Текст книги "Кевларовые парни"

Автор книги: Александр Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

– Что-нибудь случилось, мужики?

– Пока ничего, – сипит Медведь. – Иди, проверяй свою тачку. Может, еще не угнали.

Парень вежливо протискивается между ними, исчезает внизу. Олег провожает его длинным взглядом, чувствуя, как стремительно холодеет у него внутри.

– Медведь! Я, похоже, обделался. Держи его!

А сам – наверх, к пухлой двери, давит изо всех сил на кнопку звонка.

– Кто там? – Отзываются не сразу, голос женщины за дверью дрожит. – Что нужно?

– Милиция! – машинально лепит Олег

– Я не вызывала и не открою. Я сейчас сама в милицию позвоню!

– А, черт! – Олег звонит в квартиру напротив.

Эта дверь открывается почти сразу. Молодая женщина с удивлением, но без испуга смотрит на Олега. Чего ей не спится? Сова, что ли?

– Я из госбезопасности. Вот мое удостоверение. Подтвердите вашей соседке, что я – это я. Она не хочет открывать дверь…

– Ниночка! Товарищ действительно из органов. Может, лучше открыть?

3

Семен Григорьевич Сванидзе был удивительным человеком. В его наследственном уме потомка евреев из черты оседлости невероятно сочетались детская наивность и житейская мудрость. Мягкий характер и упорство носорога. Способность оценить ситуацию в целом и неспособность разобраться в частностях. Как однажды отметила его бывшая супруга, он был похож на студень, в нежной массе которого встречались и жесткие волокна мяса, и коварные косточки. Непосвященные, которых было значительно больше, чем посвященных, ошибочно воспринимали его как человека, плывущего по течению, лоха, на которого жалко тратить мякину, чтобы его провести. Знавшие его поближе старались держаться от него подальше.

Окончив физфак. Семен Сванидзе некоторое время проработал по специальности. Однако осознав, что академиков у нас как собак нерезаных, а академиков-евреев еще больше и у них есть свои дети, решил, что с наукой надо завязывать. И чем быстрее, тем лучше. Четко избрав вектор своих действий, он за короткий срок просвистел по ступенькам комсомольской карьеры и вышел на другую социальную орбиту. Единственное, что позволяло ему выгодно отличаться от своих коллег по членству в партии, была патологическая ответственность, которая на низовом уровне была не в чести.

Его заметили, и он это тоже заметил. А потому, вспомнив любимую поговорку своего деда «ласковый теленок двух маток сосет», приступил к этому сосанию с особым цинизмом. Став третьим, а потом вторым секретарем райкома, он оказался на виду. На некоторое время это его устроило. Относительная власть, хорошие связи. Люди шли поплакаться в жилетку ко «второму», когда обижал «первый». Жилетка была широкая: хватало на всех. За это его, в отличие от других вторых секретарей, которые в народе считались идеологическими церберами, любили. Естественно, как всегда в этой среде, странной любовью. Семен Григорьевич это понимал и потому реально оценивал ситуацию. На похоронах скоропостижно скончавшегося «первого» он видел, что уже после третьего стакана усопшего мало кто вспоминал. Бренность этой жизни его удручила, и Семен Григорьевич понял, что «награды лучше на груди, чем на подушках впереди».

К началу девяностого, когда «мудрость» шестой статьи Конституции СССР о правящей роли КПСС подверглась испытанию, Семен Григорьевич уже не раздумывал. Пора было разводить пары в топках паровоза, стоящего на запасном пути. Этот паровоз он собирал в рабочее время с помощью людей близких и неглупых. Его уход из партийных органов для самих органов прошел незаметно. Кто-то сказал, что он, как крыса, бежит с тонущего корабля. Но ему было все равно. Он помнил поминки своего шефа и знал из зоологии, что крыса – самое разумное животное.

Если бы Горбачева в СССР не было, то надо было бы скинуться и купить его за границей. Только за одну фразу: «Все разрешено, что не запрещено!» Но никто не знал, что нужно сначала запретить, прежде чем строить правовое капиталистическое государство. Бери и владей. От идей кружилась голова. Связи же помнили добро, а потому в реализации задуманного проблем не было. Да и в госаппарате чувствовали первые порывы свежих ветров, и аппаратчики осознавали, что, помогая Сванидзе, они помогают себе… В будущем.

