Текст книги "Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2"
Автор книги: Александр Туркин
Соавторы: Григорий Белорецкий,Иван Колотовкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
– Да что, право... точно бог знает что!.. ей-богу!..
Миновав поле, они спустились в овраг, пересекли выкошенную лощину и вступили в лес, где охватило их теплой, пахучей сыростью. Сумерки быстро сгущались. В лесу было уже почти темно. Тележка неровно катилась по извилистой, узкой дороге, натыкаясь на кочки и пни. Ветви деревьев сходились над ними, образуя темный узорчатый свод, и сквозь просветы его виднелось бледно-голубое небо с слабо мерцавшими редкими звездами. Катя смотрела то на небо, пронизанное отблеском потухавшей зари, то в сумрак леса. В лесу все было загадочно и странно, а небо казалось веселым, понятным и знакомым.
– Ну, ну, милая! – покрикивал Петя на лошадь.
– Да ты, Петя, в самом деле, знаешь ли дорогу?
– Ну вот! Отлично знаю. Сначала Крутой лог, потом Майданова гора, потом повернуть направо. Я знаю.
– Но здесь ты никогда не бывал? Да? Правда?
– Положим. Да это глупости! Крутой лог, повернуть направо – вот и все.
Лошадь пугливо фыркала, натыкаясь на ветви. Дорога круто пошла под гору. Впереди показалась мутная, белесоватая полоса.
– Это вода? – спросила Катя.
– Нет, это туман. Это и есть Крутой лог... а там и Майданова гора.
– Как славно! – сказала Катя.
– То-то и есть! – хвастливо возразил Петя.– Я говорил, что будет хорошо.
– А если разбойники нападут?
– Ах, вот бы отлично! Задал бы я им жару!..
– Ну, уж...
– Ты что думаешь? У меня с собой револьвер. Вот он. Ты не думай.
Невидимая дорога шла все под гору. Белая полоса растянулась и ушла вправо. Впереди виднелись какие-то неясные, расплывающиеся, серые и темные пятна, тучи, деревья или горы – нельзя было понять.
"Где мы едем?– думала Катя: – может быть, здесь никто никогда не бывал, и мы сейчас увидим что-нибудь необыкновенное". У Пети было совсем другое направление мыслей. Он прежде всего полагал, что ему решительно все известно. "Крутой лог проехали,– размышлял он,– сейчас должна быть Майданова гора, потом повернуть направо, а там и Аликаев камень".
– Ах... зарница! – сказала Катя.
– Гроза,– поправил Петя.– Зарница та же гроза, только отдаленная,– так в физике сказано.
– А Матрена говорит, что это калина зреет.
– Ну, что Матрена!.. Смотри, вон Майданова гора, видишь?
– Да это туча.
– Нет, это Майданова гора. Ах, месяц! Посмотри, посмотри!
– Где? где?..
– Вон... ну, теперь уж не видно... красный, красный... Вон, вон, смотри...
Из-за темной массы показался месяц, огромный, багровый, без блеска и без лучей. Он висел в красновато-буром тумане, где-то значительно ниже горизонта. Это казалось очень странным.
– Посмотри, он точно в воде плавает... как низко!..
– Мы на горе, оттого так,– пояснил Петя.– Ну, дорогу мы теперь найдем!
Катя с тревожным любопытством глядела на странную луну, и ей казалось, что она вспоминает какую-то давно позабытую волшебную сказку.
– А я сегодня в Верхний завод ездил,– сказал Петя с выражением хвастливой таинственности.
– Зачем?
– Так. К рабочему одному. От студента Кленовского с запиской.
– И Кленовский, конечно, не велел тебе говорить об этом?
– Да, не велел.
– Зачем же ты говоришь?
– Ну!.. Тебе-то чего же!.. Вот еще!
– И мне не нужно было говорить... вообще не нужно болтать.
– Вот! Разве я не знаю!.. Рабочего зовут Иваном Костаревым. Он очень образованный, ей-богу, хотя весь в саже и лицо испеклось от огня... И не молодой уж, лет под сорок... Знаешь, они что-то затевают, но Костарев говорит, что все это чепуха... Не с того конца, говорит...
– То есть, что именно?
– Я не знаю. Все, говорит, уповают на милость... остатки, говорит, рабского состояния...
– Это он тебе говорил?
– Нет, не мне, а тут другому какому-то. Я слышал их разговор.
– Однако ты, Петрушка, болтлив, как баба.
– Странное дело, но ведь это я тебе... Я понимаю, что дело секретное.
