Текст книги "Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая."

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Как мы узнали позже, все эти надзиратели сами были бывшими заключёнными, теперь отбывали последний год, на поселении. По мере сил они старались облегчить нам жизнь. Конечно, делали это своими методами, довольно жестокими, но за суровую зиму померли только два человека, от скоротечной пневмонии.

Когда выпал первый снег, нам разрешили одеться в нашу робу.

Конечно, перед этим мы помылись, правда, в первый и последний раз. Натопили снегу, натаскали саксаула, кизяков, и нагрели воды. По нормам мыло выдавали, поэтому его много было на складе.

Старшие ребята, кто провёл в этих местах уже несколько лет, говорили, что зимы здесь непредсказуемые.

Может быть тепло, как весной, могут задуть ветра, насыплет снегу, могут ударить морозы.

Конечно, мы надеялись на лучшее, готовясь к худшему.

С моим-то везением!

Ударили крепкие морозы, но осенний завоз всё-таки пришёл. С расчётом на Ташкентскую зиму.

Угля привезли немного, про тёплую одежду можно было забыть. Я тогда впервые подумал о кознях «любимого» брата.

Печки нам сумели сложить, привозили печника, но нас спрятали от него в нашем бараке, поэтому у себя мы сложили непонятно что, по указаниям старших, которые наблюдали за постройкой печи, то есть знания получили из третьих рук.

Наше рукотворное чудо дымило, коптило, ело дрова, но не грело.

Перебирать уже было невозможно: раствор замерзал.

Вы не поверите, но надзиратели забрали нас в свой дом. Сделали себе, небольшую выгородку, где и расположились, с другой стороны от печи жили караульные.

Что ещё более удивительно, они исправно несли караульную службу, матерясь на холода по-русски и по-своему.

Мы устроили спальню в большой комнате, сколотив нары из оставшихся досок, спали вповалку.

Пока было немного снега, мы пилили дрова, носили уголь в наш барак, а когда всё кончилось, и двор засыпало снегом, мы сидели на нарах, и нам пытались проводить уроки бывшие заключённые.

Заканчивались такие уроки разговорами, в основном оптимистическими, с мечтами о «дембеле», под завывание ветра.

Когда буран утихомирился, я высунул нос на улицу, где, как мне показалось, было вполне комфортно, и начал пробежку вдоль колючки.

Появившиеся волки, пришедшие на запахи из кухни, сначала с удивлением наблюдали за мной, а потом составили компанию.

Надо сказать, что, пока мы не укрепили забор, волки сильно покусали одного мальчика, чудом не загрызли.

Тогда выпустили собак, велев нам всем спрятаться.

Выглядывая в маленькие окошки, мы убедились, что против собак у нас нет никаких шансов, поскольку волки не стали с ними даже разговаривать, пустившись наутёк.

Теперь волки прибегали к нам, как старые знакомые, посмотреть, когда мы созреем до того, чтобы стать их пищей.

Вот и сейчас они бегали со мной наперегонки. Вертухаи на вышке подбодряли нас весёлыми криками: как же, бесплатный концерт!

Набегавшись, я забежал в недостроенную столовую, куда намело сугробы снега, разделся догола и начал растираться снегом, потому что два сантиметра грязи ещё не наросло, а сантиметр всё никак не хотел отваливаться.

Натершись, принялся разминаться, стараясь прыгать как можно выше, делая кульбиты с высокой скоростью. Ещё бы! Холод хорошо подгоняет!

– Ты с ума сошёл! – сказал друг мой Колька, входя, – Такой мороз!

– Закрой дверь, холоду напустил! – прикрикнул я. Колька бросил взгляд на открытые оконные проёмы, на непокрытую крышу:

– Тут холоднее, чем на улице! – и застучал зубами. – Пойду домой! – Колька сунул руки под мышки, и трусцой побежал в наш общий дом. Скоро оттуда он снова выбежал, как и Мотя, ещё на двух ногах, с Зямой, с ведрами под уголь. Закончив свои прыжки, я оделся, прихватил охапку дров, и побежал в тепло.

– Ух, Санька! Ну и рожа у тебя! – заулыбался Зяма.

– Страшная?

– Красная! Тебе, что ли, жарко?

