Текст книги "Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая."

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– На стадионе познакомился, – ответил я. – Пойдёмте, – обратился я Жорке, подождёте у нас. Когда он придёт, я схожу за ним, – Жорка согласился.

Что у них за привычка, не снимать в квартире обувь?! Жорка хоть постарался вытереть ботинки об сырую тряпку, брошенную Алёной у порога, отец и её проигнорировал.

Конечно, когда находишься в розыске, каждая секунда дорога, а тут – обуваться! Но всё равно, мне было обидно за Алёнкин труд.

Мы с Зямой разулись у порога, Алёна налила в тазик тёплой воды из бачка, стоящего на плите, и мы с удовольствием помыли в нём натруженные за день ноги.

Потом, пройдя в комнату, где за столом расположился Жорка, перебирая газеты, снял футболку, выставляя напоказ перед братом изуродованную спину и выжженный номер.

Заметил мимолётно брошенный на меня взгляд, не более.

– Алён, посмотри ногу, пожалуйста, – негромко попросил я. Алёна вылила воду из тазика в ведро и подошла ко мне. Я сел на нашу кровать, положил ногу на табурет, развязал бинт.

Опять рана открылась, кровоточит.

– Не стоит тебе столько бегать, наверное, – нерешительно сказала Алёнка, внимательно осматривая мою рану.

– Я могу потерять навыки, – возразил я.

– Ты можешь остаться без ноги, – ответила мне Алёна, и я вздрогнул, вспомнив, как мы отрезали ногу Мотьке. Завтра пойду в медпункт, решил я.

Жорка тем временем пересмотрел все газеты, и наблюдал за тем, как Алёнка обрабатывает мою рану, ничего не спрашивая. Не давал советов, и то хорошо, потому что девочка не церемонилась, и я только из-за того, что здесь сидел мой брат, не издал ни звука от дикой боли, когда она отрезала отмершие ткани и обрабатывала рану йодом и прочими едкими медикаментами. Наконец она намазала ногу мазью Вишневского и перевязала рану чистым бинтом.

Вытерев обильный пот со лба, я сидел, с радостью ощущая, как уходит боль.

– Когда Санька придёт? – не выдержал Жорка, поглядывая на часы.

– Кто его знает, – уже без притворства прохрипел я, потом, прочистив горло, добавил:

– Он часто задерживается на работе.

– Тогда ладно, – вздохнув, поднялся брат, – передайте ему, что я завтра зайду, пусть ждёт. И ещё. Передайте ему вот это письмо, – Жорка положил на стол конверт и направился было к выходу, но я встал и взял конверт. И, увидев обратный адрес, забыл про боль, кинулся к окну, дрожащими руками разорвал конверт, вынул листок, вырванный из ученической тетради, и, с трудом ловя глазами строчки на прыгающем листке, жадно вчитался в слова.

«Милый, любимый Сашенька! Как я рада, что ты прислал мне письмо! Почти год я сходила с ума, не зная, что с тобой, не зная, что думать. Или ты разлюбил меня, или уже нет тебя в живых? У меня всё валилось из рук, плохо стала учиться, а ты, оказывается, думаешь, что я теперь не захочу тебя видеть.

Какой ты глупый, Сашка! Я просто хочу, чтобы ты был рядом, причём тут твои шрамы? Я люблю тебя!» – тут меня побеспокоили:

– Так ты Сашка?! – воскликнул Жорка, разворачивая меня к себе лицом, – Ты Сашка?! Что с тобой случилось? Почему ты такой? Где ты был?!

– Ты дашь мне письмо дочитать? – хмуро спросил я брата. Жорка изумлённо смотрел на меня.

– Ну, что смотришь? Не нравлюсь? А тебе бы понравились, если бы я тебя не узнал при встрече?

– Тебя трудно узнать, Сашка! – Жорка вдруг привлёк меня к себе. Я сначала пытался вырваться, но потом уступил брату.

– Прости, братишка! – шептал Жорка, гладя меня по корявой колючей голове.

– Хватит, – грубовато сказал я, выворачиваясь из его объятий. Отвернувшись к окну, я прижал к лицу письмо Ниночки, вдыхая ещё не выветрившийся её запах. Поняв, что дочитать милое письмо мне сейчас не дадут, я сложил его и засунул поглубже в карман, чтобы, не дай Бог, не потерять!

