Текст книги "Лёшка-"студент""

Автор книги: Александр Каменский-Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Папа!.. – Костя пробежал через комнату и прыгнул в объятия Лешки.

В этом крике было столько радости, столько неподдельного счастья, что у Лешки перехватило дыхание. Он прижимал к себе маленькое тельце с тонкими ручонками, обхватившими его шею, чувствуя, насколько нежны косточки его, Лешкиного, продолжения, чувствуя и огромную любовь маленького человечка к нему. Человечку было наплевать, что папа когда-то что-то сделал не так, он искренне радовался, что отец сейчас держит его в своих сильных руках и тоже счастлив от встречи…

– Ну, вот видишь, здесь твой папа! – ворчливо сказала Вера, поставив тяжелую сумку на пол. – А ты не хотел самолетом лететь!..

– Я хотел! – серьезно возразил Костя. – Только другим самолетом…

– Понимаешь, – рассказывала Вера, устало опустившись на диван, – в городе туман, и гражданские самолеты не летают. Каверзнев куда-то позвонил и договорился с военными, а этот, – она кивнула на сына, – ни за что не хочет лететь!

Костя спрятал лицо на плече отца.

Ковалев, не спуская сынишку с рук, присел рядом с Верой.

– Там плохие люди! – упрямо проговорил Костя. – Они эти самолеты для войны построили. Там пулеметы!

– Ну и что?.. – не могла понять Вера. – Они же не стреляют!

– Все равно… Там еще пушки… Они для войны!.

Лешка прижал юного пацифиста к груди и улыбнулся.

– А где Мурлыка? – спросил Костя.

– Гуляет, – Лешка показал на окно.

– Я его сейчас позову, – заявил сын.

Он слез с коленей отца, подошел к окну и замер. Вера с Лешкой удивленно переглянулись, и Вера недоуменно пожала плечами.

– Все. Он бежит сюда, – сказал Костя и повернулся к отцу. – А у тебя конфеты есть?

– Есть, – Лешка улыбнулся. – А как ты Мурлыку звал?

– Просто… – пожал плечами Костя. – Я ему показал, что гладить буду. И ласковые слова говорить… Как мама мне говорила, когда я маленький был.

– А ты разве помнишь? – удивилась Вера.

– Помню. Ты меня масюнчиком называла и ругала, когда я кашу не ел, про папу рассказывала.

Костя, не переставая говорить, подошел к маленькому шкафчику рядом со столом, заменявшим кухонный, и открыл его.

– А где конфеты?

– Ковалев, кот на улице? – спросил голос из динамика.

Лешка усмехнулся.

– Ага. Домой идет.

– А ты откуда знаешь, что идет? – удивился голос.

– Он нам радирует! – ответила Вера и засмеялась. – А мы принимаем!

– Дядя, – сказал Костя, обращаясь к телекамере, – нам надо молока для кота и для нас. Мама еще в машине жаловалась, что есть хочет.

– Ладно… – в динамике хмыкнули. – Уже несут.

Костя по-хозяйски прошелся по комнате, как бы осваивая пространство, и включил телевизор.

– Сейчас «Спокойной ночи, малыши!» будет, – пояснил он отцу. – А вы пока говорите друг другу, как любите себя, я же знаю, вам хочется.

Вера прыснула, настолько уморительно-серьезным тоном произнес свою тираду Костя.

– Только форточку откройте, сейчас Мурлыка придет.

Лешка открыл окно, куда сразу, как будто он дежурил внизу, запрыгнул мокрый кот и устремился к блюдцу. Убедившись, что еды нет, кот вспрыгнул на колени к Косте, сидевшему перед телевизором и внимательно слушавшему беседу вороны Каркуши с поросенком Хрюшей.

– Ты скучала без меня, Верунчик? – тихо спросил Лешка.

– Еще как! – выдохнула Вера и поцеловала Лешку. – А ведь ты седеть начал…

– Стареем…

– Слушай, мне что-то так тяжело в последние дни!..

– А ты не заболела? – встревожился Лешка.

– Нет. Просто на душе как-то неспокойно. – Вера неопределенно повела рукой в воздухе. – Тебе ничего не говорят, хоть что-то изменится в нашей судьбе?

