Текст книги "Побег из Рая"
Автор книги: Александр Шатравка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Нью Йорк. Фото 70-х годов
А. Есенин-Вольпин. Фото автора, 2003 г.
59
ВЫХОД НА СТРОЙКУ
Подходила к концу зима. Мишина врач выпустила его на работу в швейную мастерскую с условием, что я уйду оттуда. Благодаря этому мне разрешили выйти на стройку, достраивать новый корпус больницы. Теперь я мог свободно ходить по территории больницы и, нарушая режим, заходить в прогулочный двор и видеть брата.
В мастерской Миша долго не смог работать. Трудоинструктор была огорчена заменой, ей нужно было, чтобы больные выполняли дневную норму, а брата надо было учить, он делал медленно и задерживал весь конвейер. Теперь он сидел в отделении и его больше никуда не выпускали. Врач решила добыть его признания и начала колоть препарат барбамил. Под воздействием барбамила человек как бы пьянел, терял чувство осторожности и отвечал на любые вопросы. Мише нечего было скрывать, и он охотно шел на эти допросы. Ему это так понравилось, что он сам выпросил у врача дополнительно ещё десять таких уколов.
– Знаешь, Шурик, хорошая вещь этот барбамил! Делали б его почаще, так можно было бы находиться в больнице. На душе от него легко и всё безразлично. Эх, жаль, что он так мало в организме держится! Как только кайф пройдет, опять на душе делается очень плохо, – делился со мной брат на прогулке.
– Смотри, наркоманом не сделайся, – шутил я. Мне было приятно видеть, как улыбается брат и что ему сейчас хорошо.
– От него легко отвыкнуть, да и врач мне больше барбамил не пропишет.
* * *
Каждое утро дежурный офицер заходил в отделения и забирал тех, кто сегодня идёт работать на стройку. На первом этаже недостроенного здания в большой комнате собирались больные со всех отделений. Печка-буржуйка притягивала к себе своим теплом, за окном было ещё темно, хотелось спать. Последними пришли вольнонаёмный прораб и бригадир из больных Иванчай. Бригадир работал здесь с самого начала строительства и хорошо знал своё дело. Он был в больнице за убийство на почве ревности и, похоже, тогда потерял разум, бегая с отрезанной головой любовника жены по улицам Харькова, пугая прохожих. Начальник больницы Прусс ценил его и обещал выписать по окончанию работ. Иванчай вынул список и стал зачитывать, кому и где работать. Я попал на бетономешалку, стоявшую на улице между кучами песка и бетона. У меня было два напарника.
Один – Лёша Ефимов, по прозвищу Пузырь, потому что был маленького роста и весь надутый, как настоящий пузырь. Лёшка уже шестой год лечился в больнице за клевету на государственный строй. Он был убеждённым социалистом и считал, что Политбюро ведёт страну по неправильному пути. Он написал статью со своими соображениями в «Комсомольскую правду», указав свой обратный адрес. КГБ при обыске обнаружило у него записи, сделанные им после прослушивания западных радиопередач, чего вполне хватило, чтобы посадить его в сумасшедший дом.
Другим был Андрей Бекиш. В споре со своей невестой он откусил ей кончик носа, за что и угодил на лечение в спецбольницу. Два месяца назад его невеста приезжала к нему на свидание, кто теперь её с откушенным носом полюбит. Вернулся он после свидания в отделение расстроенный. Завотделения, его врач, по кличке «Рыбий Глаз», спросил у него что случилось и за грубый ответ врачу, Николаю Карповичу, Бекиш два месяца получал интенсивное лечение. Сегодня после этого он первый день вышел на работу. Несмотря на мороз, работа на стройке кипела. Одни больные кирпичи подают, другие воду вёдрами таскают в нашу бочку, обогреваемую костром. Мы ломом и лопатой долбим замёрзший песок и закидываем его в грохочущую бетономешалку, заливая теплой водой. У меня с Бекишем сил нет, а маленький проворный Пузырь один за троих работает и ещё смеётся. Мы только в бытовку к печке погреться по очереди успеваем бегать.