– Ещё как! – эти ребята мне нравились, они были крепкими друзьями. Сначала я думал, что они братья, настолько заботливо относились друг к другу. Давно не видел такой дружбы.

Ребята уже очистили печку, вынесли золу, и я начал закладывать дрова и разжигать нашу спасительницу. Ребята побежали набирать и топить снег, для питья, умывания и на кухню. Все знали свои обязанности, никого не надо было подгонять, все понимали, что нас никто не спасёт, если не будем о себе заботиться.

Как ни странно, появились улыбки, шутки и даже смех, которые пропали было, когда увидели, куда попали. Человек ко всему привыкает, особенно, маленький человек.

Иногда, глядя на них, не мог понять, чего они, в такие годы, могли наделать такого, что их приговорили к смертной казни? Обычные пацаны, каких на любой улице полно. А я, что сделал? Освободил мир от гнуси, оба раза защищаясь. Эти ребята, скорее всего, тоже были доведены до отчаяния, как Колька.

Ни один из них не совершил этой зимой подлости, все жили одной семьёй.

Пока не сменились условия. Но это было позже, а пока ребята веселились во дворе, кидались снежками, пытались слепить снежную бабу.

Все дороги замело, ни проехать, ни пройти, а, между прочим, продукты подходили к концу.

Часовые на вышках отстреливали волков, мы бегали, притаскивали здоровенные туши, пока их не разорвали вернувшиеся звери. Шкуры мы снимали, надзиратели научили нас выделывать их, а мясо давали злобным собакам.

Сами пробовали, но волчатина нам не пришлась по вкусу, мы ждали нормальной еды.

Наверно, после этой зимы я и полюбил это время года больше, чем все остальные. Пусть холодно, не совсем сытно, зато все дружили, даже надзиратели и вертухаи были с нами одной командой.

Солдаты внутренних войск были не на много старше нас. Сначала они сторонились всех, потом даже подружились, хотя границ не переходили. Получалось, что они, скорее нас защищали от волков, чем охраняли.

Контейнер с припасами мы всё-таки дождались. Когда установилась погода, пролетающий над нами вертолёт сбросил груз на парашюте, и улетел. Почему не сел, ведь кругом равнина… ах, да, как бы кто не увидел тех, кто здесь сидит.

А контейнер, между тем, улетал от нас, примерно курсом десять, то есть на северо-восток.

Старший надзиратель решил организовать поиски. Разбив наш отряд на несколько групп, отправил поисковиков, снабдив почти всех длинным линем. Если кто найдёт контейнер, привяжет линь, и побежит обратно. Потом можно будет вернуться, если даже погода испортится.

Погода начала портиться уже после полудня. Стало ясно, что будет пурга, а то и буран.

Со стороны лагеря выпустили красную ракету, призывая всех вернуться.

Уже стало плохо видно, задул ветер, и началась метель, когда все собрались на построение.

Собрались все, кроме Кольки.

Выпустили ещё пару ракет, ждали, пока не замёрзли, но Кольки не было.

– Гражданин начальник! – обратился я к старшему надзирателю, – Разрешите пойти, искать друга?

– Вместо одного потерять двоих? Ты бы отпустил?

– Не знаю… Разрешите! – умоляюще смотрел я начальнику в глаза. И начальник сдался. Он сам помогал обряжаться. Из одного драного одеяла сделали мне пончо, другим обвязали, сделав что-то вроде капюшона, дали рукавицы, привязали линь и проводили на поиски.

Я пошёл туда, где, по моим прикидкам, должен был приземлиться контейнер. Почему задержался Колька? Наверняка он нашёл его! Теперь старается добраться до дома. Возможно, сбился с пути.

Ветер сбивал с ног, снег летел параллельно земле, хлестал по лицу. Уже через полчаса я заблудился, не понимал, куда иду. Но назад не повернул. Шёл, пока не споткнулся об какую-то кочку.

Ругая, на чём свет стоит, эту кочку, поднялся и подумал: откуда на ровной поверхности кочка?

Немного раскопав снег, убедился, что этой кочкой был Колька. Мой друг уже замерзал.

Взвалив его на спину, я подёргал за свой линь, пытаясь привлечь внимание ребят. Сначала думал, что все разошлись, но нет! Линь натянулся, и я понял, куда мне надо идти.

