Текст книги "Кевларовые парни"

Автор книги: Александр Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

4

Эти дни врезались в память многим. Каждый запомнил свое…

Сквозь бледную пустынную зябь рассвета катил зеленый «уазик» с тонкой, как комариное жало, антенной на крыше. На улице почти никого. В «уазике» тесно от переговоров в эфире.

– Ноль восьмой! Ноль восьмой, спишь, что ли? Дай точку!

– Ленинский, приближаемся к базе.

– То-то! Понял. Кати дальше.

«Уазик» с надписью «Аварийная» на борту свернул в тесный двор, приткнулся в углу. Четверо принялись выгружать сумки, коробки – не то сантехники, не то мастера из телеателье или телефонного узла. Из подъезда вышел еще один.

– Все готово.

– Понесли.

Лифтом – до упора, дальше – по пыльной лестнице на чердак, оттуда – на крышу. Парни собирают манатки, входят в подъезд. Лифт, скрипя и пощелкивая этажными переключателями, тянет их кверху. Щелчок, двери открываются с тяжелым вздохом туберкулезного больного. Металлическая лестница ведет на чердак. Лезть неудобно, особенно с аппаратурой. Последний из поднимающихся парней цепляется сумкой за проволоку. Сумка рвется. Вниз, в пролет, летит аккумулятор.

– С концами, блин…

– С чем тебя и поздравляю. Вычту из зарплаты. Сам объяснишь голодным детишкам, почему на молочишко не хватает.

На крыше, испещренной разводами черного свежего гудрона, устанавливают штатив. На штатив – камеру. Медведь снимает куртку. Под мышкой рыжая кобура с «макаровым». Примеряется к окуляру, наводит резкость. Проверяет связь. Все в порядке.

– Пока, Медведь. Точку знаешь: угол Ленинского. Объект будет там через час. Станцию не выключай. Камеру врубишь за полчаса до «стрелки», попробуй вытянуть обстановку. Вдруг контрнаблюдение увидишь. Да, кстати. Когда мы уйдем, забаррикадируй дверь чердака. А то, неровен час, без камеры останешься. Вот за нее выплачивать – всей жизни не хватит.

Медведь закуривает, затуманенными глазами глядит на низкие, но уже розовеющие над Москвой облака. Медведь в детстве гонял голубей. На крыше он как дома.

…Нет предела совершенству. Пока чекисты набирали навыки в борьбе с организованной преступностью, организованная преступность набиралась ума-разума в борьбе с чекистами и милицией. С каждым днем молодая криминальная поросль становилась наглее, тоньше, изворотливее. Они читали все материалы, касавшиеся деятельности правоохранительных органов, и выуживали из газетных статей и телепередач любые подробности, которые позволяли не наступить на грабли вторично.

С каждым разом становилось все сложнее отрабатывать планы для проведения операций. Все чаще возникали нештатные ситуации при захватах, все труднее документировались преступления.

На помощь приходила техника. Но ее было мало. Ее было катастрофически мало, и она катастрофически старела, отставая по своим характеристикам от зарубежных образцов. «Ангстрем» – продукт спецпроизводства КГБ СССР – когда-то была лучшей радиостанцией. Она по-прежнему, если возникало такое желание, могла обездвижить преступника или расколоть стекло «мерса», однако зачастую весьма плохо принимала сигнал, хотя в этом и заключалось ее предназначение. Специалисты кусали локти: у них было множество свежих идей, которые пропадали втуне из-за отсутствия презренного металла.

Противная сторона и деньги, и технику имела в достатке. Технику современную, эффективную, импортную. Откуда бандиты брали ее, оставалось до поры открытым вопросом, но она была. Для правоохранительных органов на проведение технических мероприятий требовалась санкция прокурора. Для противоположной стороны санкция не требовалась. Эта противоположная сторона прослушивала что хотела и подглядывала куда не надо без санкции и без риска, поскольку ответственность за это законом не предусматривалась.