– Нет…

– Нам предлагают еще одного ребеночка родить…

– Кто?.. – удивился Лешка.

– Генерал со мной беседовал. Говорил, что ты сперму отказался дать. Они хотели другой женщине ввести, чтобы она родила…

– Да, отказался! У них в последнее время многовато непонятных экспериментов!.. А мне это не нравится.

– Генерал обещал ходатайствовать, чтобы нам разрешили жить в другом месте, посвободней. Но говорит, что надо второго ребенка…

– А если они и с ним будут так же обращаться?!

Вера тяжело вздохнула.

– В Свердловске Костя на улице испугался прохожего, ты бы видел, какая истерика с ним была! – Верины глаза блеснули влагой. – Я его еле-еле успокоила.

Вера сейчас делилась пережитыми невзгодами со своим мужчиной, защитником, который, хоть и являлся заключенным, в ее глазах был самым родным и, может быть, самым сильным. И не только в эту минуту…

– А почему он испугался? Он что-то говорил?

– Он мне только потом объяснил, на другой день. Говорил, что этот дядя злой, что он мучает людей и убивает… Неужели он все это чувствует?..

– Не знаю…

– Но кто должен знать?! – в отчаянии воскликнула Вера. – Ты только представь, насколько тяжело ему будет жить, чувствуя боль всех, кто рядом!.. И гадость всех сволочей…

Лешка вдруг подумал, а как воспримет сын его самого, Лешку, когда узнает, что и он, Лешка, убивал людей, что и он, Лешка, мучил других, и у него, у Лешки, нет достойного объяснения своим поступкам. Как объяснить, что он больше не мог видеть небо из-за колючей проволоки, ходить под прицелом автомата, тем более, что не чувствовал за собой вины… Он не мог. И он бежал. А когда его пытались задержать, убивал. Сейчас, только сейчас, он понял, что у тех, кто его ловил, оставались точно такие же дети, как его Костя, такие же любимые женщины, как Вера, любящие ничуть не меньше, чем она, и у этих женщин после всего пережитого рядом с губами появлялась и оставалась навсегда такая же горькая складка…

Жизнь мы получили от силы, гораздо более мощной, чем мы сами, и мы не имеем права лишать этой жизни других! Но все это Лешка понял только сейчас. И как ему объяснить все это сыну?..

«А может, это кара, отпущенная мне Богом за то, что так жил?.. – вдруг подумал Лешка и испугался. – Ведь говорят, что за поступки родителей отвечают дети… Но при чем здесь он?!»

Не мог согласиться Лешка на то, чтобы за грехи Лешки Ковалева по прозвищу Студент отвечал Костя. Не мог!.. Но что делать?..

Когда Вера, по настоянию Лешки, выпила пару рюмок и немного поела, настроение у нее улучшилось. Она вместе с Костей с удовольствием слушала сказку, рассказанную Лешкой, разрешила сыну взять в постель кота и даже спела ему колыбельную. Наконец Костя уснул.

Сынишка крепко спал, приоткрыв рот и показывая ровные белые зубы, а Лешка расстелил на полу матрас, расправил простыни и поставил рядом с подушкой бутылку.

– А они? – Вера показала на телекамеру.

– Эй, охрана! – крикнул Лешка телекамере, но, оглянувшись на спящего Костю, перешел на шепот. – Если кто будет подглядывать, на другой день на глазу чирий вскочит, понятно? – он смотрел прямо в темный зрачок объектива. – И болеть будет ровно три месяца! А если при этом худое будете думать, то вообще ослепнете!

Вера прыснула смешком и, зажав рот рукой, захохотала, посматривая на спящего сына.

Они пили коньяк, целовались, шептали друг другу какие-то тихие слова, снова целовались, наслаждаясь нежной силой любящих тел, теплотой того трудно передаваемого прикосновения, когда женская грудь касается мужской, прелестью всех неповторимых изгибов их жарких тел, упиваясь страстью любви. И не было в эту минуту людей счастливей! Они не замечали ни телекамер, ни толстых стен, ни колючей проволоки за окном. Они – любили…

Каверзнев остановился перед телекамерой и нажал на кнопку рядом с входом. Загудел замок, и дверь распахнулась. Каверзнев вошел в коридор и остановился перед следующей такой же массивной дверью. Отсюда один коридор вел во двор и в тюрьму, а второй – в помещение охраны.