Хватило сил доползти до колючки, дальше нас уже дотащили, раздели и растёрли снегом.

Мы оба получили обморожения, но обошлось. Только лица и уши почернели и облезли. Руки спасли, даже пальцы, растерев их снегом и подержав в холодной воде. Боль, конечно, ужасная, но ничего, вытерпели.

За продуктами нас не пустили, оставили дома, пока ребята, на самодельных санках, возили содержимое контейнера. Их сопровождали вооружённые охранники, отгоняя волков. Эти волки назывались «красными», или, на местном языке, «Чо».

Так мы пережили зиму, спалив, правда, все нары, которые осенью сколотили в своей казарме и потеряв Ромку и Славку, которые умудрились заболеть пневмонией.

Антибиотиков у нашего фельдшера было мало, а к нам на помощь мог приехать только самоубийца, потому что метель замела все дороги, вертолёт не мог вылететь из-за непогоды, как объясняли нам надзиратели, пряча глаза. Только я подозревал, что никого они не вызывали, нельзя.

Пришла весна.

Что такое весна в полупустыне? Это ковёр цветов, свежий ветер, начисто выдувающий мозги.

Начинает бурлить кровь даже у таких малышей, как мы. И вот, появляются мысли:

«А что я здесь, собственно, делаю?!».

«Жить здесь пятнадцать лет?! Лучше сдохнуть!»

И мы побежали. Я думал, один такой, но нет, набрался ещё десяток смельчаков. Бежали в разные стороны, надеясь, что хоть кто-нибудь вырвется на свободу, может быть, даже расскажет правду властям, написав письма в прокуратуру.

Конечно, никто никуда писать не собирался, это мы обещали остающимся, объясняя смысл бегства.

Колька решил не бежать, по сравнению со мной он был дохляком, не захотел быть гирей на ногах…

Я же надеялся далеко обогнать преследователей, только не рассчитал расстояние и направление.

Карту мы составляли по памяти «старожилов», конечно же, настоящую нам добыть не удалось, иначе сразу же наши друзья-надзиратели поняли бы, что готовится побег.

И вот, глубокой ночью мы покинули родной дом и побежали. До этого я тренировал ребят в недостроенной столовой, они напросились, узнав, что я там делаю.

Конечно, преследователи меня не догнали. Догнали собаки.

Мне повезло, что одна из машин, посланная на поиски, шла по моим следам, и люди успели вырвать меня из клыков зверей, которые вкусили-таки моего мяса и крови.

Моё окровавленное, с трудом выдавливающее из себя матерные слова тело, бросили в кузов и поспешили спасать остальных беглецов.

Охотникам наш добрейший доктор дал чёткие указания: пострадавшего от укусов собак обязательно обоссать, чтобы не было заражения крови. Спасибо ему за это! Вонючие, зато живые, в отличие от троих мальчишек, насмерть загрызенных псами.

Эти мальчишки, вместо того, чтобы свернуться клубком, приняли неравный бой, и погибли.

Обглоданные трупики привезли в лагерь и похоронили на собственном кладбище, где уже было два холмика с кривыми крестами.

Нас зашили без наркоза, всем сковали цепью ноги, а мне, как «спортсмену», приковали пудовую гирю.

У нас была неплохо оборудованная кузня, для ремонта сельскохозяйственных орудий труда.

Нас использовали на полевых работах, не сидеть же нам на шее у нашего рабовладельца.

Я убеждался в этом всё больше и больше. Не государственный это лагерь, не может быть в нашей, самой передовой стране в мире, таких лагерей!

Кроме цепей нас заклеймили. У меня живым оставалось правое плечо. Вот там и поставили мой порядковый номер: счастливую цифру 13.

Если вы знаете, что такое ожог от раскалённого металла, понимаете, что глаза у нас не вылезли из глазниц только чудом, а визг напугал даже собак.

Приведя беглецов в норму, чтобы не падали под порывами ветра, вручили в руки мотыги, и отправили на поля. Порыхлишь землю, перекатишь гирю, почти равную моему весу, и дальше.

Но, как ни странно, все эти происшествия относятся к счастливому периоду нашей жизни в лагере.

Когда уже весна стала жаркой, прибыла смена нашим надзирателям и охранникам.