Первые небольшие по объемам сделки на внешнеэкономическом поприще дали фантастические результаты. И хотя умом Сванидзе понимал их сомнительность для державы в целом, тем не менее его сердцем владели слова Горбачева. «Ведь не запрещено же…»

Порой червь сомнения все же терзал душу Семена Григорьевича… Но в то же время он видел, что брать стали все, а «органы» словно бы и не замечали цинизма, с которым это делалось. Нет, конечно, «органы» замечали, только все происходящее напоминало борьбу за урожай на поле, пораженном саранчой. Против саранчи уместнее применять не ум и смекалку, а химикаты, только вот они-то как раз и были запрещены Женевской конвенцией. «Горбачев, блин…»

Сванидзе чувствовал: дальше так просто не может продолжаться. Он ждал удара. То там, то здесь просачивалась информация: «На этого наехали, этого арестовали…» Круг сужался. Столь любимые в прошлом красные флажки уже маячили на горизонте. Природный инстинкт требовал принятия упреждающих мер. Но важно было не прогадать, не суетиться без нужды. Что можно, Сванидзе прятал в чулок, что можно, – конвертировал, благо налоговая инспекция стояла в пикантной позе, не зная, за что схватиться в первую очередь. Фирмы множились, как угри у подростка в переходном возрасте.

Этот звонок не удивил, не испугал. Только сердце чуть екнуло, и похолодело в желудке.

– Господин Сванидзе? – голос был незнаком, приятен и тих. Именно это заставило насторожиться. Многие партнеры разговаривали по телефону через губу, свысока, многие соединялись через секретаршу, у большинства был неприятный тембр голоса и странный жаргон.

– Слушаю вас.

– Нам хотелось бы с вами встретиться. – Человек был убежден, что встреча состоится, и не пытался излагать заранее заготовленную легенду.

– По какому вопросу?

– На наш взгляд, по важному.

– Для кого?

– Для вас. Через час вас устроит?

– Нет. – Ответ был не уверенный, и сам Сванидзе это почувствовал.

– Значит, через час. Будьте на месте.

Можно было плюнуть, тянуть время, но Семен Григорьевич испугался. Испугался неизвестности, неопределенности. И хотя в делах у него было все чисто, именно эта чистота заставила не ошибиться в смысле звонка.

…Это была миловидная симпатичная девушка, без налета вульгарности. К институткам Смольного ее отнести было нельзя, но и на вульгарных девиц новых русских она не тянула.

– Семен Гойшевич?

«И это знают!»

– Григорьевич! – Сванидзе шаркнул ножкой.

– Ну да. – Девица деланно смутилась.

– Проходите… – далекий от джентльменских манер фирмач тем не менее засуетился. – Чай, кофе?

– Спасибо, разговор будет очень коротким.

– Садитесь…

– Присаживайтесь, – поправила дама. – Так вот…

– Что вот? – Столь скорого развития событий Сванидзе не ожидал. Девица или те, кого она представляла, брали быка за рога.

– Так вот, мой визит короток, а потому начнем без предисловий. – Она очаровательно улыбнулась. – Так или иначе, но ваша деятельность…

– Моя?

– Вашей фирмы, вступила в противоречия с законами нашего рынка.

– Вас Маркс послал?

– Кто? – ее огромные глаза стали еще шире.

– Карл Маркс… Законы рынка…

– Нет, меня направили, а не послали… другие люди. Вполне серьезные и не знающие вашего… Маркса. – Девица не тянула, понимая, что ей важно изложить условия без полемики, на которую способны подобные клиенты (Господи, сколько она этого наслушалась!). Важно только донести внятно и без искажений. Все равно будет, как она скажет.

– Неустойка?

– В некотором роде.

«Смышленый клиент».

– Сколько? И какие гарантии?

– Пятьдесят. Гарантий никаких, кроме вашей безопасности… на некоторое время.

– Пятьдесят чего?

– Пока тысяч и деревянных.

– Это что, пять «Жигулей»?

– Всего пять. Вам позвонят. А вы понятливый! – Она сделала ручкой.