Гора кончилась, тележка плавно покатилась по ровному дну ложбины. Белая полоса исчезла. Месяц спрятался. Опять обступил их со всех сторон лес, высокий, темный, загадочный. Опять ни впереди, ни по сторонам ничего нельзя было понять в живом колеблющемся мраке, и только вверху, высоко-высоко, с темносинего неба любовно и кротко сияли звезды.
– Здесь все горы кругом – страсть! Дикое место,– сказал Петя.
– Ты поворот не прозевай.
– Я и то смотрю, да плохо видно. Должно быть, поворот еще впереди.
Выехали на какую-то прогалину, окруженную темными массами, непохожими ни на деревья, ни на кусты. Снова показалась луна, все такая же красная, но уже значительно выше.
– Тпру!..– крикнул Петя, внезапно сдерживая лошадь.
– Что случилось?
– В гору пошло: неладно едем.
Соскочив с облучка, он стал шарить руками по земле.
– Дороги нету... целиком едем... вот оказия!..– говорил он и вдруг замолк. Его поразила странная, необычайная тишина. Было так тихо, что слышалось биение пульса, и казалось, воздух с жадностью ловил малейший звук. Все кругом было странно и необыкновенно: и пестрая, переливающаяся, точно живая темнота, и чуткий воздух, влажный и ароматный, и дыхание лошади, и небо со звездами, и трепетное биение сердца, и тот загадочный, едва уловимый шорох, какой бывает слышен в лесу в тихие июльские ночи. Вдруг оба вздрогнули от внезапного испуга.
– О-го-го-го-ооо!.. – дико и страшно нарушил тишину чей-то нечеловеческий голос.– О-го!.. о-го!.. у-у-у!..– гулко пошло по лесу, замирая и снова откликаясь уже откуда-то из необъятной дали.
– Что это? – несколько мгновений спустя, после страшной паузы, прошептал Петя, чувствуя, что именно теперь настало время проявить все свое мужество.
– Не знаю,– вся похолодев, таким же трепещущим шепотом отвечала Катя.
– Это птица такая есть...
– Не знаю, только это не человек.
Через минуту другой голос и уже с другой стороны снова прервал воцарившееся безмолвие, и опять ему ответило эхо и разнесло по всем концам леса: у!.. у... у-у-у!..
– Это люди, конечно, люди...
– Да, кажется...
Потом первый голос крикнул что-то протяжно, ему ответил второй, но уже не так громко, после чего в лесу послышался гул обыкновенного разговора.
III
Успокоившись, Петя и Катя сели в тележку и поехали наугад. Отъехав с полверсты, они увидели в стороне огонек.
– Надо спросить дорогу,– сказала Катя.
– А если разбойники?
– Ну, какие здесь разбойники!
– А вот посмотрим! – отвечал Петя и побежал на огонь.
Пробежав под гору шагов сто, он заметил, что расстояние как будто не уменьшается. Он оглянулся назад. Позади был один мрак: ни тележки, ни Кати не было видно. Он побежал еще прытче, попал в лужу и промочил ноги. Луна скрылась, вскоре и огонек исчез. Спотыкаясь, Петя все бежал по одному направлению и, наконец, поднявшись на какой-то бугор, вдруг очутился у костра, вокруг которого сидели и лежали люди. Кто-то с сальной свечкой в руках громко читал. Остальные внимательно слушали.
"Это разбойники",– подумал Петя и ощупал в кармане револьвер. Приблизившись к костру, он театральным жестом приподнял фуражку и сделал общий поклон.
– Здравствуйте, добрые люди!– сказал он, едва переводя дух от волнения и усталости.
Двое или трое испуганно вскочили; другие, оставшись лежать и сидеть на земле, оглянулись на него сурово и подозрительно.
– Постой-кась, что это?.. Подожди! – обращаясь к чтецу, тревожно проговорил черный мужик в красной рубахе, атаман, как подумал Петя.– Откудова этакой взялся?..
Снова вежливо приподняв фуражку и отставив одну ногу назад, как это делают певцы на сцене, когда им приходит время петь, Петя объяснил, что он путешественник, с товарищами (это слово он подчеркнул), сбился с дороги и принужден обратиться к великодушию добрых людей, которые, конечно, не откажутся указать ему путь.
– Да ты откудова? – спросил его тот же черный мужик.
– Из завода.
– А куда тебе надо?
– На Аликаев камень.
– Зачем?
– Так, нужно...
– Для разгулки, стало быть? С господами?
– Да...
– Крюку дали... верст пять.