К обеду пришел прапорщик с рацией через плечо и дал команду построиться. Сделал перекличку, прощупал у всех карманы и повел на обед. Столовая находилась рядом с кухней, еда была такой же, как и в отделении, только здесь можно было есть эту бурду до отвала, сколько влезет.
После обеда полагался недолгий отдых. Кто-то шел в бытовку играть в домино, кто-то дремал у печки, а я решил походить по этажам и посмотреть стройку. На всех этажах ломали стены, выложенные из кирпича недавно, а рядом выкладывали новые. Внизу загремела бетономешалка и я быстро помчался вниз.
– Леха, объясни мне, почему там хорошие стены ломают, другие строят.
– А потому, что начальство сменилось. Был Прусс, велел делать небольшие палаты и кладку в один кирпич, теперь начальник – Бабенко, он решил, что такие палаты будут слишком малы и перегородки слишком тонкие. Новая метла по-новому метёт! Эй, Колесо! – вдруг Лёшка обратился к плотному парню, который таскал нам в бочку воду. – Расскажи, как ты жену замочил?
– Как? Очень просто.
Колесо отбросил пустые ведра и стал изображать сцену убийства.
– Взял топор, и – трах сзади по голове! Ну, она бах – на пол и дрыгается. Тут-то мне её так жалко стало! Ну, я её еще по голове бах, бах, смотрю – готова, теперь мучиться не будет.
– Значит тебе её жалко стало? – подтрунивал Лешка.
– Да, очень жалко было.
– Ну, а что потом? Ты ведь, наверное, столько жаркого нажарил, не ломайся как девочка, рассказывай, как менты к тебе приехали, а ты им жаркое из печки предлагал.
– Да, было такое, – нехотя соглашался Колесо, по имени Коля.
Бекиш, бойкий на язык парень, бросил лопату и от души смеялся. Я не знал, можно ли всему этому верить, может, Пузырь это всё выдумал и теперь вытягивает как признание у этого дурака.
– Меня на дурку привезли потому, что я «косил» на экспертизе.
– Да, тебе Колесо и гнать не надо, на тебя только взгляни, сразу видно, что – дурак, – смеялся Бекиш.
– Не слушай его, Колесо! Какой же ты дурак? – продолжает заводить его Лешка-Пузырь, – расскажи как ты «гнал»?
– Как «гнал»? Я брал свой матрас, ложился на нем в коридоре и кричал всем, что я в Ялте загораю.
– Ну, теперь я вижу, что ты настоящий дурак, – доставал его Лёшка.
– Ну вас, не верите и не надо, – обиженный Коля-Колесо подобрал ведра и пошел за водой.
Лешка давно работал на стройке. Он любил цеплять больных своими шутками, которые те не понимали и всё принимали всерьёз. Мне с ним было работать очень приятно, он был хорошо эрудированным собеседником, к тому же, он постоянно устраивал представления с больными, от которых мы с Бекишем падали со смеху, чего со мной не случалось за все долгие месяцы, проведенные в больнице.
– Кошта, зачем ты брата своего сапой на огороде убил? – теперь Лёшка пристал к добродушному на вид, пожилому абхазцу.
– Меньшевик он у меня был, поэтому я его убил.
– Так значит ты – большевик?
– Да, я – большевик! – гордо ответил Кошта.
У старого абхазца была другая фамилия. Здесь все его звали Кошта Гомеш, это имя ему дали потому, что он очень сильно внешне походил на главаря Компартии Португалии. Наш Кошта жил на Кавказе в маленьком горном ауле, где он заболел: во всех подозревая классовых врагов. Самая смешная сцена произошла, когда к Коште Гомешу подошел дед Черепаха по кличке Феликс Дзержинский и сказал тихонько на ухо:
– Ну что, сам признаешься, что на ЦРУ работаешь или я сейчас в КГБ доложу?