Все, что произошло потом, было как во сне. Нет, Семен Григорьевич не испугался, не впал в ступор. То, чего он так долго ждал, свершилось. И с этим надо было смириться. Но его совковое сознание не могло смириться с другим. Почему он должен отдавать деньги бандитам?.. Намек на Лубянке, что если бы Сванидзе платил налоги государству, то ситуация была бы иной… Куда ни кинь, всюду клин.

Правда, отработали чекисты отменно. Однако для Сванидзе этим история не закончилась.

Осунувшийся после бессонной ночи Адмирал – остальные, впрочем, выглядели не лучше – проводил «разбор полетов».

– В целом все идет неплохо. Задержанные уже в порядке сто двадцать второй сидят в СИЗО. Петровка их колет – не зря коллег взяли. Запись, как ни странно, получилась классная, хотя думаю, что у потерпевшего это задержание не вызовет особого ликования. Ребята из службы экономических преступлений ГУВД давно его пасут. Там много чего стало подниматься со дна, как только его зацепили… В общем, Олег прав. По всему раскладу видно, что был пятый. О пятом задержанные пока молчат. Судя по всему, он основной. Надо до него добираться, обратной дороги нет. Хотя кого искать? Предположения к делу не пришьешь. И вообще неясного больше чем нужно. Но тут ничего не поделаешь. Разделение труда: Петровка – другая контора.

– Поживем, поглядим. – Олег черкает в блокноте. Удовлетворенно оценив работу, вырывает лист, протягивает Адмиралу карандашный портрет. – Кстати, хитер, собака. Когда мы его гнали по подъезду, он влетел в первую квартиру, где ему открыли. Женщина одна. Естественно, в шоке… Выждал паузу, а затем… Вроде как ни при чем. Мы вслед за ним звоним, нас, конечно, не пускают. Точный и логичный ход. Главное, мимо нас прошелестел – как ни в чем не бывало. Артист! – Олег с нескрываемой гордостью смотрит на собственный карандашный набросок. – Ну, что-то вроде этого. Как видишь, и на хитрую попу есть кое-что с винтом. Может, пригодится. Похож на того, в подъезде…

– К-куинджи! – Адмирал восхищенно сопит и прикалывает портрет молодого парня к стене. Когда-то, до изобретения фотороботов, подобные портреты создавали специальные художники, набившие руку на воспроизведении образа по устному описанию. Но нарисованный Олегом портрет не имел ничего общего с подобными набросками. С листа смотрели умные, внимательные, глубоко посаженные глаза. Открытый высокий лоб, тонкие чувственные губы. Такие нравятся женщинам.

– Слушать сюда! Теперь перед каждым выездом вот здесь будем расписываться. Пока не найдем этого красавчика. Копию направьте на Петровку, авось сгодится.

– Кстати, мне понравилась поговорка про винт. У меня в сейфе тоже есть кое-что с винтом. Впереди выходной, взрослые люди вольны в своем выборе. Ставлю на голосование. Нервные могут идти по домам. Отнесемся с пониманием.

Накопившееся за день напряжение требует выхода. Если не найти вариантов, то бессонница будет мучить до утра. Только сейчас, после не вполне удачной операции, начинаешь понимать, как устал. Все тело словно ватное, координация замедленная и неверная. И только голова продолжает гонять разные мысли.

Олег не раз замечал, что после таких бессонных ночей сознание напрочь отбрасывает все лишнее, второстепенное и, выделив направление главного удара, начинает анализировать все, что было и что будет. Как ни странно, поговорка «Утро вечера мудренее» для него не подходит. Наоборот, наиболее мудрые мысли к нему приходят во время бессонницы. Обидно, что с наступлением утра большая часть передуманного уходит на периферию, не оставляя в подкорке и следа. А жаль! Как много мудрых и замысловатых мыслей, оригинальных решений остаются под спудом сознания. И только такая же бессонная, изнурительная ночь может вызвать обрывки воспоминаний.

Медведь суетится, накрывая на стол. Огромный десантный нож рвет жесть консервной банки. Врагу не пожелаешь. Бутылка с винтом – «Сабонис» – возвышается на столе, как полковое знамя. И каждый входящий невольно замирает в немом почтении перед продуктом.