От пульта поднялся старший смены, открыл рот, собираясь докладывать, но подполковник успокаивающе махнул рукой.

– Что это у тебя? – спросил Каверзнев, показывая на здоровенный желвак, закрывающий глаз.

Один из офицеров хихикнул, а старший лейтенант покраснел и отвел глаза.

– Эк тебя разнесло… – посочувствовал Каверзнев. – Простыл, что ли?

Лейтенант в своем углу весело рассмеялся. Старший показал ему кулак.

– В десять часов приедут люди! – предупредил Каверзнев. – Они начнут переоборудовать вторую комнату.

– Зачем? – спросил старший. – Новая система сигнализации?

– Нет. Жене Ковалева разрешили жить здесь.

– И она согласилась? – удивился старший.

Лейтенант хмыкнул.

– Ты же согласился, чтобы у тебя глаз зарос… – сказал он. – И не спорил…

Каверзнев с недоумением посмотрел на веселого лейтенанта, но переспрашивать не стал.

– А с завтрашнего дня с той стороны здания начнут сооружать пристройку, – проинформировал Каверзнев.

– А это зачем?

– Там будет новый прогулочный двор и лаборатория.

– Слава Богу! – с облегчением вздохнул старший. – Надоело носилки таскать. Да и Ковалев уж очень неохотно снотворное вводит. Раза три мухлевать пытался!

– Приготовьте костюмы для строителей. И внимательно смотреть!

Старший кивнул лейтенанту, и тот, тяжело вздохнув, направился к шкафам.

Согласно строгой инструкции, неукоснительно действующей здесь, в случае необходимости проведения каких-либо работ внутри охраняемого помещения все присутствующие, конечно, кроме заключенного, должны быть готовы к немедленному заполнению помещений газом, чтобы мгновенно нейтрализовать Ковалева и тех, кого он мог привлечь к помощи себе вопреки их желанию. А он это мог…

– Костя, а как ты разговариваешь с Мурлыкой? – спросил Ковалев, присев на пол к сыну, складывающему сложную конструкцию из кубиков.

– Просто! – ответил Костя, не прерывая работы. – Я ему говорю, что жду его здесь… Только не ртом говорю.

– А как, словами?

– Не-е-ет, – нараспев ответил Костя. – Я не так. Я передаю радость.

– Как это? – не мог понять отец.

Костя вздохнул, не в силах объяснить себе непонятливость отца, отложил кубик в сторону и повернулся к кровати, на которой, раскинув лапы, сладко спал кот. Он смотрел на пушистого друга серьезным взглядом, и Мурлыка вдруг заурчал, перевернулся кверху животом и вытянул лапы, как он делал, когда ему почесывали живот.

– Я его глажу, – пояснил Костя.

Кот замурлыкал, не открывая глаз.

– А еще что-то передать можешь?

– А что?

– Ну можешь заставить его на подоконник вспрыгнуть?

Костя задумался.

– Ладно, я ему мышь покажу.

Кот встрепенулся, его морда ощетинилась, мгновенно показав, что он не мягкая игрушка, а хищник; и серый зверь, сбросив оцепенение сна со своих мышц, прыгнул на подоконник, еще в полете выпустив когти. Он стукнулся о стекло и недоуменно оглянулся, не видя мышь, которая только что нахально сидела на том месте, где сейчас переживал разочарование он, а его хозяева громко хохотали. Мурлыка еще раз оглянулся и сладко, всем телом потянулся, издав сладострастный горловой звук, после чего вернулся на кровать и опять свернулся клубком как ни в чем не бывало.

– А с другими животными ты так пробовал?

– Конечно! – Костя повернулся к своим кубикам и опять принялся за строительство.

– С какими?

– Папа, ты пока поговори с мамой о чем-нибудь, а я дострою башню и тогда расскажу.

Лешка опешил от рациональной рассудительности маленького человечка, он растерянно посмотрел на сосредоточенное лицо малыша, пристраивающего красный кубик поверх голубого, хмыкнул и повернулся к смеющейся жене. Вера горделиво качнула головой – мол, знай, наших! – и показала кулак с оттопыренным вверх большим пальцем.