Дед Черепаха перебирал кирпичи, ложил их на носилки и наблюдал за больными, отыскивая среди них агентов ЦРУ.
– Ты что, дурак, какое ЦРУ, – возмущался махая руками, абхазец.
– Признавайся, я всё о тебе знаю.
– А я-то считал тебя большевиком! А ты – американский шпион, – кричит Лёшка и смеётся.
– Ты знаешь за что он сел? – спросил меня Лёшка. – Он решил, что ЦРУ забросило в СССР тридцать тысяч агентов и никому нет дела до них. Он местное КГБ в своем городе так достал, что они его просто выгоняли, понимая что дело имеют с психом. Так наш Дзержинский распознал врага из ЦРУ в своей собственной жене и устроил над ней суд. Убив её, он и попал сюда.
Под бочкой, из которой мы брали воду для бетономешалки, всё время горел костер, поэтому здесь собирались люди, то подбрасывая в костер дрова, то греясь.
Юра Мединский со своим неразлучным другом Будильником носят кирпичи на носилках на верхние этажи. Юра был защитником окружающей среды и ненавидел цивилизацию. Философия его носила неприкрытый бредовый характер, так что ошибки с диагнозом быть не могло. Он очень обижался, если в споре кто-то называл его шизиком или невменяемым. Его любимым философом был Диаген, но не в бочке Диагена Юрий мечтал прожить жизнь, а в индейском вигваме. Друг его, Будильник, совершенно завернутый сопливый парень получал кучу лекарств. Можно было видеть, как он, неся носилки с кирпичами мог вдруг остановиться, разбросать все кирпичи куда попало, а потом начать такие кренделя ногами выделывать, что все, кто это видел покатывались со смеху. Недавно он крысу дохлую притащил, гладит её, жалеет, это другу Юре в подарок.
Вот и сейчас они сидят у костра и греются. Юра для себя и для друга картошку в углях печёт.
– Братья, братья наши меньшие, кругом так пишут, а поймают такого брата и сразу шкуру с него снимают. Вот тебе и брат меньший, как это понимать?
– И зачем их убивать? – обжигая руки горячей картошкой, вторит ему Будильник. – Возьмем к примеру льва. Что он плохого делает? Никого не трогает, рыбку лапой ловит, грибы собирает. Ну зачем его убивать? А вот возьмем тигра. Он такой полосатенький, никого не трогает, бабочек целый день ловит, играется… Ну зачем его убивать? А знаете ли вы, что самые лучшие люди на свете – это невменяемые. Вот, к примеру, Юра Мединский. Он – невменяемый и самый лучший человек на свете.
Будильник смотрел на Юру довольный, что сделал ему самый большой комплимент.
– Юра, ты слышишь, что о тебе твой лучший друг сказал? – подхватил Бекиш под всеобщий хохот.
– Что вы его слушаете, этого дурачка! Он вам наплетет ещё не такое, – пытался защитить свой авторитет Юра. – Вот чего ты мелешь? Вытри сопли сначала и подумай. Как это лев может грибы собирать, ведь он же не белка! А тигр – не кошка, что б за бабочками гоняться.
Юра объяснял Будильнику это всё настолько серьёзно, что мы держались за бока. Будильник сидел, молча слушая наставления своего учителя и шмыгал своим сопливым носом.
Я заметил, что только один больной, коренастый парень лет сорока никогда не смеялся, молча таскал носилки и никогда ни с кем не общался. Он совершил страшное убийство – утопил своих четверых детей в пруду. Рассказывают, что дети, находясь в лодке умоляли его не топить их. Вообразите себе, что вы проснулись от жуткого сна, но вам говорят, что это вовсе не сон, а явь. Каким был шок у этого парня, когда он узнал, что потерял детей и что сам он – убийца.