– А я за тобой приехал, – сказал Жорка. Я вопросительно посмотрел на него.

– Твоя мамка умерла, – сообщил он мне новость. Алёнка вскрикнула. Я уткнулся лбом в стекло окна, вспоминая последнюю встречу с матерью. Убийцы. Когда её забирали, она была сердита, но вполне адекватна, почти здорова. Что с ней сделали? Почему она окончательно сошла с ума? Какой негодяй больной женщине принёс весть о страшной гибели любимой дочери? Тоже мой таинственный братик?

– Где её похоронили? – не поворачиваясь, спросил я.

– Тебя ждём, не хоронили ещё.

– Я не поеду. Надеюсь, маму похоронят рядом с дочкой? Потом зайду на кладбище.

– Почему не поедешь? – удивился Жорка, – Это же мать твоя!

– Не хочу вас видеть. Вы мне омерзительны, – брат молчал, переступая с ноги на ногу.

– Прости, но мы не знали, где ты. Поэтому не смогли выручить.

– Можно подумать, вы пытались! А теперь папка снова хочет меня туда же засунуть!

– С чего ты взял?! – не скрыл своего удивления и возмущения Жорка.

– Папка приезжал недавно. Знаешь, для чего? Привёз мне отмычки, и заказ. Ты видел мою ногу? Я не могу теперь быстро бегать, меня обязательно возьмут, и снова отправят в тюрьму, – обернулся я к нему, – Ладно, я не сказал ему об этом, но догадаться он мог? Ты знаешь, сколько я весил, когда сбежал? Около двадцати килограммов! А на этой ноге висела гиря в шестнадцать килограммов! Сколько должен весить пацан моего возраста, ты знаешь? А я знаю, специально интересовался. Тридцать пять, или тридцать шесть кг. А я вешу двадцать пять, – Жорка молчал. Я тоже помолчал, потом сказал:

– Завтра схожу в медпункт, если тренироваться мне опасно, я подумаю. Заходи завтра.

– Саша, давайте ужинать, у меня суп остался, – предложила Алёнка, – покорми брата, он, наверно, кушать хочет…

– Обойдётся! – резко сказал я. Жорка ничего не сказал, молча повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собою дверь.

– Саш, – подал голос Зяма, – он же не виноват, зачем ты так?

Я молчал, понимая, что погорячился. При чём здесь Жорка? Тем не менее обида выжигала меня изнутри.

– Алён, прости, разогрей суп, я пока почитаю письмо, – я опять отошёл к окну.

«…ты сказал, чтобы я сжигала твои письма. А я их прячу. В своём сердце. Выучу наизусть, и прячу. Когда надо, достаю любое, и перечитываю. Я очень-очень скучаю по тебе, Сашенька! Часто плачу. Одно время, вспоминая тебя, радовалась, а потом пришло ощущение потери, будто тебя нет…» – с трудом я сдержался, чтобы не разреветься от бессилия, но слёзы всё равно побежали по лицу.

Я даже не сразу их заметил.

Снова убрав письмо, задумался, вспомнил детский дом, ребят. Захотелось вдруг к ним, тоже ужасно соскучился. Пусть к Ниночке не попаду, так хоть к друзьям съездить! Заодно маму похоронить. Не обязательно у отца жить, можно поселиться у ребят. Кто меня выгонит из родного детдома?! И взять меня непросто, это я перед братом прикинулся таким беспомощным ребёнком, на самом деле силы ещё остались, а ненависти хватает на десятерых. На кого ненависть? На тех, кто захочет опять упрятать меня на каторгу.

Надо всё взвесить, повидаться с Никитой, Артёмкой, Серёжкой, и со всеми остальными ребятами, включая старших, они тоже очень неплохо ко мне относились, сочувствовали моему горю.

И вот, опять решил идти к ним со своим несчастьем! Нет, в первую очередь встретиться с ними, всё остальное – потом.

Поездкадомой.

На другой день я отпросился в медпункт.

Медпункт на этом полигоне, вернее, в воинской части, был лучше районных поликлиник, которые я знал. Ещё бы, будучи ребёнком, без болезней не обойдёшься.

Я не говорю об узких специалистах, речь идёт об оборудовании. Отстояв небольшую очередь, состоящую из ребят, получивших незначительные травмы на тренировках, я вошёл в кабинет.