– А почему бы их не лечить обычными методами? – спросил Лешка.

Он сидел в лаборатории, стены которой были заставлены различной аппаратурой, и слушал объяснения врача. Этого врача Лешка про себя называл Черным за волосы цвета вороньего крыла и такие же черные глаза, пронзительный взгляд которых мог выдержать далеко не каждый человек. Врач отлично владел приемами внушения и был, по-видимому, крупным специалистом в области гипноза, но ученый получил свой дар благодаря знаниям и усиленной тренировке, а Лешка – случайно.

– Понимаете, обычные методы лечения алкоголизма не дают гарантий против рецидива. Да, неплохо действуют препараты, вшиваемые в мышцу больного, но еще никому не удалось убрать из самых дальних закоулков памяти пьяницы то ощущение эйфории и легкости, которое дает алкоголь…

Врач всегда давал объяснения каким-то менторским, высокомерным тоном, как будто он снисходил к невежеству собеседника с неземных высот, и особенно это проявлялось, когда он разговаривал с Лешкой. Ковалеву иногда казалось, что в душе врач презирал его. Но Черный прекрасно знал методику внушения, в его распоряжении находилось множество препаратов, резко усиливающих эффект гипноза, да и Лешка за год совместной работы научился не обращать на его тон внимания.

– Действие любых лекарств когда-нибудь заканчивается, – продолжал врач, – и тогда больной остается один на один со своей надорванной психикой. Его борьбу с алкогольной зависимостью надо поддерживать…

– Но почему нельзя лекарствами?

– Можно. Но можно и другими методами! И мы их должны найти. Так вот, с некоторыми пациентами мы проводили необычный опыт. Все знают, что регулярно пьющие постепенно разрушают организм, но больше всего страдают сердце и печень. Короче говоря, каждому алкоголику ежесекундно грозит инфаркт, и они об этом знают. Так вот, тех, в лечении которых мы не могли использовать фармакологию, мы помещали в больницу, объясняя это угрозой инфаркта, после чего сами вводили больного в состояние комы…

– Это как? – не понял Лешка. – Инфаркт вызывали, что ли?

– Не совсем. Но похоже. Больной чувствовал, что сердце начинает работать неравномерно, с перебоями, он задыхался, после чего мы подключали его к аппаратам искусственного дыхания. Впрочем, всю процедуру вы уже видели.

– И это делалось только для введения в транс?

– То есть для внушения? Нет. Как это ни поразительно, многим больным хватало получаса нахождения в реанимации. Вся эта обстановка – шипение аппаратов, заменяющих легкие и стимулирующих работу сердца, медицинские приборы – настолько глубоко потрясала душу больного, что многих после этого больше и не нужно было лечить от алкоголизма! Мы им объясняли, что второй раз можем не успеть реанимировать, и эти люди бросали пить. Однажды с больным, находящимся в коме, мы провели сеанс внушения, и, как ни странно, сеанс удался. Более того, установка, заданная в эти минуты, остается в самой глубине подсознания, и в обычном состоянии больной никогда не вспомнит установки, да и сам факт проведения сеанса внушения, конечно, если при нем не повторят ключевую фразу, введенную в подсознание…

– Так ведь это – управление поведением людей!.. – задумчиво сказал Лешка. – Так, значит, и делаются «зомби»…

– Ну, дорогой мой, каждым из нас кто-то управляет, одними в большей степени, другими – в меньшей!.. Но сейчас нас не должен волновать этот вопрос. Люди, с которыми мы будем работать, – алкоголики. Вы будете прорываться в подсознание, а я – вводить код. Дальше уже моя задача.

– Но если у вас так хорошо получалось, зачем я?!

Черный на секунду задумался, внимательно разглядывая свои пальцы, пожал плечами и продолжал, вперив взгляд в угол лаборатории.

– Во-первых, каждый пятый человек вообще не поддается внушению, – он смотрел на телекамеру, которая на этот раз была выключена, впрочем, Черный всегда избегал смотреть на Лешку, хотя всех остальных при встрече сверлил взглядом до тех пор, пока они не отводили глаз, а Черный при этом снисходительно улыбался. – Во-вторых, пациенты с сильной, тренированной психикой при определенных условиях могут вспомнить все, что когда-либо происходило с ними, а наши больные относятся именно к этой категории.