Они тепло попрощались с нами, даже беглецов не ругали. Думаю, зря они нас ловили, лучше бы сбежали вместе с нами. Потому что их всех увезли под вооружённой охраной в неизвестном направлении, и больше я никого из них не видел.

Прибывшие осужденные, за издевательства над сослуживцами, сначала удивились, увидев нас, потом обрадовались.

И относились к нам, как к маленьким братишкам.

Интересно, что это были ребята по фамилиям Райхель, Генрих Майер, Серёжа Ковтун, Хельмут Шмидт. И так далее. Ну и, восемь узбеков, куда же без них!

Райхель назвался Александром. Но так называть его могли только друзья, для нас они все были «гражданин начальник».

Надо мной смеялись, хотели расковать, сковать обе ноги, но я отказался, сказав, что горжусь такой медалью. На самом деле мне хватило потёртостей на одной ноге.

Всё началось с Серёжи Ковтуна, которому понравился один мальчик. Причём не утерпел, и стал оглаживать двенадцатилетнего Серёжку прямо в столовой, на глазах у всех.

Серёжка не вытерпел, сломал ложку и воткнул обломок в… хотел в глаз, но промахнулся, расцарапал рожу совратителю.

Заорав, Ковтун бросил Серёжку на пол, и стал избивать его ногами. Мы вскочили, но с вышек загремели выстрелы, прибежали остальные надзиратели, и нас вывели из столовой, посадили на корточки и заставили положить руки на затылок, так и просидели весь остаток дня.

Потом провели дознание, Ковтуну поставили несколько синяков, а маленького Серёжку сначала хотели отдать собакам, потом вывели за ограду в степь и там застрелили. Тело тоже не решились отдать собакам, приказали нам похоронить его, иначе случился бы бунт.

Я не думаю, что парень домогался до маленького Серёжки, может, просто хотел помять, приласкать. Скорее всего, Серёжка отбывал срок за убийство насильника, потому так отреагировал на ласки старшего товарища.

Но всё же на ягодицы нам поставили номера, приложив к коже раскалённое железо, чтобы мы не возмущались, когда приподнимают рубашки, сверяясь с номером. После этого мы долгое время кушали стоя и спали на животах, если удавалось уснуть.

С этого дня ложки у нас отняли. Теперь мы ели из чашек, как сможем, кто ртом, кто грязной рукой.

Начавшаяся дизентерия выкосила сразу десять ребят, пока сбледнувший Генрих не вытребовал лекарств. Ведь эта болезнь не разбирает, раб ты, или надсмотрщик.

Эпидемию предотвратили, но погружение во тьму продолжалось.

Надзирателям стало скучно, они решили устроить развлечение. Выставив напоказ тарелку настоящего плова, они предложили потанцевать, убегая от дротиков с парализующим ядом.

Первым вызвался я. Защищаясь гирей, я выстоял десять минут, съел порцию плова, поделившись с близкими друзьями, потому что знал, что мог погибнуть от такого количества тяжёлой пищи.

Ещё два раза я выигрывал, потом от меня стали отказываться.

Вызывали других. Вышел как-то маленький вёрткий мальчик по кличке Вьюн. Почти выстоял, но всё-таки получил укол дротиком и захлебнулся от собственного крика-воя.

Когда очухался, рассказывал, что лучше было, когда жгли калёным железом. Потому что этот яд выжигает тебя огнём изнутри.

Нашим надзирателям становилось всё более скучно, и они стали ставить брагу, а потом гнать самогон из наших сахарных пайков и хлебопекарных дрожжей.

Вместо чая теперь мы получали по кружке кипятка, вместо хлеба – пресные лепёшки.

После работы на полях нас строили на плацу, как теперь назывался дворик, на солнцепёке, потом выходили ребята, покачиваясь, с ухмылками на довольных лицах:

– Сталинград, говорите? А что такое Ленинград, вы знаете? Про Бухенвальд, Освенцим, слышали?

Следующей их затеей было такое: лишить нас мисок.

До этого у нас были глиняные миски с деревянными ложками, чтобы рабы не делали заточек.

Мыли всё это в небольшом количестве воды.