В больнице на принудительном лечении было, примерно, 1100 человек. Около 10% из них – за политику и переход границы, 70% – за убийство и остальные 20% – за разные тяжкие преступления. Политические больные называли всех бытовиками или уголовниками. Жертвами этих людей были или их родственники, или очень хорошо им знакомые люди. Большинство из этих больных совершили преступления в бреду. В больнице были и настоящие садисты: убийцы, грабители, числившиеся за судом до излечения, после чего их ждала высшая мера наказания. Они старались «косить» под дурака, чтобы продлить себе жизнь. Врачи это понимали и создавали им ад с лекарствами. Мне нисколько не было жалко этих мерзавцев.
60
ШПРИЦ И СВОБОДА
Пришла весна. Брата из надзорной палаты перевели в общую. Причиной для этого послужил нелепый случай: один из больных в надзорке пожаловался врачу, что Миша его гипнотизирует. Завотделением – Николай Карпович, Рыбий Глаз – всё ещё не отступал от брата и требовал от него чистосердечного признания, называя Мишу «лживым существом». Похоже, врача, как и деда Черепаху преследовала навязчивая идея, что в стенах больницы окопались агенты ЦРУ.
Работа на стройке мне позволяла свободно передвигаться по территории больницы. Я частенько предупреждал Лешку Пузыря и убегал, рискуя быть замеченным, в прогулочный двор, где я находил интересных для себя людей и заводил с ними знакомства. Одним из таких знакомых был из 9-го отделения ленинградец, Юрий Александрович Ветохин, 1928 года рождения, бывший штурман дальнего плавания и инженер-кибернетик.
В 1942 году в блокадном Ленинграде он потерял своих родителей. По окончанию Военно-Морского училища, где он был вынужден вступить в КПСС, Ветохин с 1950 года ходил штурманом на корабле Тихоокеанского флота. Женился в 1951 году, но после того как его жена написала заявление в парторганизацию с обвинениями мужа в антисоветизм, развелся с ней.
Юрий А. Ветохин. 1980 год.
В 1960 году Юрий вернулся в Ленинград и стал работать главным инженером вычислительного центра инженерно-экономического института.
Летом 1963 года Ветохин попытался доплыть до границы с Турцией в районе Батуми, но был задержан и отделался только восьмью сутками ареста. К 1966 году он окончательно порвал свои отношения с КПСС, положив свой партбилет на стол. Теперь он ясно понимал, что для него нет больше будущего в этой стране, и он решил снова попытать счастья и выбраться из СССР.
На этот раз он выбрал местом для побега курортный город Коктебель в Крыму, решив на надувной лодке доплыть до берегов Турции. Ночью он успешно прошмыгнул под самым носом сторожевого катера, но днём лодку совершенно случайно заметил военный тральщик, выполнявший учения в этом районе.
Это произошло 12 июля 1967 года. Снова арест. На этот раз его обвинили по статье «Измена Родине». Московский Институт судебной психиатрии им. Сербского признал Ветохина невменяемым, после чего 13 мая 1968 года он прибыл в Днепропетровскую спецбольницу. Он попал в отделение, где заведующей была страшная садистка, врач Н. Н. Бочковская, назначившая ему все нейролептики и полный курс серы (сульфазина).
– Мне вводили барбамил и тизерцин с целью выявления секретов, – рассказывал мне Ветохин. – Я тогда думал, что не выживу, загнусь от сердечных приступов и постоянных обмороков. Какие им нужны секреты? Врач положила меня в надзорную палату к сумасшедшим – хроникам и назначила галоперидол, превратив меня в лежачего больного. В 1975 году я решил написать заявление с признанием себя психически больным и обещанием не предпринимать больше попыток к бегству. После этого мне сразу все уколы отменили и даже разрешили работать в столовой официантом. Самое смешное то, – недоумевал Юрий Александрович, – что после того, как я признал себя больным, врачи наотрез отказались оформлять мне пенсию и инвалидность.