– А кто они, я могу узнать?

Черный улыбнулся и пожал плечами, не ответив на вопрос.

Лешка не выбирал тех ученых и пациентов, с которыми ему приходилось работать, за эти годы он познакомился с многими, но из всех исследователей больше всех он не любил Черного.

– Значит, я только ввожу в транс?

– Да.

– Скажите, а как вы определяете, дошла ли установка до больного и насколько прочно она сидит в нем?

– Ну, есть различные методы…

– А вы всегда уверены, что не ошиблись?

– Всю процедуру мы повторяем по нескольку раз.

– И каждый раз вводите больного в кому?

– Иногда в этом нет необходимости… Так что, приступим?

Лешка кивнул.

– Ну как, понравился цирк? – спросил Лешка, как только Вера с Костей перешагнули порог комнаты.

Костя молча прошел к коту, начавшему громко мурлыкать еще пять минут назад, как только почувствовал приближение своего маленького дружка, и присел около кресла, поглаживая изгибающегося от удовольствия Мурлыку.

– Ты на меня за что-то обиделся? – спросил Лешка. – Почему не говоришь со мной?.. Я же спросил…

Вера тихо разделась, мокрое от снега пальто повесила в шкаф и присела в кресло, с интересом поглядывая, как отец разберется в сложной ситуации.

– Я больше в цирк не пойду, – пробурчал Костя.

– Это почему? Тебе ведь медведи нравились!..

– Их там бьют… – Костя немного подумал и добавил: – А остальные – смеются!

– Кто смеется? – не понял Лешка.

– Все. Кроме зверей…

Лешка повернулся к жене.

– Что там у вас произошло?

– Да не знаю я! Он вдруг надулся и заявил, что надо ехать домой. Сказал, что не хочет больше смотреть… Я же знаю ваши характеры, пришлось уехать!..

Лешка притянул к себе Костю.

– Ты опять почувствовал, да? – тихо спросил он.

У Кости на глаза навернулись крупные слезы. Эти слезы копились, набухали, зацепившись за пушистые длинные ресницы, и наконец потекли по щеке.

Лешка прижал зарыдавшего сынишку к груди и гладил по спине, прижимая все крепче, а сын даже без страшной гипнотической силы отца знал, что крепкие руки папы всегда защитят его от тех злых людей, которые бьют беззащитных животных, что папа спасет его самого от всех опасностей, а когда они рядом с мамой, вдвоем, они смогут объяснить все-все, что происходит вокруг, и объяснить так, что все, даже самое страшное, станет простым и понятным…

Но Костя не знал, что стены, возведенные вокруг этого маленького уютного мирка, полоса вспаханной земли, несколько систем сигнализации и посменно дежурившие люди в соседнем доме, отделенные от этого здания высоким забором, всегда имеющие под рукой оружие, в свою очередь оберегают этот мир от папы, от того доброго и понятного папы, который сейчас ласково гладит его, и эти люди с оружием, при всей своей внешней мощи, боятся своего узника, потому что не представляют размеров опасности, исходящей от него, не понимают, кем дана ему беспощадная сила и зачем на него свалился этот дар.

Лешка же, пока успокаивал маленького родного человечка, от всей души поблагодарил Бога за то, что вместе с даром понимать людей и животных Бог не дал его сыну силу поражать людей так, как мог он, Лешка Ковалев. Ведь даже слабый маленький зверек нападает на врага, во много раз превосходящего его по силе и свирепости, когда чувствует жестокую боль. А Костя эту боль ощущал почти всегда… Наш мир так устроен, что ежесекундно человечество кому-то приносит боль. Это боль сорванного цветка и боль приговоренного к съедению животного, это и боль травы, погибающей под ножом бульдозера, а его сыну было дано чувствовать всю боль!.. А кто может выдержать такое испытание хоть сколько-нибудь длительный срок… Но пока они рядом, он, Лешка, сможет сберечь сына.