– Да вы не Петр ли Миколаич будете? Чего-то, гляжу я, ровно вы? – спросил молодой белокурый парень, в котором Петя тотчас же узнал знакомого Николку-охотника.
Петя хотел было спросить его, зачем он ушел в разбойники, но из деликатности удержался. Николка между тем дружески тряхнул ему руку и вызвался быть провожатым. Он объяснил, что они стерегут лошадей, и Петя в самом деле увидел выступавшие из мрака лошадиные головы и хвосты.
– А кто тут кричал давеча?
– Это наши в лесу ходили.
Между тем чтец, вскочив на ноги, хлопнул Петю по плечу.
– Петрушка! – закричал он. – Сбившийся с дороги путешественник! Ты зачем здесь?
– Господи!.. Кленовский!.. это вы?..– с изумлением отвечал Петя: – как вы это?.. зачем?
– По кляузным делам, вроде подпольного адвоката. А ты заблудился, бедняга?
– Да, темно... сбились с дороги.
– Ты туда, на пикник, что ли?
– Да, да.
– Подожди, и я с тобой, только вот с клиентами разделаюсь. Ну-с, господа, прошу внимания: будем продолжать,– сказал Кленовский мужикам, которые все еще косо и недружелюбно посматривали на Петю.
– Вот что... послушай-кось... не погодить ли, Миколай Миколаич?.. – послышались нерешительные голоса.
– Чего погодить? Зачем?
– До предбудущего времени... переждать малость...
– Да вы его, что ли, боитесь? Петьки-то?.. Ха-ха!.. О вы, сермяжные конспираторы, собирающиеся ниспровергнуть существующий строй! Чудаки! Да ведь вы только прошение подаете, самое простое прошение,– к чему же вся эта таинственность?
– Эх, Миколай Миколаич!.. Как ты, ей-богу... сам хорошо понимаешь... говорили мы тебе... Дело требует аккурату...
– Ну ладно! Петьки, во всяком случае, стесняться нечего – не выдаст. Петька! Обо всем, что ты здесь видишь и слышишь, никому ни гугу!.. Ну, слушайте!..
Кленовский стал читать.
– Ну что же? Ладно, что ли? Правильно? – спросил он, окончив чтение.
– Все правильно... как есть...– заговорили мужики:– Спасибо! Господь тебя не оставит... Уж ежели и это не в силу закона, то уж и не знаем...
– Хорошо. Подписывайтесь.
Первым подошел высокий, худой мастеровой в пиджаке, тот самый Иван Костарев, которому Петя отвозил записку. Примостившись у доски, положенной на землю, он бойко подмахнул свою фамилию и передал перо соседу. Тот недоверчиво осмотрел перо, вздохнул, перекрестился, сказал: "В добрый час!.. благослови, царица небесная!", потом лег животом на землю и медленно стал выводить безобразные каракули, напрасно стараясь удержать судорожные движения руки. За ним, так же крестясь, серьезно и степенно, по очереди, стали один за другим подходить остальные. Среди ночной тишины слышались только сокрушенные вздохи и пыхтенье подписывавшихся.
– Итак, значит, сегодня, на Аликаевом камне,– нарушая напряженное безмолвие, заговорил Кленовский: – через депутацию и при самой торжественной обстановке... Вот-то, я думаю, удивится ученый генерал!.. Ну, не чудаки ли вы? Не проще ли было придти на квартиру, по-человечески поговорить и по-человечески передать прошение?
– Не допустят нас... Господи, боже мой! Разве мы не знаем!.. Обыщут, просьбу отберут, в чижовку посадят... Это бы наплевать, да просьба пропадет без последствия... Только бы в руки ему передать, а там уж... чего ж... наше дело правое!..
– Пошлите почтой.
– Ну! Почтой!.. Знаем мы... Сколько разов по почте-то посылали, все без последствия... Не доходит!.. Писали, писали, а все либо становой, либо писарь постановляют решение: без последствия, и все тут!.. Известно, у них и на почте свои люди... рука руку моет...
– Дайте мне, я передам.
– Нет уж, зачем же... неладно... надо нам поговорить с им... не поверит еще тебе... молоденек ты...
– Гм!.. А по почте не дойдет?
– Не дойдет. Пробовали.
