось. Интересно, что папа Мартин в глубине души считал, что Константинополь на самом деле готов принять римскую веру без дискуссий и оговорок и византийцы просят собора, чтобы спасти репутацию и оправдать свою капитуляцию перед римским престолом. Но вскоре папской делегации, направленной в Константинополь в 1422 г., дали понять, что собор, созванный в качестве ширмы для торжественной фактической ратификации унии, был бы неприемлемым для византийцев. Византийцы также сообщили, что если папа заинтересован в проведении собора, то финансировать его придется ему же: в имперской казне нет для этого денег.

Но не только недоразумения между Римом и Константинополем задерживали подготовку собора. Борьба между куриалистами и консилиаристами продолжалась. Папе Мартину при всем его нежелании пришлось, согласно предписаниям Констанцы, провести в положенный срок Павийско-Сиенский собор (1423). Все это было весьма нежелательным развитием событий для папы: ни Мартин, ни его преемник Евгений IV не стремились поддерживать консилиаристский конституционализм.

Стремясь к возрождению папской монархии и отстаивая свою позицию, Мартин и Евгений выказали себя чрезвычайно искусными политиками. В 1430 г. было опубликовано соглашение между греками и латинянами о принципиальном согласии на созыв собора. Последний великий византийский император Мануил II скончался за несколько лет до заключения этого соглашения. Перед смертью он принял монашеский постриг с именем Матфей. На смертном одре (1425 г.) он дал последний совет своему сыну и наследнику Иоанну VIII – все время вести с латинянами переговоры об объединении Церквей, но никогда не отступать от Православия и ничего не подписывать.

Иоанну VIII достался в наследство практически один город. Находившееся на Пелопоннесе Морейское княжество являлось, по существу, независимым государством, которым управляли три его брата. Это было единственное место из всех остатков Византийской империи, которое еще относительно процветало. Однако его столица Мистра, хотя и гордилась своими дворцом, замком, монастырями и школами, больше походила на укрепленное село, чем на настоящий город.

Великая империя умирала, и это осознавали все. Спасти ее могло только чудо.

10. В 1431 г. папа Мартин скончался. Его преемником был избран Евгений IV – убежденный противник консилиаризма. Но в том же 1431 г. германский император Сигизмунд созвал собор в Базеле (1431-1449). Евгений не был настолько уверен в своих силах, чтобы сразу же идти на противостояние, и он послал туда своего легата кардинала Чезарини. Однако, несмотря на этот шаг папы, свою работу собор начал с резких шагов, направленных на конфронтацию: вспомнив решения Констанцы, он потребовал у Евгения предоставить полный отчет о деятельности папства за прошедший период. Евгений решил идти на разрыв: он издал указ, распускающий собор, но тот проигнорировал его и отказался подчиниться. К 1433 г. Евгений капитулировал, отозвал свой указ и вновь начал переговоры с собором. И вот во время всех этих перипетий каждая из сторон, преследуя собственные цели, обращалась к грекам с предложением о соборном восстановлении единства. То, что базельцы даже направляли собственные делегации в Константинополь с приглашением византийцам прибыть на собор для проведения переговоров об объединении Церквей (независимо от папы, также направлявшего свои делегации в византийскую столицу с той же целью), являет всю глубину взаимной оппозиции и даже враждебности двух сторон.

Небольшая константинопольская делегация отбыла на собор, чтобы на месте выяснить условия, предлагавшиеся немцами. Одним из ее членов – византийских посланцев в Базеле – был игумен столичного монастыря Исидор (будущий митрополит Московский). По прибытии на собор он произнес речь в поддержку объединения Церквей; оно, по его словам, "создаст памятник, который сможет соперничать с Колоссом Родосским; его вершина достигнет небес, а его сияние осветит как Восток, так и Запад".

И тем не менее в 1438 г., после долгих сомнений и раздумий, византийцы приняли приглашение папы. Думается, тут сыграли роль несколько факторов, не последним из которых было то, что папские финансы находились в гораздо более лучшем (вернее сказать, в менее худшем) состоянии, чем соборные, – это было весьма важным аргументом для православных делегатов, собирающихся прибыть в Италию. Но имелись и другие причины. Например, при том, что турецкая опасность постоянно возрастала, император не мог себе позволить отлучаться далеко и надолго из своей столицы. В общем-то требования византийцев относительно условий собора были идентичными с высказанными за сто лет до этого требованиями Иоанна VI Кантакузина. Интересно, что папа смог понять важность этого условия для византийцев, в то время как базельцы так и не смогли этого сделать – они приняли решение непременно пригласить православную делегацию в город к северу от Альп. Папа, к тому времени уже значительно усиливший свои позиции, в ответ решил распустить собор и объявил о переводе соборных заседаний в Феррару. Лишь небольшая часть делегатов послушалась папу и, оставив большинство продолжать работу в Базеле, направилась в Италию.

Византийцам совсем не хотелось пересекать Альпы: они намного спокойнее чувствовали себя в приморской Ферраре, куда приглашал их Евгений, чем в окруженном швейцарскими горами Базеле. Ехать туда было слишком далеко и неразумно.

Несомненно, византийцы больше доверяли итальянцам, чем немцам, и к тому же они не слишком хорошо разбирались в причинах западного экклесиологического противостояния. Во всяком случае, они гораздо лучше понимали папство со всеми его претензиями и знали, чего от него можно ожидать, а вот западный консилиаризм был для них совершенно незнакомым феноменом. Иными словами, как уже много раз отмечалось, византийцы не смогли извлечь выгоду из противостояния латинян – папы и собора.

К тому же Базельский собор принял решение вначале рассмотреть гуситский вопрос, а затем приступить к греческим проблемам, и греки весьма обиделись, что их рассматривали в одном ряду с еретиками-гуситами.

И наконец, сама организационная структура Базельского собора сыграла роль в конечном решении византийцев направиться в Феррару. В отличие от предыдущих соборов (Констанцы и Сиены), на Базельском соборе не была принята система национального представительства, когда каждая участвующая страна обладала правом вето и входила в своего рода руководящий комитет. Члены Базельского собора были разделены между четырьмя главными комиссиями по направлениям работы собора (каждый делегат участвовал, по меньшей мере, в одной из комиссий). Это вряд ли пришлось бы по вкусу византийцам. Если бы они приехали в Базель, их тоже разделили бы между четырьмя комиссиями, что никак не сочеталось с их экклесиологическими убеждениями, их ощущением себя представителями всего Восточного христианства, их представлением о роли византийского императора и пентархии патриархов. Конечно, и в Ферраре им пришлось пережить весьма серьезные протокольные сложности. Но все-таки в общем и целом требования православных по вопросам этикета там признавали и относились к ним с уважением. Даже теоретическое верховное положение императора в христианском мире в Италии не отвергалось.