Все чаще переговоры в эфире становились достоянием преступных групп контрнаблюдения, работавших на тех же частотах. Деятельность противоположной стороны становилась все более профессиональной. Все чаще чувствовалась рука специалиста.

Это уже не «Черная кошка», наводившая на Москву страх в конце сороковых, незримо бродила по столице. Это полчища голодных крыс вышли на свою крысиную охоту. Они размножались, наглели. Они обходили расставленные приманки, оставляя западни для доверчивых дурачков. Их жертвами становились вчерашние паханы, жирные коты преступного мира. На арене появлялись новые действующие лица. Прежние короли Марьиной рощи, теряя власть и влияние, уходили в тень, а многие – в небытие.

И в этой обстановке офицерам госбезопасности приходилось начинать все сначала. В который раз!

Конец семидесятых – начало наступления на преступный мир всем миром. Милиция, прокуратура, КГБ наводили мосты для совместной непримиримой борьбы с этим злом. В Комитете государственной безопасности создавались специальные подразделения. Медленно, но уверенно выявлялись механизмы современной уголовной преступности. И вместе с тем все глубже проникали ее щупальца в правоохранительную систему. Короста коррупции начинала свое черное дело и там.

Реализовались громкие дела. Арест, следствие и суд, а затем расстрел директора Елисеевского магазина Соколова. Печальный конец карьеры Амбарцумяна, директора Дзержинской плодоовощной базы, – депутата Моссовета, член горкома партии, Героя соцтруда. Арест начальника московского торга Трегубова. Хлопковое дело. Жулье становилось все наглее и наглее. Образовывались целые кланы, увязывавшие в один узел представителей криминальной среды и органов власти. Под контроль преступных личностей попадали офицеры милиции, руководители прокуратур. Москва вынуждена была посылать своих людей в республики СССР для пресечения деятельности зарвавшихся чиновников. Десятки следователей и оперативных работников распутывают клубки преступлений на самых разных уровнях, зачастую рискуя карьерой, а то и жизнью.

Несмотря на остроту этой, пока неравной борьбы, начавшиеся процессы криминализации быстро набирали обороты. Блатная и тюремная песенная лирика становилась модой и для криминальной среды, и для номенклатурной. И с правительственных дач нет-нет да и пробивался сквозь густую листву голос Александра Розенбаума:

 
Сэмен, засунь ей под ребро.
Смотри, не обломай перо
Об это каменное тело
Суки подколодной...
 

Общество было обречено.

И вновь, как бывало в трудные времена, оно обратилось к ведомству на Лубянке. Но тут началась борьба под ковром. Министр внутренних дел Щелоков настаивал на отводе чекистов от работы по криминальной среде. Скрытно настаивал, естественно. Все чаще вместе с бандитами в камерах оказывались представители и его всесильного ведомства. Могущественный шеф КГБ Юрий Андропов дал карт-бланш своим офицерам. Авторитет Щелокова начал таять – в первую очередь среди партаппарата верхнего звена. Слухи, основанные на реальных фактах, становились достоянием гласности. Дворовое радио грешило в деталях, но оставалось точным по существу. Похождения Чурбанова, Галины, сына Щелокова раздражали, однако больше всего раздражало распространение информации о них. Щелоков попытался организовать противостояние. Условия для этого были неплохие, да и позиции тоже – в замах у министра ходил зять генерального секретаря. Однако генсек не вечен. Со смертью Брежнева надежды министра рухнули. Новый генеральный был человеком без комплексов, но со своими внутренними установками.

Точнее, со своими собственными комплексами. К нему было не подобраться. Для него авторитет личности определялся не только работоспособностью, но и чистотой. Министерство внутренних дел получило нового начальника. Генерал КГБ Федорчук привел в стены МВД большую команду своих людей. Для нечистоплотных чиновников ведомства Щелокова начались черные дни. Первые кадровые перестановки, первые уголовные дела…

Прибывшие в МВД чекисты ощутили все то же мощное противостояние. Ломать порочные традиции было тяжело. Слишком глубоко зашли болезненные процессы. Но очищение шло. И этому во многом способствовали честные сотрудники милиции. Им не меньше других надоели угодничество, взятки, чинопочитание, показуха. Тень недоверия легла и на них. Избавиться от этой тени – значит восстановить доверие народа.