– Все это, други мои, чепуха! Неправдоподобно!.. А просто-напросто просьбы ваши оставляются без внимания. И я вам объяснял – почему... И теперь ничего не выйдет, уж это как бог свят. Закон на вашей стороне, да что толку! Не в законе сила... Вы должны, наконец, понять, что вам надеяться не на кого... только на себя надейтесь... Ну, да об этом уже было говорено двадцать раз... Вы представляете себе какого-то сказочного генерала, отца, благодетеля, который, как только узнает правду, сейчас же пожалеет вас, осчастливит, облагодетельствует... Таких генералов, други мои, не бывает, не было никогда и не будет, а если и случился бы такой, так ничего он не сделает, потому что много других, и все генералы... Во всяком случае, желаю успеха. До свидания!.. Петька, идем.
– Где у вас лошадь? – спросил Николай, когда они втроем, оставив за собой освещенное огнем пространство, вошли в темноту.
Петя крикнул:
– Катя, ау!
– Здесь! – ответил звонкий девичий голос из непроглядной тьмы.
– Вон где,– сказал Петя.
Спотыкаясь о неровности почвы, они торопливо побежали на голос.
– Кто это? – вдруг остановившись, испуганно закричал Петя.
– Где? Кого ты увидал?..– спросил Кленовский.
– Вон там... кто-то загородил мне дорогу... Человек какой-то, ей-богу... Я видел, как он бросился туда, в кусты...
– Погодите... я сейчас...– произнес Николай и исчез в темноте.
Петя и Кленовский слышали некоторое время его торопливо удаляющиеся шаги, потом все смолкло. Кругом была тьма, только костер ярко горел позади; перед ним, заслоняя его, беспокойно бегали тени.
– Нету! – сказал внезапно вынырнувший из темноты Николай.– Притаился где-то, подлец. Все кусты обшарил.
– Кто ж это, ты думаешь?
– Кто? Известно, кто.
– Да тебе, может быть, Петька, показалось?
– Нет, нет, я видел фигуру человека... она юркнула туда... ей-богу...
– Ну, наплевать!.. Кто бы ни был... эка важность, наплевать!
Вскоре Николка сидел на козлах рядом с Петей, а Кленовский в тележке с Катей. Кленовский оживленно рассказывал Кате о предприятии мужиков.
– Ну, Петр Миколаич,– говорил между тем Николка,– важно ехать теперь: мотри, месяц из-за горы лезет.
Минут пять спустя, когда выехали на дорогу, он вдруг придержал лошадь.
– Поезжайте одни,– сказал он, понижая голос,– дорога прямая, а я побегу... надо нашим сказать...
– Что сказать?.. О чем?..
– Глянь-кось вон туды... кто-то за нами на вершной следит... урядник либо не знаю кто... вон за кустом притаился.
Однако ни Петя, ни Кленовский не могли ничего рассмотреть... Вдруг свистящий удар нагайки прорезал воздух, и кто-то поскакал под гору вправо от дороги... На миг что-то металлическое сверкнуло при луне; дробный топот копыт отдался в горах и замолк... Снова все стало тихо.
Николка, соскочив с козел, скрылся.
– Фу-ты!.. Неужели в самом деле полиция? – проговорил Кленовский.– Чего ей надо?
Петя и Катя молчали. Лошадь сама тронулась и лениво поплелась в гору.
– Однако что же это?..– продолжал Кленовский.– Неужели уж до такой степени?.. Неужели жалобы нельзя написать без выслеживания?..
– У них своя сыскная полиция, а кроме того, и такая всегда к услугам,– сказала Катя.
– Ах, черт возьми!.. Напугают мужиков... Но, в конце концов, что же они могут сделать? Чего они хотят? Чего им надо?..
– Можно всего ожидать...
– Ну, черт их бей!.. Увидим, узнаем.
Вдруг опять послышался конский топот. Все насторожились. Кто-то скакал им навстречу. Темный силуэт всадника промелькнул через мертвенно освещенную луной поляну и скрылся в тени.
– Петруха, это ты? – раздался вслед затем из темноты чей-то густой, очень приятный голос.
– Я, я! – отвечал Петя и прибавил, обращаясь к Кате: – Это Иван Петрович Светлицын.
– Ага! – проворчал Кленовский,– господин химик и лаборант... маркиз Поза, Дон-Жуан... Знаете что,– обратился он к Кате: – вы не очень-то доверяйтесь этому франту...
– Почему это?
В голосе Кати слышалось негодование.
– Да уж так... нестоящий человек!..
– Кленовский! Стыдитесь!..
– А что?
– Вы попробуйте сказать ему это в глаза.
– Говорил уж... Да он ничего... соглашается...
– Вы заблуждаетесь, Кленовский... он хороший, хотя, может быть, и бесхарактерный человек...