За столом сидел и записывал в карточку свои выводы о предыдущем пациенте, военврач, его ассистенткой была молоденькая медсестра. Обычно такие должности занимают не вольнонаёмные, скорее всего, девушка была женой какого-нибудь лейтенанта.

Она сняла с моей ноги бинт и позвала врача:

– Геннадий Алексеевич, вам надо на это посмотреть…

– Где это вы, молодой человек, получили такую странную травму? – строго спросил меня военврач таким тоном, что мне захотелось сбежать, потому что показалось, что он видит меня насквозь.

Может, так оно и было? Человек-рентген, такому на войне не нужен будет аппарат, и так все внутренности увидит.

Отогнав дурацкие мысли, я беспечно заявил:

– Помните, Пётр Первый давал медаль «За пьянство»? А это медаль за… – прикусил я язык, глянув на медсестру.

– Ясно, – буркнул врач, – давай-ка, сделаем снимок, – ошибся я, что ли? Не видит насквозь?

– Вдруг, трещина, – пояснил мне Геннадий Алексеевич, – или кость загнила. Давно это у тебя?

– Почти полгода, – посчитал я примерное время с весны. Доктор только головой покачал:

– Ты что, с такой ногой тренируешься? – дошло до него, – Немедленно прекратить! Без ноги хочешь остаться? – разочарованный вздох был ему ответом.

– Куда торопишься? – удивился доктор, – У тебя вся жизнь впереди, успеешь ещё повоевать.

– Не воевать я хочу, – возразил я, – силы восстановить немного, совсем слабый стал, а теперь ещё предпишете постельный режим.

– Может, и не постельный, но костыли бы я тебе выписал. Пока ограничусь освобождением от тренировок, ногу ни в коем случае не нагружать, не бегать, пока не разрешу. Всё. Узнаю, что ослушался, устрою постельный режим, или выгоню с полигона. Понял?

– Понял…

– Не слышу!

– Так точно, товарищ майор! Понял! – звонко крикнул я.

– Вот так-то лучше. Совсем молодёжь распустилась.

Сделав мне снимок, почистили рану, отчего мои глаза стали мокрыми, перевязали и отпустили с освобождением от тренировок на руках. Тяжело вздохнув, отправился на приём к полковнику.

– Что у тебя? – нахмурился полковник, взяв бумагу из моих рук, – Всё так серьёзно? – я кивнул и сказал:

– Товарищ полковник, если так уж вышло, отпустите меня на побывку. У меня мама умерла, на похороны надо ехать.

– Кто же тебя держит? – удивился полковник, вставая из-за стола, – Помощь нужна?

– Нет, за мной брат приехал, я только хочу попросить, чтобы на время моего отсутствия вы поселили здесь моих друзей. Волнуюсь я за них.

– То есть? – не понял полковник, – А их родители?

– Нет у них родителей, мы одни живём, за нами приглядывают, снабжают продуктами, не удивляйтесь, так получилось.

– Хорошо, поселим их здесь, найдём им место. После твоего возвращения поговорим. Когда уезжаешь?

– Брат скажет. Думаю, не сегодня, так завтра.

От Бахметьева я пошёл на нашу тренировочную площадку, договариваться с ребятами.

Как ни странно, Зяма с Алёной отнеслись к моему предложению пожить пока в части положительно, только попросили не задерживаться, скорее возвращаться. Зяма вообще хотел ехать со мной, но Алёна сказала, что тогда и она поедет.

– Я бы с удовольствием вас взял, – улыбнулся я, – если бы знал, что там есть, где остановиться.

Так что домой сегодня я поехал один, оставив друзей на базе.

Пока собирался, появился брат.

– Ну, что решил? – спросил он, когда мы поздоровались, на этот раз гораздо теплей, чем вчера.

– Мне дали освобождение от тренировок, – ответил я, – так что, отпросился на похороны.

– Тогда поехали. Я купил билеты на вечерний поезд. Я знал, что ты остынешь, и согласишься ехать, – улыбнулся он на мой вопросительный взгляд.

Брат приобрёл билеты в купейный вагон. Нашими соседями были двое, угрюмого вида мужчин.

Спрашивать я ничего не стал, предполагая, что они едут с нами, как сопровождение, страховка от непредвиденных случаев.

– Жорка! – обратился я к брату, когда мы расположились за столиком, напротив друг друга, а мужики ушли в тамбур, покурить, – где вы собираетесь меня поселить? – Жорка пожал плечами:

– Собирались у себя, мы сейчас снимаем дачу у друзей, но, если ты против, посмотрим. Может, снимем тебе комнату, а, может быть, номер в гостинице.