Как это сделать? Насыпьте в тазик горчицы, и она съест весь жир, если он есть на вашей посуде, потом сполосните в другой воде. Чистота гарантирована. Вода не выливалась. Все работали на кухне, и знали, что эта вода шла на приготовление нам пищи.

Так вот, следующим шагом по нашему унижению было изготовление кормушки, как для свиней.

Когда я смотрел, раньше, фильмы про концлагеря, видел на колючей проволоке трупы людей, не выдержавших мучений, и думал, почему их так мало?

Оказывается, очень хочется жить! И чем жизнь невыносимей, тем больше желание выжить, чтобы потом просто лежать, ничего не делая, глядя в синее небо, или на море, пусть бушующее!

Поэтому мы ели из этой кормушки, вылизывали её. Руками не лазили, помня вспышку дизентерии.

Запачканные едой мордашки вылизывали друг другу.

Еда стала качественней, потому что туда добавляли объедки со стола надзирателей и охраны.

Нас уже давно переодели в рубахи и панамы, выглядели мы просто ужасно: огромные бритые головы на тоненьких шейках, тощие высохшие тельца, скрытые ставшими большими для нас рубашками.

Я всё ещё не понимал, что ребята страдают из-за меня, что этим лагерем владеет мой братец.

Если бы я знал, что сделал? Сдался бы? Вряд ли! Всё равно ребят не оставили бы уже в покое, слишком глубоко увязли, да и надзиратели с охраной были обречены.

А между тем белое солнце пустыни набирало обороты, и жгло всё сильнее, просто убийственно, выжимая из нас вместе с потом жизненные соки.

…Далеко на Севере есть такая страна, Чукотка называется. Где живут оленеводы и рыбачат рыбаки.

Рыбаки понятно, набрали морской воды, растопили лёд на жирнике, и вот она, желанная соль!

Что делали оленеводы?

Была у них такая вещь: ахульчин называется, или общий мочеприёмник, откуда жители яранги получали недостаток соли, даже давали оттуда пить собачкам или любимым олешкам.

Недостаток соли в организме имеет страшные последствия: загнивают мышцы, начинают отделяться от костей.

Когда признаки обессоливания начали появляться у нас, и на коже стали появляться тёмные пятна, я предложил заняться уринотерапией, то есть пить мочу. Посуды у нас не было, пили друг у друга.

Если не верите, вспомните Беслан.

Увидев это, наши друзья-надзиратели, одуревшие от жары, безделья и пьянства, решили набрать себе помощников, причём добровольных, в надсмотрщики.

Когда Серёжа Ковтун покушался на честь Маленького Серёжки, мы ещё выглядели вполне привлекательно. Сейчас же наши костлявые, грязные, все в струпьях, тельца, не привлекли бы самого отъявленного маньяка-педофила.

Поэтому, выставив как приз, литр воды и нормальную еду, Райхель предложил обслужить его.

Один, самый маленький, не выдержал, и то, допустили его после обследования зубов.

У нас всех шатались зубы и сильно болели дёсны от недостатка витаминов.

Итак, наш общий любимец и малыш Натька опустился.

Когда его хотели придавить, я вмешался и отстоял мальчика. Напрасно, или нет? Всё остальное произошло тоже по моей вине.

Мальчика отделили от нас, одели в майку и трусы, давали нормально питаться за «небольшую» услугу, и, к всеобщему удивлению, Натька поправился, струпья осыпались, лицо порозовело и округлилось.

Ребята недоумевали, и вот, надо же было мне сказать, что флюиды, выделяемые человеком, богаты витаминами?! Собственно, сказал я, это и есть живая вода, созданная для развития нового организма.

После этого остальные надзиратели, а их было десять человек, быстро набрали себе слуг.

В их числе оказался и мой побратим Колька.

Чтобы они не бездельничали, им сделали плётки, и назначили надсмотрщиками над остальными работниками. Как я уже говорил, Колька больше всех любил меня. Теперь всё тело у меня было не в мелких, а в крупных рубцах, на лице тоже остались отметины, была разорвана верхняя губа, перебит нос и уши.

Только в поле старался держаться подальше, хотя всё это я терпеливо сносил, понимая, что вполне заслужил побои от своего лучшего друга.