– Положим, я хватил через край, но все-таки он ненадежный... не тверд в упованиях и притом в плену у царицы Тамары.
– Здравствуйте! Где вы пропадали? – выдвигаясь из тени, заговорил всадник.
– Это вы, Иван Петрович?
– Я. Живы ли?
– Как видите.
– Слава богу!.. Там из-за вас переполох. Меня командировали учинить розыск. Что случилось?
– Заблудились.
Иван Петрович засмеялся.
– Я так и знал,– продолжал он,– а все Петька... Мы уж давно там. И ученый генерал пожаловал. Сидит, как сыч, молчит, а наши вокруг него увиваются... Посмотрите, какая ночь!..
– Да, да... собственно, мы чудо как прокатились.
– А это кто с вами? Кленовский, ты?
– Собственной персоной.
– Ты-то как здесь? Я думал, ты давно уже там, на камне.
– Буду и там.
– Где ж ты был?
– На митинге. Петицию мужики подают. Но ты уже, конечно, знаешь об этом.
Светлицын некоторое время молча ехал рядом с тележкой.
– Знаю,– наконец, промолвил он.– Слышал от Конюхова.
– Ага! Ему, стало быть, уже известно?
– Известно.
– Каким образом?
– Не знаю.
– Что же именно известно?
– Да, кажется, все известно.
– Так-с.
Сквозь чащу сосен и елей замелькали огни; высоко, точно повиснув в воздухе, показался ярко горевший костер; послышался издалека серебристый женский смех и веселый говор, потом вдруг грянула песня.
– Наши поют! – закричал Петя и, приподнявшись на козлах, погнал лошадь. Вскрикивая и дрожа от нетерпения, он оглядывался назад и, захлебываясь, говорил:
– Ну, ребята, славно прокатились!.. Ей-богу!.. Отлично!.. Эх, катай-валяй, Ивановна!.. А ведь молодцы мы, ей-богу, право!
Песня звучала очень стройно, но Пете было досадно, что там поют без него, и он все продолжал нахлестывать лошадь.
– Петька! Тише! Голову сломишь, сумасшедший! – кричал ему Кленовский. Но Петя не слушал и гнал, как на пожар.
Вдруг над вершинами темных елей показался Аликаев камень, дикая скала, у подножия которой с мелодическим журчаньем несется по камням горная речка Саранка. Весь облитый лунным светом, он казался призрачным воздушным замком на черном фоне хвойного леса. На вершине его и ниже, на одном из уступов, горели костры, и оттуда-то неслась песня.
Петя круто сдержал лошадь перед темными высокими воротами, за которыми виднелись старинного вида постройки с остроконечными крышами. Ворота отворились, и они въехали во двор, усыпанный мелким песком и обсаженный кругом кустами акации. Здесь стояли экипажи и лошади, ходили какие-то люди.
– Возьмите лошадей,– распорядился Светлицын, после чего все трое вышли за ворота.
Петя совсем потерял голову и метался, как угорелый. Когда песня смолкла, он, поставив руку, закричал что было силы:
– Эй, вы!.. Господа!.. ого-го!..
Вверху на камне заговорили: – Ведь это Петя?.. Он, он...– и чей-то зычный голос крикнул: "ты, Петя?!" так, что эхо в горах повторило раз пять: "Петя... Петя... ты, Петя..."
Петя звонко ответил: – Я! – и это так же ответило: "я... я... я!.." Вверху раздались аплодисменты и крики: "браво, браво!.." В горах также зааплодировали и закричали: "браво, браво!.."
– Идем! – сказал Светлицын, и они пошли сначала лощиной в тени кустов, потом круто в гору по узкой каменистой тропинке.
IV
На широком уступе скалы, под соснами, лепившимися в расселинах камней, была раскинута большая пестрая палатка с флагами и разноцветными фонариками. Под ее полотняным сводом и кругом расставлены были столы с самоварами, винами и закусками, разбросаны попоны и ковры. Здесь размещалась исключительно солидная часть общества. Молодежь, как стадо диких коз, прыгала по камням, оглашая воздух веселым шумом свежих, молодых голосов.