– Я хочу в детдом.

– Что ты там будешь делать? – удивился брат, – Скорее всего все ребята на даче, там сейчас ремонт идёт.

– Ты заходил туда? – искренне удивился я.

– Санька, не считай меня за идиота! Я прекрасно знаю, как ты к нам относишься, хотя не совсем понимаю, чем это вызвано. Для меня ты самый дорогой человек, поэтому я проверил, что сейчас делается в твоём детском доме. Там ведь остались твои друзья. Конечно, дальше проходной меня не пустили, я передал конфеты для тех ребят, кто там сейчас живёт, и узнал, что ещё никто не вернулся с дачи.

– А кто там сейчас живёт? – живо заинтересовался я.

– Кто его знает, – пожал Жорка плечами, – мало, что ли беспризорников?

Я с ним согласился, к нам постоянно приходили и уходили новенькие. Поживут, потом отправляют в другие дома, или оставляют. Я не вдавался в эти дела.

– Всё равно я хочу заглянуть домой, – решил я.

– Заглядывай, – согласился брат, – приедем ночью, можешь сбегать, если не боишься. Утром заеду за тобой, там договоримся. Ты стал самостоятельным, брат, не боюсь, что потеряешься, – ответил он на невысказанный вопрос.

Поезд оказался транзитным, потому для нас был не самым удобным. Выехали засветло, потом легли спать, а часа в три ночи нас разбудили, предупредив, что скоро нам выходить, а стоянка пять минут.

Неприятно вставать с тёплой постели ночью, и выходить в зябкую свежесть, на безлюдный. освещённый неяркими лампами перрон. Особенно, с голыми ногами и руками.

Передёрнув плечами, я поудобней устроил рюкзак за спиной и пошёл следом за Жоркой. Одно было хорошо: за нами приехала машина. Немного поспорив, всё же отвезли меня к родному детдому.

– Совсем ты, Сашка, от рук отбился! – с досадой сказал Жорка, выходя из машины вслед за мной, – Ну, вот куда ты собрался? – показал он на мрачное здание без единого огонька в тёмных окнах, – Подождать тебя? – я упрямо мотнул головой.

– Ну и оставайся! – рассердился брат, – Учти, если тебя утром здесь не будет в девять, искать не буду!

– Почему в девять? – спросил я, – Похороны, обычно, часа в два?

– Думаешь, кроме тебя у нас нет никаких забот? Я бы вообще за тобой не заезжал, да не найдёшь нас.

– Могу прямо на кладбище прийти…

– Да ну тебя! – рассердился Жорка, – Всё, поехали! – сказал он водителю, забравшись в машину.

Через минуту я остался один. Немного постояв на месте, чтобы глаза привыкли к темноте, я быстро двинулся к знакомому лазу в ограде. На этот раз даже не пролез, а как будто прошёл сквозь небольшую дырку в ограде. Подойдя к дому с той стороны, где находилась наша спальня, я пригляделся и увидел, что окно приоткрыто. Совсем замечательно! Достав из рюкзака кошачьи когти, я легко взобрался на свой этаж, пролез в окно, распластавшись по подоконнику. Потом осторожно ступил на пол, стараясь не брякнуть железом.

В комнате спали ребята. Не знаю, мои друзья, или чужие, было темно, даже ночник не горел.

Отстегнув когти, я убрал их в рюкзак, вместе с обувью. Осторожно, на цыпочках, прошёл вдоль рядов кроватей, надеясь найти свободную. Если ничего не изменилось, должен дежурный бдить. Наверняка бессовестно дрыхнет!

Найдя всё-таки свободную кровать, я разделся и по-хозяйски улёгся под одеяло, сладко зевнул и спокойно заснул, будто вернулся домой.

Утром я проснулся, как и планировал, раньше всех, даже дежурный тихо сопел у двери, на банкетке.

Быстро одевшись, заправил кровать, огляделся в уже светлой спальне.

Когда я уходил из части, мне выдали военную форму. Форма у ребят была трёх видов: камуфляжная, с короткими и длинными штанами и рукавами, белая, парадная, и чёрная, для построений и маршировки.