Роберт Сильвестр в книге «Вторая древнейшая профессия» писал, что главная причина пьянства среди журналистов – комплекс тяжелейших стрессов, которым они подвергают свою психику. Чтобы остановиться, сбросить груз прошедшего дня, стереть из памяти накопившуюся, но уже ненужную информацию, человек обращается к спиртному. А в связи с тем, что стрессы возникают каждый день, то и подобная терапия становится регулярной, делая из журналиста пьяницу.

Наверное, в этом что-то есть.

Олег спустился к себе в кабинет и, открыв сейф, достал принесенную для «прописки» по офицерскому обычаю бутылку виски – горькое напоминание о прошлой жизни «там». Ему стало ясно, что одной бутылкой в этом коллективе не обойдешься. И отнюдь не потому, что мало. Просто он ощутил себя так, словно прожил здесь почти всю жизнь, плечом к плечу, спина к спине с этими парнями.

Наверху ждали только его. Письменный стол был накрыт бумагой, громоздились грубо порезанные куски вчерашнего хлеба и невесть откуда взявшейся колбасы. Разномастные чашки и стаканы были сейчас милее саксонского сервиза. «На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов…» – не к месту, но ассоциативно вспомнил Олег Михаила Кульчицкого.

– Ну-кась, ну-кась! – Медведь с любопытством разглядывал бутылку. – Вас ист дас?

– Виски, сэр! – в тон ему кивнул Олег.

– Посуду не выбрасывать, чур моя! – Медведь всем показал кулак.

Его страсть к собирательству необычной посуды была широко известна в коллективе. Часть добытых посудин Медведь тащил домой, часть, наполненная несъедобными напитками, покоилась в багажнике. Один любопытный бомж, одуревший от мучительного похмелья, вскрыл багажник и, достав оттуда бутыль с неизвестной наклейкой, даже не понюхав, хлобыстнул прямо у машины.

Медведь хранил в этой посудине очиститель двигателя. Реанимация прибыла поздно. Но и после трагического случая Медведь, или, как его обозвали, «коварный Яго», пополнял свой «бар» отравляющими веществами. При движении по ухабам мелодичный перезвон дополнял скрипы и стуки.

– Что стоим? – Адмирал взял быка за рога. – Раньше сядем, раньше выпьем.

Неожиданно к исходу часа ночи появилось новое лицо.

– От Парижа до Находки «Спирт Ройял» не хуже водки! Очередная глава книги «Мой путь к циррозу».

Удовлетворенная, светящаяся от счастья физиономия с пышными черными усами принадлежала человеку с выразительным прозвищем Дед. Он был счастлив оттого, что деньги, казалось, безнадежно утраченные лопухнувшимися оперативниками в прошлый захват, были найдены. Найдены вместе с объектом. Все на месте, и даже надпись «Вымогательство» светилась, как новенькая. Завтра деньги будут в кассе, объект уже в следственном отделе.

– Доставили тело? – поинтересовался Медведь, реально представлявший последствия дедовых поисков для задержанного «тела».

– Во! – Дед вскинул большой палец. – Удача приходит к сильным! Осталось чего? – Он окинул взглядом стол.

– Вообще-то причитается с тебя! Но уж ладно, в честь твоего успеха прощаем. – Адмирал достал из-под стола оперативную бутылку.

Пили мало, говорили много. Олег, как губка, впитывал новую и необычную информацию. Многое из того, что он узнавал сейчас, было для него странным и непривычным. И жесткость оценок, которые давались руководителям, и откровенность, с какой общались между собой эти мужики, и их точные и на редкость остроумные шутки…

История со Сванидзе не закончилась передачей помятых рэкетиров милиции. Не прошло и недели, как на таможенном посту Бутово был задержан его груз, который в накладных числился как «запасные части для полиграфического оборудования», а в натуре представлял собой не что иное как алюминиевое литье в слитках. Больше всего по этому поводу бурлил Медведь. Словно миксер, он взбивал до пены общественное мнение.

– Это что происходит?! – орал он на весь кабинет. – Мы корячимся, корячимся, по ночам, как коты мартовские, на улицах орем: «Стоять! Лежать!» Блин! И все для того, чтобы одного жулика от другого спасти. Да таких надо…

– Бог шельму метит, – словно подвел итог Адмирал, не менее Медведя возмущенный данным фактом, но не столь эмоционально его воспринявший.