В центре палатки, окруженный плотным кольцом нарядных дам и почетных лиц, по-турецки подобрав под себя ноги, сидел генерал Солянский. Его обрюзгшее бритое лицо с потухшими глазами, легкий клетчатый пиджачок и пестрая шапочка на голове делали его похожим на старого, но еще молодящегося актера. Он рассеянно слушал управляющего заводами Конюхова и смотрел вниз, в просвет палатки, где сквозь лилово-голубую мглу виднелось дно освещенной луною долины и наполовину серебряная, наполовину темная извилина реки. Хотя он путешествовал в качестве простого туриста, но было известно, что ему поручено выяснить на месте кой-какие важные обстоятельства, собрать сведения, в чем-то лично убедиться и представить свои соображения. Население везде ожидало его с нетерпением и возлагало на него несбыточные надежды. Поэтому по всем заводским округам даны были в отношении его указания и соответствующие инструкции. Утомленный суетливо проведенным днем и вообще своим путешествием по Уралу, Полянский был весьма недоволен настоящей прогулкой по диким местам к дикому месту, от которой он не имел мужества отказаться. Его очень тяготили почести, которые ему оказывались. Везде, куда он ни приезжал, ему устраивались неофициальные, но весьма торжественные встречи, с речами, хлебом-солью, с воскурением фимиама его ученой и административной деятельности, в его распоряжение отводились княжеские апартаменты с многочисленной прислугой, высылались навстречу рессорные экипажи, давались в честь его обеды, балы, вечера, устраивались экскурсии, увеселительные прогулки. Он жил, как в чаду, не имея времени ни для отдыха, ни для работы, и не раз бранил в душе чрезмерность русского гостеприимства.
– У нас, ваше превосходительство, край патриархальный,– говорил Конюхов, и его длинная, сухая фигура с деревянным, неподвижным лицом и солдатскими усами была исполнена почтительности.– Пресловутая конкуренция, эксплуатация труда и тому подобное – для нас пустые слова. У нас нет ни эксплуатации, ни конкуренции, а есть вот что. Вырастает детина в сажень ростом, и сейчас же подавай ему работу; он лезет за ней, как в собственный карман,– давай! И дают. Если нету,– придумывай! И придумывают. Все отношения, таким образом, построены на филантропических началах. На первый взгляд это кажется невероятным, а между тем это факт!.. Осмелюсь спросить, какое у вашего превосходительства сложилось представление?
Генерал тускло посмотрел на собеседника сквозь золотые очки и ничего не ответил.
– Притом же, конкуренцию у нас немыслимо допустить,– продолжал Конюхов,– потому что, помилуйте, тогда мастеровые очутились бы в безвыходнейшем положении, могу вас уверить!.. и могло бы выйти бог знает что... У нас же благодаря патриархальности, слава богу, все спокойно... Посмотрите, рабочие едят пшеничный хлеб, молоко, мясо; у всех по праздникам пироги, у каждого парня непременно гармоника... всем назначается божеская плата... Одним словом, могу засвидетельствовать, что благодаря непрестанным попечениям владельца население ни в чем не терпит нужды.. Например, такой факт...
Остальные гости погружены были в благоговейное безмолвие и, почтительно слушая разговор, не спускали глаз с генерала. Один только главный лесничий, седовласый старик, похожий на Дарвина, Николай Ипполитович Кленовский, человек честолюбивый и злобный, которого боялись все за доносы и интриги, позволял себе изредка односложные реплики.
Дамы, окоченевшие от скуки, тоскливо переглядывались и украдкой шептались, неодобрительно посматривая на хозяйку, Анну Ивановну Конюхову, которая, по их мнению, приняла с генералом слишком непринужденный тон. Анна Ивановна, молодая, красивая брюнетка, с черными ласкающими глазами, стройная и грациозная, несмотря на свою полноту, в противоположность супругу, отличалась необыкновенной подвижностью, развязными манерами и неистощимым весельем.
– Факт тот,– засмеявшись и перебивая мужа, заговорила она,– что его превосходительству смертельно надоели твои факты: все факты да факты – без конца... Надо же, наконец, отдохнуть и поговорить о чем-нибудь человеческом... Ваше превосходительство, как вам нравятся наши северные пейзажи? Не правда ли, дико, сурово, но не лишено своеобразной прелести?
– О да! – благодарно улыбаясь, ответил генерал: – чудные места!.. Да вот хоть бы это, где мы теперь... я все смотрю вниз, в долину – какая прелесть!.. Извините, я позабыл, как называется этот утес?
– Аликаев камень.
– Да, да. Почему он так называется?
– Был атаман разбойников Аликай, по его имени назван этот камень. О нем существуют в народе сказания и легенды. Говорят, например, что он влюбился в жену тогдашнего управляющего и похитил ее.
– А! это весьма интересно,– промолвил генерал.