Сейчас я был в чёрных шортах, рубашке и берете. Почему берет, а не пилотка? У берета есть резинка, если её закрепить под подбородком, то можно не опасаться, что она свалится с головы при драке или беге с препятствиями.

Артёмку я нашёл быстро, по фотографии на тумбочке.

По той самой фотографии, которую я ему подарил, где мы с Лиской.

Забыв о своём страшном лице, я присел на краешек кровати и осторожно погладил мальчика по голове. Артёмка пошевелился и неохотно открыл сонные глаза. Через мгновенье глаза прояснились и губы растянулись в счастливой улыбке:

– Саша! – прошептал он, – Я знал, что ты придёшь! – потянулся Артёмка ко мне худенькими ручками.

Я завернул его в одеяло и посадил к себе на колени. Мальчик прильнул ко мне худеньким тельцем, замер, тихонько дыша мне в ухо.

– Эй! – услышал я окрик, и меня схватили за плечо, – Оставь моего брата!

Оглянувшись, я увидел Серёжку.

– Ты кто? – спросил Серёжка, содрогнувшись от моего вида.

– Ты что, Серёжа? – удивился Артёмка, – Сашу не узнал?

– Саша?! – удивился Серёжка, – Ты как здесь?

– Привет, Серёжка! – раздвинул я губы, – Здесь я по неприятному делу. На похороны приехал.

– Опять?! – Серёжка сел на койку, напротив нас. – Кто на этот раз?

– Мама, – коротко ответил я. Серёжка промолчал. Что он мог сказать? Дети ещё не могут нести всякую чушь, типа того, что они сочувствуют твоему горю. Если сочувствуют, то это и так, без слов видно.

– А вы, почему не на даче? – спросил я у счастливой Артёмкиной мордашки.

– Артёмка заболел, – обречённо ответил Серёжка, – пришлось сюда привезти.

– Тогда, почему не в больнице? – нахмурился я. Брат махнул рукой:

– Лежали уже в больнице, пришлось ещё операцию делать. Сейчас температура спала, уколы ставить не надо, нас и выписали.

– Ты не верь Серёжке! – тихо прошептал Артёмка мне на ухо, – Теперь, когда ты приехал, я обязательно поправлюсь! Даже если ты опять уедешь, – мальчик потёрся головой об моё плечо и признался: – Нам сказали, что тебя мы больше не увидим никогда. Поэтому мне было так плохо. А ты сбежал, да? – улыбнулся он, глядя мне в глаза. Мне не понравилась такая проницательность малыша. Значит, что? Уже одной ногой там?

– Сбежал, Артёмка, – шепнул я, – больше не попадусь, буду биться отчаянно.

– Да, Саша, я тоже буду теперь отчаянно бороться за жизнь! Теперь я знаю, ты выдержал! Значит, и мне надо!

– Что, Артёмка? Больно?

– Уже нет. Было больно, спать не мог, даже плакал.

– Бедненький! – я сам чуть не заплакал от жалости.

– Сань, отдай его мне, надо переодеть, у него недержание, мокрый он…

Артёмка смущённо засопел:

– Я выдержу, Саша, вот увидишь! Только не смотри, пожалуйста.

Я отошёл к окну, чтобы не видеть, что осталось от мальчика. Через пять минут Серёжа позвал меня:

– Пойдём, Саш, умоемся.

В умывальнике Серёжка долго умывался, не решаясь заговорить. Вытершись насухо вафельным полотенцем, он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Умирает Артёмка. Потому и выписали из больницы.

– Что с ним? – одними губами спросил я.

– Рак. Неоперабельный. Уже вырезали, что могли, теперь хоть боли не мучают. Это от побоев.

У меня сами собой сжались кулаки, сжались зубы.

– Не надо, Саша! – твёрдо сказал Серёжка, – Это моё!

– Тебе это зачем? – спросил я, – Да и не сможешь ты!

– Смогу! – воскликнул Серёжка, ударив кулаком по подоконнику, – А если не смогу, пусть и меня убьют!

– Не калечь себе жизнь, Серёжка! Мне уже всё равно, у меня дел, можно сказать, на пожизненное тянет, если не на «вышку», а ты жить за двоих должен!

Серёжка упрямо помотал головой:

– Я тебе говорю, не трожь! Братом заклинаю! – яростно блеснул он глазами.

– Не смею препятствовать, – сказал я, через несколько минут, – твоё право.