Совместными усилиями реализовались крупные уголовные дела. Все чаще неприкасаемые становились обвиняемыми. Это вселяло уверенность, оптимизм.

Начало перестройки открыло новую эру. И для честных людей, и для людей сомнительных. В восемьдесят шестом году ситуация кардинально изменилась. КГБ был выведен из сферы борьбы с организованной преступностью. Отделы расформировывались, оперсостав менял участки. Резко сократились возможности для работы по коррумпированной верхушке.

Идеализм в политике, как и простота в быту, хуже воровства. Через три года все началось сначала. Вал преступности стремительно рванул вверх. Как всегда в тяжелую минуту, под знамена призвали чекистов. Но время было упущено, позиции утеряны, кадры утрачены…

И опять – как десять лет назад. С нуля, но по самым высоким требованиям.

Первым делом службы В.И. было разоблачение вымогательства четырех тысяч рублей. Символично, что преступником оказался сын члена бюро МГ'К. Горькая символика. Горькие и итоги…

Ущелье сужается и идет под уклон. Красные скалы остались в поднебесье. Здесь, внизу, где бредут двое, поддерживая друг друга, – серые сумерки. Еще полчаса, и в глаза снова полыхнет солнце. В долине свои, они встретят уже на последнем повороте. Главное – не напороться на духов.

И вдруг на последнем повороте из камней поднимается тот самый обкомовский отпрыск. Одновременно в сознание врывается глухое бормотание радио: «чрезвычайное положение… ГКЧП…»

Раз! Одеяло летит на спинку кровати. Два! Тело взлетает над койкой, босые пятки впечатываются в пол, как и положено в боевой стойке. Сбрасывать сон мгновенно – этому Афган научил навсегда: там крик «Тревога!» означал степень наивысшей опасности.

Приемник загробным голосом диктора вещал текст, который спросонья казался совершенно невразумительным:

«В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР и переходом в соответствии со статьей сто двадцать седьмой пункт семь Конституции СССР полномочий Президента СССР к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу…»

Мать за столом перебирает смородину. За забором слева сосед, такой же «шестисоточник», мастер шашлыка, богатырскими ударами крушит дрова: ждет гостей. «Жигуленок» покорно глядит на Олега пустыми глазницами вынутых фар. Если бы не драматический голос диктора, картина была бы идиллической.

– Мне приснилось или как? – Олег выхватывает из таза мокрые ягодки, бросает в рот. – Что по радио говорят?

– Все утро одно и то же. – Для матери сейчас важнее всего на свете смородина. – Президент заболел, что ли, не поняла, вместо него какой-то чрезвычайный комитет и чрезвычайное положение. Начальника вашего фамилию называют.

Мать – личность аполитичная, но в этой аполитичности конкретная. Снизили цены на продукты – хороший начальник в государстве. Подняли цены – плохой начальник. А потому на первое апреля – дату объявления о снижении цен при Сталине – как и раньше, смотрела с надеждой. И к Сталину по-прежнему относилась с симпатией, хотя в семье были репрессированные. «От судьбы не уйдешь. Что на роду написано, то и будет».

Нынешний начальник государства ей не понравился сразу. Определений она ему давала много, но самым, по ее мнению, оскорбительным было «балабон пустой».

– Кофе есть?

– На плите.

Так и есть: заварен в кастрюле – «фирменный». Сколько раз Олег объяснял матери, как надо делать кофе, и тем не менее она неизменно варила его в кастрюле, как щи. Такой напиток был хорош для коров.

Олег наливает чая, намазывает печенье маслом.