– Говорят еще, что здесь где-то зарыт клад – десять бочонков с золотом,– вступился Конюхов,– только он никому не дается: слова не знают. То свечка горит, то казак стоит с ружьем на часах, то черная собачка бегает, а подойдут ближе – ничем-ничего! Станут рыть – плита, под плитой десять бочонков; как жар горит золото, а взять его нельзя: чуть притронутся – оно в землю уходит.
– Очень любопытно.
– Так и до сих пор клад лежит. Там внизу, у речки, все изрыто, роются, говорят, еще и теперь, но пока безуспешно.
– А какие же существуют сказания?
– Если вам не будет скучно, я могу кое-что рассказать.
– Пожалуйста, будьте добры.
Конюхов, усердно занимавшийся археологией, раскопками курганов и чудских городищ, разборкою заводских архивов, кроме того, собирал сказки и народные песни и очень гордился этими своими занятиями. Как самоучка, непричастный к школьной науке и вышедший в люди из конторских писцов, он любил щегольнуть при случае своими знаниями и знакомством с историей местного края.
– Сказание состоит, собственно, в следующем,– начал Конюхов.
В это время, цепляясь за камни, со смехом и шумом спустились на площадку Светлицын, Петя, Катя и студент Кленовский. Приблизившись, они примолкли и, чтоб не мешать разговору, тихонько сели в сторонке позади Анны Ивановны. Следом за ними спустились еще две девицы и другой студент и так же скромно уселись в сторонке.
Анна Ивановна жестами пригласила их пересесть по-ближе и распорядилась дать им чаю.
V
– Сказание заключается в следующем,– повторил Конюхов, строго посмотрев на молодежь.– Впрочем, прежде надо сказать несколько слов о фактической или, вернее, исторической его подкладке. Во-первых, следует иметь в виду, что Аликай – лицо вовсе не мифическое, а действительное. Во-вторых, и жил-то он не так давно, не более шестидесяти лет назад, следовательно, старики должны его помнить. В то время заводами управлял знаменитый на Урале Спиридон Карпович Золин из вольноотпущенных, человек огромного ума, непреклонной воли и необычайной энергии, прославившийся небывалой, даже для того времени, жестокостью в обращении с рабочим людом. Это был зверь в полном смысле слова, не знавший ни жалости, ни пощады. Он насмерть засекал людей, бросал ослушников в доменные печи, сгонял за сотни верст приписанных к заводам крестьян, и те гибли в рудниках и куренях от голода, лишений и непосильной работы. Зато в несколько лет он увеличил выделку железа вдвое, а добычу золота в пять раз. В 1824 году Урал посетил император Александр Первый. Двое мастеровых возымели неслыханную дерзость подать жалобу государю, но Золин приказал расстрелять их. Мастеровых казнили на площади в присутствии горного исправника и взвода казаков. Это была настоящая публичная казнь со всеми атрибутами тогдашних казней: был священник с крестом, эшафот, позорная колесница, палач в красной рубахе. Разумеется, после этого никто уже не дерзал помышлять о жалобах. Золина представили государю в качестве выдающегося деятеля горной промышленности, и он очаровал его умом, красноречием, смелостью и благородством суждений. Государь советовался с ним о приведении казенных заводов в такое же цветущее состояние, как Бардымские, и говорил потом, что часовая беседа с Золиным была поучительнее для него, чем все путешествие по Уралу. Золин был обласкан, осыпан милостями и щедро награжден. Однако вскоре случилось одно обстоятельство, которое повлекло за собой неожиданные последствия. Штейгер Колков случайно проговорился об расстрелянии мастеровых чиновнику, командированному из Петербурга. Об этом было сказано к слову, вскользь, между прочим, но чиновник заинтересовался, навел справки и обо всем написал в Петербург. Сообщение это произвело большое впечатление, и для раскрытия злодеяний Золина командирован был флигель-адъютант граф Костров. То, что обнаружилось на месте, превзошло всякое вероятие. Граф Костров пришел в ужас и круто принялся за дело. Сгоряча он приказал арестовать Золина и сам начал следствие. Однако очень скоро дело застряло в трясине канцелярской волокиты. Местное чиновничество, начиная с губернатора и главного начальника уральских заводов, оказывало графу открытое противодействие: его распоряжения не исполнялись, выкрадывались из-под печатей бумаги и компрометирующие документы, исчезали вещественные доказательства, перехватывалась переписка; самый арест Золина существовал только на бумаге: в действительности Золин проживал в своем городском палаццо, принимал гостей, задавал пиры, отдавал распоряжения и даже ездил на заводы. Граф горячился, терял голову, выходил из себя, писал донесения в Петербург. На него, в свою очередь, сыпались жалобы от главного начальника с предупреждением, что легкомысленное поведение графа может поднять весь Урал. Разумеется, не дремали и влиятельные покровители Золина. Кончилось тем, что графа отозвали в Петербург, и дело пошло обычным приказным порядком. В расследовании Кострова усмотрены были какие-то упущения, началась нескончаемая переписка по поводу разных второстепенных обстоятельств, арест Золина был признан преждевременным, а вслед за тем и самое дело, наполовину утерянное, за недостатком улик было прекращено. Золин снова воцарился на заводах. Тогда началась расправа с недовольными. Десятки людей были засечены до смерти, многих сдали в солдаты, Других сослали в Сибирь. Каждый из уцелевших дрожал за свою судьбу. В это-то время и выступает на сцену Аликай.