То, с чем пришлось сталкиваться в последнее время, его уже не удивляло. Как не удивляли ставшие обыденными факты контрабанды периода перестройки. Все, что происходило в стране, носило эпохальный, или, как утверждали политики, судьбоносный характер. А потому если что-то крали, то крали по-крупному. Вагонами, эшелонами, цистернами. Настала эпоха людей из породы Корейко. Вышедший поезд из пункта А мог не дойти до пункта В, потому что его перекупили за большие деньги в пункте С. Исчезали эшелоны, танкеры, самолеты с грузом. Искать же пропавшее имущество и грузы в условиях раздела еще вчера единого территориального пространства, единой общенародной собственности было сложно, если не сказать бесперспективно. Зачастую конечными пунктами доставки грузов были заграничные пункты.

Первое дело по промышленной контрабанде было заведено в сентябре 1990 года. Некий московский кооператив пытался под видом медного лома отправить строго фондируемый груз – медные и бронзовые трубы, скупленные на авиационном предприятии. Запасливость руководителей промышленности была такой, что на подкожном сырье они могли работать не один месяц. Накопление шло впрок, на черный день. Снабженцы изворачивались как могли, чтобы пополнить закрома, и без того забитые сырьем. В ход шло все – от сувениров до взяток. А потому склады буквально ломились от запасов, многие из которых могли вовсе не потребоваться. Реализовать же в те времена фондируемые материалы было невозможно – статья обеспечена. Новые времена открыли кое-какие шлюзы для предпринимательской деятельности промышленников, но первыми их плодами стали пользоваться перекупщики…

Так случилось и в этот раз. Получив лицензию на реализацию за рубеж медного лома для переработки, этот кооператив не стал утруждать себя пионерскими играми. Скупив фондируемое сырье по весьма невысокой цене, он загнал его в Италию, которая впервые видела «такой лом» – блестящий, с заводскими бирками. Вырученная сумма была, естественно, значительно выше затраченной, но тем не менее значительно ниже цены мировой. Такое предпринимательство стало входить в моду. Уголовной практики подобного рода не было, а потому дела возбуждались, но…

Не менее смекалистые опера быстро нашли противоядие. Однако и предприниматели не дремали. Азарт, с каким сначала из СССР, а потом из России везли все, что плохо лежит, просто шокировал Запад. Появление на международном рынке российского сырья и материалов по фактически бросовым ценам стало лихорадить биржу. Не было в мировой практике таких правил игры. А эшелоны шли и шли. Наиболее свободным был прибалтийский коридор.

После первых уголовных дел по контрабанде фондовых или, как их еще называли, стратегических материалов хитрые жулики нашли выход. Теперь они не везли это сырье в гостовском стандарте. Они выводили его в состояние некондиции.

– Нет, ты представляешь! – горячился Адмирал, вводя Олега в курс комбинаций. – Берут трубу – по ГОСТу, допустим, шесть метров, – отрезают двадцать или пятьдесят сантиметров, и все. Некондиция!

Дела по промышленной контрабанде сложнее всего было реализовать, когда вагоны с этой самой, пока еще потенциальной контрабандой мотались по стране, как известный продукт в проруби.

Многое Олег постигал заново. Все, что рассказывал Адмирал, было не просто интересно. Это была азбука нового криминального времени.

– Смысл простой – размыть субъект преступления. Возьмем ту же школьную задачу: из пункта А выходит поезд с неким грузом, предназначенным для незаконного вывоза. Пусть будут те же трубы. Но гонят его не в пункт В, а в пункт… Е. Там, формируя состав, девочка-диспетчер «ошибается», и в накладной неожиданно появляются не трубы, а буровые установки. Тоже ведь в известной степени трубы, какая ей разница… И снова состав идет, только не в пункт В, а вообще в пункт К. Там опять девочка ошибается… Короче, на границу приходит черт-те что. Ну, ловим, если найдем этот вагон после длительного путешествия по стране. А дальше? Девочка ошиблась. Субъект преступления размыт. Попробуй докажи умысел непосредственного исполнителя. Любой адвокат дело развалит… Но и эта махинация была раскрыта. Тогда «производители» пошли дальше. Все гениальное просто, пусть даже технологически более трудоемко. Из сырья стала изготавливаться продукция со всеми необходимыми атрибутами технологической цепочки.