В октябре 1975 года у Ю. Ветохина состоялась очередная профессорская комиссия, на которой его выписали из спецбольницы, однако об этом ему сообщили перед самым выездом из больницы через два месяца. Зачем, решила Бочковская, ему, Ветохину, испытывать это счастье, радуясь освобождению из Днепра.
– Знаешь, что мне мой лечащий врач сказал на беседе? «Ну, Юрий Александрович, вам очень повезло! Суд заменил вам режим, вы переводитесь в больницу общего типа. Хочу вам сказать, что вы очень легко отделались на этот раз, но смотрите, если попадёте сюда повторно, вам из этих стен не выйти больше никогда». Это почти девять лет за решёткой в этом терроре, – возмущался Юрий Александрови, делясь со мной своей радостью. – это для них я легко отделался! Уже вещи мои принесли, по всей видимости, завтра покачу домой в Питер, даже не верится.
Я был рад за Юрия Александровича, и было мне немного грустно, что придется расстаться с этим мужественным приятным человеком. Мы попрощались, и я больше его не видел.
В 1975 году Юрий Ветохин в заявлении признал себя психическим больным и обещал не предпринимать больше попыток к бегству. Если б только знали его мучители, какой он ещё преподнесет им сюрприз.
Меня выписали из больницы 22 марта 1979 года как инвалида второй группы. Лето я провел в лесах Свердловской области, в поселке Черноусово, добывая сосновую смолу, зарабатывая там хорошие деньги и всё время с момента освобождения не переставая думать о том, как выбраться из Советского Союза. У меня не было судимости и Украинское КГБ не могло запретить мне передвигаться по территории Советского Союза, но меня мог задержать первый встречный милиционер и при желании снова тут же поместить в сумасшедший дом.
В предновогоднюю ночь 1979 года я скрывался на даче у друзей в поселке Расторгуево, что в пятнадцати минутах езды от Москвы. На Украине мне было опасно оставаться, так как украинское КГБ по сравнению с московским, было более агрессивно настроено к таким людям, как я. Здесь, в Москве, я познакомился с диссидентами из Московской Хельсинской группы. Их адрес я услышал по радио «Свобода» сквозь рев радиопомех глушителей.
Это были Татьяна и Иван Ковалевы, Феликс Серебров, Ирина Гривнена, Вячеслав Бахмин, Анатолий Корягин и Александр Волошенович. А. Волошенович был врачом и провел мне медэкспертизу, признав меня совершенно психически здоровым человеком. А. Корягин – профессиональный врач-психиатр чуть позже сделал ещё одну экспертизу, тоже признав меня психически здоровым.
Анатолий Корягин. 1980 г.
Этих смелых и самоотверженных людей КГБ отправит в лагеря, чтобы погубить их там, к счастью, сделать это им не удастся.
Автор (слева) и А. Волошонович. Москва, 1979 г.
Ещё отбывая последние шесть месяцев принудительного лечения в больнице общего типа, я начал подготавливать себе почву, чтобы снова не попасть в больницу. Тогда же я записал всё, что со мной произошло – события и впечатления. Этот черновик, послужил затем для написания этой книги.
Фото автора. Москва, 1979 г., слева направо: Сергей Потылицын, Гуля Романова, Вячеслав Бахмин, Тамара Лось, девушка из Армении. Таня Осипова с мужем Иваном Ковалевым.
Цель была проста. Если рукопись попадет в руки КГБ, там хорошо описано, как я симулировал болезнь, что позволит мне при повторном аресте избежать решения признать меня невменяемым на экспертизе. И ещё я надеялся, что рукопись попадет на Запад и это придаст огласку нарушениям прав человека в Советском Союзе. Летом 1979 я планировал выехать легально, по вызову из-за границы, но для этого мне нужен был фиктивный брак и московская прописка.
Cергей Потылицын, Феликс Серебров и автор. Москва, 1979 г.