«Созрело, значит». То, что кризис должен был разразиться, понимали все, но никто не знал, каким образом это произойдет. Язов, Павлов и Крючков давно были фигурами одиозными. Демократы все активнее выступали за то, чтобы оторвать от них президента. Тот колебался. По его высказываниям было видно, что он пребывает в глубоких раздумьях. Для оценки экономической и политической ситуации не требовалось семи пядей во лбу. Цены, талоны, дефицит… На окраинах уже пылали костры межнациональных, а точнее криминально-этнических конфликтов, в которых страдали не те, кто их зажег, а простые люди. Одни боролись за персональную власть, другие в ходе этой борьбы подставляли свою грудь под пули. Об этом Горбачев говорил много. Много и витиевато. Но никаких серьезных действий не предпринимал.

Олег достает из «бардачка» мультитон, нажимает на кнопку – маячок отвечает тоскливым писком. Питание село, на табло едва светится черточка. Команды на мультитоне нет.

– Похоже, отпуск, как говорят в Одессе, накрылся медным тазом. Где Таня?

– За хлебом пошла.

Если в сельпо нет очереди и хлеб уже привезли, эта операция займет часа полтора. Поставить фары – пятнадцать минут. Чашку кофе можно заварить в процессе. Расчет несложный, задача – проще пареной репы. Тем более что камуфляж в машине и «тревожная сумка» с собой.

Затеянное было профилактическое техобслуживание придется прервать. Олег крепит что можно на автомобиль, бамперы – в сарай, фары – на живую нитку. Остальное, взяв за углы плащ-палатку с разложенными на ней ключами и всякими железками, связывает в один большой узел. «После разберемся». Сейчас главное, чтобы мотор тянул и колеса крутились. В багажник летят провода, банки, тряпки и прочая дребедень. «Ненавижу грязь в машине», – морщится Олег. Стартер, смазанный и почищенный, хватает с первого оборота. Профилактика! Движок работает тихо, хоть и холодный. Колеса вспарывают газон, и машина выкатывает за ворота.

Шоссе забито до предела. Машины движутся в один ряд со скоростью улитки. Ярославское шоссе реконструируется, а потому все потоки распределяются по второстепенным, не приспособленным для такого количества машин магистралям. Какой-то внутренний командир постоянно толкает под руку. Вперед! Вперед! Какое там вперед, когда дистанция минимальная, а скорость черепашья…

Газуя, Олег вылетает на встречную полосу, в миллиметрах расходясь с прицепом легковухи. Вправо, влево, снова в поток.

Забытые голоса старых актеров читают по радио «Село Степанчиково». Нам бы их заботы! Нафталинные страсти, далекие. непонятные… Олег крутит ручку настройки.

«…Главам государств и правительств и генеральному секретарю ООН… По поручению советского руководства уведомляю, что с девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года в соответствии с Конституцией и законами СССР в отдельных местностях Союза Советских Социалистических Республик сроком на шесть месяцев вводится чрезвычайное положение. На этот период вся полнота власти в стране передается Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР.

Принимаемые меры являются временными. Они никоим образом не означают отказ от курса на глубокие реформы во всех сферах жизни государства и общества. Эти меры носят вынужденный характер и диктуются жизненной необходимостью спасти экономику от развала, страну от голода, предотвратить нарастание угрозы широкого гражданского конфликта с непредсказуемыми последствиями для народов СССР и всего мирового сообщества…

Мы уверены, что наши нынешние трудности носят временный характер и вклад Советского Союза в сохранение мира и укрепление международной безопасности будет по-прежнему весомым. Руководство СССР надеется, что временные чрезвычайные меры найдут должное понимание со стороны народов и правительств, Организации Объединенных Наций.

Исполняющий обязанности Президента СССР Геннадий Янаев…»

Все ясно, что ничего не ясно. Хотя ясно одно – спокойная жизнь кончилась надолго. Это уже не борьба с экономическим саботажем, а значительно круче.

Медведь осмотрел через телевик все окна в доме напротив, не увидел ничего любопытного и теперь сентиментально строгает щепку карманным ножом. Ему хорошо, его мягко уносят все дальше от крыши волны воспоминаний. Это в последние годы бывает нечасто. Вдруг в музыку прошлого врывается чужой режущий звук. Медведь встряхивается, оглядывается и столбенеет. По Ленинскому, тормозя у светофоров, движется танковая колонна. Медведь протирает глаза и, вспомнив о камере, наводит телевик. Прямо на него движется Т-80. Из люка торчит башка в шлемофоне.