Мы вернулись в спальню, где нас ждал счастливый Артёмка. Пошарив в рюкзаке, я нашёл большое сладкое яблоко, конфеты. Конфеты я отдал Серёжке, чтобы он раздал ребятам на помин моей матушки.

– На завтрак пойдёшь? – спросил меня Сергей.

– Пойду, наверное, – решил я, глянув на часики, – ещё семь часов, за мной в девять заедут.

– Саш, ты ещё зайдёшь? – спросил Артёмка, прижимая к себе яблоко.

– Постараюсь, братик! Сам понимаешь, грустное меня ждёт дело, – Артёмка понимающе покивал.

Занятый братьями, я даже не обратил внимание на остальных ребят нашей спальни. Конечно, здесь были новички, все мои друзья были в это летнее время на даче, ходили под парусом, в поход, просто купались и загорали. Где-то там ждал меня Никита. Жаль, времени нет, не навестишь друзей.

– Серёж, а директор где? В лагере?

– В лагере, – подтвердил друг, – здесь сейчас никого, кроме воспитателей, нет, ты их не знаешь.

– Нормальные? Старшие вас не обижают?

– Мы следуем твоим советам, – усмехнулся Сергей, – защищаем друг друга, не пускаем к себе посторонних. С нами считаются, и Артёмку жалеют, приносят ему вкусняшки. Пойдём? Ты где сейчас? Это форма?

– Да, я в спецназе тренируюсь, хочу в Суворовское поступить. Не знаю, здесь документы взять, или новые сделать.

– Твои документы могли изъять, – заметил Серёжка, – после того, как… – он не договорил. Мало ли, кто услышит.

На меня в детском доме внимания не обратили. Конечно, детский дом не проходной двор, но не редки случаи, когда бывшие воспитанники приходят в гости. Если не навсегда, то можно немного пожить, но, если решил остаться, доложи по форме, тогда или оставят, или найдут где-нибудь свободное место. Главное, не шуми, живи тихо, не доставляй забот администрации. Лишняя тарелка супа всегда найдётся.

На завтрак был не суп, каша, чай с сахаром и хлеб. Запах и вкус такие знакомые, прямо будто никогда отсюда не уходил. Звяканье посуды, приглушённые голоса…

Странное дело, вроде должно быть тоскливо в этом доме обездоленных детей, а мне дом показался родным, здесь у меня были настоящие друзья, они ждали меня и любили, как брата.

На выходе меня остановил молодой воспитатель:

– Надолго к нам?

– Нет, – встав прямо, ответил я, – приходил навестить друзей, скоро ухожу.

– Местный? – я кивнул.

– Разрешите, попрощаюсь с Артёмкой?

– Это, который болеет?

– Да, с ним.

Воспитатель горестно вздохнул и отпустил меня. Хорошие ребята, мы старались не доставлять им хлопот, они в детдоме проходили практику, студенты из пединститута. Пусть думают, что здесь пай-мальчики, а то ещё бросят учёбу, или переведутся в другой ВУЗ. Кто с нами работать будет?

Не знаю, может быть с детской точки зрения мне казалось, что мы ведём себя хорошо, на самом деле мы не ходили строем, а носились по коридорам и этажам. Надо делать скидку на гиперактивность маленьких детей.

Артёмка сильно мне обрадовался, заулыбался, попросился на ручки.

– Я дождусь тебя! – прошептал он, удобно устраиваясь на моём плече. Я подложил ему под голову берет, чтобы мягче было, и мы так и просидели, тихонько переговариваясь.

Артёмка сказал, что, когда выздоровеет, попросится ко мне, тоже хочет быть сильным и красивым, и форма ему нравится, особенно полосатая майка, как у моряков.

Кажется, только сели, а в окно уже донёсся автомобильный сигнал.

– Сань, за тобой! – обернулся от окна Серёжка.

Осторожно уложив на кровать Артёмку, я попрощался с ребятами.

– Заходи ещё! – улыбнулся маленький мальчик.

– Обязательно! – пообещал я, – Как только буду здесь.

Уходил я с печалью, ещё нога разболелась, снова захромал.

– Ну, что, – встретил меня Жорка, – легче стало? – я не ответил.

– Кажется, тебе костыль нужен, – заметил он.

– Вот ещё! – буркнул я.

Жорка что-то сказал водителю, и мы поехали куда-то, где я ни разу не был.