– Как это?

– А так. Допустим, некий завод решил наварить деньги на продаже бронзы за границу. Но просто так ее не вывезешь. Тогда разрабатывается комбинация по совместному – скажем, с голландской фирмой – производству сантехнического оборудования. Производство – дело полезное и поощряемое. Разрабатывается техзадание на изготовление заготовок для смесителей «елочка». Все чин чинарем. Чертеж, обоснование и прочая технологическая дребедень. Но вот какая штука. Изготовление заготовки производится не литьем, а ковкой. Для того чтобы получить само изделие, надо полкило латуни в стружку перевести. Голландцы животы надорвали бы, если бы не были посвящены в замысел. – Адмирал порылся в столе и достал мятую синьку. – Видишь? Заготовка весит восемьсот граммов, а конечное изделие – триста. Из этой заготовки только идиот будет изделие делать. Тут такие технологии нужны, что… Показали мы эту штуковину в НИИ сантехнического оборудования, так там решили, что мы их разыгрываем. А недавно еще похлеще: алюминиевые пластины для пола. Такие пятьдесят на пятьдесят отливки, якобы для укладки на пол. Ну, во-первых, как понимаешь, алюминий не самый лучший материал для такого рода применения. У него ведь невысокая устойчивость к истиранию. А во-вторых, ни одна из этих пластин на полу не лежит. Качается – ноги переломаешь. И тоже – техзадание, обоснование… Мы ловим, а таможня отпускает. И она права: наши законы таковы, что глупца за задницу можно только по дурости взять. Вот и ломай голову, как доказать умысел. А подозреваемый смотрит на тебя этакими глазенками невинными и талдычит свое. Дескать, не ваше свинячье дело, какую продукцию я выпускаю. Партнер доволен… Вот и получается – задержим на границе груз, а нам говорят: «низзя», это продукция. Для дураков это продукция, а для нас – контрабанда! Про титановые лопаты я уж и не говорю. Конечно, продукт исключительный – легкий, прочный, но… Никому в таком виде не нужный. Да об этом никто и не думает, просто исходное сырье переводят в изделие, чтобы потом изделие снова перевести в сырье. Недавно одна фирма пыталась направить таких лопат в Лихтенштейн в два раза больше, чем наличное население этой страны. А черенок – вообще песня: из необструганной елки с сучками. Но высшим полетом была последняя история с Каунасским КЭЧ. Ну, армейской снабженческой структурой. Начальник КЭЧ, подполковник, взял в аренду на саратовском предприятии – вдумайся! – тридцать тысяч километров… дождевальных труб. Три четверти экватора!

– Зачем ему дождевальные трубы?

– Ему-то незачем. Эти трубы пытались вывезти в Литву по линии некоего литовского кооператива «Центр», но документов под это кооператив не получил. Все-таки стремная там ситуация. Отделятся, не отделятся. Короче, не дали им лицензию. Тогда они находят этого интенданта, начальника КЭЧ, который и подписывает на себя все документы. Что уж там думало его руководство – непонятно. Скорее всего, оно ничего и не знало. Как бы то ни было, трубы в Литву пошли. Правда, мы задержали некую толику в Москве на товарной станции, но большая часть ушла. И прямиком по морю за границу.

– А подполковник?

– Ему дали литовское гражданство, и он исчез. Наверное, приличный процент со сделки получил. Военная прокуратура ищет, но разве сейчас там найдешь…

– А Сванидзе?

– А что Сванидзе? В камере. И ничего в этом удивительного нет. Рэкет как явление – вторичное преступление. Он существует только там, где есть сверхприбыль, не облагаемая налогом. То есть, когда есть что изъять без контроля со стороны государства. Вымогательство как преступление существует в странах, где не отлажена налоговая система, где плохо работают налоговые службы, где понятие декларации о доходах для всех граждан без исключения сродни китайской грамоте. И люди вроде Сванидзе – я беру не контрабандный аспект, а финансово-криминальный – всегда будут находиться в перекрестии прицелов всякой шпаны. Ведь обрати внимание, пятьдесят штук нашел без проблем. Просто взял в тумбочке…

– Вот так! Рэкетир – санитар нашего дикого коммерческого леса. – Медведь подвел итог разговора со свойственной ему афористичностью.