– Адмирал, ответь Вышке, – вызывает он по станции.

– Я Адмирал, слушаю тебя, Вышка.

– По Ленинскому в сторону центра движутся танки.

– Повтори, не понял.

– По Ленинскому. В сторону центра. Движется. Колонна танков…

Адмирал с группой захвата на «базе» гоняет балду. Дед с «молодым» кидает кости на доске с нардами.

– «Танки» у нас что? – обращается Адмирал к «молодому» из отдела.

– У нас вроде такого кода нет. – Поискав в таблице, «молодой» пожимает плечами.

– Медведь, ответь Адмиралу.

– На связи.

– Так о чем ты там семафорил?

– Танки, говорю, идут!

– Перегрелся? – Адмирал пытается увидеть через окно Медведя, обосновавшегося на противоположной крыше. На глаза попадается оконный термометр, застывший на двадцати градусах. Вроде бы перегреваться не с чего…

– Адмирал, ответь Медведю. Ты понял, ЧТО я сказал? В Москву идут танки.

– Попроси, пусть посмотрит в сторону Москвы-реки. Может, там уже и «Аврора» стоит во главе Черноморского флота? – смеется «молодой».

– Изощренец, – бормочет Адмирал в замешательстве. – Ну-ка, мужики, погодите, я сам пойду, погоду понюхаю. Медведь танк по запаху отличит…

Адмирал выходит на улицу.

По Ленинскому грохочет колонна танков. Из-под траков летят крошки колотого асфальта, едкий дым стелется по земле. Бойцы за рычагами внимательны и дисциплинированны. Они тормозят перед светофорами и терпеливо ждут, пока не загорится «зеленый». Прохожие удивленно, но с тревогой смотрят на эту картину, дикую и нелепую в светлый солнечный день.

– Все, сворачиваемся. Комедия окончена. Крестным отцам объявляется перекур, – командует Адмирал, вбегая в комнату через двадцать минут. – Всем отбой. Встречаемся в голубеньком. – Это в рацию.

В комнате начинается суета. Парни упаковывают в брезентовые чехлы автоматы, сбрасывают бронежилеты и выключают станции. Голому собраться – только подпоясаться. Дремлющий в кабине водитель с недоумением глядит на это спешное и немотивированное бегство. Надо было столько собираться!

– Все в автобус!

Дико ревя пробитым глушителем, «уазик» выезжает со двора. Вдоль Ленинского проспекта по-прежнему тянется танковая колонна. Скатившись с Каменного моста, «уазик» летит по проспекту Маркса. Железный Феликс, словно стержень солнечных часов, возвышается над площадью своего имени. «Почему он стоит спиной к собственному ведомству?» – думает Адмирал.

Только подъехав к особняку, Адмирал вспоминает:

– Господи, Медведя забыли на крыше! – Ему становится невероятно жалко себя.

На глазах изумленного Медведя «уазик» выскакивает на Ленинский и, выдав очередь с выбросом «це-о-два», летит в сторону центра.

– Куда?! – Медведь хватает станцию. Она шипит, как голодная гадюка: аккумулятор сел окончательно. – Стоять, козлы!

Балансируя под тяжестью навешанной на него аппаратуры, Медведь медленно сползает вниз по утлой и на первый взгляд ненадежной лесенке.

Как назло, внизу щелкает замок, и чопорная старорежимная дама почти утыкается лицом в потертый джинсовый зад со свежим гудроновым пятном.

– Здрасьте! – Медведь отдувается, рассовывая по сумкам свое барахло. «Макаров» нагло торчит из-под задравшейся полы куртки.

– Вы кто?

– Инопланетянин. – Медведь к беседам не склонен, любой вопрос опасен для здоровья любопытных.

– Откуда?