На экране телевизора бесстрашные диверсанты, под условным названием «наши», дрались кулаками, ногами, палками и лопатами, а если в их руках оказывался пулемет, то «наши» косили людей десятками. Лешка бурно переживал увлекательные погони, засады и перестрелки блистательных героев, а Вера, расположившись в кресле под уютным зеленым торшером, вязала свитер. Костя, разглядывающий картинки в книжке, поднял голову, внимательно посмотрел на отца, перевел взгляд на экран, где в этот момент трое в десантных костюмах, испуская дикие крики, закидали гранатами спящих вражеских солдат. Фильм был снят недавно, и, в соответствии с модой, на экране показывали все подробности битвы – отчетливо было видно кровь, струей брызнувшую из головы раненого офицера, медленно пролетела по комнате оторванная кисть руки солдата, а Лешка горящими глазами смотрел на перипетии битвы.

– Папа! – громко сказал Костя. – А зачем эти дяди дерутся?

В это время «наши» уже победили и сейчас собирали трофеи, благодаря чему гром сражения на какое-то время затих. Ковалев повернулся к сыну, неохотно оторвавшись от экрана.

– Да понимаешь, малыш… – Лешка задумался. – Это враги, они пришли к нам в страну и решили нас покорить.

Он опять уткнулся в телевизор, где начинался очередной бой.

– А как это?

Лешка хотел досмотреть фильм, но он любил сына и никогда не увиливал от трудных вопросов, чтобы не потерять уважение малыша, поэтому он скрепя сердце отвернулся от экрана, чтобы не искушать себя, и приступил к объяснениям.

– Видишь ли, Костик, много лет назад, когда еще и нас с мамой не было, началась война. Эти люди, немцы, – Лешка показал на экран, – убивали наших солдат, а наши их…

– А что такое «наши»?

– Это те, кто идет за нас.

– Нас с тобой?

Лешка вдруг понял, что следующий вопрос может быть о том, относятся ли к «нашим» солдаты, охранявшие здание, или…

– Ну, не совсем… – замялся Лешка. – Понимаешь, вот мы с тобой живем одной семьей – я, ты и мама. А вокруг нас город, где живут почти одинаковые люди, значит, они друг другу – наши. А есть еще государство, наша страна. Так вот, если на нас нападет другое государство, как когда-то напали немцы, то будет война, наши будут драться с врагами.

– А что такое страна?

– Это много городов, где говорят на одном языке.

– А города друг с другом воюют?

– Сейчас нет. Раньше воевали.

Ковалеву вдруг расхотелось смотреть этот дурацкий фильм.

Костя о чем-то усиленно думал, об этом достаточно ясно говорила привычка водить по чему-нибудь пальцем при сильных сомнениях, что он сейчас и делал.

– Значит, города сейчас не воюют?

– Нет.

– Воюют только те, кто говорит на разных языках?

– Ну, не совсем так… Вот в нашей стране говорят на очень многих языках, но живут дружно, а в других странах… Впрочем, и у нас уже воюют, – сказал он, вспомнив про Карабах.

– А семьи воюют?

– Только дикари. Понимаешь, есть люди, которых хорошо воспитывали, и они не дерутся друг с другом, а есть другие, которых воспитывали плохо, вот они любят подраться, а иногда и убивают.

Вера слушала терпеливые объяснения мужа и улыбалась, понимая, что с такой логикой рассуждений он рано или поздно запутается.

– Те дяди плохо воспитывались! – вынес заключение Костя.

Вера рассмеялась.

– Нет, – не согласился Ковалев. – Эти люди защищали страну.

– И им можно драться?

Ковалев растерялся.

От Костиных вопросов нельзя было отмахнуться, сынишка, в свои неполные шесть лет, соображал на удивление хорошо. Он свободно читал, отлично играл в шахматы и все новые знания схватывал на лету. Сейчас малыш ждал ответа.

– Понимаешь, наши воюют за свою землю, но и враги тоже воюют за землю, которую считают своей, так что и те, и другие со своей точки зрения правы.

– У них мало земли? – не понял Костя.

– Да.

– А если попросить?

– Да кто же просто так даст?

– Самим нужна? – сообразил малыш.

– Конечно!

– А когда наши убьют врагов, они заберут землю?

– Да.

Ковалев понимал, что в его объяснениях не все концы сходятся, но лучших аргументов он не знал. Костя несколько минут молчал, и Ковалев уже было подумал, что вечер вопросов и ответов закончился.

– А если бы враги убили наших?