Живя в Расторгуево, скрываясь от КГБ, по вечерам я читал запрещенную литературу, слушал передачи и новости радио «Свобода». Было далеко за полночь, когда в новостях прозвучало знакомое мне имя – «Юрий Александрович Ветохин». Он давал интервью из Америки!!!
– Как вы решились на такой отважный шаг – прыгнуть в море, где кишит полно акул? – спросил Ю. Ветохина ведущий.
– Я считаю, что акул понапрасну оклеветали. Самые настоящие и хищные акулы – это коммунисты в Советском Союзе, – ответил Юрий Александрович.
Слушая Ю. А. Ветохина позже, я узнал, что в 1978 году с августа по октябрь он собирал деньги для побега, продавая собранные в лесу грибы. Затеи купил путёвку на круиз «Из зимы в лето» и на теплоходе «Ильич» отправился из Владивостока вдоль Японских и Филиппинских островов.
Теплоход «Ильич» пересекает экватор в декабре 1979 г.
Девятого декабря, когда теплоход дошёл до самой южной точки круиза у экватора и приблизился к индонезийскому острову Бацан, Ветохин ночью выпрыгнул из иллюминатора своей каюты. Быстро исчезли в темноте огни теплохода, и теперь он был один на один со стихией и полной свободой. Он плыл больше двадцати часов, его обжигали медузы и течение несло в океан, но он доплыл до острова Бацан! Индонезийские власти помогли ему встретиться с представителем американского посольства и, получив положительный ответ на свою просьбу о предоставлении ему политубежища, Ю. А. Ветохин прилетел в США.
Услышать голос Ветохина из Америки было для меня самым лучшим подарком в эту новогоднюю ночь.
Я сейчас сам живу в этой прекрасной стране, Америке. Ю. А. Ветохин живёт на самом юго-западе страны в штате Калифорния, я – на самом северо-востоке – в штате Мэн. Мы часто общаемся по телефону и делимся впечатлениями о своих путешествиях по миру. Ветохин очень любит путешествовать, не смотря на свой преклонный возраст.
Юрий Ветохин написал очень интересную книгу воспоминаний под названием « Склонен к побегу»и издал её в США в 1983 году и эту книгу с дарственной надписью я бережно храню
Встреча с Юрием Ветохиным (в центре) спустя 37 лет в октябре 2012 года в Сан-Диего, Калифорния. Справа моя супруга Ира.
61
МИХАИЛ ИВАНЬКОВ
В больнице я смотрел старые советские приторно-патриотические фильмы в черно-белом изображении: «Оптимистическая трагедия», «Человек с ружьём», «ЧП».
Фильм «ЧП», (чрезвычайное происшествие) был основан на реальных событиях, происходивших на Тайване в 1954 году, когда был захвачен советский танкер «Туапсе». Меня этот фильм настолько заинтересовал, что я умудрился просмотреть его дважды, что невероятно трудно было сделать в больнице. Я знал, что советская пропаганда всегда была лживой и искажала факты, и хотя это был художественный фильм, я не верил, что всё было именно так, как показано в нём.
Михаил Васильевич Иваньков-Николов был начальником радиостанции на этом танкере и живым очевидцем всех тех событий. Он вернулся из США в Советский Союз в1961 году и был арестован КГБ. Я был с ним очень хорошо знаком. Мне хотелось поскорее увидеться сегодня с Иваньковым. Мишине отделение скоро выйдет на прогулку, а вместе с ним и Иваньков.
Фильм «ЧП» Лёшку Пузыря тоже заинтриговал, и он решил меня подстраховать, пока я буду на прогулке и встречусь с Иваньковым.
Иваньков, как всегда, много курил и ходил по двору один.
– Михаил Васильевич, я только что фильм просмотрел, – спешу доложить ему. – Я думаю он правдив наполовину, – а что вы скажите?