– Естественно, мадам, оттуда. – Он грузится в лифт и делает ей ручкой. Мимо изумленной женщины вниз уползает небритая физиономия маленького и злого мужика.

На удивление мирно выглядит обстановка этого «чрезвычайного положения». Как и до него, с разной скоростью носят по коридорам бумаги, так же гоняют чаи, травят анекдоты, разговаривают по телефонам – не громче и не чаще, чем в прежние дни. Спокойно воспринимают пятнистую форму Олега: человек в отпуске имеет право поиграть в партизана. В.И. смотрит, а точнее слушает информационное сообщение ГКЧП. Телевизионная картинка раздражает. Антенна комнатная, поэтому изображение то двоится, то троится, реагируя на каждого проходящего по коридору.

Обращение к советскому народу.

«Соотечественники! Граждане Советского Союза! В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе Михаила Сергеевича Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние…»

– Привет.

– От старых штиблет. Ты чего? – В.И. с интересом разглядывает явившееся чудо.

– Что – «чего»?

– Явился чего, спрашиваю? – переключаясь с телерадио на Олега, таращится В.И.

– Разве из отпуска не отзывали?

– А что, очень хочется? Не было такого приказа. – В.И. теряет к Олегу интерес. Видал он таких энтузиастов. – Не гуляется человеку. Сорняки бы лучше на участке полол. Не мешай слушать.

«Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой. Растоптаны результаты общенационального референдума о единстве Отечества… Сегодня те, кто по существу ведет дело к свержению конституционного строя, должны ответить перед матерями и отцами многих сотен жертв межнациональных конфликтов… Каким быть общественному строю, должен решать народ, а его пытаются лишить этого права…»

– Понял, мать их! Лишить пытаются! – В.И. крутит головой. И непонятно – то ли осуждает, то ли поддерживает.

«Кризис власти катастрофически сказался на экономике. Хаотичное, стихийное скольжение к рынку вызвало взрыв эгоизма – регионального, ведомственного, группового и личного. Война законов и поощрение центробежных тенденций обернулись разрушением единого народнохозяйственного механизма, складывавшегося десятилетиями… Только безответственные люди могут уповать на некую помощь из-за границы. Никакие подачки не решат наших проблем, спасение – в наших собственных руках. Настало время измерять авторитет каждого человека или организации реальным вкладом в восстановление и развитие народного хозяйства…»

– А мы чем измеряли? – В.И. морщится. Очередной прохожий учетверил изображение.

«Долгие годы со всех сторон мы слышим заклинания о приверженности интересам личности, заботе о ее правах, социальной защищенности. На деле же человек оказался униженным, ущемленным в реальных правах и возможностях, доведенным до отчаяния…

Мы обещаем провести широкое всенародное обсуждение проекта нового Союзного договора. Каждый будет иметь право и возможность в спокойной обстановке осмыслить этот важнейший акт и определиться по нему, ибо от того, каким станет Союз, будет зависеть судьба многочисленных народов нашей великой Родины…»

– О! – В.И. поднимает палец. – Понял?

«Мы намерены незамедлительно восстановить законность и правопорядок, положить конец кровопролитию, объявить беспощадную войну уголовному миру, искоренять позорные явления, дискредитирующие наше общество и унижающие советских граждан. Мы очистим улицы наших городов от преступных элементов, положим конец произволу расхитителей народного добра…»

– Враз очистим! – В.И. рубит воздух ладонью.

«Мы выступаем за истинно демократические процессы, за последовательную политику реформ, ведущую к обновлению нашей Родины, к ее экономическому и социальному процветанию, которое позволит ей занять достойное место в мировом сообществе наций…

Нашей первоочередной заботой станет решение продовольственной и жилищной проблем. Все имеющиеся силы будут мобилизованы на удовлетворение этих самых насущных потребностей народа…»

– Где Медведь болтается? Ему сейчас враз квартиру отстегнут.