Когда нас не было в лагере, приезжали бурильщики, сделали артезианскую скважину, но вода оказалась настолько горькой, щелочной, что оказалась совершенно непригодной не только для питья, но и для технических нужд. Гораздо хуже мочи. Пробовали мыться ею, кожа облезала.

Вот что происходило в лагере, до того дня, как всё началось.

Оставалось нас к тому времени сорок четыре пацана, если исключить надсмотрщиков, то тридцать четыре. Из шестидесяти.

Бои местного значения.

В тот памятный день, когда мы приехали с хлопкового поля, нас построили для переклички.

Всё же целый день работы на солнцепёке здорово выматывает, все еле стояли, ожидая, когда позволят разойтись.

Наши друзья-надсмотрщики тут же убрались под свой навес, расселись в тени, ожидая ужина.

В своих грязно-белых, выгоревших на солнце, робах с закатанными рукавами они напоминали эсэсовцев – альбиносов в белых панамках.

Но сегодня парни не спешили нас распускать, они были настроены повеселиться.

Райхель вышел с карабином СКС через плечо, Кляйн, натуральный садист, держал в руках дротиковое ружьё. Оба под приличным хмельком, но пока не дошедшие до кондиции.

Шмидт вынес воду и тарелку каши. По строю пронеслось урчание животов.

– Вот именно! – воздел палец Райхель, – Желающие поиграть и поесть, шаг вперёд!

Вздохнув, я вышел из строя.

– Назад! – пихнул меня в грудь Райхель, – ты мне нужен для другого…

Вновь вышел Вьюн.

– Другое дело! – оскалился Кляйн, который был ростом не меньше Райхеля. – Давай! На счёт три! – Кляйн отвернулся, проверяя ружьё. Потом, подождав, когда Райхель проговорит «три», повернулся.

Вьюн уже был посреди плаца и пытался изобразить мои движения. Но малыш переоценил свои силы, слишком устал за день.

Выписав несколько восьмёрок, ружьё метнуло дротик. Мне казалось, Кляйн промахнулся, но, к своему удивлению, увидел, как из груди Вьюна выросло красное оперение.

Вьюн не стал кричать и биться. Он упал замертво.

Подошедший Райхель пошевелил его сапогом, и сказал:

– П…ц котёнку, больше срать не будет. Ты! – показал он пальцем на меня, – И вы! – ткнул он на Зяму с Мотей, – Мухой взяли лопаты и закопали! Остальные стоять! – отойдя метров на пять, начальник лагеря взял карабин на изготовку, передёрнув затвор. На вышке тоже оживились. Вышек было четыре, но сейчас, видя в нас дистрофиков, не способных ни на что, расслабились и дежурили на одной, дурея от жары и тяжёлой службы.

Мы пошли в сарай, который нам открыл молчаливый Шмидт, взяли кирку и лопату, пошли на кладбище.

Я киркой взламывал высохший до каменной твёрдости грунт. Зяма с Мотей выбрасывали разрыхлённую землю. Когда выкопали могилу на полметра глубиной, подошёл Райхель, четверо пацанов принесли тело Вьюна.

– Хватит! – махнул рукой Райхель, – Закапывайте. Выпьем сегодня на поминках! – вздохнул он.

В это время Вьюн застонал и шевельнулся.

– Он живой! – воскликнул Мотя.

– Живой? – заинтересовался Райхель, – Неужели? – он подошёл, перехватил поудобней карабин, и изо всех сил ударил Вьюна прикладом по голове.

– Вот и всё! – в мёртвой тишине сказал он, – Закапывайте! – и отвернулся.

Я, не помня себя от гнева, размахнулся, и ударил Райхеля киркой прямо в позвоночник, в районе почек. Парень хрюкнул и моментально рухнул на землю.

Я подхватил карабин и выстрелил в часового на вышке, крикнув:

– Бей! Ребята, бей вертухаев! Не дайте им взять оружие! Не дайте открыть собак!

Лагерь взорвался воем маленьких глоток. Я стрелял по надзирателям. Первым попался Кляйн, вторым погиб Шмидт, хотя против него у меня было меньше всего злобы: он частенько прогуливался со мной, взяв в руки мою гирю, и подначивая меня:

– Санёк! Ну что, скоро на дембель? – Вообще-то он был у нас за повара. Иногда, воровато оглянувшись, совал мне в руки кусочки лепёшки. И не только мне…

Потом кто-то метнулся к собачьим вольерам, пришлось мне и его успокоить.