– Там и сотой доли правды нет, – ответил он спокойно, без эмоций, совсем ошарашив меня.
– Как!? – я не мог в это поверить, считая, что на Тайване живут смелые люди, раз посмели захватить танкер такой огромной и сильной страны.
– Единственная правда – это события 1954 года. Вот и всё. Остальное – ложь. С самого начала в фильме – ложь. Не было никакой истории с мартышкой, не было никакого собрания. Чепуха всё это! Команда была в этом рейсе вся новая, за исключением комсостава. Друг друга никто не знал, так что не до собрания было. В Москву я сам радировал, когда тайваньские эсминцы приказали нам застопорить машины, так что никакого радиоглушения тайванцами не было. Голодовка действительно была, но лишь какой-то час, а не сутками, как в фильме развели, и не было в команде этого приблатненного одессита и, тем более, не было никакой драки с тайванцами.
– Так всё-таки они ж незаконно захватили судно? – допытывался я, отметив, что я тоже собранию, мартышке и этому противному одесситу в кино не поверил.
– Нет, судно захватили вполне законно. В те годы между Тайванем, Южной Кореей и Филиппинами существовал договор, чтобы задерживать в этом водном треугольнике суда под любым флагом, которые держат курс в Красный Китай со стратегическими грузами, а мы шли с керосином, сам понимаешь!
Фото 1954 года, сделанное с американского крейсера. Советский танкер «Туапсе» в плену, порт Гаосюн.
– Хорошо! Но вас всё-таки в тюрьме держали! – старался я рассуждать. – Пускай вы там, как в фильме, не держали длительной голодовки и в верности Родине вы там своей кровью не расписывались, но тринадцать месяцев просидеть в тюрьме – это что-то значит!…
– В какой тюрьме?! Нас было сорок девять человек команды. Тайванцы нас разделили на две группы, да и то по той причине, что в маленьком городке, куда нас доставили, не было такой большой гостиницы, чтобы разместить столько народу. Вторую группу увезли в другой город, там они тоже жили в гостинице. Тайванские власти нас бесплатно кормили, курево давали, в кино иногда водили. А так, мы целыми днями бродили по этому маленькому городку, не зная толком, чем кончится вся эта заваруха. Тайванцы – как представители власти, так и простые люди относились к нам доброжелательно. Народ, правда, бедновато там живёт, поэтому нас и содержали довольно скромно. Никаких шантажей не было, не было и психолога, а тринадцать месяцев мы там пробыли только потому, что Советский Союз не поддерживал никаких дипломатических отношений с Тайванем, и не было никакой возможности вести переговоры, как нам выбраться домой. Лишь спустя несколько месяцев нами занялось французское консульство, и только благодаря его посредничеству начались переговоры с Москвой. Москва тем временем использовала наше пребывание на Тайване для нагнетания антитайванской истерии внутри Союза, совершенно не заботясь о нашем возращение. Погостив тринадцать месяцев, группа из другого города была отправлена в Москву, а нас отправили в Штаты, наверное тайванцам было накладно нас содержать. Возможно, французы вели переговоры только о первой группе. Оказавшись в нью-йорском аэропорту, мы были встревожены, что нас никто не встретил из советской миссии. Несколько человек решили остаться в Америке, опасаясь репрессий на Родине, как это и было на самом деле. Впрочем, и концовка фильма настолько же лжива, как и весь фильм. Когда я прибыл в 1961 в Союз, меня арестовали, сняв с поезда в нескольких километрах от дома. Прямо из Одессы, куда я ехал, меня доставили в Бутырскую тюрьму. В Бутырке мне один надзиратель сказал, что чуть больше года назад здесь сидели некоторые члены команды из комсостава нашего танкера.
– Значит вместо цветов, как в фильме, их встретила зона? Я тоже слышал на этапах от людей, кто был в потьменских лагерях в конце 60-ых годов, что они встречали там членов команды танкера «Туапсе», которые добивали свои десятилетние срока, – добавил я.