– Тогда нас с тобой не было бы, – с улыбкой ответил Лешка.

– А где бы мы были?

– На том свете.

Ковалев ждал, что Костя спросит про тот свет, но опять ошибся.

– Я бы не стал убивать! – категорически заявил Костя.

– Тебя трусом назовут.

– Значит, тот, кто убивает, не трус?

– Да.

– Тогда зачем он убивает?

Этот заколдованный круг детских вопросов, из которого невозможно выбраться, начал бесить Ковалева.

– Но если он не убьет, тогда его убьют!

– Значит, он сам боится! – вынес заключение Костя.

– Нет. Он приготовит автоматы, танки и самолеты, чтобы быстро убить врагов, если они полезут, и перестанет бояться!..

– А враг тоже приготовит.

– А он еще ракеты сделает!

– А враг пушками ракеты убьет! – не уступал Костя.

– А он еще чего-нибудь придумает!

Ковалев начал злиться и уже был готов резко оборвать малыша, чтобы прекратить бессмысленный спор.

– А я все равно не стал бы убивать! – упрямо выговорил мальчик.

– А что бы ты сделал?

– Я бы пришел к врагу и сказал: «Давай не будем больше драться. Если тебе нужно что-то, ты приди ко мне, и я, если смогу, дам тебе, а ты мне дашь то, что нужно мне!» Он ведь поймет, если мы все будем убивать, то его ведь могут убить!..

– Умница! – воскликнула Вера. – Иди ко мне, мальчик ты мой самый умный, я тебя поцелую!

Костя, гордясь собой и все же смущаясь, ведь только что он победил в споре папу, и он уже большой, чтобы целоваться, о чем заявлял не раз, медленно подошел к матери.

– А до этого додумались еще до твоего рождения! – ласково, сердясь уже не на сына, а на себя, сказал Ковалев. – Уже идут переговоры между странами, и они хотят все ракеты уничтожить…

– А танки?

– До танков пока очередь не дошла. Но если наши правители не дураки, то твоя мысль дойдет и до них.

– А правители, это кто?

Костя вывернулся из-под руки Веры и забрался на колени к отцу, как бы извиняясь за тупик, в который в разговоре загнал папу.

– Бывают и враги, – улыбнулся Ковалев. – Хоть и правители…

– Тогда надо других позвать, а то они не дадут танки сломать..

– Ага, так они и согласились…

– Их надо заставить!

– А как это сделать?

– Тебя все слушаются, я знаю. Даже дяденька Каверзнев говорил, что с тобой нельзя спорить, вот ты и попроси!

Костя смотрел на Ковалева такими ясными, чистыми глазами, что Лешка, всегда уверенный в себе, не терявшийся ни под пулями, ни на допросе у следователя, растерялся и не знал, что ответить.

– Ведь если плохой правитель, – объяснял Костя неразумному папочке, – то он обманет с ракетами и начнется война, а вдруг она будет в нашем городе?.. Надо другого правителя, и пусть он разговаривает с врагами. Договорятся и выбросят все, чем убивают!

От правильно излагаемых мыслей, требующих определенного напряжения, от внимания родителей к его словам у Кости разгорелись щеки, все-таки такая умственная нагрузка малышу не дается легко.

– Молодец! – не мог не сказать Ковалев. – Ты у меня самый хороший, самый добрый мальчик на земле!

– А еще у вас есть мама! – заметила Вера и уселась на свободное колено Ковалева, не занятое Костей. – А мама у вас, между прочим, довольно симпатичная, и на нее еще мужчины на улице оборачиваются… И не дура вроде…

Ковалев сделал строгое лицо, погрозив жене пальцем, но тут же рассмеялся. Вера чмокнула папу в щеку, то же самое проделала с сыном и счастливо рассмеялась.

Распахнулась дверь, и в лабораторию вкатили каталку с распростертым на ней телом, накрытым простыней. Анестезиолог шел рядом с каталкой, придерживая капельницу, из которой непрерывно вливалось в вену больного лекарство. Лицо пациента было закрыто.

Лешка энергично потер рукой лицо, чтобы сбросить остатки сна. Его разбудили полчаса назад, привели в лабораторию, хотя на дворе стояла глубокая ночь.