Ребята не сразу успели, охранники-узбеки не пили самогон, кто-то из них вооружился, затрещали выстрелы, ребята стали падать на утрамбованную землю. Но разъярённую толпу уже невозможно было остановить. Стрелка я завалил, и, когда обернулся в поисках опасного противника, увидел, как ребята расправляются с надсмотрщиками, бывшими своими друзьями, с которыми зимой спали в обнимку, согревая друг друга своими телами, потом играли в снежки, смеялись, обнявшись.…

Там погибал сейчас мой побратим, Колька, под градом камней и палок.

Что я мог сделать? Встань я на пути озверевшей толпы, меня бы тоже растерзали.

Кто-то схватил меня за ногу. Райхель.

– Добей, не бросай подыхать, как собаку! – попросил он.

– Собаке собачья смерть! – пнул я его.

– Я тебе что-то скажу!

– Ну, говори! – наклонился я к нему.

– Мы всё это делали по приказу, не сами! – умоляюще глядя на меня, признался Райхель.

– Я видел, с какой неохотой вы выполняли приказы! – с сарказмом ответил я.

– Нам приказывал Сабирджан! – прошептал бывший главный надзиратель.

– Да? – несколько удивился я.

– Да, он обещал нам свободу!

– И ты поверил? – хмыкнул я.

– Не особо, но он велел нагнуть тебя! Сильно нагнуть! Чтобы ты знал, что все смерти пацанов – на твоей совести! Чтобы ты запросил пощады!

– Скотина! – прошипел я сквозь зубы, примыкая штык, – Какая же ты скотина! – воткнул я штык ему в грудь, представляя, что закалываю Сабирджана.

Не знаю, умер начальник, или нет, мне было некогда проверять. Отстрелив цепь на своей ноге от гири, я побежал, звеня её обрывком, к бывшим надсмотрщикам. Вернее, к тому, что от них осталось.

Найдя Кольку, я сел рядом с ним, положил его голову себе на колени.

– Колька! – позвал я его, – Брат!

Колька не отзывался.

– Сань! – кто-то тронул меня за плечо, – Оставь его, он мёртв. Идём, тебя Мотя зовёт.

Аккуратно положив Колькину голову на окровавленные доски помоста, я прихватил карабин и пошёл на кладбище.

Именно здесь собрались почти все. Остальные готовились к бегству, вскрывая склады.

Мотя сидел, придерживаемый заплаканным Зямой. На животе Моти расплывалось красное пятно.

Пуля, войдя ему в живот, перебила позвоночник.

Осмотрев Мотю, который огромными глазами на исхудавшем грязном лице с надеждой смотрел на меня, я сказал:

– Ребята, собирайтесь в дорогу, мы здесь сами разберёмся.

Друзья стали прощаться с Мотей, понимая, что больше его не увидят. Рана была смертельной и очень мучительной.

Когда все ушли, Мотя прошептал:

– Санька, я знаю, ты сможешь! Сделай это!

Я стянул с головы панаму, закрыл ею лицо. Звенело. Или в ушах, от тишины, или цикады. Перед закрытыми глазами стояло окровавленное лицо мёртвого лучшего друга, скрюченные тела убитых и раненых ребят.

– Саня! – позвал меня Зяма, – Пора, Санька!

Я надел панаму, вздохнул:

– Расслабься, Мотя, ты не почувствуешь боли.

– Ты думаешь, сейчас мне не больно? – простонал одноногий мальчик, – Моя жизнь, Саня, это сплошная боль. Пора с этим кончать!

Я встал перед ним на колени, погладил по голове. Мотя улыбнулся мне, подбадривая, и я резким движением свернул ему тонкую шею. С лица мальчика не успела сойти улыбка.

– Спасибо, Санька, – дрожащим голосом поблагодарил меня Зяма.

– Похороним здесь? Обоих? – Зяма кивнул.

Мы осторожно уложили в вырытую яму Вьюна и Мотю, забросали их землёй.

Крест было сделать не из чего, я вбил кирку своей гирей, рогами вверх.

Обыскав Райхеля, нашёл подсумок с двумя полными обоймами к карабину, после чего поспешил к ребятам.