Михаил Васильевич промолчал. Миша стоял в стороне и разговаривал о чём-то с другим больным. Втроем в битком набитом дворе не было никакой возможности передвигаться. Я прохаживался с Иваньковым, и мне даже было трудно представить, что вот этот невысокий, совсем невзрачный худенький человек лет пятидесяти, прожил шесть лет в Америке. Мне было очень интересно знать всё об этой стране, и Иваньков спокойно, так-же без каких-либо эмоций рассказывал мне, как он там жил. По его тону чувствовалась, что он очень сильно сожалел, что вернулся в Союз.
– Первое время я жил в Нью-Йорке. Нашел работу в ресторане – мыть посуду.
Словно угадав мой вопрос об этой тяжелой низкооплачиваемой работе, он добавил:
– Мне ещё два месяца пришлось учиться как управлять посудомоечными машинами. Ресторан был очень популярным. За эту работу мне платили восемьдесят долларов в неделю. Этих денег мне вполне хватало, чтобы снимать квартиру и скромно жить. Я там проработал четыре года, пока не перебрался в Вашингтон, где нашел работу по специальности. Купил свою первую машину, правда подержанную, за четыреста долларов, огромную в триста лошадиных сил.
Я сразу представил себе его за рулём шикарной блестящей машины, проезжавшим мимо Капитолия, как будто в кино.
– Жена моя в Союзе с двумя сыновьями осталась. Их в Америку не выпускали. Я-то никогда даже и не мечтал жить в Америке, мне и дома в Одессе было очень хорошо. Нервы у меня не выдержали, пришлось даже в Америке в больнице подлечиться. Трудно теперь сказать, что меня привело там в советское посольство, только вот такой разговор тогда получился: «Давно вам, Михаил Васильевич, пора возвращаться на Родину, – с сочувствием и пониманием говорил мне представитель посольства. – Хватит вам на капиталистов работать! У нас в стране большие изменения произошли. Разоблачили культ Сталина, детям в школах бесплатно молоко дают. А вам лично нечего бояться, вы же здесь ничего против Советского Союза не совершили, так что против вас не может быть никаких репрессий. Если пожелаете, то снова можете ходить в плаванье. Возвращайтесь, Родина вас ждёт». Я чувствовал, что произойдет в Союзе что-то неладное. Все деньги, накопленные в Штатах, постарался истратить. По-всякому думал, но не мог представить, что именно так всё обернётся. Здесь меня приговорили к высшей мере наказания за измену Родине! В чем моя измена? За границей я оказался не по собственной воле, ни разу плохого слова не сказал о Советском Союзе, правда меня никто и не спрашивал. Я думал, ну дадут лет пять, а тут вот как. Высшая мера – расстрел! Решил я под дурака «гнать». Суд признал меня дураком до излечения, а затем к стенке поставить. До 1968 года я был в Черняховской спецбольнице.
Я представил себе, что значит быть до излечения. Каждые шесть месяцев устраивается профессорская комиссия-признают вылеченным, значит поезжай на суд и получай свой приговор или «коси» под дурака в больнице и получай горстями нейролептики, уколы. После нескольких лет проведенных между молотом и наковальней, Михаилу Васильевичу суд отменил смертный приговор и оставил его на принудительном лечении в больнице специального типа. Не нужно было больше симулировать под дурака, и жить в Черняховской больнице стало легче. Но его ожидала впереди не менее страшная участь. В 1968 году открылась Днепропетровская СПБ, куда он и прибыл из Черняховска. В 1973 на профессорской комиссии Иванькова выписали и он ждал результата районного суда, точнее разрешения КГБ изменить режим и уехать домой в больницу общего типа. Все эти годы его ждала жена и дети. Через четыре месяца ему врач сообщил, что суд решил продлить лечение в спецбольнице.
Время прогулки подходило к концу. Я распрощался с Иваньковым.