– Заедем в ортопедическую мастерскую, – ответил на мой вопросительный взгляд Жорка, – не хватало ещё носить тебя на руках, орясину такую.

Вдоль коридора мастерской была выставка изделий. От их вида мне стало нехорошо, насколько уродливыми показались мне эти башмаки, костыли, палки и громоздкие инвалидные кресла.

Такие неуклюжие предметы, призванные облегчить жизнь несчастным детям.

Мне подобрали по росту и весу палочку, незамысловатую, без всяких украшений, зато удобную. Сразу стало легче ходить.

– Ну вот, совсем другое дело, – осмотрев меня, сказал брат, – не будешь ковылять перед людьми.

Нас привезли… домой! Я чуть не бегом побежал к такому родному дому, и остановился в открытых воротах. Двор был полон незнакомыми людьми в тёмных одеждах, особенно густо они стояли у входа. На улице стояла милицейская машина. Милиционеры не показывались, но всё равно мне стало неприятно.

Жорка крепко взял меня под руку и повёл к входу в дом.

У крыльца, на двух табуретках, стоял гроб, обитый красной материей с чёрной окантовкой.

Только тут я понял, что там, в гробу, лежит моя мама! Я рванулся, было, к ней, но Жорка удержал, проводил меня к папе, что сидел рядом с гробом, молчаливый, с серебром в волосах.

Увидев меня, приветливо улыбнулся, морщинки на осунувшемся лице слегка разгладились.

Я сел рядом с ним, Жорка опустился на табурет, с другой стороны.

– Сынок! – прижал меня к себе папа. Я не отстранился, боясь посмотреть на маму. Только немного успокоившись, решился взглянуть на строгое мамино лицо, неумело перекрестился.

Среди женщин пробежал одобрительный шёпот.

Когда все попрощались с покойницей, мы загрузились в катафалк, гости поехали на автобусах.

На кладбище могила была отрыта возле Лискиного памятника, на котором была прикреплена новая фаянсовая фотография. Девочка счастливо улыбалась. Я знал, что она в это время смотрела на меня.

Хотя и был в подавленном настроении, я заметил наряд милиции, и не только. С удивлением увидел несколько здоровенных ребят в форме той части, где я проходил тренировки.

Форма походила на форму морской пехоты, только была удобнее и вместо сапог были высокие ботинки на шнуровке.

Я, было, забыл о их существовании, но, когда уже закопали могилу, под звуки колыбельной, исполненной приглашённым оркестром, меня за руку кто-то тронул.

Оглянувшись, видел мальчишку чуть помладше меня.

– Тебе передали, – прошептал он, сунув незаметно записку.

В записке было: «Не выходи за ограду, подойди ко мне. Майор СУ Агеев».

Оглянувшись вокруг, нашёл знакомого майора, того, кто подвозил нас в часть. Сейчас он стоял у ворот с независимым видом, не глядя на меня.

Тем временем на холмик укладывали мраморную плиту и устанавливали памятник с выгравированным портретом мамы.

Меня держал, приобняв, отец, с другой стороны стоял Жорка.

– Осиротели мы окончательно, сын, – обратился ко мне папа, все наши девочки… – голос отца прервался, но он справился с собой, и продолжил:

– Прости меня, Саша, не думал я, что ты настолько покалечен.

– Ничего, папа, я приду в норму, обещаю, – ответил я, с болью в душе глядя на два любимых лица, теперь уже только на фотографиях, – потом свяжусь с тобой.

– Это будет не простое задание, Саша, надо найти улики, связь между кланом Хана и одним влиятельным лицом в столице. Я дам адреса. Имея такой козырь, можно будет разговаривать… с твоими родственниками. К сожалению, кроме тебя я не могу никому поручить это дело, там слишком опасные сведения для нас.

– Я понял, папа, – ответил я. – Милиция кругом, они что, собрались брать тебя?

– Не думаю. Обеспечивают порядок, чтобы не было происшествий. Прошёл слух, что нашу маму отравили в психушке, народ волнуется.

Я согласился с отцом, вспомнив, в каком состоянии была мать в последнюю нашу встречу.

– Пап, я не поеду на поминки, – сказал я, – за мной приехали.

– За тобой? – удивился отец.

– Да, видишь, люди в чёрной форме, как у меня?

– Так ты… в этих частях служишь?!

– Не служу, тренируюсь.

– А если предложат остаться? – я пожал плечами:

– Безопаснее всего мне у спецназа сейчас. Я хочу попроситься в Суворовское училище.