«Мы являемся миролюбивой страной и будем неукоснительно соблюдать все взятые на себя обязательства. У нас нет ни к кому никаких притязаний. Мы хотим жить со всеми в мире и дружбе, но мы твердо заявляем, что никогда и никому не будет позволено покушаться на наш суверенитет, независимость и территориальную целостность. Всякие попытки говорить с нашей страной языком диктата, от кого бы они ни исходили, будут решительно пресекаться…

Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса.

Конструктивные предложения общественно-политических организаций, трудовых коллективов и граждан будут с благодарностью приняты как проявление их патриотической готовности деятельно участвовать в восстановлении вековой дружбы в единой семье братских народов и возрождении Отечества…»

– Слышал? Все так простенько. В духе старых времен. Призвали, мобилизовали, народ похлопал. Они там что, очумели, что ли? Какими силами это осуществить. Нет, ты слышал? – возмущается В.И. – Не пройдет и пары дней, как это кончится. И вот тогда нам все припомнят…

– А мы-то при чем?

– Мы всегда «при чем». Мяса нет – мы при чем. Хлеба нет – мы при чем. Генсек дурак, а мы – при нем. Итак, сэр, какого хрена явились в столь ранний, но тревожный для Родины час?

– Утром услышал по радио и…

– …и адреналиновый наркоман встал в ряды ГКЧП? Похвально, похвально! – Настроения у В.И. никакого. Разговор поддерживает почти машинально, сейчас он думает о чем-то своем, далеком от этого мира. С утра его мучают неотвязные мысли, которые требуют дополнительной вводной оперативной информации, но ее нет. Подозревать, что она есть где-то наверху, не приходится. Вот уже год наверх пишется одно и то же. Но если раньше по каждому сообщению принимались меры, то сегодня все улетает, как в бездну. Даже эхом не возвращается. Нет обратной связи – нет результата. Закон оперативной работы.

Потому В.И. пытается выудить что-либо путное из сообщений радио. Драматические произведения в записи «лохматых годов», транслируемые по эфиру вперемешку с уже известными обращениями, ответа не дают. «Может, в этом есть какой-то скрытый смысл?»

В комнату влетает Адмирал, гоня перед собой тугую воздушную волну. Бумажки готовно вскидываются и опадают на столах.

– Те же и Адмирал, – констатирует В.И. – Очередная жертва чрезвычайного положения. Ну-с, где объект?

– Что происходит? – Адмирал смотрит на камуфляж Олега и затем – виновато – начальству: – Медведя на крыше забыли!

В.И. коброй выпрямляется в кресле.

– С аппаратурой, оружием, станцией. Хватились только в центре, но назад уже не вернуться, все перекрыто. И по рации не связаться – не достает.

– Ясно, – подводит итог В.И. – Теперь я знаю, кто ввел чрезвычайное положение. Считай, что ты не жилец, а в отделе…

В комнату вваливается Медведь.

– Серия вторая: «Плейшнер возвращается».

Адмирал успевает выскользнуть в дверь.

Медведь с трудом контролирует свои действия, не говоря уже о высказываниях, и некоторое время ограничивается нечленораздельными звуками и междометиями. В качестве артикля через слово – вторая буква алфавита.

– Что – «в отделе»?

– На твое счастье, пока ничего.

– Скажите спасибо, что я человек воспитанный, – выдыхает Медведь. – А то имели бы вы бледный вид и макаронную походку. У кого есть закурить? – Он не может отдышаться после поездки на городском транспорте. Медведь не просто зол, он свиреп, как раненый кабан. – Дешевых прошу не предлагать. Ничего нового, мужики? – Только «чепешность» положения удерживает его от расправ, экзекуций, массовых «эпизоотий». Употребление последнего термина, как и слов «тромбофлебит», «сальмонеллез», «перманентная денудация», – признак ухода в пограничную зону сознания, вызванного крайним возбуждением.

В.И. протягивает «Кэмел».

– Это же верблюд! Верблюдов не курю! – Медведь недовольно сопит, но сигарету берет. – Для Абрам Семеновича.

Так и не выразив наболевшее, удаляется, гордо неся сигарету на ухом.

– У-у, кот Возилио! – улыбается Олег.