Ребята, судя по звону, на кузне расковывали кандалы, кто-то перепиливал их ножовкой.

Я тоже попросил сбить с меня страшно надоевшее железо.

Поднаторевшие в этом деле мальчишки быстро расклепали кандалы, и я похромал в медпункт.

Генрих сидел на стуле, с зубилом во лбу. Кому это он так насолил? – вяло подумал я, роясь в медицинских припасах. Что нашёл, то и забрал.

Когда вышел из медпункта, остывшие от бойни ребята стали меня спрашивать, что делать дальше, как-то надо отсюда сваливать.

Некоторые переодевались в тюремную робу.

– У нас есть машины! – сказал я, поднявшись на помост, под навесом, сделанный нами для отдыха в тени нашим надсмотрщикам. Под моими ногами лежали трупы этих бывших наших друзей, но мы уже не обращали на них внимания, – Переодеваться пока не советую, подозрительно, если кто увидит, к тому же надо добраться до воды, отмыть грязь. А пока надо перевязать раненых.

– Мы не умеем водить машины! – крикнули из толпы.

– Я умею! – поднял руку один из четырнадцатилетних мальчишек.

– Я тоже умею! – сказал я, – Возьмём «Урал» и «ЗиЛ». Я предлагаю ехать на север, в Чимкент!

– Мы поедем в Ташкент! – закричали местные. Были среди нас узбеки, киргизы и казахи.

– Так даже лучше! – согласился я, – Пусть охотятся за двумя зайцами!

На том и порешили. Мальчишка, называвший себя Никоном, решил взять 131 «Зилок», мне предложил на выбор, «Урал», или шишигу, ГАЗ 66. Почесав лысину, я решил, что «Урал», несмотря на большой размер, лучше подойдёт, потому что, в случае тарана в шишиге может зажать ноги, да и от пули нет защиты.

Подойдя к добровольным санитарам, я попросил обработать мне ногу, заодно ознакомился с боевыми потерями. Трое были убиты, трое серьёзно ранены, остальные держались, резаные раны, синяки и ссадины не в счёт.

Никону машина оказалась по росту. Его длинные ноги легко доставали до педалей, а вот мне не хватало по десять сантиметров, не меньше.

Вспомнив один из фильмов, решил сделать надставки, но не на ноги, а на педали.

Из кусков бруса, сделав на них пропилы и привязав к педалям, подогнал рычаги управления под свой рост.

Попробовал. Ничего, можно нажимать. Главное, выжать сцепление!

В нашу машину загрузили всех убитых и раненых ребят, продовольствие и воду поделили.

Сильно волнуясь, я залез в кабину железного монстра, который никогда за обе жизни не водил. Повернул ключ зажигания, с облегчением почувствовав, как затряслась, загрохотала машина.

Повернул руль, чуть не вывернув руки из плечевых суставов, выжал сцепление, воткнул первую передачу, сделав перегазовку. Потом тронулся. Всё-таки хорошая машина – дизельная, не глохнет.

Немного проехав, убедился, что управлять этим монстром сложно, но можно.

Ребята тем временем добыли оружие, спросили у меня, как им пользоваться. Потом, пока я разбирался с машиной, сходили и перестреляли всех собак.

Я не возражал. К этим людоедам у меня особой любви не возникло.

Распрощавшись с друзьями, которые отправлялись на юг, мы, посмотрев вслед удаляющейся машине, поднявшей столб пыли, потихоньку отправились на север.

Тело Кольки я тоже попросил погрузить. Бросим машину где-нибудь в посёлке, возле больницы.

Самое ценное, что нашли, так это карта местности. Правда не совсем карта, скорее, кроки, но ориентироваться можно. Первым делом я решил направиться к большому озеру, возле него раскинулось какое-то село. В мои планы входило помыться, чтобы не выглядеть так страшно, переодеться, хотя бы в бельё, оно у нас было чёрным, штаны, на которых не было номера колонии, ну и кепки. Потом совершить набег на посёлок. План набега будем обсуждать позже.

Я предполагал ограбить универмаг, на предмет детской одежды, и захватить продуктовый магазин.

Надо ещё подумать. Может, в первую очередь, захватить местное отделение милиции?