– Ты парень умный, решай сам.

У меня в руках были гвоздики, цветы. Я их разделил, положил на могилы мамы и Лиски, и пошёл к майору.

– Ну, здравствуй, Санька, – не глядя на меня, сказал майор, – Вот уж не думал тебя здесь увидеть. Это твой отец?

– Да, это мой папа, мы сегодня похоронили маму, а рядом лежит моя сестра. Её убили сынки местных боссов.

– Знаю, Санёк, извини, но у нас другие задачи.

– А это не ваши люди делали обыск в нашем доме? – подозрительно посмотрел я на майора.

– Саша, я повторяю, у нас другие задачи. Мы не проводим обыски, не ведём расследования. Полковник тебе всё объяснит, если посчитает нужным. А сейчас полезай вон в тот КУНГ, и сиди там. Здесь я сам разберусь. Не волнуйся, твоим родным ничто не угрожает.

Я поверил. А что мне оставалось делать?

Парни в чёрной форме помогли забраться мне в КУНГ без окон. Только на скошенных углах были маленькие окошки, освещавшие внутренность помещения. Здесь были установлены кресла, как в автобусе, на них сидели ребята из нашей части.

Почти все знали меня, я часто видел, как за нашими тренировками наблюдали взрослые парни.

– Привет, Санёк! – здоровались они, – Ты с нами?

– Внимание, бойцы! – заглянул в дверь лейтенант, – Мальчика ни о чём не расспрашивать, приготовились.

Ребята раскатали балаклавы, взяли на изготовку автоматы. Мне стало страшно, живо вспомнилась расправа с мальчишками-беглецами. Даже непроизвольно задрожала больная нога.

– Не боись, пацан! – подмигнул мне боец, сидевший напротив меня, – всё будет нормально!

– На выход! – офицер снова открыл дверь, – Беклемешев!

– Я! – отозвался боец, который успокаивал меня.

– Остаёшься с мальчиком. Головой за него отвечаешь, понял?

– Так точно! – недовольно ответил парень, в то время, как остальные спешно покидали КУНГ.

– Вот так-то, Санька! – сказал парень, раскатывая маску, явив мне своё молодое лицо.

– А что происходит? – решился спросить я.

– Не знаю, нам не положено знать, нам положено выполнять приказы.

Ждать пришлось довольно долго, пока бойцы не вернулись. К моему облегчению, выстрелов не раздалось.

– Ну, вот, я же говорил, что всё нормально будет, – улыбнулся мне Беклемишев, – С нами стараются не спорить.

Двигатель нашей машины завёлся, и мы куда-то поехали.

Привезли нас в какую-то военную часть, где отвели в столовую, позволили посетить долгожданный туалет, и отвели в изолированное помещение с закрашенными окнами и застеленными нарами.

– Отдыхать! – распорядился лейтенант, – Саша, за мной.

Лейтенант провёл меня казарменным коридором в канцелярию, где сидели командир части и мой знакомый майор.

Лейтенант вышел, а майор обратился ко мне:

– Прости, Саша, что оторвал от печальной церемонии, поверь, были причины. Я сейчас связался с полковником, он приказал мне отправить тебя в часть немедленно. То есть, сейчас ты садишься в машину, и едешь в Москву. Вопросы есть?

– Вопросов нет, товарищ майор, я и не хотел задерживаться. С кем надо, я встретился и попрощался, а то, что здесь происходило, вы не расскажете, не так ли? Хотя догадываюсь, что это как-то связано с моим отцом.

– Да, но отчасти. Я уже говорил, что опасались беспорядков, подробности узнаешь у полковника, если он сочтёт нужным тебе рассказать. Ничего не забыл?

– Рюкзак! – вспомнил я, – В детдоме остался!

– В детдоме? – удивился майор.

– Да, я там навещал друзей, а утром за мной приехал брат, да и неудобно, с рюкзаком на похоронах…

– Понятно. Заедете, – обратился майор к командиру части. – Всё, Саша, отправляйтесь.

Сделав все необходимые приготовления, получив, в том числе сухой паёк, мы сели в «УАЗик» и выехали из части. Помимо нас с водителем с нами ехал сопровождающий, старший лейтенант, вооружённый табельным пистолетом, по-моему, «Макаровым», и автоматом Калашникова, закреплённом в штатном держателе.