– Отсюда, стало быть, начинается уже легенда?
– Да... или, вернее, изустная история... Аликай считался в народе колдуном, про него говорили, что он "знает"; лет десять он находился в бегах и в последний раз пришел откуда-то с Волги. По рассказам, появление его было эффектно. Он пришел утром, в праздник, когда наказывали конокрада Степана Баталова. В красной кумачной рубахе, в плисовых шароварах, в шляпе с алою лентой, здоровый, бравый, саженного роста, черный, как жук, вышел он на середину площади перед народом и весело, соколом, осмотрелся кругом. Его узнали, и гул радостного изумления прокатился в толпе. Исправник приказал взять его, но никто не тронулся с места: все, даже казаки, стояли в оцепенении, как очарованные. Аликай, растолкав людей, стоявших в строю с шпицрутенами, вошел в зеленую улицу, отрезал Баталова от крестовины и голого, без рубахи, повел за собой в толпу. Народ молча улицей расступился перед ним. Едва он исчез, произошла невообразимая суматоха. Обыскали весь завод, но Аликай как в воду канул. Впрочем, через неделю его вместе с Баталовым накрыли в кабаке, заковали в цепи и посадили в каземат. На другой день, утром, нашли в каземате только брошенные в угол кандалы, кисет с табаком да вывороченную из окна решетку,– заключенные исчезли. Говорят, Аликаю понравилась эта скала, и он здесь поселился. К нему собралось десятка два головорезов, и они устроили настоящую молодецкую заставу, откуда держали в повиновении всю округу. Случалось, что разбойников ловили, но благодаря "знанию" Аликая, их не держали никакие затворы. Рассказывают, что однажды Аликая посадили в каменный мешок. Он ослабел и попросил напиться. Ему дали ковш с водой. Аликай перекрестился, нырнул в воду и вынырнул уже версты на три ниже завода из речки Саранки и скрылся в горах. Другой раз он начертил мелом на полу лодку; откуда ни возьмись – весла, разбойники сели, запели песню и уплыли. По требованию Золина против Аликая было выслано войско. Солдаты три дня плутали по лесу, ночью их напугал леший, и, когда они, наконец, добрались до камня, там никого не оказалось. Золин, не боявшийся ни бога, ни людей, не страшившийся черта, решительно спасовал перед Аликаем. Он присмирел, окружил себя стражей, никуда не показывался. Население в первый раз вздохнуло свободно. Аликай открыто появлялся в народе, гарцевал на лошади перед господским домом, переругивался с казаками. Дело дошло до того, что ему приносились жалобы, он вмешивался в распоряжения конторы, диктовал условия, наказывал ослушников. В одно прекрасное утро исчезла у Золина молодая жена, которую он вывез откуда-то издалека. Она жила затворницей, как птица в клетке, не видя людей. Решили, что она утопилась, и долго искали ее в пруду, но Аликай прислал сказать, что она жива и находится в сохранном месте. Тут Золин еще раз проявил свою страшную энергию: сбил до тысячи человек народа и устроил на Аликая облаву. Десять дней люди не выходили из лесу, голодали, не спали ночей; сам Золин похудел, одичал, волосы его побелели. Обыскали все окрестности, но Аликая не нашли. Когда вернулись домой, оказалось, что управительский дом сгорел дотла. Тогда Золин в припадке бешенства поджег фабрику, магазины и контору. Огонь перебросило на обывательские дома, и к вечеру от селения осталось только черное, дымящееся поле. Золин скрылся и больше никогда уже не возвращался в заводы. Рассказывают, что он поселился в Соловецком монастыре, где и умер.