– Что мы должны делать? – спросил Ковалев Черного.

– Все то же самое. Ввести в транс, закодировать.

– Он тоже пьет?

– Нет. Ему отвращение к спиртному внушать не надо.

Черный нервничал, это было видно по его напряженным губам и немного суетливым движениям.

– Значит, только код?

– Да. Начинайте.

Ковалев глубоко вздохнул и склонился к голове больного.

– Вы сейчас находитесь на операционном столе, – медленно заговорил он. – У вас отказало сердце, но на этот раз вас спасут. Вам страшно, вам не хочется умирать, а вы знаете, насколько близко стоите вы у этой черты! Мой голос, моя воля помогут вам выкарабкаться. Слушайте меня внимательно, так, чтобы каждое слово, каждая интонация осталась в вас навсегда!!!

Анестезиолог всматривался в зеленые линии, бегущие по экрану монитора, стоящего рядом с каталкой, он шепнул своему помощнику несколько слов, и тот подал шприц. Анестезиолог вонзил иглу шприца прямо в пластмассовую трубку, оканчивающуюся другой иглой в вене больного, и ввел лекарство, смешав его с тем, что вливалось из капельницы.

– Это настоящий инфаркт, – невозмутимо проинформировал Ковалева врач. – Обширный, – добавил он куда-то в пространство.

Ковалев посмотрел на Черного, думая, что он изменит задание и отменит кодирование, но врач сделал вид, что не заметил вопроса в глазах Лешки. Ковалев помедлил и снова склонился к изголовью каталки.

– Сейчас уйдут все боли, уйдут неприятные ощущения… – продолжал Ковалев низким грудным голосом, и его слова звучали проникновенно не только для больного, но и для всех присутствующих, он говорил вдохновенно, но главное – в его словах была сила, сила, не позволяющая и на секунду усомниться в праве говорить все то, что говорил он, сила, против которой невозможно устоять и невозможно не подчиниться.

– Каждая частица тела, каждая ваша мышца наливается сейчас тяжестью и теплом, – продолжал Ковалев мягким, убаюкивающим тоном. – Ровной, спокойной тяжестью и приятным легким теплом… Вы лежите на удобной мягкой постели, опасность временно отступила, и вы можете отдохнуть. Все посторонние звуки, раздражающие вас, исчезли. Вам здесь спокойно и хорошо…

Ковалев видел, что тревожная складка между бровей мужчины разгладилась, и грудь теперь вздымалась реже и спокойней.

– Все, что я вам сейчас скажу, останется в вашей душе навсегда! – Ковалев опять незаметно для присутствующих заговорил требовательным, не терпящим возражений тоном. – Каждое слово, каждая мысль останется где-то в самой глубине вашего сознания, а в обычном, спокойном состоянии вы никогда не вспомните наш разговор! – Ковалев все повышал голос, этот голос только что был добрым и мягким, а сейчас звучал все громче и тревожней, он грозил и повелевал. – Если я перестану вами руководить, у вас опять начнутся перебои в сердце, не будет хватать воздуха и душа начнет проваливаться в пропасть смерти! Вы же не хотите этого?! – последнюю фразу Ковалев выкрикнул.

Лешка посмотрел на экран монитора и перехватил любопытный взгляд анестезиолога, мгновенно смутившегося. Анестезиолог отвернулся к монитору, где резко взметнулся зигзаг и опал, превратившись в почти ровную линию. Снова взметнулся зигзаг и ровные зубцы ритмично поползли по экрану. Анестезиолог взял новый шприц и поднес к трубке капельницы, кивком головы показав, что можно продолжать.

– Все спокойно, не бойтесь, вы не умрете сейчас, и ваше сердце работает ровно и сильно, – продолжал Ковалев. – Горячая свежая кровь поступает в каждую клетку вашего тела. Легкие насыщают эту кровь кислородом, и опасность уже миновала… Но вы всегда будете помнить эти минуты! Вы не забудете тот ужас провала, когда сердце вдруг пропускает удар, и наступает минута, когда не знаешь, начнет ли оно стучать снова! Вы запомните на всю жизнь этот ужас немедленной смерти, когда не можешь ничего изменить!.. Я сейчас скажу три слова, которые вы запомните навсегда… Всего три слова!